Глава 17

Звонок телефона раздается в субботу. В очень ветреную субботу, часов в восемь вечера. Аомамэ сидит на балконе в куртке-пуховике, укутав ноги пледом, и сквозь прутья балконной решетки наблюдает за детской горкой в свете фонаря. Руки держит под пледом, чтобы не коченели. Безлюдная горка напоминала скелет исполинской рептилии, вымершей в ледниковый период.

Может, так долго сидеть на вечернем холоде вредно для Кровиночки? — думает Аомамэ. — Или такой слабый, как сейчас, еще не опасен? Ведь даже если мое тело мерзнет снаружи, околоплодные воды — точно так же, как кровь, — сохраняют тепло. Да и в мире, увы, полным-полно мест куда холодней и опаснее — никакого сравнения с этим уютным балконом. Но даже там женщины покорно рожают детей. А этот холод я должна превозмочь, чтобы встретиться с Тэнго.

Две луны — одна большая и желтая, другая поменьше и зеленоватая — висят, как всегда, бок о бок в зимнем небе, где то и дело кружат и уносятся вихрем снежные хлопья разных форм и размеров. Белые, густые, четко очерченные, эти хлопья похожи на ледовую крошку, ползущую по реке к морю в пору весеннего паводка. А если долго глядеть на вечерние облака, что несутся непонятно откуда и неведомо куда, начинает казаться, будто и тебя саму уносит куда-то на край света. В настоящую Арктику разума. Где дальше на север уже нет ничего. Только Хаос и Великое My.

Из-за неплотно задвинутой балконной двери трелей телефона почти не слышно. К тому же Аомамэ утопает глубоко в своих мыслях. И все же эти звуки доносятся до ее слуха. Сначала три звонка, секунд через двадцать — еще один. Тамару! Отбросив плед, Аомамэ отодвигает заиндевевшую стеклянную дверь, возвращается в комнату — темную, но хорошо обогретую — и снимает окоченевшими пальцами трубку.

— Пруста не читаешь?

— Продвигаюсь с трудом, — отвечает Аомамэ, словно отзываясь на условный пароль.

— Не нравится?

— Дело не в этом. Просто, как бы лучше сказать… По-моему, он пишет о каком-то другом мире, совсем не таком, как наш.

Тамару молча ждал продолжения. Похоже, он не спешил.

— Кажется, будто читаешь подробный доклад о каком-нибудь астероиде за несколько световых лет от нас. Все детали выписаны четко и ясно. Но происходящее там никак не связано с тем, что случается здесь. Слишком далеки эти миры друг от друга. И чтобы читать дальше, приходится то и дело возвращаться и перечитывать заново.

Аомамэ умолкает, подыскивая слова. Тамару терпеливо ждет.

— Но мне не скучно, вовсе нет! Все описания очень яркие, образные; кажется, я способна постичь природу этого одинокого астероида. Но все-таки продвигаюсь с трудом. Словно гребу в лодке против течения. Погреб немного — и отдыхаешь, задумавшись; а как отдохнул — замечаешь, что лодку отнесло течением обратно. Но сейчас такое чтиво мне, пожалуй, подходит. Нынешней мне так гораздо лучше, чем постоянно бежать за сюжетом куда-то вперед. Как объяснить… Такое чувство, будто Время в романе движется неправильно и постоянно искривляется. Стань в нем прошлое будущим, а будущее — прошлым, все равно ничего не изменится… Она пробует сформулировать еще точнее:

— Когда читаю, кажется, будто я вижу чей-то сон. И ощущаю все вроде бы в реальном времени. Но что такое тамошнее реальное время, уловить не могу. Сами чувства вроде близки и понятны, но зазор между реальностями все-таки слишком огромен.

— А может, Пруст так и задумывал?

На это, разумеется, ответа она не нашла.

— Как бы там ни было, — добавил Тамару, — в нашей реальности время движется непрерывно — и только вперед. На месте ничто не останавливается, и в прошлое возврата нет.

— Да, конечно. Наше реальное время движется только вперед.

Сказав так, Аомамэ переводит взгляд на балконную дверь. А так ли это? Неужто Время и правда движется только вперед — и больше никак?

— Всему приходит срок, — говорит Тамару. — 1984 год закончится уже совсем скоро.

— Похоже, «В поисках утраченного времени» я в этом году дочитать не успею.

— Неважно, — отвечает Тамару. — Можешь читать сколько хочешь. Роман написан более полувека назад. Никакой срочной информации там не содержится.

Может, конечно, и так, думает Аомамэ. А может, и нет. Слишком уж нестабильно это Время, чтоб ему доверять.

— Кстати… С тем, что у тебя внутри, все в порядке?

— Пока без проблем.

— Это главное, — говорит Тамару. — Ты уже слышала, что какой-то лысый уродец ошивался возле «Плакучей виллы»?

— Слышала. Что, опять появлялся?

— Да нет, в последнее время вроде не видно. Пару дней послонялся вокруг да и сгинул. Но зато успел обойти всех риелторов по-соседству. Прикидывался, что ищет жилье, а сам собирал информацию о нашем приюте. Видок у него и правда — страшнее некуда. И одевается, точно пугало. Все, кто с ним говорил, прекрасно его запомнили. Восстановить картину было несложно.

— То есть на сыщика не тянет?

— Внешне — никоим образом. С такой наружностью, как у него, сыском не занимаются. Голова огромная и приплюснутая, как у Фукускэ. Но и на дилетанта не похож. Все данные собирает самостоятельно. Соображает, куда пойти, как и о чем выспрашивать. По-своему умен. Важных деталей не упускает, лишних движений не делает.

— Что же он выведал о приюте?

— То, что это прибежище для избиваемых жен, что оно предлагается бесплатно и содержится на средства Мадам. Не исключаю, он уже в курсе того, что Госпожа была членом твоего спортклуба и что ты довольно часто появлялась у нее дома. Именно этими вопросами я бы на его месте интересовался прежде всего.

— Хотите сказать, его хватка не хуже вашей?

— Такие навыки доступны каждому, кто способен много работать и при этом мыслить логически.

— Не думаю, что на свете много таких людей.

— Немного, но есть. Обычно их называют профессионалами.

Аомамэ садится на стул и трогает пальцами кончик носа, все еще холодный от мороза.

— Но возле усадьбы он больше не вертится? — уточняет она.

— Он знает, что его внешность врезается в память. И что камеры наблюдения включены. Разнюхал все, что успел, и сгинул. Теперь копает дальше где-нибудь еще.

— Значит, он теперь знает о моих контактах с Госпожой. И понимает, что это не просто отношения инструктора с клиенткой. Что у нас с ней какое-то общее дело, связанное с приютом для пострадавших жен.

— Возможно, — допускает Тамару. — Похоже, он уже почти докопался до сути происходящего. Еще немного — и все тайное станет явным.

— Но если я правильно понимаю, он действует независимо, в одиночку?

— Да, мне тоже так кажется. Серьезные конторы не доверяют тайное расследование людям с такой броской внешностью.

— Но что конкретно и для кого он вынюхивает?

— Кто знает… — отвечает Тамару. — Пока ясно одно: этот тип пронырлив и опасен. Об остальном остается только гадать. Скажем, теоретически можно допустить, что он как-то связан с «Авангардом».

Над «теоретическим допущением» Аомамэ думает секунд десять.

— И что же… теперь он расставляет ловушки где-то еще?

— Да. Где именно, понятия не имею. Но если мыслить логически, скорее всего, вокруг твоего нынешнего убежища.

— Но вы же говорили, что вычислить эту квартиру практически невозможно!

— Это правда. Сколько ни копай, связи между Мадам и этим домом не отследить. Все улики уничтожены. Но ненадолго. В любой крепости при длительной осаде рано или поздно открывается брешь. Причем в самом неожиданном месте. Выйдешь ты, скажем, подышать на улицу, тут-то он тебя и заметит. Как вариант — не исключено.

— На улицу я не выхожу, — категорически заявила Аомамэ. Хотя, конечно, это была неправда. Квартиру она оставляла дважды. Первый раз — когда, увидев с балкона Тэнго, выбежала к нему на детскую горку в парке. Второй — когда, надеясь вырваться из этой реальности, села в такси и проехала по хайвэю аж до аварийной парковки возле станции Сангэндзяя. Однако признаться в этом Тамару она, понятно, не могла. — Но даже если такое допустить, как он сможет вычислить этот дом?

— На его месте я бы проверил всю твою подноготную. Что ты за человек, откуда, что делала до сих пор, чем занята сейчас, чего тебе хочется, а чего нет, — в общем, собрал бы все, что возможно, а потом разложил бы информацию на столе и тщательно проанализировал.

— То есть раздели бы меня догола?

— Именно. Положил бы тебя нагишом под яркие лампы, а потом вооружился пинцетом да микроскопом — и вычислил твои мыслительные и поведенческие штампы.

— Не понимаю, разве это подсказало бы ему, где я прячусь?

— Кто знает, — отвечает Тамару. — Возможно, подсказало бы. А может, и нет. Все зависит от ситуации. Я просто прикидываю, как сам поступил бы на его месте. И ничего другого в голову не приходит. У каждого из нас — свои персональные штампы мышления и поведения, которые делают нас уязвимыми.

— Прямо научный эксперимент какой-то.

— Человека без стереотипов не бывает. Как музыки без темы. Но в то же время стереотипы сковывают наши мысли и поступки. Они ограничивают нашу свободу, рушат шкалу приоритетов, а порой и деформируют логику. Вот даже в нашей ситуации: ты говоришь, что не хотела бы съезжать с квартиры, в которой сейчас. И, по крайней мере до конца года, отказываешься переезжать туда, где безопаснее. Поскольку надеешься что-то найти. И пока не найдешь это что-то, съехать оттуда не можешь… или не хочешь.

Аомамэ не произносит ни слова.

— Что это такое, насколько серьезно тебе сдалось, я не знаю и знать не хочу. Но, по-моему сегодня это что-то — твое самое уязвимое место.

— Возможно, — признает Аомамэ.

— А ведь именно эту ахиллесову пяту и пытается нащупать головастик. Все надеется обнаружить брешь в стене твоей крепости. И если он действительно так умен, как я опасаюсь, то уже очень скоро соберет все элементы твоего паззла в отчетливую картину

— Думаю, не соберет, — говорит Аомамэ. — Во-первых, ему никогда не найти, что связывает меня с тем, что во мне. Это слишком глубоко в моем сердце.

— Ты уверена в этом на сто процентов? Аомамэ задумывается.

— Ну, не на все сто… Процентов на девяносто восемь.

— Тогда об оставшихся двух процентах тебе придется очень серьезно побеспокоиться. Как я уже говорил, Головастик — профи. Умный и очень терпеливый.

Она молчит.

— Любой профессионал — охотничий пес, — продолжает Тамару. — Различает запахи, недоступные простому человеку, и звуки, которые обычно никому не слышны. Будешь жить, как все, — никогда не станешь профи. А если и станешь, долго не проживешь. Тут нужна осторожность. Ты — осторожна, я знаю. Но постарайся быть осторожней еще раз в сто, если не больше. Самое главное процентами не измерить.

— А можно спросить?

— О чем?

— Если этот… Головастик появится здесь, что вы станете делать?

Тамару долго молчит. Похоже, вопрос неожиданный.

— Да, наверное, ничего. Пусть делает, что хочет. Сам он вряд ли сможет тебе навредить.

— А если он станет нас всех донимать?

— Каким образом?

— Ну, не знаю… Так, что вы начнете напрягаться. Тамару коротко откашливается.

— Тогда я пошлю ему какое-нибудь послание.

— От профессионала — профессионалу?

— Вроде того, — соглашается Тамару. — Но сначала проверю, под чью дудку он пляшет. Разберусь, кто за ним стоит. А уж потом буду решать, куда и как двигаться.

— Прежде чем прыгать в бассейн, проверите его глубину?

— Можно и так сказать.

— Но все-таки вы полагаете, что он действует сам, без чьей-либо крыши?

— Не исключено. Но опыт показывает, что иногда моя интуиция ошибается. Все-таки глаз на затылке у меня, к сожалению, нет. Поэтому будь предельно внимательна. Постоянно спрашивай себя, нет ли вокруг кого подозрительного. Не изменилась ли ситуация. Не происходит ли чего необычного. Заметишь что угодно, любую мелочь — немедленно сообщай.

— Я поняла. Буду внимательна, — отвечает Аомамэ. Что уж тут говорить. Ради того, чтобы найти Тэнго, я готова на все. А глаз на затылке у меня, увы, нет. Прав Тамару.

— Это все, что я хотел сказать.

— Как здоровье Мадам? — спрашивает Аомамэ.

— В порядке, — отвечает Тамару. — Разве что молчит все больше. Хотя она вообще не из разговорчивых… — Он еле слышно кашлянул. Похоже, покашливанием в его горле управлял некий орган, отвечающий за особенные акценты. — Но теперь еще молчаливей.

Аомамэ представляет себе, как старенькая Хозяйка с утра до вечера сидит в раскладном матерчатом кресле и молча разглядывает бабочек, порхающих по оранжерее. О том, как тихо она дышит, можно Аомамэ не рассказывать.

— В следующий раз пришлю тебе коробку «мадлен», — говорит напоследок Тамару. — Надеюсь, это благотворно скажется на ходе твоего времени.

— Спасибо, — отвечает Аомамэ.

Она варит на кухне какао. Перед возвращением на балкон нужно согреться. Кипятит в кастрюле молоко, растворяет в нем коричневый порошок. Выливает смесь в огромную кружку, добавляет взбитых заранее сливок. Затем садится за стол и неторопливо пьет, вспоминая разговор с Тамару во всех деталях. Значит, проклятый Головастик собирается раздеть меня догола, думает она. Под ослепительными прожекторами. При этом он — профессионал и очень опасен.

Надев пуховик и обмотав шею шарфом, Аомамэ возвращается на балкон с чашкой какао в руке. Садится в пластмассовое кресло, укутывает ноги пледом. На детской горке по-прежнему ни души. Только уже на самом выходе из парка быстро движется чья-то фигурка. Вроде бы детская. Коренастый мальчуган в вязаной шапочке. Странно: что там делает одинокий ребенок в такой поздний час? Не успела она заметить его боковым зрением через прутья балконной решетки, как парнишка тут же скрылся в тени здания. Хотя для ребенка у него слишком огромная голова. Или ей показалось?

В любом случае, это не Тэнго. Тут же забыв о нем, она стала разглядывать дальше то детскую горку, то плывущие по небу облака. И потягивать какао, грея о кружку ладони.

На самом деле, конечно, Аомамэ увидела не ребенка, а Усикаву. Будь на улице чуть светлее или задержись он перед ее глазами чуть дольше, она бы убедилась, что голова у него и правда совсем не детских размеров. И тогда уж наверняка бы сообразила, что этот коротышка с огромной головой и есть человек, о котором рассказал ей Тамару. Но она видела его всего три-четыре секунды, и притом через прутья решетки. За которыми, слава богу, и сам Усикава не заметил сидевшей на балконе Аомамэ.

И вот здесь впору озадачиться сразу несколькими «если бы». Если бы телефонный разговор с Тамару не затянулся так надолго и если бы Аомамэ не раздумывала потом над его словами на кухне, потягивая какао, она обязательно увидела бы Тэнго, который все это время сидел на детской горке и разглядывал небо. И, разумеется, тут же выбежала из дома и встретилась бы с ним двадцать лет спустя.

С другой стороны, случись все именно так, следивший за Тэнго Усикава сразу бы догадался, что это Аомамэ, вычислил бы ее убежище и в срочном порядке доложил бы об этом верзилам из «Авангарда».

Поэтому неизвестно, к счастью или к несчастью Аомамэ не увидела Тэнго. Но именно пока она говорила с Тамару по телефону и пила на кухне какао, Тэнго, как и в прошлый раз, сидя на горке, разглядывал луны и наползавшие на них облака. А Усикава украдкой следил за Тэнго. Так прошло минут двадцать пять. В каком-то смысле — очень фатальные минут двадцать пять. Когда же Аомамэ в пуховике и с какао вернулась на балкон, Тэнго с детской площадки уже ушел. А Усикава последовал за ним не сразу, ибо решил убедиться кое в чем своими глазами. И лишь увидав, что хотел, быстрым шагом вышел из парка — что и заметила в последний момент Аомамэ.

Как и прежде, по небу неслись облака. Они стремились на юг: за горизонт над Токийским заливом и дальше, к просторам Тихого океана. Никто не знал, какая судьба ожидает их впереди. Как никто не знает, куда улетают души людей после смерти.

Кольцо вокруг Тэнго и Аомамэ стремительно сжималось. Хотя никто из них об этом даже не подозревал. А вот Усикава чуял своим уникальным змеиным нюхом, ибо сам активно этому помогал. Но все-таки даже он не видел всей картины происходящего. И понятия не имел, что дистанция между ним и Аомамэ только что сократилось до полусотни метров. А после увиденного в парке его сознание пребывало в таком хаосе, что мыслить последовательно уже не получалось, хоть сдохни.

После десяти мороз крепчает. Сдавшись, Аомамэ возвращается с балкона в теплую комнату. Раздевается, принимает горячую ванну. Согреваясь всем телом, трогает низ живота. И нащупывает там еле заметную округлость. Закрывает глаза и пытается представить ее — свою Кровиночку. Времени мало. Во что бы то ни стало нужно скорее рассказать об этом Тэнго. О его ребенке под ее сердцем. И о том, что она защитит их Кровиночку даже ценой своей жизни.

Переодевшись в пижаму, она забирается в постель, в темноте засыпает. И прежде чем провалиться в самый глубокий сон, грезит о старой Хозяйке. О том, как в оранжерее «Плакучей виллы» они вдвоем любуются бабочками. Внутри оранжереи тепло, как в утробе. Там же стоит и фикус, оставленный ею в прошлой квартире.

Ухоженный, оживший до неузнаваемости, заново позеленевший. На его сочных листьях мирно дремлют бабочки, сложив большие разноцветные крылья. И этому Аомамэ очень рада.

Во сне у нее очень большой живот, словно роды уже очень скоро. Она чувствует, как два разных пульса — ее самой и Кровиночки — образуют единый затейливый ритм.

Хозяйка сидит с нею рядом — как обычно, выпрямив спину и плотно сжав губы, — и еле слышно дышит. Обе они молчат, чтобы не разбудить спящих бабочек. Старушка погружена в свои мысли — так глубоко, что вроде и не замечает Аомамэ. Но Аомамэ, конечно же, чувствует себя под защитой. И все же тревога не покидает ее. Слишком тонкими и хрупкими выглядят хозяйкины руки, сложенные на коленях. Пальцы Аомамэ непроизвольно ищут пистолет, но нигде не находят его.

Даже засыпая все крепче, Аомамэ понимает, что видит сон. Иногда к ней приходят такие сны. Когда находишься, казалось бы, в очень яркой реальности, но понимаешь, что реальность эта ненастоящая. Словно высадился на поверхности какого-нибудь далекого астероида.

И тут дверь в оранжерею распахивается. Неожиданно веет зловещим холодом. Большая бабочка на фикусе, проснувшись, взмахивает крыльями и улетает прочь. Кто же там пришел? Аомамэ поворачивает голову, но не успевает никого разглядеть: на этом сон обрывается.

Просыпается она в холодном и липком поту. Вылезает из постели, стягивает мокрую от пота пижаму, обтирается полотенцем, надевает свежую футболку и садится на кровать. Неужто и правда случится что-то плохое? Неужели кто-то хочет отнять ее Кровиночку? И этот кто-то уже совсем близко? Нужно срочно найти Тэнго. Но сейчас она может только одно: каждый вечер следить за тем, что творится в парке. Бдительно, терпеливо и упорно наблюдать за этим миром. Точнее, за его одиночным фрагментом — узкой палубой с перильцами на верху детской горки. И все-таки человек не способен уследить за всем, что творится вокруг. Ведь глаз на затылке у нас, к сожалению, нет…

Аомамэ хочет заплакать, но глаза остаются сухими. Она снова ложится на кровать, прикладывает ладонь к животу и тихонько ждет прихода нового сна.