Глава тринадцатая
«Один из нас… Один из нас… Один из нас…» — без конца, час за часом, крутилось в голове у каждого. Их было пятеро — и все они, без исключения, были напуганы. Все, без исключения, следили друг за другом, все были на грани нервного срыва и даже не пытались это скрывать. Любезность была забыта, они уже не старались поддерживать разговор. Пять врагов, как каторжники цепью, скованные друг с другом инстинктом самосохранения.
Все они постепенно теряли человеческий облик. Возвращались в первобытное, звериное состояние. В судье проступило сходство с мудрой старой черепахой, он сидел, скрючившись, шея его ушла в плечи, проницательные глаза бдительно поблескивали. Инспектор в отставке Блор еще больше огрубел, отяжелел. Косолапо переваливался, как медведь. Глаза его налились кровью. Выражение тупой злобы не сходило с его лица. Загнанного зверя, готового ринуться на своих преследователей, — вот кого он напоминал. У Филиппа Ломбарда, напротив, все реакции еще больше обострились. Он настораживался при малейшем шорохе. Походка у него стала более легкой и стремительной, движения более гибкими и проворными. Он то и дело улыбался, оскаливая острые, белые зубы.
Вера притихла, почти не вставала с кресла. Смотрела в одну точку перед собой. Она напоминала подобранную на земле птичку, которая расшибла голову о стекло. Она так же замерла, боялась шелохнуться, видно, надеясь, что, если она замрет, о ней забудут.
Армстронг был в плачевном состоянии. У него начался нервный тик, тряслись руки. Он зажигал сигарету за сигаретой и, не успев закурить, тушил. Видно, вынужденное безделье тяготило его больше, чем других Время от времени он разражался бурными речами.
— Так нельзя, мы должны что-то предпринять. Наверное, да что я говорю, безусловно, можно что-то сделать. Скажем, разжечь костер.
— В такую-то погоду? — осадил его Блор.
Дождь лил как из ведра. Порывы ветра сотрясали дом.
Струи дождя барабанили по стеклам, их унылые звуки сводили с ума. Они выработали общий план действий, причем молча, не обменявшись ни словом. Все собираются в гостиной. Выйти может только один человек. Остальные ожидают его возвращения.
Ломбард сказал:
— Это вопрос времени. Шторм утихнет. Тогда мы сможем что-то предпринять — подать сигнал, зажечь костер, построить плот, да мало ли что еще!
Армстронг неожиданно залился смехом.
— Вопрос времени, говорите? У нас нет времени. Нас всех перебьют…
Слово взял судья Уоргрейв, в его тихом голосе звучала решимость:
— Если мы будем начеку — нас не перебьют. Мы должны быть начеку.
Днем они, как я положено, поели, но трапезу упростили до крайности. Все пятеро перешли в кухню. В кладовке обнаружился большой запас консервов. Открыли банку говяжьих языков, две банки компоту. Их съели прямо у кухонного стола, даже не присев. Потом гурьбой возвратились в гостиную и снова стали следить друг за другом…
Мысли — больные, безумные, мрачные мысли — метались у них в головах…
Это Армстронг… Он глядит на меня исподтишка… У него глава ненормального… А вдруг он вовсе и не врач… Так оно и есть! Он псих, сбежавший из лечебницы, который выдает себя за врача… Да, я не ошибаюсь… Может, сказать им?.. А может, лучше закричать?.. Нет, не надо, он только насторожится… Потом, вид у него самый что ни на есть нормальный… Который час? Четверть четвертого!.. Господи, я тоже того и гляди рехнусь… Да, это Армстронг… Вот он смотрит на меня…
Нет, до меня им не добраться — руки коротки! Я сумею за себя постоять… Не первый раз в опасной переделке. Но куда, к черту, мог деваться револьвер?.. Кто его взял? Ни у кого его нет, это мы проверили. Нас всех обыскали… Ни у кого его не может быть… Но кто-то знает, где он…
Они все сходят с ума… Они уже спятили… боятся умереть. Все мы боимся умереть… И я боюсь умереть… но это не помешает нам умереть… «Катафалк подан». Где я это читал? Девчонка… Надо следить за девчонкой. Да, буду следить за ней…
Без четверти четыре… всего без двадцати четыре. Наверно, часы остановились… Я ничего не понимаю… ничего. Быть такого не могло… И все же было!.. Почему мы не просыпаемся? Проснитесь — день Страшного Суда настал! Я не могу думать, мысли разбегаются… Голова. С головой что-то неладное… голова просто разламывается… чуть не лопается… Быть такого не может… Который час? Господи! Всего без четверти четыре.
Только не терять головы… Только не терять головы… Главное, не терять головы… Тогда нет ничего проще — ведь все продумано до малейших деталей. Но никто не должен заподозрить. И тогда они поверят. Не могут не поверить. На ком из них остановить выбор? Вот в чем вопрос — на ком? Наверное… да, да, пожалуй, на нем.
Часы пробили пять, все подскочили.
— Кто хочет чаю? — спросила Вера.
Наступило молчание. Его прервал Блор.
— Я не откажусь, — сказал он.
Вера поднялась.
— Пойду приготовлю чай. А вы все можете остаться здесь.
— Моя дорогая, — вежливо остановил ее Уоргрейв, — мне кажется, я выражу общее мнение, если скажу, что мы предпочтем пойти с вами и поглядеть, как вы будете это делать.
Вера вскинула на неге глаза, нервно засмеялась.
— Ну, конечно же, — сказала она. — Этого следовало ожидать.
На кухню отправились впятером. Вера приготовила чай. Его пила только она с Блором. Остальные предпочли виски… Откупорили новую бутылку, вытащили сифон сельтерской из непочатого, забитого гвоздями ящика.
— Береженого Бог бережет! — пробормотал судья, и губы его раздвинула змеиная улыбка.
Потом все вернулись в гостиную. Хотя время стояло летнее, там было темно. Ломбард повернул выключатель, но свет не зажегся.
— Ничего удивительного, — заметил он, — мотор не работает. Роджерса нет, никто им не занимался. Но мы, пожалуй, смогли бы его завести, — добавил он не слишком уверенно.
— Я видел в кладовке пачку свечей, — сказал судья, — думаю, так будет проще.
Ломбард вышел из комнаты. Остальные продолжали следить друг за другом. Вскоре вернулся Филипп с пачкой свечей и стопкой блюдец. Он зажег пять свечей и расставил их по комнате. Часы показывали без четверти шесть.
В шесть двадцать Вере, стало невмоготу. Она решила подняться к себе, смочить холодной водой виски — уж очень болела голова. Встала, подошла к двери. Тут же спохватилась, вернулась, достала свечу из ящика. Зажгла ее, накапала воску в блюдечко, прилепила свечу и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Четверо мужчин остались в гостиной. Вера поднялась наверх, миновала коридор. Открыла дверь и застыла на пороге как вкопанная. Ноздри ее затрепетали. Море… Запах моря в Сент-Треденнике.
Он самый. Она не могла ошибиться. Ничего удивительного, что на острове все пропахло морем, но это вовсе не тот запах, который обычно приносит с собой морской ветер. Такой запах был в тот день на пляже после прилива, когда солнце начало припекать поросшие водорослями скалы…
Можно мне поплыть к острову, мисс Клейтон? Почему мне нельзя к острову?
Паршивый, испорченный мальчишка! Ему бы только канючить! Подумать только: не будь его, Хьюго был бы богат… мог на ней жениться…
Хьюго!.. Он где-то здесь, совсем рядом. Нет, он, наверное, ждет ее в комнате…
Она шагнула вперед. Из окна потянуло сквозняком, пламя свечи затрепетало. Дрогнуло и погасло… Наступила темнота, Веру охватил ужас. «Не будь дурой, — сказала она себе, — чего ты так боишься? Вся четверка сейчас там, внизу. В комнате никого нет и быть не может. У тебя разыгралось воображение.
Но ведь этот запах, запах песчаного пляжа в Сент-Треденнике, не был игрой воображения.
Конечно, в комнате кто-то есть… Она слышала шум — сомнений быть не может…» Она прислушалась… И тут холодная, липкая рука коснулась ее горла — мокрая рука, пахнущая морем…
Вера закричала. Вне себя от ужаса, она кричала что было мочи — звала на помощь. Она не слышала, какой переполох поднялся в гостиной, как упал перевернутый в суматохе стул, распахнулась дверь и, перепрыгивая через ступеньки, мчались к ней мужчины. Страх заглушал все. Но тут в дверном проеме замелькали огоньки: мужчины со свечами в руках ворвались в комнату, и Вера пришла в себя.
— Какого черта?
— Что стряслось?
— Господи, что с вами?
Вера вздрогнула, сделала шаг вперед и рухнула на пол. Кажется, кто-то склонился над ней, кто-то посадил ее, пригнул ее голову к коленям — она была в полузабытьи.
Но тут кто-то закричал: «Ну и ну, посмотрите-ка сюда», — и она очнулась. Открыла глаза, подняла голову. Мужчины, сбившись в кучу, смотрели на потолок — оттуда свешивалась длинная лента морских водорослей, тускло поблескивавшая при свете свечей. Вот что коснулось ее горла. Вот что она приняла в темноте за липкую, мокрую РУКУ утопленника, вышедшего с того света, чтобы прикончить ее.
Вера истерически захохотала.
— Водоросли… всего-навсего водоросли… Теперь понятно, откуда здесь такой запах. — И снова потеряла сознание — тошнота накатывала волнами. И снова кто-то посадил ее, пригнул ее голову к коленям.
Казалось, прошла вечность. Ей поднесли стакан — судя по запаху, в нем был коньяк. Она потянулась отхлебнуть, но что-то остановило ее, тревожный сигнал сиреной завыл в мозгу. Она выпрямилась, оттолкнула стакан.
— Где вы это взяли? — сухо спросила она.
Блор долго таращился на нее и только потом ответил:
— Принес из кухни.
— Не буду пить, — резко отказалась Вера.
На какой-то миг все оторопели, потом раздался смех Ломбарда.
— Браво, Веpа! — одобрительно сказал он. — Вижу, здравый смысл вам не изменил, хотя всего минуту назад вы и праздновали труса. Я спущусь, принесу непочатую бутылку, — и он выскочил за дверь.
— Мне уже лучше, — не слишком убежденно сказала Вера. — Я, пожалуй, выпью воды.
Армстронг помог ей подняться. Шатаясь и цепляясь за Армстронга, Вера подошла к умывальнику. Пустила холодную воду, наполнила стакан.
— Зря вы отказались от коньяка, — обиженно сказал Блор.
— Как знать, — сказал Армстронг.
— Я туда ничего не подсыпал, — рассердился Блор. — Вы ведь на это намекаете?
— А я и не утверждаю, что вы туда что-то подсыпали. Но вы вполне могли это сделать, а не вы, так кто-то другой мог на всякий случай подложить в бутылку яду.
В комнату влетел Ломбард. Он держал непочатую бутылку коньяка и штопор. Ткнул нераскупоренную бутылку Вере под нос и сказал.
— Держите, голубушка. Пейте смело.
Сорвал фольгу и вытащил пробку.
— Хорошо, что в доме большие запасы спиртного. Очень предусмотрительно со стороны А. Н. Онима.
Веру била мелкая дрожь. Армстронг подержал стакан, Филипп налил коньяку.
— Выпейте, мисс Клейторн, — сказал врач, — вы только что перенесли тяжелое потрясение.
Вера отхлебнула коньяку и на щеках ее снова заиграл румянец.
Ломбард засмеялся.
— Вот первое убийство, которое сорвалось.
— Вы думаете, меня хотели убить? — прошептала Вера.
— Ну да, ожидали, что вы от страха отдадите концы! — ответил Ломбард. — Такое может случиться, верно, доктор?
Армстронг уклонился от ответа.
— Гм-гм, не могу вам сказать ничего определенного.
Крепкий молодой человек со здоровым сердцем вряд ли умрет от испуга. С другой стороны… — Он взял коньяк, принесенный Блором, окунул в него палец, осторожно лизнул. Лицо его хранило бесстрастное выражение.
— Вкус вроде бы обычный, — неуверенно сказал он.
Блор, клокоча от ярости, двинулся к нему.
— Попробуйте только сказать, что я отравитель, и я вам сверну шею!
Вера, которой коньяк вернул былую предприимчивость, поспешила отвлечь мужчин.
— А где судья? — спросила она.
Мужчины переглянулись.
— Не понимаю, что случилось… Мне казалось, он поднимался с нами…
— И мне, — сказал Блор. — Что скажете вы, доктор? Вы шли следом за мной.
— Мне казалось, он был позади меня… Разумеется, он не поспевал за нами. Возраст все же дает о себе знать.
Они снова переглянулись.
— Ничего не понимаю, — сказал Ломбард.
— Отправимся на розыски, — предложил Блор и пошел к двери. Мужчины последовали за ним, Вера замыкала шествие.
Когда они спускались по лестнице, Армстронг объявил:
— Наверное, он остался в гостиной.
Они пересекли холл. Армстронг время от времени громко звал:
— Уоргрейв! Уоргрейв! Где вы?
Никакого ответа! Мертвая тишина, нарушаемая лишь тихим шумом дождя. Добравшись до гостиной, Армстронг замер на дороге. Остальные толклись сзади, выглядывали из-за его плеча. Кто-то вскрикнул.
Судья Уоргрейв сидел в глубине комнаты в кресле с высокой спинкой. По обе стороны кресла горели свечи. Но больше всего их удивило и испугало то, что судья был в судейской мантии и парике…
Доктор Армстронг знаком остановил их, а сам нетвердой, как у пьяного, походкой направился к застывшему в кресле судье. Наклонясь, вгляделся в неподвижное лицо. Потом резким движением сорвал с судьи парик. Парик упал на пол, обнажился высокий лоб — посреди лба зияло круглое отверстие, из него вытекала густая темно-красная струйка… Доктор Армстронг поднял безжизненно повисшую руку, пощупал пульс. Потом повернулся к остальным и сказал бесстрастным, угасшим, запредельным голосом:
— Судью застрелили…
— Вот он, револьвер, — сказал Блор.
Доктор продолжал тем же тусклым голосом:
— Его убили выстрелом в голову. Он умер мгновенно.
Вера нагнулась, посмотрела на парик.
— Вот она, серая шерсть, которая пропала у мисс Брент.
— И алый клеенчатый занавес, который пропал из ванной, — сказал Блор.
— Так вот для чего они понадобились… — прошептала Вера.
Неожиданно раздался смех Ломбарда — громкий, ненатуральный смех: — Пять негритят судейство учинили, И засудили одного, осталось их четыре.
Конец кровавому судье Уоргрейву! Больше ему не выносить смертных приговоров! Не надевать ему черной шапочки! В последний раз он председательствует в суде! Больше ему не отправлять невинных на виселицу! Вот бы посмеялся Ситон, будь он здесь. Да он бы живот со смеху надорвал!
Все были ошеломлены — никто не ожидал, что Ломбард настолько потеряет власть над собой.
— Ведь только сегодня утром, — прервала его Вера, — вы мне говорили, что он и есть убийца.
Ломбард тут же опомнился, пришел в себя.
— Вы правы, — сказал он тихо. — Что ж, значит, я ошибся. Еще один из нас оправдан… слишком поздно!
