21
Замок принцессы стережет охрана.
Вначале вы минуете Стража Ворот, который тщательно проверяет законность вашего визита. Затем, если чистота ваших помыслов сомнению не подлежит, он проведёт вас в приёмную, где верные слуги попытаются посредством коммутатора выяснить, ожидает ли августейшая особа вас, простого смертного.
— Да, мистер Бэрретт, — произнёс ливрейный цербер, — вы можете войти.
Сказано это было тоном, не оставляющим сомнений, что если бы решал он — я вряд ли бы прошёл.
— Это отличная новость, — ответил я, — Могли бы вы проводить меня в покои Биннендэйл?
— Пройдите через двор, дальний проход направо, лифт на верхний этаж.
— А номер квартиры? — уточнил я.
— Там только одна квартира, мистер Бэрретт.
— Спасибо. Чрезвычайно благодарен. (Самодовольная задница).
На единственной двери номера не оказалось. Как, впрочем, и любой другой информации. Сжимая в руке букетик, купленный здесь же на углу, я позвонил — чрезвычайно благовоспитанно.
Марси открыла почти мгновенно. На ней была эта шёлковая штука — из тех, что женщины носят дома — разумеется, если их зовут, например, царицей Савской. В любом случае, то, что не скрывалось под тканью, выглядело очень аппетитно.
— Эй, ты выглядишь так, как будто я где-то тебя видела, — сказала Марси.
— Я собираюсь действовать куда активнее, когда окажусь внутри.
— Зачем ждать?
Я и не стал. Ощутив в руках очень много Марси-в-шелках. Потом я протянул ей цветы.
— Это всё, что мне удалось добыть. Какие-то лунатики скупили все цветы в городе.
Марси взяла меня за руку и повела внутрь.
Всё дальше и дальше.
Места было столько, что это начинало действовать на нервы. Мебель подбирали с великолепным вкусом, но на мой взгляд, её было чересчур много. Но главным образом поражало всё-таки пространство.
На стенах висело множество картин, из тех, которые украшали мою комнату в Гарварде. С той разницей, что эти не были репродукциями.
— Мне понравился твой музей, — сказал я.
— А мне понравился твой звонок, — парировала она.
Внезапно я обнаружил себя на стадионе.
Похоже, это место называлось гостиной. Но оно было чудовищно. Потолки высотой футов двадцать. Громадные окна, выходящие на Центральный парк. Вид из них отвлёк меня от развешанных на стенах картин. Хотя некоторые из них отличались таким же сюрреализмом, как и их воздействие на меня.
Марси развлекало моё изумление.
— Он невелик, но это — дом, — сказала она.
— Боже, Марси, ты же можешь оборудовать теннисный корт прямо здесь.
— Могу. Если ты будешь играть со мной.
Понадобилось время просто, чтобы пересечь эту комнату. Наши шаги в унисон щёлкали по паркетному полу .
— Куда мы направляемся? — не выдержал я, — В Пенсильванию?
— Немного ближе, — ответила она и крепче сжала мою руку.
Мы оказались в библиотеке. Мерцал камин. Бокалы ждали нас.
— Тост? — спросила она.
— За попку Марси! — поднял бокал я.
— Нет, — забраковала она.
— За грудь Марси!
— Попробуй ещё раз, — наложила вето она.
— Хорошо, за мозги Марси...
— Уже лучше.
— Которые так же полны любви, как её попка и грудь.
— Пошляк.
— Я чудовищно сожалею, — раскаялся я, — и готов взять все слова обратно.
— Пожалуйста, Оливер. Не надо. Мне понравилось.
И мы выпили за это.
Несколько бокалов спустя я дозрел, чтоб высказаться по поводу её отчего дома.
— Эй, Марси, как ты можешь жить в этом мавзолее? Да, отцовский дом был большим, но чтобы играть у меня были лужайки. А всё, что есть у тебя — комнаты. Древние пыльные комнаты.
Она пожала плечами.
— Где жили вы с Майклом?
— В дуплексе на Парк авеню.
— Которым он сейчас и владеет?
Она кивнула, потом добавила:
— Впрочем, свои спортивные туфли мне удалось вернуть.
— Чрезвычайно щедро. Но потом ты вернулась под крыло к папочке?
— Пардон, доктор, но я дура не до такой степени. После развода папа предусмотрительно послал меня в командировку по дальним филиалам. И я работала там, как проклятая. Это было что-то вроде терапии-стажировки. Он умер внезапно. Я вернулась на похороны и осталась здесь. Временно, так мне казалось. Наверное, мне надо было закрыть квартиру. Но каждое утро я садилась за то, что привыкла называть папиным рабочим столом. И по какому-то атавистическому рефлексу почувствовала, что... вернулась домой.
— Это бывает. Не оправдывайся, — добавил я. Потом встал, подошёл к ней и положил руку на очаровательную деталь её анатомии.
Не успел я дотронуться до неё, как возникло привидение.
Древний старец весь в чёрном — кроме белого кружевного воротничка и фартука.
Оно заговорило.
— Я стучал, — сказал призрак.
— Да, Милдред? — небрежно ответила Марси, в то время как я пытался втянуть пальцы внутрь рукава.
— Ужин готов, — сообщило видение и испарилось. Марси улыбнулась мне.
И я улыбнулся ей.
Несмотря на странную обстановку, я чувствовал себя счастливым. Потому что рядом со мной был... кто-то ещё. Я совсем забыл, каково это — чувствовать рядом чьё-то сердцебиение.
— Ты не голоден, Оливер?
— Уверен, что буду — к тому моменту, когда мы доберёмся до столовой.
И мы пошли. Прошли ещё одну галерею, пересекли будущий теннисный корт и попали в столовую — хрусталь и красное дерево.
— Чтоб не вводить тебя в заблуждение, — сказала Марси, когда мы сели за огромный стол, — дизайн ужина мой, исполнение — профессионалов.
— Ты имеешь в виду поваров?
— Да. Я не очень хорошая хозяйка.
— Марси, не волнуйся. Моя недавняя диета не слишком отличалась от собачьих консерв.
Ужин не был похож на предыдущий — во всех смыслах.
Еда, конечно, была лучше, а вот разговоры намного хуже.
— Какой соус... Телятина по-веллингтоновски... О, Шато-Марго пятьдесят девятого года... Это суфле просто фантастично.
Вот и всё. В основном я просто жевал.
— Оливер, ты кажешься немного молчаливым.
— Я просто потерял дар речи от всех этих гастрономических чудес.
Она почувствовала иронию.
— Я перестаралась, да?
— Марси, не надо волноваться из-за пустяков. Не имеет значения, что мы едим. Главное, что мы делаем это вместе.
— Да, — согласилась она.
Но я видел, что ей кажется, что я критикую её. По-моему, так оно и было. Но безо всякого намерения обидеть. Надеюсь, она не расстроилась.
В любом случае, я попытался успокоить её.
— Марси, это не значит, что мне не понравилось. На самом деле. Это напомнило мне дом.
— Который ты презираешь.
— Кто это сказал?
— Ты. Вчера.
Ага, факт. Кажется, в ГоДжо. (Неужели прошёл всего один короткий день?)
— Послушай. Прости, если обидел. Понимаешь, когда мои родители ужинали в таком стиле, это казалось чем-то подагрическим. С другой стороны, у тебя это получается элегантно.
— Ты на самом деле думаешь так?
Это требовало некоторой дипломатичности.
— Нет, — искренне признался я.
— Я не обижена, — сказала она голосом, утверждавшим прямо противоположное, — Мне просто хотелось произвести впечатление. Я не часто ем в таком стиле.
Услышать это было облегчением.
— Хорошо, а как часто?
— Дважды.
— В неделю?
— Дважды со смерти папы. (Шесть лет назад).
Я почувствовал себя последним сукиным сыном.
— Может, всё-таки выпьем кофе?
— Могу я сам выбрать комнату? — намекнул я.
— Нет. В моих владениях ты следуешь за мной.
Я последовал. Назад в библиотеку. Там стоял кофе, а из скрытых динамиков несся Моцарт.
— Ты на самом деле принимала тут гостей всего дважды?
Она кивнула:
— Оба раза это был бизнес.
— А как насчёт социальной жизни? — я старался быть деликатным.
— В последнее время намного лучше, — ответила она.
— Нет, Марси, серьёзно, чем ты обычно занимаешься в Нью-Йорке по вечерам?
— Ну, это очень увлекательно. Я возращаюсь домой, бегаю в парке, если ещё светло. Потом обратно на работу. У меня в офисе есть выход на линию, так что я принимаю звонки из Калифорнии.
— До полуночи, не так ли?
— Не всегда.
— А потом?
— Останавливаюсь и пытаюсь расслабиться
— Ага! Что означает...
— Имбирный эль и сэндвичи с Джонни.
— Джонни? — Я не смог скрыть ревности.
— Карсоном. Интересно послушать за ужином .
— А-а... — Успокоившись, я снова перешёл в наступление.
— А чем-то кроме работы ты занимаешься?
— Маршал Маклюен сказал: «Когда человек полностью увлечён работой — это уже не работа».
— Он спорол глупость. И ты тоже. Нет, Марси. Ты говоришь себе, что увлечена, но, на самом деле, пытаешься работой заглушить своё одиночество.
— Боже, Оливер, — изумлённо сказала она, — Как ты можешь столько знать о человеке, с которым знаком всего несколько дней?
— Не могу, — согласился я, — Я говорю о себе.
Забавно. Мы оба знали, что будем делать дальше, но ни один не решался прервать разговор. Наконец, я решил вернуться на землю.
— Эй, Марси, уже полдвенадцатого.
— А что, в Нью-Йорке действует комендантский час?
— Нет. Но у меня нет массы важных вещей. Одежды, например.
— Я была застенчива или двусмысленна?
— Скажем, ты не высказывалась совершенно однозначно, и я не решился появиться со своим вещмешком.
Марси улыбнулась.
— Это нарочно, — призналась она.
— Почему?
Она встала и протянула мне руку.
На кровати их было не меньше дюжины — шёлковых ночных сорочек. Моего размера.
— Предположим, я решу остаться на год?
— Это может показаться странным, друг мой, но если у тебя возникнет такое желание — сорочки найдутся.
— Марси?
— Да?
— У меня много... желания.
Потом мы любили друг друга так, будто предыдущая ночь была всего лишь репетицией.
Утро наступило слишком быстро. Было что-то около пяти утра, тем не менее будильник на стороне Марси сигналил подъём.
— Который час? — простонал я.
— Ровно пять, — сказала Марси, — Проснись и пой.
Она поцеловала меня в лоб.
— Ты с ума сошла.
— Ты же знаешь, зал заказан на шесть.
— Брось, суд в этом часу не... — тут до меня дошло, — Ты про теннис?
— Заказан с шести до восьми. Стыдно упустить такую возможность.
— Эй, у меня есть идея получше, чем мы могли бы заняться.
— Чем? — изобразила непонимание Марси, хотя я уже обнимал её, — Волейболом?
— Да, если тебе так хочется, можно назвать это и так.
Как бы это не называлось, она послушно согласилась играть.
Ванные отличалась.
Принимая душ, я размышлял, что отличало жилище Уолтера Биннендэйла от Довер-Хауса, дома моих предков в Ипсвиче, штат Массачусетс.
Не искусство. Шедевры были и у нас. Причём, благодаря более долгой семейной истории — ещё и прошлого века. Мебель в общем-то была такой же. Для меня антикварный — значит просто старый.
Но вот ванные! Здесь Бэрретты проявили всю свою неистребимую приверженность пуританским традициям: во всём целесообразность и простота. Белый кафель, ничего лишнего — спартанский стиль. Ничего не отвлекало и не задерживало взгляд.
Не то у Биннендэйлов. Их ванные подошли бы и римскому императору. Или, точнее, римскому принципу, создавшему их. Простое упоминание о назначении этих комнат взбесило бы, наверное, и либеральнейших из Биннендэйлов.
В зеркале, сквозь чуть приоткрытые двери я мог видеть спальню.
Куда как раз въезжала тележка.
Которую толкал Милдред.
Груз: завтрак.
К тому времени, когда я заканчивал вытираться, Марси уже сидела за столом — в одеянии, явно не предназначенном для выхода на работу (надеюсь). Я уселся напротив, завернувшись только в полотенце.
— Кофе, бекон, яйца?
— Господи, это ж прямо как в отеле!
— Вы всё ещё недовольны, мистер Бэрретт?
— Нет, было забавно, — ответил я, намазывая маслом горячую булочку, — и вполне можно повторить, — я сделал паузу, — лет через тридцать.
Она выглядела недоумевающей.
— Марси. Послушай, это место — рай для палеонтологов. Оно прямо-таки кишит спящими динозаврами.
Она смотрела на меня.
— Это не то, чего тебе хочется на самом деле, — продолжал я.
Что-то в лице у неё дрогнуло.
— Я хочу быть с тобой, — ответила она.
Она не была застенчивой. И не говорила метафорами, как я.
— О'кэй, — сказал я. Чтоб обдумать, что говорить дальше.
— Когда ты хочешь двинуться? — спросила она.
— Сегодня.
Марси не расстроилась.
— Просто скажи мне, где и когда.
— Давай встретимся в пять в Центральном парке. У входа со стороны Ист-Сайд, рядом с бассейном.
— Что мне взять? — спросила она.
— Свои спортивные туфли.
