ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПРЕДГОРЬЯ
1
Фиалки зацвели за день до осенней ярмарки. Игнорируя законы природы, пробились сквозь остывшую землю и распустились на сжатом пшеничном поле — все разом, в один момент. Лепестки едва заметно светились и дрожали от ветра — казалось, на пожухлой стерне танцуют язычки холодного пламени. Что-то неестественное, неправильное было в этом мерцании, и мелкая живность, чуя подвох, разбежалась и попряталась в норы. Даже птицы, которые вчера во множестве копошились среди жнивья, споря за уцелевшие зерна, сегодня исчезли, словно их сдуло ветром, и теперь над полем висела прозрачная тишина. И еще был запах, сладковатый и едва ощутимый, как будто в промозглую сырость добавили каплю меда.
Первым эту сладость уловил на рассвете знахарь — старик, живущий на выселках. Выйдя из избы по нужде, он вдруг остановился и втянул носом воздух, как гончая на охоте, а потом подпрыгнул, всплеснул руками и, тряся бородищей, кинулся будить свою ученицу — рябенькую долговязую Мирку. Та не сразу сообразила, в чем дело, и долго лупала глазами спросонья, пока дед, окончательно потерявший терпение, не пригрозил отходить ее хворостиной. Девчонка прониклась, сунула ноги в чеботы и, поминутно охая, выбежала на улицу. Знахарь, чертыхаясь, догнал ее, обозвал раззявой и сунул в руки большой холщовый мешок, припасенный специально для таких случаев. После чего Мирка потрусила, наконец, по дороге.
За полчаса она успела обежать полтора десятка домов, где жили незамужние девушки. Те, услышав, в чем дело, взвизгивали, наскоро одевались и бросались к подругам. Скоро весь городок гудел, как растревоженный улей. Девицы с мешочками, клацая зубами от холода, спешили туда, где над полем разливался холодный свет. Многие жевали на ходу, потому что дома завтракать было некогда — цветы следовало собрать до полудня.
…Вспоминая этот переполох, Ясень усмехнулся с некоторой долей злорадства. Его сестренку с домашним прозвищем Пчелка тоже, естественно, разбудили, и она от избытка энтузиазма первым делом перевернула ведро, получив от матушки воспитательный подзатыльник. Но нисколько из-за этого не расстроилась и через минуту уже мчалась в первых рядах. Впрочем, и невеста Ясеня, Звенка, не отставала.
С того момента прошло несколько часов. Ясень, успевший прекрасно выспаться, спокойно позавтракал, оседлал жеребца и теперь лениво ехал в сторону заветного поля. Было пасмурно — солнце не показывалось уже несколько дней, и пейзаж вокруг нагонял тоску. Ветер брезгливо шевелил побуревшую траву на обочине. Копыта глухо чавкали по раскисшей дороге.
Ясень обогнул приплюснутый лысый холмик и, наконец, увидел стерню с фиолетовыми цветами. Зрелище действительно было странное — словно кто-то разбросал самоцветы на ветхом, давно не стираном покрывале. Ясень подумал, что интересно было бы глянуть на это сверху. К примеру, с палубы воздушного корабля. Но корабли здесь давно уже не летали.
Фиалок в этот раз оказалось много, просто на удивление, и, в общем, было понятно, что все собрать не удастся. Девушки, опустившись на корточки или просто став на колени, бережно разгребали руками влажную землю, чтобы вытащить цветок вместе с корнем. Даже дышать боялись — лишь бы фиолетовый огонек не угас, а продолжал танцевать в ладонях. Очистив корень от грязи, укладывали фиалку в мешочек и переползали к следующему цветку — молча, не глядя по сторонам, как будто весь окружающий мир утратил для них значение, и осталось только прохладное мерцание перед глазами.
Конь под Ясенем, озадаченный этой картиной, остановился на краю поля. Он, конечно, не заржал от испуга (это было бы ниже его достоинства — не кляча ведь, которая возит телегу с сеном), а только фыркнул недовольно и осуждающе. В тишине этот звук прозвучал на удивление громко. Светловолосая девчонка, сидевшая к Ясеню ближе всех, недоуменно подняла голову и несколько раз моргнула, как будто не сразу сообразила, кого она видит перед собой.
— Привет, — сказал Ясень. — Звенку не видела?
— Ч-чего?..
Другие девицы тоже зашевелились. Распрямляли спины, с интересом поглядывали на гостя.
— Что, красавец, помочь решил?
Вокруг захихикали. Ясень не успел заметить, кто к нему обратился, поэтому ответил, важно глядя поверх голов:
— Не помочь, а проконтролировать.
Смешки стали громче.
— И то верно, куда ж мы, курицы, без догляда!..
— Ты уж объясни, не побрезгуй — может, я чего не так делаю?..
— А веночки плести научишь?
Ясень снисходительно улыбался, пережидая этот фейерверк остроумия, но тут из-за кустов у дальнего края поля показался старичок-знахарь. Он бежал, прихрамывая и грозя кулаком, а лицо его пылало праведным гневом. Смех прекратился, кто-то ойкнул испуганно. Старик, наконец, добрался до Ясеня, но так запыхался, что еще минуту не мог ничего сказать, а только беззвучно открывал рот и пучил глаза. Наконец, слегка отдышавшись, прокаркал:
— Ты что же, поганец, стыд совсем потерял?.. Нет, ну это ж надо, темень кротовая, на девичье поле приперся! Бугай здоровый, а ума ни на грош! А ну, развернул конягу, и дуй отсюда!
Конь сердито оскалился, а Ясень сделал честные глаза и кротко ответил:
— Так ведь полдень уже, почтенный.
И, словно в подтверждение его слов, огоньки фиалок на мгновение вспыхнули еще ярче, а потом вдруг разом угасли, как будто иссяк подземный источник, из которого корни черпали свет. Цветы бледнели и увядали, зеленые листья съеживались, теряя бархатистую мягкость, и вскоре стали совершенно неразличимы на фоне подгнивающего жнивья. Медовый аромат испарился, и в воздухе запахло прелой соломой.
— Ну вот, — сказал Ясень, — теперь уже можно, правда?
Он тронул поводья, но жеребец все не решался перейти на стерню — топтался на месте, всхрапывал и беспокойно прядал ушами. «Ну, что ты? — укорил его Ясень. — Боишься, что ли? Дамы же смотрят». Дамы в измазанных юбках польщенно заулыбались, а конь, возмущенный нелепыми подозрениями, дернул головой и решительно попер через поле. Знахарь что-то еще бухтел за спиной, но Ясень уже не слушал, потому что увидел Звенку.
Она стояла, уперев руки в боки, смотрела на всадника и молчала. Только когда он подъехал почти вплотную, покачала головой и произнесла:
— Явился.
Ясень безмятежно пожал плечами, глядя на нее сверху вниз. Маленькая и ладная, с иссиня-черными волосами, заплетенными в короткую косу, Звенка была красива, но совсем не той красотой, о которой поют в балладах. «Бледная нега» и «ланиты, пунцовые от смущения», — это не про нее. У Звенки лицо загорелое, носик вздернут, глаза немного раскосые — в предках явно имелся кто-то с восточного побережья. Смотрит насмешливо и при этом чуть-чуть наклоняет голову, как будто хочет сказать: «Ага, конечно, ври больше»…
— Ну что, — спросил Ясень, — много насобирала?
Звенка фыркнула и с некоторым усилием подняла с земли свой мешок. Ясень нагнулся, отобрал его и взвесил в руке. Фиалки — это, конечно, не камни и не дрова, но и не лебяжий пух, легкий, как дуновение ветра. Стебли и листья набухли влагой, и мокрая зелень просвечивала сквозь ткань.
— Пить хочешь?
Он дал ей флягу. Звенка отряхнула ладони, вынула пробку и сделала несколько жадных глотков. Потерла шею, с наслаждением потянулась и несколько раз притопнула, чтобы размять затекшие ноги. Вместо юбки на ней сейчас были мешковатые замызганные штаны — конфисковала, наверно, утром у кого-то из братьев, причем без спросу. Звенка была единственной девчонкой в семье и к лишним церемониям не привыкла.
— Залезай.
Опершись на его руку, она легко запрыгнула на коня. Ясень посадил Звенку перед собой и приобнял небрежно. Девицы вокруг стреляли глазками и о чем-то шептались.
— Так, — сказал Ясень, — а сестричка моя куда подевалась? Что-то не вижу.
— Не в ту сторону смотришь, — сказала Звенка. — Вон, руками машет.
Пчелка, и правда, размахивала руками, как мельница. А еще она подпрыгивала, смеялась и вообще едва не лопалась от восторга. Ясень вспомнил, что это ее первый поход за мерцающими цветами. В прошлом году, когда зажегся фиолетовый свет, она была еще маленькая и очень переживала по этому поводу.
Подъехав ближе, Ясень взял у сестры мешок. Поинтересовался:
— Ну как, довольна?
— Ой, ты не представляешь!.. Я дотронулась, и такое сразу тепло, и еще щекочет как будто, только не снаружи, а изнутри, и свет, он ведь тоже не холодный совсем, это только кажется поначалу, а на самом деле он как зимой от печки, волна такая идет, от сердца к животу, а потом…
Она запнулась и покраснела, а Звенка, засмеявшись, сказала:
— Не старайся, все равно не поймет.
— Куда уж мне, — согласился Ясень.
— Поздравил бы сестру, — напомнила Звенка. — Все тебе подсказывать надо.
— Глупый он, — согласилась Пчелка.
— Глупый, зато на лошади, — назидательно сказал Ясень. — А ты пешком топай. Ладно, дома увидимся.
Конь неспешно шел через поле, девушки с завистью смотрели на Звенку, а Ясень беззаботно насвистывал, пока у края стерни их не остановил старый знахарь. Он уже не брызгал слюной, а смотрел даже, кажется, с некоторым сочувствием. Вздохнул и сказал негромко:
— Ты, шельмец, не думай, что тебе это с рук сойдет. Понятно, коли солнце мозгами не наградило, то разговоры без толку. Даже время тратить на тебя не хочу. А только помни, что доиграешься ты, жеребчик, доскачешься. И так тебе тошно станет, что впору головой об стенку стучать, да ведь не поможет, вот в чем беда…
— Учитель, учитель!.. — долговязая Мирка подергала старика за рукав.
— Ну, чего тебе? — рыкнул тот, обернувшись.
— Нам бы, это… Домой бы надо… А то я столько насбирала, что до вечера не управимся. Мешок чуть не лопается…
Знахарь сверкнул на нее глазами, и Мирка испуганно втянула голову в плечи. Казалось, старик сейчас заорет и отвесит ей оплеуху, но он сдержался — только сплюнул в сердцах, развернулся и пошел прочь.
— Спасибо, Мирка, — подмигнул Ясень, — я твой должник.
Девчонка потупилась. Ясень махнул рукой на прощание и пустил коня размеренной рысью. Когда поле с цветами скрылось из виду, Звенка с насмешкой произнесла:
— Ишь ты, на каждом шагу у него поклонницы. Одна другой краше.
— Ты это про Мирку, что ли?
— Ну, а про кого же еще? Как она влюбленными глазами смотрела, прямо хоть картину пиши. Чем тебя не устраивает? Высокая, длинноногая…
— Ревнуешь?
Звенка стукнула его локотком. Ясень засмеялся и обнял ее крепче. Несколько минут они ехали молча, потом Звенка сказала:
— Но ты, и правда, совсем уже… Я, как тебя увидела, аж глазенки протерла. Думала, цветочков нанюхалась и сплю наяву. А старый хрен вообще копыта чуть не откинул. Он тебе припомнит еще. И отцу расскажет, как пить дать…
— Да и тьма бы с ним, — легкомысленно сказал Ясень. — Ярмарка начинается, не забыла? Выберут нас, и жизнь совсем другая пойдет. Сюда возвращаться я точно не собираюсь.
— А если не выберут? — вдруг тихо спросила Звенка.
— То есть как? — он даже поперхнулся от удивления.
— А вот так вот — просто не повезет.
— С чего это вдруг?
— Не знаю, — сказала она с досадой, — только неспокойно мне что-то. Твои дружки, вон, сегодня за околицу ни ногой. Да что там за околицу — из дома носа не кажут. Боятся, что удачи не будет. А ты — прямо к нам на поле. Не страшно деву-судьбу дразнить? Она ведь и обидеться может…
— Да ладно тебе, — поморщился Ясень. — Ерунда все это. То есть, не то чтобы совсем ерунда, а как бы тебе сказать… Ну, дева-судьба, к примеру… Что ей, больше заняться нечем, как за нашим жнивьем смотреть? Ей бы в столице управиться, с принцами да принцессами. Я бы на ее месте в нашу дыру вообще не совался. И вообще, ты же видела, я к полудню все подгадал и потом только на поле заехал…
Звенка обернулась к нему, всмотрелась в лицо и покачала головой недоверчиво.
— И откуда ты взялся на мою голову? Сама иногда не знаю, то ли плакать, то ли смеяться. Или сбежать куда подальше, пока не поздно.
— Поздно, — сказал Ясень, наклоняясь к ее губам. — Никуда ты уже не денешься.
Прохладный ветер норовил забраться за ворот и влажно дышал в лицо, но они не обращали внимания. Серые тучи толпились в небе, отпихивая друг друга и споря, кто уронит на землю первые капли. Птицы, которых утром распугало мерцание, снова пришли в себя, и вороний грай разносился над степью, тревожа сердце. Холмы зябко ежились, как бездомные псы, и линялая шерсть топорщилась на их спинах.
Когда конь уже подошел к домам на окраине, Ясень сказал:
— А насчет ярмарки — это ты зря, серьезно. Выберут, куда они денутся. Если не нас, то кого тогда? Лучше все равно не найдут.
— Скромный ты, — похвалила Звенка.
— За это и ценят, — заметил Ясень.
— Ладно, скромник, вези домой. Пока венок плести, а то не успею.
2
Жеребец нехотя позволил отвести себя в стойло. Ясень ему сочувствовал. Перерожденному коню было скучно в крошечном городишке, где жизнь течет размеренно и спокойно.
— Потерпи, — сказал Ясень, — завтра еще набегаешься.
Конь покосился на него и всхрапнул — как показалось, с изрядной долей иронии. Мол, в сотый раз уже обещаешь, а толку нет.
— Но-но, не наглей.
Ясень шлепнул его по холке, и скакун довольно оскалился. Выглядело это пугающе. Клыки частоколом, костяные шипы на черепе и горящие глаза в полутьме — увидишь такую морду на сон грядущий, кошмары до утра обеспечены.
— Держи, проглот.
Конь ловко поймал вяленую мышиную тушку. Таким, как он, время от времени нужно мясо, чтобы не забывали свою природу. Да и на здоровье, мышку скормить несложно. Уж всяко не сравнить с той морокой, когда он только перерождался…
Ясень вспоминал, как два года назад впервые подсунул жеребенку высушенный фиалковый корень с кусочком мяса. Не от большого ума, естественно. Просто краем уха услышал, что именно так начинают готовить боевых скакунов. Откуда ж ему было знать, что процесс это долгий и кропотливый, требующий, к тому же, присутствия гильдейского мастера, который отличается от обычного конюха, как краснодеревщик от плотника. И фиалковый корень с мясной добавкой — отнюдь не единственное, хоть и обязательное условие. В общем, через пару дней отец обратил внимание, что с жеребенком что-то не так, а когда выяснил, в чем причина, схватился за голову и выдал такой загиб, что даже лошади засмущались.
Ясень тогда подумал, что его просто прибьют на месте. Но отец кое-как сдержался. Вызвал старого знахаря, который с жалостью поглядел на коняшку и сказал, что изменения уже начались, хотя обычно на это требуются недели. А поскольку мастера рядом нет, и контролировать перерождение некому, жеребец околеет, максимум, через день. И единственный способ ему помочь — прикончить сразу, чтобы не мучился.
Но Ясень решил, что скорее прикончит самого знахаря, и отправился на конюшню. Он сидел там трое суток подряд, изредка забываясь тревожным сном, а сестренка Пчелка приносила ему поесть и стояла рядом, хлюпая носом. Но Ясень отсылал ее прочь и снова дотрагивался до спины жеребенка, умоляя принять частичку жизненной силы.
Иногда он начинал бредить; ему казалось, что над несчастным конем клубится лиловый дым, и Ясень тряс головой, пытаясь отогнать наваждение. Краски вокруг обретали объем и невыносимую резкость, потом расплывались и перетекали друг в друга; шерсть у гнедого жеребенка словно обуглилась — стала черной с седым оттенком. Конь лежал на боку, не в силах даже приподнять голову, а глаза цвета спелой сливы с каждым часом бледнели, пока не погасли совсем. И тогда Ясень, который после трехдневного бдения был уже слегка не в себе, заорал так громко, что лиловый дым испуганно колыхнулся и закрутился вокруг, как призрачная метель. И потухшие глаза коня вновь открылись, а в их глубине зажегся злой багровый огонь.
Знахарь тогда долго не мог поверить, что жеребенок выжил, а трансформация протекает даже быстрее, чем ей положено. Старик качал головой и смотрел на Ясеня с осуждением, как будто тот обманул его в лучших чувствах. Ясень, впрочем, тоже с тех пор относился к бородатому ведуну без малейшего пиетета.
А жеребенок, превратившийся в жутковатого зверя, старика и вовсе терпеть не мог. Особенно на первых порах — при каждой встрече хрипел и скалился не хуже степного волка. Помнил, наверно, что ведун предлагал с ним сделать. Знахарь бледнел и переходил на другую сторону улицы. Ясеня это весьма забавляло, пока отец не сделал ему внушение. Пришлось объяснить коню, что надо сдерживать свои чувства…
— Ладно, Черный, — сказал Ясень, — веришь ты или нет — твое дело, но завтра мы выезжаем. Давай, отдыхай.
Он вышел с конюшни и направился к дому. Под ногами шелестели жухлые листья. Вроде бы, только вчера собрали целую кучу, а ночью поднялся ветер и опять засыпал весь двор. Крыльцо у входа тоже не мешало бы подмести. Оно обиженно скрипнуло, когда Ясень поднимался по деревянным ступенькам.
— Ясень, — позвала матушка. — Иди, обедать пора.
Она выглядывала из кухни — простоволосая, в скромном домашнем платье и с полотенцем через плечо. Говорила негромко — Ясень вообще не помнил, когда она в последний раз повышала голос. Это отец в минуты гнева ревел, как раненый бык, наливался дурной кровью и поминал полуночных тварей. Домочадцы прятались по углам, чтобы не попасть под раздачу, и только матушка нисколечко не пугалась — садилась за стол, подпирала ладошкой щеку и говорила: «Развоевался». И отец спотыкался на полуслове, а потом, надувшись как обиженный карапуз, шел к заветному шкафчику; там что-то звякало, и слышалось характерное бульканье…
— Иду, — сказал Ясень.
Матушка кивнула и вернулась на кухню. Оттуда доносился аромат свежей выпечки, к которому примешивался тонкий медовый запах. Ясень подошел и приоткрыл дверь. Противень с пирогом скромно остывал на печи, а на большом столе были разложены фиолетовые цветы — аккуратно, ровным слоем, словно живая скатерть. Их собрали вовремя, до полудня, поэтому они не завяли и продолжали мерцать. Матушка с Пчелкой стояли рядом и любовались, а старая Веста — кухарка, экономка и няня в одном лице, — выбрав один цветок, разглядывала его на просвет, принюхивалась и задумчиво шевелила губами. Наверно, прикидывала, как лучше делать настойку. Заметив Ясеня, матушка махнула рукой:
— В комнату, не сюда.
— Понял, понял. Я просто глянуть.
В столовой, казалось, уже наступили сумерки. Старая яблоня росла напротив окна, заслоняя свет; ветки мерно покачивались, шевелились, как узловатые пальцы. Отец задумчиво вышагивал вдоль стола. Заметив Ясеня, приостановился и хмыкнул. Выдержал паузу, потом, наконец, сказал утвердительно:
— На поле ездил.
— Ездил.
— Понятно.
Ясень несколько удивился. Он ожидал, что реакция будет более бурной.
— Решил старика позлить напоследок?
Вопрос был, в общем-то, риторический, и Ясень только пожал плечами.
— Дурак, — сказал отец. — Сколько раз говорил — не трогай его. Он такие вещи не забывает. Думаешь, дедушка безобидный, только и может, что травку собирать, да Мирку хворостиной лупить? Жаль, ты его лет двадцать назад не видел…
Отец замолчал и нахмурился, как будто вспомнил что-то малоприятное. Потом махнул рукой:
— Ладно. Здоровый лоб уже, сам теперь разбирайся. Все равно ведь стоишь и не слушаешь ни хрена. Только и ждешь, как бы завтра побыстрей наступило. Готов себя показать, герой?
— Готов, — сказал Ясень, внутренне подобравшись.
— Уверен?
— Проверь.
Они застыли, впившись друг в друга взглядом, но это длилось всего секунду. Потом отец ухмыльнулся и сказал:
— Проверю, а как же. Ну-ка…
Он шагнул к шкафчику и достал бутылку красного рома. Плеснул в два стакана.
— Света без пепла.
Жидкость обожгла горло. Ясень едва не закашлялся, но сдержался. Родитель одобрительно хмыкнул.
— Вижу, вижу, наш человек, — он быстро разлил еще по одной. — Веришь ли, Ясь, завидую тебе белой завистью…
Ясень верил. Он и сам порой удивлялся, как отец с его буйным нравом столько лет продержался в этой дыре. Будь его воля, глава семьи до сих пор носился бы с клинком наголо от моря до моря, сшибаясь с дикарями на побережье и с бунтовщиками в предгорьях. Да и семьи никакой бы не было, скорее всего. Но судьба распорядилась иначе.
Бравый вахмистр королевских драгун был ранен в битве у Багровых Утесов. Это произошло на глазах у юного короля. Его величество, который и сам предпочитал помахать мечом, вместо того, чтобы читать отчеты о налогах и урожаях, лично повесил вахмистру медаль на шею и пожаловал потомственное дворянство. Перед драгуном открывались блестящие перспективы, но ранение оказалось слишком серьезным. Несколько месяцев он вообще едва мог подняться. Потом кое-как оправился, но при ходьбе заметно хромал, и, что самое страшное, не мог больше долго удерживаться в седле.
В конце концов, он вернулся в родной городок посреди степи, где в него сразу вцепился пожилой бургомистр, которому позарез был нужен новый начальник стражи.
Много раз отставной драгун потом проклинал тот день, когда согласился на уговоры. Впрочем, были и положительные моменты. Местные барышни млели и таяли при виде пурпурно-алой медали на широкой груди героя. Вот и дочка купца — самого богатого в городе! — тоже не устояла…
— Я тебе так скажу, — отец оглянулся на дверь и понизил голос, словно боялся, что их подслушают, — к Волкам иди, к Ястребам, к кому хочешь. Только в это болото не возвращайся. Понял, дурень?
Одним глотком он выдул ром из стакана. В эту минуту дверь отворилась, и матушка шагнула через порог. Взглянула на мужа и сказала:
— Ага.
В этом слове было столько оттенков, что отец покраснел и поспешно сунул бутылку в шкафчик. Пчелка, вошедшая вслед за матушкой, хихикнула, но тут же опомнилась и сделала невинное личико. Старая Веста водрузила в центр стола огромное блюдо. Пирог исходил аппетитным паром и едва не лопался от начинки. Принцип у матушки был простой — чем больше мяса, тем лучше. В противном случае отец не преминет съязвить на тему того, что его кормят тестом и травкой, как последнего смерда, и что у него в полку даже лошади питались разнообразнее…
— А мелкого позвать? — спросила Пчелка.
— Не надо, — сказала матушка. — Спит твой братик, я к нему заходила только что. Потом пирога ему отнесешь.
— Как он, кстати? — спросил Ясень. — Выздоравливать собирается?
— Ночью пропотел, лучше стало. Только слабый совсем.
— Правильно, пусть спит. Быстрей поправится, — глубокомысленно заметил отец. Он явно был рад, что разговор ушел от бутылки в шкафчике. Матушка понимающе усмехнулась.
— Садись уже, лекарь…
А Ясень вдруг ощутил, что его самого неодолимо тянет ко сну. Разумных объяснений этому не было. Ведь не с двух же стаканчиков развезло? Но веки наливались свинцом, и глаза слипались. Вокруг сгустился лиловый сумрак, фигуры домочадцев сделались плоскими, а голоса звучали глухо и неразборчиво, словно из-за двери.
Ясень с трудом улавливал, как Пчелка в лицах пересказывает сцену на поле, смешно копируя интонации ведуна. И как отец посмеивается в усы, а матушка качает головой осуждающе, но даже на ее губах иногда мелькает улыбка. А потом старая Веста говорит, что фиалковый цвет в этом году удался на славу, она уж такого и не припомнит. И вообще, по такой погоде ходить на поле — чистое удовольствие. А вот когда она, Веста, впервые собирала фиолетовые огни (шутка ли, два больших цикла с тех пор сменилось) стоил собачий холод, потому что дело было зимой, и цветы проросли на проталине посреди ледяной равнины, и мороз обжигал лицо, выцарапывал последние остатки тепла, и уже не слушались пальцы…
— Ясень!
Кто-то звал его с другого края снежного поля, но голос терялся, не мог пробиться сквозь завывание вьюги.
— Ясень, слышишь меня?..
Он с трудом поднял взгляд и не сразу сообразил, где находится. Все сидящие за столом уставились на него — Пчелка даже рот приоткрыла. В ушах звенело, словно рядом только что ударили в колокол.
— Да, — сказал он. — Я слышу.
— Заснул, что ли? Зовем, зовем, а ты — ноль внимания.
— Все в порядке, — Ясень потер глаза. — Просто устал немного. Пойду, прилягу на пару часов, пожалуй.
Путь до кровати показался ему нестерпимо долгим. Голова кружилась, ноги стали ватными, но все-таки он добрался. Рухнул головой на подушку, и сон поглотил его, как трясина поглощает брошенный камень.
Он уже не видел, как матушка зашла в комнату и осторожно присела рядом. Потом заглянула Пчелка и, помолчав, сказала:
— Я у Весты спросила, что с ним такое. Она говорит, это дева-судьба его наказала. Ну, то есть, не наказала, а так… Вроде как по носу щелкнула, чтобы не слишком нагличал. А вообще, она — ну, дева, в смысле — любит таких, которые не боятся. Присматривает, мол, за ними, оберегает…
— Все их любят, — вздохнула матушка. — Только и жизнь у них — не аллея, камнем мощеная, а тропка горная, по-над пропастью. Чуть зазеваешься да споткнешься, и костей уже не собрать. Сколько раз ему говорила — думай головой, не лезь на рожон, но ведь, сама понимаешь, без толку…
Тихо было в каменном доме, только хныкал за окном ветер.
— Ладно, — матушка поднялась. — Ты венок-то приготовила?
— Нет еще.
— Ну, пойдем.
Они вернулись на кухню, и Пчелка принялась бережно ворошить цветы на столе. У некоторых фиалок стебли были неестественно длинные — можно легко связать в узелок. Пчелка отбирала их, прикладывала друг к другу, переплетала. То, что возникало в ее руках, было похоже на зеленую косу с множеством фиолетовых брошек.
Закончив, она с удивлением обнаружила, что в кухне стало светлее. Выглянула в окно. Тучи поредели — впервые за много дней; в просветах между ними синело небо. Солнечный луч небрежно мазнул по крышам.
— Матушка, солнце! — Пчелка засмеялась, закружилась от восторга по кухне.
— Куда ж без него сегодня?
— А я боялась, что дождь пойдет!
— Глупышка. Сплести успела?
— Да, вот смотри!
— Ух, красота! Ну, беги тогда. Смотри, не забудь только…
Матушка нагнулась к ней и что-то прошептала на ухо. Пчелка зарделась, прыснула. Схватила цветы и выскочила на улицу. Увидела стайку сверстниц, догнала, защебетала с ними наперебой. Смех-колокольчик звенел хрустально и чисто. Девушки шагали к окраине, перекинув через плечо фиолетово-зеленые «косы».
Соседки, подружки, дальние родственницы — все, кто утром собирал фиалки на поле, теперь уходили по дороге к реке.
Ветер стих, и с каждой минутой становилось теплее. Выйдя на высокий берег, девушки замирали, завороженно глядели вокруг. Серовато-желтая степь тянулась до горизонта. Солнце висело низко; свет его проливался в реку ручейком расплавленной меди.
Девушки переглядывались, подталкивали друг друга — кто смелей, кому начинать?
Черноволосая красотка протолкалась вперед, тряхнула головой, подмигнула. Сняла с шеи «косичку», сплетенную из фиалок, и, размахнувшись, подбросила ее вверх.
Цветы, оказавшись в воздухе, впитали закатный огонь и вспыхнули ярче. Они не упали: солнце, протянув руку-луч, подхватило их и взвесило на ладони. Казалось, над рекой танцует зелено-фиолетовая змея — шкура ее искрилась, а длинное тело скручивалось в тугие жгуты. Это продолжалось, наверно, секунд пять или шесть, а потом огни вдруг погасли, и «косичка» распалась на отдельные стебли. Бледным дождем они осыпались в воду.
Над толпой пронесся разочарованный вздох. Но хозяйка «змеи», похоже, ни капельки не расстроилась. Она пожала плечами, махнула рукой и прокричала звонко:
— Ой, да не очень-то и хотелось! Были б женихи приличные, а то смех один. Годик еще погуляю. Правильно, девки?..
Вокруг засмеялись.
— А и верно, Янка! Какие тут женихи? Тебе б из благородных кого!..
— Волка! Или нет, лучше Ястреба!
— И чтобы замок!
— И герб!
— И яхта!..
Почин был положен, и девушки осмелели. Разбрелись вдоль берега, не желая мешать друг другу; бросали цветы, и змейки плясали в лучах заката. Пчелка, в общем, ни на что особенно не надеялась, но сердце томительно замерло, когда ее «косичка» взметнулась над ленивой рекой. Фиалки задержались в воздухе всего на пару мгновений и рассеялись по волнам. Пчелке даже почудилось, что солнце ей подмигнуло — рано, мол, тебе, девица, про женихов выспрашивать.
Зато у соседки цветочный жгут не распался, а наоборот, как будто бы скрутился сильнее. Искристая змея опускалась медленно, изгибалась плавно и грациозно, а у самой воды свернулась кольцом — «косичка» превратилась в настоящий венок, и течение понесло его прочь.
Хозяйка венка взволновано ахнула и всплеснула руками, а другие кинулись ее поздравлять. Пчелка тоже порадовалась и опять взглянула на реку. Хотела пересчитать, сколько получились колец-венков: они продолжали светиться, медленно уплывая.
Но рядом вдруг закричали на несколько голосов.
Пчелка проследила, куда направлены взгляды, и тоже пискнула от испуга. Одна из «змей», запущенных с берега, никак не желала падать. Она извивалась в воздухе, но это был не танец, а конвульсии, корчи. Вокруг «змеи» клубился лиловый дым, и она визжала от боли — на такой невыносимо высокой ноте, что у Пчелки заныли зубы. Искры на змеиной «шкуре» меняли цвет — теперь они были не фиолетовые, а красные, словно воспаленные язвы. Запахло паленым мясом.
«Змея» сгорала в солнечном свете.
Пламя яростно полыхнуло, и на воду посыпался черный пепел.
Пчелка посмотрела на берег, чтобы увидеть, кому принадлежали цветы. И застыла, прижимая ладонь к губам.
Напротив пепельного столба стояла Звенка, невеста Ясеня.
3
Ясень проснулся посреди ночи. Прислушался к себе — кажется, все в порядке, и голова соображает нормально. Пить, правда, хотелось мучительно, словно он сутки пробыл в пустыне.
Поднялся и, пошатываясь, добрался до кухни. Зачерпнул воды, жадно выхлебал и, блаженно отдуваясь, опустился на лавку. Посидел, собираясь с мыслями. Завтра (или уже сегодня?) предстояло выезжать на рассвете. К счастью, в дорогу он собрался заранее, снедаемый нетерпеньем. Сборы, впрочем, не заняли много времени — путь предстоял недолгий, один дневной переход. И много вещей ему ни к чему. Оружие, конь — вот главное. Ну, и деньги, конечно…
Скрипнула половица, и матушка шагнула через порог. Молча присела рядом. В серебряном свете, что лился с ночного неба, лицо ее казалось неестественно бледным.
— Я тебя разбудил? — спросил Ясень.
— Я не спала.
Она протянула руку, провела по его коротко стриженым волосам.
— Как себя чувствуешь?
— Хорошо. Не знаю, чего меня вдруг сморило.
— Да уж, загадка — в жизни не разгадать, — матушка улыбнулась тихо и грустно; долго молчала. — Значит, дождался все-таки. Едешь…
— Ну, чего ты, — сказал Ясень с легкой досадой. — Двадцать раз уже обсудили…
— Знаю. Только душа все равно болит.
Она прикоснулась ладонью к ложбинке между ключицами. Ясень вздохнул, не зная, что говорить. Где-то очень далеко за окном — похоже, на другом конце города — гавкнула собака, но тут же затихла, словно смутившись.
— Попроси у Звенки прощения, — сказала матушка. — Она хорошая девочка.
— Прощения? За что?
— Неважно. Просто попроси. Неужели трудно?
— Ладно, — он фыркнул, — как увижу, так сразу, первым делом…
— Ну и славно, — мягко перебила она, вставая. — Пойду я, все же посплю немного. Трудный день завтра будет.
— Трудный? — повторил Ясень, растеряно глядя вслед. — Ну да, наверно…
…Конь пританцовывал, всхрапывал недовольно — ему не терпелось рвануть по улице, чтобы пыль полетела из-под копыт. Ясень сдержал его, натянув поводья, и оглянулся. Все они стояли у ворот — и отец, и матушка, и старая Веста, и заплаканная, непривычно тихая Пчелка. Даже маленький братец Радик, который едва оправился от болезни, упросил, чтобы его пустили на улицу. Закутанный до бровей, он напоминал сейчас медвежонка; глазенки сверкнули завистью и восторгом, когда Ясень, рисуясь, поднял коня на дыбы.
Отец по случаю проводов даже втиснулся в парадный мундир (пуговицы на брюхе, правда, так и не застегнулись). На прощание отсалютовал палашом. Пчелка в очередной раз за утро шмыгнула носом, а матушка просто глядела вслед, и глаза ее были совершенно сухи, а лицо пугающе неподвижно. Ясень отвернулся, махнув рукой, и скакун понес его прочь, мимо сонных домов и резных заборов, и старые деревья тянули ветки, прося остаться, хотя понимали, что он уже не услышит…
Ночь отступала. Небо постепенно светлело.
Звенка не стала ждать Ясеня у ворот: ее гнедая кобылка уже шагала по улице, уныло помахивая хвостом. Ясень легко настиг ее, тронул девушку за плечо. И даже вздрогнул от неожиданности, когда Звенка повернулась к нему. Лицо его невесты осунулось, а глаза покраснели, как будто она всю ночь проревела.
— Что случилось?
— Ничего.
Бесцветный голос, как шелест опавших листьев.
— Звенка, не пугай меня. Что с тобой?
— Со мной? — она растянула губы в усмешке. — Со мной все в порядке. Разве не видно? Все смотрят и от зависти лопаются.
— Угу, — сказал Ясень; ему вспомнилась ночная беседа с матушкой. — Слушай, ты это… Извини, если что…
Она всмотрелась ему в лицо, словно пытаясь обнаружить издевку. Потом покачала головой, поторопила лошадь и обогнала его на десяток шагов. Ясень плелся за ней, пытаясь понять, в чем дело.
На выезде из города уже собрались попутчики. Глухо постукивали копыта, голоса причудливо искажались в тумане. Заметив Звенку и Ясеня все, как по команде, затихли и уставились на них — кто с испугом, а кто с выражением жадного любопытства. Ясень почувствовал раздражение.
— Здорово, — сказал он. — Все собрались?
— Барсука еще нет, — отозвался кто-то. — И Рыжего.
— Какого Рыжего?
— Ну, который с хутора.
— Он тоже едет?
— Ага.
— Ладно, ждем…
Ясень махнул закадычному приятелю по прозвищу Жмых. Они вдвоем отъехали в сторону, встали на обочине у дороги.
— Ну? — сказал Ясень.
— Что — «ну»?
— Слушай, хоть ты не темни. Чего вы на нас так смотрите? А Звенка вообще сама не своя. Вместо «здрасьте» чуть морду не расцарапала…
— Так, это, Ясь… Они вчера на реку ходили…
— И что?
— А сестра тебе не рассказывала?
Ясень припомнил, что перед самым отъездом пытался расспросить Пчелку, чем закончилась забава с венками, но та почему-то отвечала невнятно и все время отводила глаза. Он решил — сестренка обиделась, что солнце не показало ей жениха. И не стал выпытывать дальше — хватало своих забот. А у них там, значит, случилось что-то?
— Так, Жмых. Давай теперь поподробнее.
Тот, смущаясь и запинаясь, поведал о сгоревшей «змее». Смотрел виновато — дескать, ты уж извини, друг, но из песни слова не выкинешь. Ясень же, слушая, потихоньку зверел.
— То есть, она из-за этих венков-цветочков сегодня такая добрая?..
— Ну, так… — Жмых оглянулся и вдруг зачастил взволнованным полушепотом. — Нет, Ясь, ты сам подумай — у девчонки венок сгорел!.. Черным пеплом на воду — они там чуть в обморок не попадали… Вчера только и разговоров было — так и жизнь, мол, прахом пойдет, суженому огонь на роду написан… Как ей на тебя глядеть после этого? Я тебе так скажу — смелый ты парень, Ясь, да только краев не видишь. Ты когда сказал, что на поле собрался ехать, я не поверил, подумал — шутишь. Какой же дурак своей удачей рискнет? А ты, выходит, не шутил вовсе. Оно понятно, ты у девы-судьбы любимчик — и конь у тебя, у невеста первая в городе… Да только, сам видишь, меру тоже знать надо…
Он тараторил, как заведенный, а Ясень боролся с искушением дать ему в ухо. Или, пожалуй, в нос, в эту картофелину с веснушками. С размаху, чтобы юшка потекла по губам, по подбородку с редкой щетиной, закапала на рубаху…
Но еще больше раздражала другая мысль, которая стыдливо пряталась под нарастающей злостью. Насчет того, что Жмых, возможно, не так уж далек от истины. Ясень и сам неоднократно задавался вопросом — почему неписанные законы, по которым люди живут веками, ему, Ясеню представляются не то чтобы глупостью, но… как бы это выразить поточнее?.. в общем, вызывают вопросы. И пробуждают желание проверить все на собственном опыте. Родители привыкли и уже не пугались. Отец — сам авантюрист по натуре — даже, кажется, завидовал временами. И со Звенкой Ясень разговаривал откровенно. Ну, почти откровенно. Как она спросила тогда: «Не страшно деву-судьбу дразнить?» А он ответил, что деве не до него — в столице проблем хватает. А ведь мог бы сказать, что в хозяйку судьбы он, конечно, готов поверить, но только после того, как встретит ее где-нибудь на лугу и перекинется парой слов…
— Ладно, Жмых, — перебил Ясень, — я тебя понял. Потом до конца расскажешь. Выдвигаться пора — все, вроде, уже собрались.
Он хотел подъехать к Звенке, успокоить, убедить, что ничего страшного не случилось, но вокруг нее вертелись девицы. Они то и дело оглядывались на Ясеня — испуганно, но при этом с твердой решимостью защитить обожаемую подружку. Вот же курицы! Ладно, позже поговорим — целый день еще вместе ехать…
Ясень уже приготовился гаркнуть: «Тронулись!», но тут со стороны выселок из тумана возникла еще одна всадница (если, конечно, это благородное слово вообще применимо к Мирке, ученице старого знахаря). Кобылка у нее была такая же рябенькая, с грустными глазами и куцей гривой. «Тебя только не хватало, — подумал Ясень. — Надо ехать быстрей, а то весь город с нами увяжется».
Туман с каждой минутой редел. Ясень в последний раз окинул взглядом городские постройки и развернул коня на восток — в ту сторону, куда уводила наезженная дорога.
Погода стояла великолепная. Казалось, что сейчас весна, а не осень, и лишь пожухлая степь вокруг портила впечатление. Солнце выбралось из-за дальних холмов и теперь светило прямо в лицо. Ясень достал «глазок» и посмотрел сквозь темное стеклышко. Солнечный диск был идеально чист, без единого пятнышка.
Отряд растянулся по дороге как маленький караван. Ясень, ехавший впереди, пересчитал людей — получилось полторы дюжины. Все те, кто, достигнув в этом году совершеннолетия, решил уехать из города. Кто-то хочет в гильдию на учебу, а кто-то на службу к одному из древних родов. Впрочем, одного желания мало — надо пройти отбор. «Смотрины», как их иронически называют в народе. И проводятся они каждый год, на второй день осенней ярмарки.
Так уж принято (еще одна традиция, да), что на ярмарку молодежь всегда едет своей компанией, отдельно от тех, кто везет товар на продажу. Хотя, если вдуматься, это глупо. Ехали бы вместе — больше бы шансов было, к примеру, от разбойников отмахаться. Впрочем, бойцы тут, конечно, те еще…
Ясень оглядел попутчиков и поморщился. Оружие — и то не у всех. Вот спрашивается, зачем Волкам или Ястребам такие кандидаты на службу? Если начистоту, шансы имеет только он, Ясень, да еще Жмых, при некотором везении…
А барышни куда навострились? В этом году аж четверо едут. Ну, ладно Звенка — тут разговор особый, а остальные? Замуж пора, а они скачут неизвестно куда…
Замуж, ага.
Мысли опять вернулись к вчерашней истории на реке, и Ясень выругался вполголоса. Нет, надо все-таки со Звенкой поговорить.
Он притормозил, пропуская других вперед. Но девушки, поравнявшись с ним, отвернулись и поторопили лошадок. Ясень с трудом сдержался и промолчал. Сделал каменное лицо и продолжал торчать на обочине, пока весь отряд не проехал мимо него. Пристроился в хвост и стал размышлять о том, что куриц-подружек не мешало бы взять за шкирки, развернуть лицом к родному насесту и ласково дать пинка, дабы не путались под ногами…
Впереди возникла заминка. Неуклюжая Мирка что-то уронила, слезла с лошади и кинулась подбирать. Парни посмеивались и ехали дальше. Ясень, приблизившись, рассмотрел в руках у юной знахарки свиток, аккуратно запечатанный сургучом. Еще и шнурок имелся — прямо королевская почта, елки-метелки. Мирка испуганно оглядывала свое сокровище, охала и сдувала пылинки.
— Что это у тебя?
Она подняла глаза и, увидев Ясеня, покраснела.
— Письмо…
— Вижу, что не кастрюля. И кому, интересно?
Мирка, пораженная тем, что с ней завели столь продолжительный разговор, окончательно растерялась. Пролепетала:
— В Храм…
— Да ладно?.. — озадачился Ясень. — Старый хрен твой написал, что ли?
— Он не старый! То есть, не хрен…
— Тебе виднее. Ну, и что пишет?
— Не знаю, — она моргнула. — Я же не открывала!
Быстро глянула на печать, словно не доверяя себе, и прижала свиток к груди.
— Да успокойся, — сказал Ясень, — не отберу.
Подождал, пока она вскарабкается в седло, и спросил:
— Так ты за этим едешь? Чтобы письмо отдать?
— Да. И в гильдию попроситься.
— В гильдию? В какую?
— В цветочную. Я умею, — заторопилась она, — я вижу, как они солнце пьют, и как возвращают. В смысле, не вижу, а чувствую, и они меня тоже слышат…
— Кто — они? — спросил Ясень, несколько сбитый с толку.
— Ну, цветы же! А учитель мне про столицу рассказывал, какая так красота…
Глаза ее загорелись — похоже, в мыслях она уже бродила по закоулкам дворцовых парков. А Ясень подумал, что ситуация слегка отдает абсурдом. Его невеста, хохотушка и красавица Звенка, стала мрачнее тучи и не желает с ним говорить. Зато сам он светски беседует с глупой помощницей ведуна, которая лицом страшнее собственной лошади, но при этом мечтает о королевских садах. Ну да, конечно, аристократы в столице только и ждут — когда же, когда к ним приедет Мирка…
— Слушай, — сказал он, — а как тебя этот хрыч вообще отпустил? Я думал, ты у него до старости просидишь. Ну, или пока он сам не помрет, козел бородатый…
— Он добрый! — пискнула Мирка и сразу съежилась, словно в ожидании кары. Опять запунцовела и, не зная, чем занять руки, принялась запихивать глубже в сумку заветный свиток с печатью.
Вот тоже загадка, подумал Ясень. Чего такого мог написать старикашка в Храм, если всем хорошо известно, что тамошние жрецы, надутые важностью, на дух не переносят немытых знахарей, шаманов и прочую деревенщину? Скорей всего, Мирку просто выгонят в шею. Впрочем, это ее проблемы…
— Ясень, — робко позвала Мирка, — хочешь покушать?
Она развернула чистую тряпочку и теперь протягивала ему пирожок — огромный, как лапоть, румяный и ароматный. Глядела собачьим преданным взглядом. Ясень почувствовал, как волна раздражения, едва успевшая отступить, снова захлестывает его с головой.
— Да ну тебя, — буркнул он.
Черный конь, уловив настроение седока, заржал и оскалил зубы, так что кобылка Мирки шарахнулась в сторону. Ясень пихнул коня каблуками и, обгоняя попутчиков, понесся вперед, к голове отряда. Солнце поднималось все выше.
…На привал остановились возле ручья. Место было удобное и хорошо знакомое всем, кто ездил этой дорогой. На вытоптанной площадке чернело кострище. Судя по его виду, огонь разводили совсем недавно — вероятно, прошедшей ночью. Но тот, кто это сделал, уже покинул стоянку.
Степь просматривалась отлично, даже холмов поблизости не было. Только старое засохшее дерево торчало среди равнины. Ясень, увидев его, почесал в затылке. Насколько он помнил, ничего такого здесь не росло. Может, просто внимания раньше не обращал? Хотя такую громаду не заметить, пожалуй, трудно. Да, интересно, надо бы уточнить.
Ясень хотел обратиться к Жмыху, но тот разжигал костер. Народ вокруг галдел, доставал припасы. Уже набрали воды в котел, чтобы варить обед. На дерево, стоящее за ручьем, никто не смотрел. До него было не больше сотни шагов, и Ясень вдруг почувствовал жгучее любопытство.
Подъехал ближе.
Ствол оказался толстым — в три обхвата, не меньше. Мертвая кора напоминала по цвету камень. Ветки почти отсутствовали, как будто их обглодал неведомый зверь, а на десерт откусил макушку.
Спрыгнув с коня, Ясень потрогал кору ладонью. Показалось, что где-то рядом раздался протяжный вздох, но это был просто ветер. Ясень медленно обошел вокруг искалеченного ствола, аккуратно переступая толстые корни.
Поднял глаза и опешил.
Конь пропал, а за ручьем у костра не было ни единого человека.
А еще с неба исчезло солнце.
4
Открыв от удивления рот, Ясень стоял у мертвого дерева и пялился в бездонную высь. Цвет у неба остался прежним — бледная, выцветшая к полудню лазурь с редкими кляксами облаков. Но там, где минуту назад сверкал ослепительный желтый диск, теперь была пустота. Словно ловкий воришка, дождавшись, пока все отвернутся, стянул с прилавка золотую монету.
Впрочем, нет — это сравнение не совсем подходило. Ясень каким-то образом чувствовал: солнце по-прежнему остается на месте, просто закрылось от лишних глаз. Он как будто стоял в тени от большого облака, которое было само по себе невидимо, но при этом не пропускало солнечные лучи. Да, похоже на бред, но Ясень не мог это выразить по-другому — не имелось подходящих слов в языке.
Тень сгустилась; казалось, воздух над головой стал плотным и осязаемым. Это напоминало клубы темного дыма. Они расползалась в стороны, наливаясь изнутри чернотой и обретая четкие формы. И Ясень вдруг понял, что над ним простерлись два огромных крыла.
Крылья пришли в движение, всколыхнув нагретый воздух над степью. Ожившая тень опускалась с неба — туда, где торчал обрубок мертвого дерева, похожий на риф посреди травяного моря.
Дымная птица легко коснулась земли.
Она поражала воображение своими размерами — в три человеческих роста, если не больше. Силуэт казался слегка размытым, словно птица не стояла на месте, а стремительно летела по небу. Клубящийся мрак стекал с ее перьев; в глазах полыхало пламя, как в жерле разбуженного вулкана. Ясень прижимался спиной к стволу, ощущая, как шевелятся волосы на затылке. Огненный взгляд уперся в него, заставил зажмуриться.
Потом он услышал:
— Время приходит.
Голос пробирал до костей; в нем слышался лязг металла и завывание ветра среди ледяных вершин. Ясень чуть не оглох, когда громадина, наклонившись к его лицу, проскрежетала:
— Спрашивай.
С трудом проглотив комок, он пробормотал:
— Кто ты?
Ему почудился смех, похожий на эхо далекого камнепада. Темная фигура отступила на шаг и совершенно по-человечьи повела головой, как будто хотела размять затекшую шею. Ясень вдруг понял, что птица явственно уменьшилась в росте, дым перестал клубиться, да и перьев больше не видно. Он усиленно заморгал, но наваждение не исчезало: гостья подняла руку вместо крыла и отбросила светлую прядь со лба.
И тогда до него, наконец, дошло, что перед ним стоит обычная девушка.
— Так лучше? Теперь узнаешь?
— Э-э-э… — сказал Ясень.
— Понятно.
Она была хороша собой — высокая, стройная, с нежной кожей. Одета в простенький сарафан, какие носят крестьянки летом. Волосы распущены по плечам. Никаких украшений — ни колечек, ни бус, ни ленточек разноцветных. Но все равно непохожа на бедную девочку из деревни. Скорее уж, на знатную даму, которая нарядилась селянкой на карнавал.
Заметив, что Ясень ее разглядывает, девица понимающе усмехнулась. Слегка отставила ножку и склонила голову набок, словно позировала художнику. Потом опять посерьезнела:
— Приходи в себя, парень. Времени мало.
— Мало?
Девица вздохнула, шагнула ближе. Взяла его ладони в свои и неожиданно облизнулась. Он обреченно подумал, что сейчас его либо укусят, либо поцелуют взазос — и сразу не скажешь, что в данной ситуации предпочтительней. Но она вместо этого легонько подула ему в лицо, и это невинное действие дало поразительный результат. Ясеню показалось, что ветер с Хрустальных Гор, разом преодолев сотни лиг, обжег его ледяным дыханием. Голову наполнила морозная ясность, а мысли стали четкими и прозрачными, как узор на стекле зимой.
— Ну? — спросила она.
— Впечатляет.
— Надо спешить.
— Почему?
— Оно отвернулось, но ненадолго.
Девушка кивнула наверх. Ясень машинально поднял глаза — солнце так и не появилось. Вообще-то, странно — ведь птица, закрывшая его крыльями, уже спустилась с небес. Похоже, тут все еще сложнее, чем кажется…
— Отвернулось? С чего вдруг?
— Не хочет видеть. И намек тебе заодно.
— Какой намек?
— Потом поймешь. Сейчас о главном спрашивай. Думай.
— Скажи мне, кто ты.
— Эх, ты, мыслитель, — она покачало головой укоризненно. — Мог бы уже и сообразить. Сам ведь про меня рассказывал давеча, да так душевно — будто всю жизнь знакомы. Мол, вся в делах она, в столице с принцами возится…
Ясень даже не особенно удивился — а, может, просто морозный ветер на время выдул эту способность из головы. Память услужливо подсказала: «Ну, дева-судьба, к примеру… Что ей, больше заняться нечем, как за нашим жнивьем смотреть?..»
— Вижу, дошло. Да ладно, не смущайся, чего там. Про меня иногда такое плетут — хоть стой, хоть падай…
— Ты все наши жизни видишь?
Она пожала плечами. Ясень осторожно спросил:
— Вчера на реке, у Звенки… Что это означает?
— Пепел и прах. Что тебе тут неясно?
— Это ты меня наказала? За то, что к девчонкам на поле ездил?
— Дурак, — сказала она спокойно. — Я что тебе — зверь из сказки? Шею сверну, чтоб чужие цветы не нюхал?
Ясень чуть не ляпнул: «Не зверь, а птица», но вовремя удержался. Обдумал ее последнюю фразу, однако ясности не прибавилось. Если нет на нем никакой вины, то к чему зловещие знаки? Попробовал уточнить:
— Так мы со Звенкой поженимся? А когда?
— Зачем тебе это?
— В смысле?
— В прямом. Ну, расскажу я, к примеру, что та, которая тебя любит, смерть твою таскает с собой. А другая, для которой ты людей будешь резать, сидит сейчас и гладит котенка. Тебе от этого легче станет?
— Какого котенка?
— Черного, пушистого, с белым пятнышком на груди. И ленточка голубенькая на шее. А через три месяца его задерет облезлый бездомный пес — весь в лишаях, и задняя нога перебита…
Подумала и добавила:
— Левая.
Ясень молчал, переваривая услышанное. Она сказала:
— Пойми, наконец — я вашу судьбу не тку. Ему одному решать.
И опять кивнула на небо.
— А ты? — спросил он.
— Я весть приношу. Тому, чье время приходит.
Это заявление ему не понравилось. Что же это за весть такая, если даже солнце не желает присутствовать, когда ее оглашают?
— Ладно, — сказал Ясень с опаской. — И что мне делать теперь?
Дева-птица подняла взгляд. Ветер, утихший было, застонал протяжно и яростно. Земля под ногами вздрогнула, и море-степь покрылось штормовой рябью. Темное марево вставало у далеких холмов.
— Ты задал свой вопрос. Я отвечу.
Она говорила размеренно, не повышая голоса, как будто вокруг царила полная тишина, но он отчетливо слышал каждое слово.
— Гори мертвым пламенем, питая живую реку. Иди во тьму, чтобы выйти к свету. Прочти волю солнца по знакам тени.
В лицо дохнуло жаром, и за ее спиной раскрылись дымные крылья. Ясень заорал, задыхаясь:
— Какое пламя, какая река?.. Я ничего не понял! Да погоди, постой же!
Как ни странно, она послушалась. Снова приблизилась, и Ясень пожалел о своем порыве, потому что в ее глазах уже не было ничего человеческого — только пожар, который рвался наружу.
— Я скажу тебе, — шептала она горячо и быстро, — главное скажу, понял? Мы все горим, и пепел сплошной вокруг. А больше нет ничего. Смотри…
Она протянула руку открытой ладонью вверх. Потом медленно сжала пальцы, и Ясень услышал хруст — так хрустит уголек, раздавленный каблуком. Ветер слизнул с ее ладони горстку золы, развеял над степью. Сразу запахло гарью, и стало трудно дышать. Ясень глянул на небо — жженые хлопья сыпались, словно снег. По равнине мела седая поземка, под которой истлевала трава.
Завороженный, он сделал десяток шагов вперед, а когда оглянулся, уже не увидел вестницу. Лишь мертвое дерево чернело в облаке сажи.
Ноги не держали его; Ясень, упав на колени, услышал противный треск. Поднес к глазам руки, наблюдая, как кожа превращается в тлен, и сквозь нее проступают кости. Зола скрипела на зубах, ослепляла, но, прежде чем потерять сознание, Ясень успел подумать, что вьюга вокруг уже не серая, а лиловая.
Сиреневый пепел.
«Мы все горим, а больше нет ничего…»
Венок над рекой.
Котенок с голубой лентой…
…Он очнулся, ощутив на лице чужое дыхание. Разлепил глаза и вздрогнул, увидев прямо перед собой клыкастую пасть. Но все же сообразил, что это конь нагнулся к нему и тычется мордой, желая привести хозяина в чувство.
— Перестань, — буркнул Ясень, поднимаясь на ноги.
Жеребец довольно заржал. Ярко светило солнце, тихо колыхалась трава. Воздух был прозрачный и чистый, ни малейших следов золы. Из-за ручья доносился смех.
«Приснится же такое», — подумал Ясень. Что с ним вообще творится? Опять сморило средь бела дня. Хорошо хоть, в этот раз до вечера не проспал.
Он взял коня по уздцы и побрел к стоянке.
— Чего ты там круги нарезал? — полюбопытствовал Жмых. — Кусты искал, что ли? Так они вон, в другой стороне.
— Очень остроумно, — оценил Ясень. — Может, мне дерево больше нравится.
— Какое дерево?
Ясень оглянулся и с трудом удержал ругательство: ствол, под которым он только что дрых, бесследно исчез, словно его и не было.
И как это понимать? Может, не проснулся еще?
Он ущипнул себя за руку и зашипел от боли. Жмых посмотрел с сочувствием.
Нет, это явно уже не сон.
Значит, и эта… вестница… не привиделась?
Он попытался вспомнить ее лицо, но ничего не вышло — образ в памяти расплывался, как отражение на воде. Ясень закусил губу, сосредоточился. Голова предательски закружилась, и он почувствовал тошноту. Пошатнулся, и Жмых придержал его за плечо.
— Ау, ты живой?
— Живой пока, — сказал Ясень. — Но есть хочу — умираю. Что там у нас с обедом?
И, не дожидаясь ответа, подсел поближе к котлу.
…К Белому Стану подъехали на закате. Миновали плоский холм с эшафотом, где три года назад был казнен атаман разбойников. Тогда сменялся великий цикл, и ярость солнца не знала пределов. Наутро от приговоренного не осталось ни малейших следов. Даже цепи, которыми он был прикован к плите, растворились, как масло в горячей каше…
На въезде в город притормозили, разглядывая пустырь, где прежде стоял трактир — тот самый, в котором за пару часов до казни Угря произошло побоище. Дюжину Ястребов зарезали, словно кур, но виновных так и не отыскали. Слухи ходили самые разные — как и положено, один страшнее другого. Многие клятвенно утверждали, что лично видели кошмарную тварь, которая учинила резню. В любом кабаке в пределах десяти лиг можно было найти надежнейшего свидетеля, который за кружкой пива подробно перечислял, сколько клыков и глаз имело чудовище.
Масла в огонь подливали те, кто наутро после кровавой бойни наблюдал прибытие пожилого жреца из храма. Старец захотел осмотреть место происшествия, но, ступив на порог, едва не грохнулся в обморок. А когда отдышался, потребовал сравнять злополучный трактир с землей. Что и было проделано со всем возможным усердием. Потом из храма притащили плиту с охранными знаками и положили посреди пустыря. Это подействовало — чудовище больше не появлялось.
Имелись, конечно, скептики, которые говорили, что твари из тени здесь ни при чем, а Ястребов перебили убийцы, подосланные Волками. Не зря же оба клана в те дни едва не перешли к открытой войне, и только вмешательство короля позволило разрядить обстановку. Но скептики, как правило, люди скучные, и их точка зрения никого не интересует…
Конь под Ясенем заржал недовольно — дорогу перегородил воз, заваленный мешками и полотном. Конструкция заметно накренилась на один бок — похоже, что-то с колесом не в порядке. Бородатый хозяин сокрушенно вздыхал, разглядывая деревянные спицы. Волы стояли, понурившись. Черный жеребец Ясеня, обогнув телегу, фыркнул в морду волу, и тот отпрянул в испуге. Сзади раздался треск, что-то обрушилось с глухим стуком, но Ясень даже не обернулся.
— Эй, парень, — крикнул ему кто-то с обочины, — где такого коня достал?
— На самогонку выменял, — буркнул Ясень, и Черный дернул башкой, выражая несогласие с этой версией.
По улицам слонялся народ. Слышалась задорная ругань, кто-то горланил песню, сбиваясь на каждой строчке. Судя по настроению, многие уже успели расторговаться.
На душе у Ясеня было скверно. Все дорогу после привала он прокручивал в памяти разговор у ручья, пытаясь понять, что означали слова про пепел и пламя. И про смерть в руках той, которая его любит…
Их маленький отряд разделялся. У многих в Белом Стане имелись родственники, и насчет ночлега договорились заранее. Звенку ждал ее дядя, и Ясень должен был ехать с ней. Он с мрачным интересом подумал — и как же она будет выкручиваться? Привезет жениха, с которым не разговаривает? Забавно…
Дядя жил на другом конце города, и пока они добирались, спустилась ночь. Запрокинув голову, Ясень вгляделся в потемневшую высь. Теперь-то было не страшно — солнце честно свалилось за горизонт, а не спряталось за крыльями дымной птицы. Эта мысль неожиданно подняла настроение. Как будто все проблемы и страхи угасли вместе с закатом — настанет утро, и ничего не вспомнится. Зато впереди вся жизнь, манящая и прекрасная…
Он засмеялся тихо и позвал:
— Звенка!
Она повернулась, нахмурив брови.
— Прости меня, слышишь? Все будет хорошо, обещаю.
Звенка всмотрелась в его лицо — как тогда, утром около дома. Но в этот раз не отвела взгляд, а улыбнулась едва заметно, и в глазах отразилось ночное небесное серебро.
5
Они вышли из дома, когда небо на востоке только начинало светлеть. Ясень с беспокойством подумал, что уже второй день кряду поднялся в такую рань, и надо срочно принимать меры, чтобы это не превратилось в привычку.
Лошадей брать не стали. Во-первых, идти было недалеко, а во-вторых, на «смотрины» конных не допускают. Таким образом, якобы, уравниваются шансы всех претендентов. Богат ты или беден — Древнейшим на это плевать с крепостной стены. Решил им служить — приходи на своих двоих, а там уж оценят, на что ты годен. Была и неофициальная версия: во время испытания, дескать, можно увидеть нечто настолько страшное, что любая лошадь впадает в панику. Ясень, правда, к этим слухам относился скептически. Ага, попробуйте напугать перерожденного жеребца — сами заикаться начнете. Да и вообще, досадно. Без этих дурацких правил, выехал бы он, Ясень, на своей клыкастой зверюге — все бы от зависти удавились…
Несмотря на ранний час, прохожие попадались довольно часто. Пара телег протарахтела в сторону рынка. А впереди уже слышался многоголосый гул. Звенка с Ясенем переглянулись и прибавили шагу, хотя знали, что времени еще много.
«Смотрины» проходили на восточной окраине, на обширной вытоптанной площадке, где в обычные дни упражнялись солдаты городской стражи. Иногда здесь еще устраивали показательные бои. Сегодня территорию дополнительно оградили — по периметру вбили колышки, а между ними протянули веревки, на которых трепыхались флажки. У Ясеня возникла неприятная мысль, что это напоминает загон. Вдоль веревок бродили хмурые стражники, пропуская внутрь только тех, кто прибыл на испытание.
— Ух, — сказала Звенка, — боязно что-то.
— Да ну, — Ясень чмокнул ее в макушку, стараясь выглядеть беззаботно. — Пойдем. Вон я, кажется, наших вижу.
Стражник уступил им дорогу. На Звенку пялились с любопытством — барышни редко участвовали в отборе. Впрочем, сегодня она была не единственной: Ясень насчитал еще с десяток девиц. Всего же тут собрались, пожалуй, сотни две претендентов.
— Ну, — спросил Жмых после взаимных приветствий, — как настроение?
— Ничего, — сказал Ясень. — Сегодня вечером угощаю.
— Ишь ты, герой. А если не выберут?
— Тебя-то? В гуртовщики пойдешь. Или в конюхи. Ты, главное, не расстраивайся.
— Но-но, — сказал Жмых, — не каркай. А я вот интересуюсь — если тебя, к примеру, Волки возьмут, а Звенку, положим, Ястребы? Как вы жить собираетесь?
— Разберемся как-нибудь, — буркнул Ясень.
Прежде он тоже думал на эту тему, но, в конце концов, плюнул и решил, что все образуется. Со Звенкой понятно — она уже с детства не сомневалась, что будет служить у Ястребов. Мечтала летать на птицах, о чем и заявила родителям. Те посмеялись — мол, подрастет и забудет. Но Звенка не забыла — не тот характер, упрямства хватит на пятерых. Ясень же не видел особой разницы между степными кланами. Ястребы? Ладно, он тоже к ним. Ничем не хуже Волков. Теоретически, конечно, его могут забраковать, но это вряд ли. Кого они тут лучше найдут? И все-таки жаль, что с конем нельзя, тогда бы вообще никаких проблем…
Сообразив, что от подобных размышлений проку не будет, Ясень встряхнулся и завертел головой. Вообще-то, пора бы открывать церемонию: давно рассвело, и вот-вот покажется солнце.
У дальнего края поля имелась трибуна для почетных гостей. До сих пор она пустовала, но теперь там началось шевеление. Слуги суетливо тащили кресла — огромные и тяжелые. Толпа удивленно ахнула. Ясень не сразу понял, в чем дело, но потом до него дошло, и сердце забилось чаще.
Кресел было ровно три штуки. Три, а не два! То есть, присутствуют не только Волки и Ястребы, но и посланники еще одного древнейшего рода — того самого, что занимает трон.
Морские Драконы…
Что их сюда привело сегодня? Известно ведь: они не любят покидать свою родовую вотчину — обширные благодатные земли, что лежат далеко на западе, за хребтом. Там цветут диковинные сады, поля дают по три урожая в год, а зимой почти не бывает снега. Удобные бухты на побережье — ни скал, ни коварных рифов. Море согрето теплым течением, которое потом капризно сворачивает, не желая омывать восточную половину материка.
Вода — колыбель Драконов. И новых людей на службу они предпочитают набирать среди тех, кто с детства привычен к шуму прибоя. В степь, конечно, тоже заглядывают, но только в крупные города, а не в здешнее захолустье…
Три полотнища-флага развернулись на почетной трибуне. Слева желтое с черным — как ястребиный глаз, от которого не скроешься на равнине. Справа серо-зеленое — волчья шкура в густой траве. А в центре лазоревое с алой полосой наверху — родовые цвета Драконов, заря над морем.
На трибуну вышли те, для кого поставили кресла; в толпе зашушукались, вытягивая шеи от любопытства. Пожилой Волк был коренаст и широк в плечах, с аккуратно подстриженной бородой. Его народ узнал сразу — город стоял на волчьей земле, и люди клана присутствовали здесь постоянно. В общем, бородатый интереса не вызвал. Зато Ястреб сразу привлек внимание — молодой, худощавый, светловолосый. Кираса его блестела, как будто надраивали всю ночь. Сын старейшины рода? Может даже и так, если учесть, что сыновей имелось с десяток, не считая бастардов. И одного из них вполне могло занести в Белый Стан — как тогда, три года назад, перед сменой цикла. В тот раз ястребенку, правда, не повезло — мало того, что свиту всю перебили, так и сам, говорят, бесследно исчез…
Это мысли за мгновение пронеслись у Ясеня в голове, но выветрились бесследно, едва вперед выступил посланник Драконов. Точнее, посланница — даже на таком расстоянии бросались в глаза характерные изгибы фигуры. Впрочем, дама не казалась хрупким цветком. Ростом она не уступала мужчинам и одета была как воин — облегающие штаны вместо юбки, высокие сапоги и даже клинок на поясе. Порыв ветра разметал ее волосы, она повернула голову, и Ясеню показалось, что незнакомка смотрит ему прямо в глаза.
— Хватит пялиться, — Звенка пихнула его кулачком под ребра.
— Я не пялюсь, — возразил он с достоинством. — А Ястребу завидую, да. Видела, как кираса блестит?
— Ага, — сказала Звенка, — кираса. Я так сразу и поняла.
Краешек солнца показался над горизонтом, и в ту же секунду оглушительно запела труба. Герольд заорал во всю глотку:
— Во славу неба!
Стало тихо. Ясень заметил, как Жмых приложил ладонь к ложбинке под кадыком и что-то прошептал, косясь на восток. Надо полагать, просил об удаче.
— Слушайте все, кто пришел и готов остаться! Солнце, милостью беспримерной, дает вам выбор. Три великих древа, политых его слезами, три рода, отмеченных печатью огня, смотрят на вас сегодня. Вот они — те, кто поднимается к облакам, скользит по волнам и мчится по бескрайней степи. Они ждут вас, пришедшие! Дерзайте, и откроется вам дорога…
Ясень подумал, что по туманности изложения герольд не уступит деве-судьбе. Правда, у той получается более убедительно — глаза сверкают, дым клубится, а уж если крылья расправит… И ведь не зря эта птичка явилась ему накануне смотра! Чует сердце, какая-то бяка сегодня будет…
Глашатай умолк, народ задвигался возбужденно. Звенка подергала Ясеня за рукав и спросила:
— Спишь на ходу?
— О вечном думаю, — сказал Ясень.
— О драконихе с титьками?
— Клевета.
Жаль, что он прослушал имена и титулы тех, что сидит сейчас в креслах и наблюдает. Впрочем, это не главное. Правила предстоящего действа тоже вполне понятны, лишние объяснения не нужны.
Ясень еще раз огляделся внимательно — оценил диспозицию, как сказал бы отец, любивший звонкие военные термины. Итак, имеется квадратное поле. Вокруг него с трех сторон за веревками и флажками толпятся зрители. С четвертой стороны — трибуна, где расселись аристократы. А кандидаты на службу сгрудились в середине площадки.
Два ряда факелов на подставках образуют символический коридор, ведущий от претендентов к трибуне. Вот он, путь в клан, нагляднее некуда. Примерно в двадцать шагов длиной. У входа в коридор — три бойца в парадных доспехах, по одному от каждого клана. Рядом храмовый жрец в желто-белой мятой хламиде. Ну, и солдаты городской стражи — следят, чтобы претенденты не напирали. Впрочем, те и сами пока не ломятся; стоят на месте и нервно переговариваются.
Ясень взял Звенку за руку и протолкался вперед. Жмых двигался следом. Теперь они оказались в первом ряду. Факелы, горящие тихо и ровно, были видны отсюда во всех деталях. «Все, можно начинать, мы на месте», — сказал Ясень вполголоса. Звенка хихикнула.
Жрец был стар и, кажется, слеп. Он повернулся к солнцу и поднял голову. Несколько секунд стоял неподвижно. Потом зашептал; слов было не слышно, но Ясень угадал по губам: «Пламенем чистым, пламенем ярким…» Старик слегка развел руки в стороны, словно желая впитать побольше утреннего тепла; лицо застыло как маска, а бельма отчетливо заблестели. Теперь он стал похож на большую куклу с медными пятаками в глазницах.
Низкий протяжный гул заполнил площадку перед трибуной. Звук шел, казалось, со всех сторон, обволакивал и проникал под кожу. Ясень почувствовал, как заныло в груди. Звенка ойкнула и прижалась к нему.
Кукла-жрец развернулась, сделала шаг. Медленно, деревянной походкой двинулась между рядами факелов, и те разгорались ярче — один за другим, как будто в них добавили масла; огонь приобретал пурпурный оттенок. И едва последняя пара вспыхнула, пространство вокруг мигнуло, и гул оборвался на немыслимой ноте, лопнул, подавившись самим собой. Эхо рассыпалось стеклянными крошками, и в наступившей тишине женский голос прозвучал холодно и отчетливо:
— Пусть выйдет первый. Мы ждем.
Ясень сообразил, что это заговорила женщина из рода Драконов. Посмотрел на нее, но продолжения не дождался. Посланница, похоже, решила, что сказала достаточно. Сидела как статуя, глядя поверх голов.
Претенденты переглядывались, подталкивали друг друга. Ясень подумал, что если он хочет выделиться, то лучшего момента не будет — надо идти. Но Звенка вцепилась в него мертвой хваткой. Смотрела испуганно и отпускать, похоже, не собиралась. Он растерялся, промедлил, и его успели опередить.
Высокий широкоплечий парень вышел и остановился перед бойцами. «Шустрый какой», — с неприязнью подумал Ясень. Морда наглая, оружие дорогое. Тоже, видно, из благородных, только род не настолько древний. Держится уверенно, еще и ухмыляется, гад. И откуда он только взялся?..
Незнакомец, явно наслаждаясь моментом, оглядел остальных и гаркнул:
— Где наша не пропадала!
Зрители за флажками радостно завопили. Похоже, наглый тип тут пользовался успехом. Он помахал рукой, поклонился и решительно шагнул к факелам.
Пламя колыхнулось; его языки потянулись с двух сторон к человеку. Лиловый дымок, который до сих пор поднимался к небу тонкими струйками, теперь стремительно уплотнялся. Его жгуты изгибались, словно живые. Один из них коснулся парня между лопаток. Тот вздрогнул, будто обжегся. Дымные шлейфы змеились вокруг него, закручивались поземкой.
Ясень вдруг понял, что уже видел нечто подобное. Буквально вчера, у мертвого дерева. Лиловая вьюга, горячий снег. С той только разницей, что тогда метель бушевала над всей землей, а сегодня — лишь в коридоре между рядами факелов. Как будто сейчас приоткрылся фрагмент того, огромного мира. И это явно не совпадение. Теперь бы еще понять, какой отсюда следует вывод…
Доброволец, между тем, заметно растерял свою прыть. Щупальца вьюги удерживали его, цепляли за ноги, обвивались вокруг запястий. Он вырывался, делая новый шаг, но с каждым разом это давалось ему труднее. Поднял руку к лицу — то ли прикрывал глаза от едкого дыма, то ли хотел уберечь себя от чего-то, видимого только ему. Но продолжал идти.
Из коридора, где бесновался шторм, не доносилось ни единого звука, словно его обнесли стеклянной стеной. Зрители затаили дыхание. Мертвая тишина царила над полем, когда парень, дойдя до последних факелов, замер. Казалось, метель одержала верх и сейчас собьет его с ног, но он вдруг рванулся, собрав последние силы. Лиловые путы лопнули, и первопроходец выскочил наружу, прямо к трибуне.
Он не рухнул на землю — лишь припал на одно колено, будто желая выразить почтение судьям. Это получилось у него настолько естественно, что толпа восторженно заревела.
— Вот гаденыш, — с уважением сказал Жмых.
Любимец публики поднялся на ноги, поклонился. Ясень сейчас не видел его лица, но готов был поспорить, что наглый тип опять ухмыляется. Парень стоял в свободной позе, расправив плечи. Трое аристократов молчали, держали паузу. И, наконец, когда зрители слегка успокоились, посланница Драконов произнесла одно короткое слово:
— Нет.
Толпа ошеломленно застыла, потом над площадкой пронесся ропот. К парню подошли городские стражники и повели его за флажки. Теперь уже сомнений не оставалось — его отвергли. Иначе бы к нему вышли бойцы одного из кланов. Смельчак растерянно крутил головой — похоже, не мог поверить в такой исход.
— Ни хрена себе, — буркнул Жмых. — Кого ж им надо вообще?
Ясень не ответил, лихорадочно размышляя. Он, конечно, знал, что берут далеко не всех. А те, кого приняли, ничего потом не рассказывают. Во-первых, запрещено, а во-вторых, им, по слухам, дают какое-то зелье, стирающее память об испытаниях.
Но, в самом деле, почему не взяли шустрого типа? Ведь, надо признать, держался вполне достойно. Значит, пройти коридор до конца — не главное. Что-то происходит там, в лиловом дыму, и от этого зависит решение. Но что именно — снаружи не разобрать. И есть только один способ это проверить…
— Звенка, — сказал Ясень. — Увидимся в городе, хорошо?
— Погоди, — она моргнула, — ты что, собрался?..
— Все равно кому-то придется.
— А я? Ты меня тут бросишь?
— Вместе нам нельзя, ты же знаешь. А я пройду, вот увидишь. И вам всем тогда уже проще будет…
— Ясень, — она вдруг всхлипнула, — пожалуйста, не уходи. Я чувствую, знаю — если пойдешь сейчас, никогда уже не вернешься. А хочешь, давай плюнем на все и сбежим отсюда? И пусть они провалятся, Ястребы эти вместе с Волками. Устроишься в стражу — ну, в городскую… Тебя возьмут, а если что, я дядю попрошу, он поможет, его тут все уважают, правда…
Она частила, давясь слезами, и была сейчас совсем не похожа на ту беззаботную хохотушку, которую он два дня назад увозил с девичьего поля. Ясеню стало не по себе. Он отвернулся и уперся взглядом в трибуну. И опять почудилось, что женщина из драконьего рода посмотрела ему в глаза, а потом усмехнулась — не то презрительно, не то ободряюще.
Он наклонился к Звенке и поцеловал ее в губы. Погладил по щеке и сказал:
— Не бойся, маленькая, все хорошо. Я же обещал, помнишь?
Она растерянно замолчала. Ясень развернулся и сделал шаг из толпы. Все уставились на него, и стало понятно, что менять решение поздно. Медленно, стараясь унять волнение, он двинулся туда, где начинался факельный коридор. Дым уже рассеялся. Огонь утих, как будто поддразнивал — дескать, чего боишься? Заходи, попробуй — плевое дело…
Ясень остановился у черты, за которой ждала метель.
— Готов? — спросил тихо один из стражников.
— Не знаю, — сказал Ясень. — Проверим.
В последний раз оглянулся, желая увидеть Звенку. Но взгляд не мог ни за кого зацепиться, словно все претенденты стали вдруг на одно лицо. А толпа за флажками вообще превратилась в единую безликую массу.
Солнце пригревало, как будто вернулось лето. Ясень вздохнул и посмотрел на трибуну перед собой. Аристократка сидела, небрежно опершись на подлокотник. Губы ее шевельнулись:
— Ну?
И Ясень шагнул вперед.
