ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СТЕПЬ
1
В тот день, когда заплакало солнце, я был на пути в столицу.
Мы шли на крейсерской высоте над раскаленной степью. Попутный ветер наполнял паруса, и корабль развил неплохую скорость — десять, а то и все двенадцать лиг в час. Капитан обмолвился, что если так пойдет дальше, то уже к вечеру мы достигнем предгорий. Среди пассажиров эта новость вызвала оживление; я же только пожал плечами. С одной стороны, меня в столице ждали дела, и чем скорее мы прибудем, тем лучше. С другой — дела эти были такого рода, что любая задержка воспринималась как праздник.
Я стоял на палубе у перил и смотрел, как тень от корабля скользит по земле. Степь была ровной, только у горизонта виднелось несколько пологих холмов. Ветер гнал зеленые волны в белых клочьях ковыльной пены.
За моей спиной послышался детский смех, и сразу же кто-то проскрипел мерзким голосом:
— Юная леди! Ведите себя прилично!
Смех оборвался. Обернувшись, я увидел девочку лет восьми или девяти в сарафане и соломенной шляпке. Ее сопровождала пожилая аристократка. Впрочем, «пожилая» — это незаслуженный комплимент. Ходячая мумия — так, наверно, будет точнее. Лицо как застывший воск, глухое темное платье до подбородка и перчатки, несмотря на жару. Худая и прямая как палка. С такой опекуншей, понятное дело, не забалуешь.
Малышка стояла перед ней, смиренно потупившись. Водила туфелькой по полу и молчала, изображая раскаяние. Из-под шляпки выбивались светлые локоны. Милейшее создание, в общем. Даже любопытно стало, что она могла натворить. Слишком резво скакала на одной ножке? Показывала язык рулевому?
Дослушав нотацию, девчонка подняла голову, и я удивленно хмыкнул.
Черты ее лица были совершенны; такие бывают только у представителей древнейших родов, для которых чистота крови — навязчивая идея. Прежде я ни разу не видел, чтобы дети, рожденные в этих семьях, летали на обычных пассажирских судах. Древнейшие предпочитают личные яхты с толпой вооруженной охраны.
Сейчас телохранитель тоже имелся, но почему-то всего один — топтался поодаль и хмурил брови. Заметив, что я смотрю на девчонку, он сразу напрягся и стиснул рукоятку меча. Спасибо, хоть из ножен не вытащил. Я пожал плечами и отвернулся, демонстрируя безразличие, но мысли мои упорно возвращались к попутчикам.
Как эта малышка здесь оказалась? И где остальная свита?
Пожалуй, надо сразу оговориться — я не люблю загадки. Прямо-таки терпеть не могу. За последние полвека они мне надоели до зубовного скрежета. Но судьба рассыпает их передо мной, как пшено, и я, словно безмозглая курица, склевываю и склевываю по зернышку…
Наш корабль, тем временем, догнал одинокое облако и пристроился в его тень. На побережье, где воздух влажный, а небо низкое, особым шиком считается подняться до самых туч и царапнуть мачтой рыхлое брюхо. Но здесь, над горячей сухой равниной этот фокус бы не прошел — облако, под которым мы спрятались, висело чересчур высоко. К тому же, наши курсы не совсем совпадали, и через пару минут мы выскочили из тени.
Пожилая дама удовлетворенно кивнула и полезла в ридикюль за «глазком». Я внутренне усмехнулся. Золотое правило — если желаешь светской беседы, заговори о погоде. А если не знаешь, чем занять руки, возьми «глазок», посмотри на солнце и выдай что-нибудь о перспективах малого цикла. Желательно, с умным видом, но это уж как получится.
Темное, в серебряной оправе, стекло, которым вооружилась аристократка, было овальной формы, размером чуть ли не в две ладони. Такое найдешь, разве что, в антикварной лавке. Нынешние модницы предпочитают стекляшки не крупнее медного пятака — их полагается носить на шее вместо кулона.
Старая карга достала чистый платочек и тщательно протерла «глазок». Поднесла его и лицу и поморщилась. Смахнула еще одну невидимую пылинку. Наконец, запрокинула голову и взглянула сквозь стекло на солнечный диск. Несколько секунд стояла как изваяние, недоверчиво щурясь.
А потом вдруг взвизгнула совершенно по-бабьи.
Девочка в шляпке раскрыла рот. Для нее, похоже, стало сюрпризом, что опекунша умеет проявлять человеческие эмоции. А телохранитель, который до сих пор сверлил меня взглядом, резко обернулся и дернул из ножен меч, готовясь разить врагов на всех направлениях. Какое-то время он растеряно вертел головой. Затем, не обнаружив прямой угрозы, спросил осторожно:
— Леди?
Аристократка посмотрела на него, словно не узнавая, покачнулась и судорожно вцепилась в перила. С трудом отдышалась и прошептала:
— Плачет… О, боги, плачет…
Удивительно, но ее услышали, кажется, в самых дальних закоулках нашего судна. Буквально через минуту палуба кишела людьми. Здесь были все — от юнги до капитана; даже кок в засаленном фартуке стоял среди пассажиров и, стиснув толстыми пальцами закопченное стеклышко, пялился в небо. Телохранитель, забыв про меня, тоже достал «глазок» и застыл неподвижно. И белокурая девочка, и матросы на мачтах, и рулевой, оторвавшийся от штурвала…
А я лихорадочно пытался соображать. Десятки и сотни мыслей — радостных и панических, дельных и бестолковых — пронеслись в голове за эту минуту, но главная из них сводилась в тому, что в столицу я уже не успею. Никак. Ни при каких обстоятельствах.
Потому что солнце не просто плакало — оно буквально истекало слезами.
На желтом диске виднелась черные пятна. Пять… нет, даже шесть были отчетливо различимы. Еще два я заметил, тщательно сфокусировав взгляд. И, вроде бы, совсем крохотная крапинка с краю, но утверждать не буду. Впрочем, неважно. Шесть крупных, с ума сойти! В прошлый раз было всего лишь три, и то ведь мало не показалось…
И, что хуже всего, самое большое пятно сейчас — точно в центре, как будто зрачок таращится с неба. Жутковатое впечатление…
Народ вокруг загомонил и задвигался. Кто-то выругался сквозь зубы, кто-то, кажется, начал читать молитву. Раздался истерический смех. Капитан насупился, спрятал в карман «глазок», больше похожий на окуляр от бинокля, и раздельно произнес:
— Господа!
Сказано было так, что все моментально смолкли. Только ветер шумел, и скрипели снасти. Облако, с которым мы разминулись, медленно уходило на юго-запад.
— Господа, в свете вновь открывшихся обстоятельств мы корректируем курс и график движения. Ориентировочно, через два часа совершим посадку.
— В Белом Стане, я полагаю? — вежливо спросил дородный купец в камзоле с серебряным знаком гильдии.
— Именно так, сударь. Это ближайший город в пределах двадцати лиг. Там мы переждем, пока все закончится.
— Но позвольте! — проскрипела старая опекунша, отойдя, наконец, от шока. — Мы ведь должны были сесть в предгорьях! Капитан, вы сами сказали, что к вечеру доберемся. А до вечера ничего не произойдет, я в этом совершенно уверена…
— Леди, — ответил тот почти ласково, — прошу вас, пересчитайте пятна. Если бы речь шла об обычном или, хотя бы, о большом цикле, я согласился бы с вами без колебаний. Но сейчас…
— Полагаете, не успеем? — спросил кто-то из толпы.
— Вынужден допустить такую возможность. И не хочу, чтобы это, — капитан кивнул куда-то наверх, и все машинально задрали головы, — застигло нас в чистом поле.
— Вы не понимаете! — аристократка не желала сдаваться. — Нас ждут на причале в предгорьях сегодня ночью. Это вопрос жизни и смерти, задержка совершенно недопустима! В конце концов, мы заплатили за билеты большие деньги…
— Это вы не понимаете, леди, — очень спокойно произнес капитан. — При всем уважении к вам, я не могу подвергать опасности пассажиров. Что касается денег, то я, при необходимости, верну их вам до последнего медяка. Мы сядем в Белом Стане, это не обсуждается.
Старуха поджала губы и замолчала. Пауза, однако, продолжалась недолго. Вперед протолкалась бойкая девица с дурацким шарфиком — он был так густо разрисован фиалками, что рябило в глазах. Барышня, очевидно, хотела походить за знатную даму. Фиолетовый — цвет чести и благородства; королевский герб украшен фиолетовой розой. И наряд принцессы на последнем балу был выдержан в соответствующих тонах. Девушкам простого сословия розы, конечно, не полагаются, поэтому остаются фиалки.
— Капитан, капитан! — от избытка эмоций она едва не подпрыгивала. — Значит, у нас еще два часа до посадки? Ведь правильно? Тогда давайте сейчас устроим гадание! Ну, в самом деле, господа, нельзя же пропустить такой случай!..
Я мысленно сплюнул. Ох, уж эти ревнители народных традиций! При виде таких вот дамочек начинают чесаться руки — причем, не только у меня (что, в общем, вполне понятно), но даже у братьев из храма Первой Слезы, уверенно идущих по пути к просветлению. Юмор ситуации в том, что до смены цикла осталось совсем немного, и вокруг сгущается сила. А значит, с гаданием что-нибудь может и получиться. Вот только это будет совсем не то, чего ожидает барышня. Принца на пурпурном коне она, во всяком случае, не увидит — это я могу гарантировать…
Судя по тому, как поморщился капитан, его тоже одолевали сомнения. Но отказать было невозможно: гадание под плачущим солнцем — обычай настолько древний, что нарушить его никто не осмелится. Глаза у всех уже загорелись.
— Хорошо, — сказал капитан, — давайте управимся поскорее. У кого есть… гм… необходимые атрибуты?
— У меня, у меня! — запищала барышня и хотела уже метнуться в каюту, но купец неожиданно заступил ей дорогу.
— Сударыня, — сказал он проникновенно, заглянув ей в глаза, — разрешите мне предоставить чашу. Поверьте, вы не будете разочарованы. Обещаю.
— Я… э-э-э… — пролепетала девица, не ожидавшая такого напора.
— Благодарю вас, — сказал купец. — Господа, я сейчас вернусь.
Он быстро покинул палубу. Кто-то спросил:
— А полотенце?
— Да, — кивнул капитан. — Стюард, займитесь этим.
— С вашего позволения, я бы посоветовал простыню.
— Простыню?
— Совершенно верно. Она большая, а нас здесь много.
— Хорошо, на ваше усмотрение.
Пока народ оживленно галдел в ожидании ритуала, я снова отошел к борту. Степь, проплывающая внизу, все так же дышала жаром, но я больше не замечал ее, сосредоточенно думая о своем. Что сделают эти двое из рода Волка, если не дождутся меня в столице? Наверняка попробуют управиться сами, и результат будет соответствующий. Проклятье, нельзя их оставлять без присмотра, они ведь такого наворотят… С другой стороны, если капитан прав (а я лично в этом не сомневаюсь), то вся наша нынешняя возня уже не имеет смысла. Да и вообще, выбирать теперь не приходится. Мое время вышло — еще один цикл я просто не потяну…
— Ну что, господа, приступим?
Купец вернулся быстро, как обещал. В руках у него был шар размером с большое яблоко — костяной, идеально отполированный, со вживленными лиловыми нитями. Явно непростая вещица; барышня, которая первой вспомнила про гадание, прямо задохнулась от зависти. Владелец, довольный произведенным эффектом, аккуратно разъял шар на две половинки. Они были полые, и каждая могла быть использована как гадальная чаша.
Стюард деликатно пробрался через толпу и расстелил на палубе простыню. Все прониклись моментом и замолчали.
— Сударыня, — обратился купец к девице, — окажите мне честь. Будете ассистировать?
Та, похоже, только этого и ждала. Вытащила из ридикюля иголку и вопросительно оглянулась на капитана. Ну да, он тут главный — с кого же еще начать? Капитан вздохнул и протянул руку. Барышня быстро (чувствовалась сноровка) уколола ему указательный палец. Купец подставил чашу, и капля крови упала внутрь.
Кровь собрали у всех матросов и прочих членов команды, даже к рулевому сходили. Взялись за пассажиров. Когда очередь дошла до меня, я поколебался секунду — как бы не вышло хуже. Знали бы они, кому собираются делать кровопускание, разбежались бы, наверное, с воплями. А те, кто посмелей, попытались бы сунуть меч между ребер. Но отказ от участия будет выглядеть подозрительно, а я не хочу привлекать внимание. И вообще, это будет даже забавно…
Я позволил сделать укол. На дне чаши к тому моменту уже скопилась красная лужица. Приняв мою каплю, она всколыхнулась и, вроде бы, слегка зашипела. Но никто, кроме меня, не присматривался — всем уже не терпелось начать гадание.
На очереди была старая опекунша. Я, правда, засомневался, можно ли из этой иссохшей мумии выдавить хоть капельку жидкости, но, вроде бы, получилось. Барышня с иголкой вежливо кивнула старухе и присела перед малышкой. Проворковала:
— Не бойтесь, юная леди, это как комарик укусит.
Та храбро выставила ладошку, и последняя порция крови попала в чашу. Купец снова сложил вместе два полушария. Огляделся и спросил:
— Все готовы?
— Начинайте, — пробурчал капитан и бросил взгляд на часы.
Сейчас все столпились у надстройки на палубе — это сооружение защищало от ветра. Купец держал шар двумя руками над простыней и сосредоточенно хмурился. Бойкая барышня нервно теребила свой шарфик. Белокурая малышка восторженно замерла, распахнув глазищи, а ее опекунша недовольно кривилась — очевидно, из-за того, что ритуал совершается в компании немытых простолюдинов. Что делать — никто не может предвидеть, где и с кем его застигнет судьба, когда солнце уронит первые слезы.
— Свет и прах, — произнес купец.
Лиловые нити, вживленные в шар, замерцали и начали шевелиться. Они отлеплялись от гладкой поверхности и чутко подрагивали — это было похоже на тончайшие щупальца. Или на водоросли, что колышутся в спокойной воде.
— Прах и кровь.
Теперь казалось, что вокруг шара клубится подсвеченная лиловая пыль. Частички ее прилипали к нитям, и те утолщались, становились длиннее. Облачко пыли густело и раздувалось. «Щупальца» задвигались быстрее и резче, словно шар торопился собрать как можно больше лиловой взвеси.
Краем глаза я увидел, что паруса на мачтах обвисли — ветер стих, как будто боялся помешать ритуалу. Вокруг стояла мертвая тишина.
— Кровь и свет!
Резким движением купец разъял половинки шара, и в воздухе остался висеть темно-красный сгусток. Он не упал на пол, а нехотя, очень медленно опускался и при этом увеличивался в размерах, впитывая пыльцу и постепенно меняя цвет.
Потом снижение прекратилось. Раздутая пурпурная капля, словно в сомнениях, застыла над простыней. Народ затаил дыхание, ожидая, что кровь вот-вот сорвется на полотно; все были уже готовы читать узоры, которые там возникнут.
Но, вместо этого, сгусток пополз наверх.
В толпе испуганно вскрикнули.
Пульсирующий клубок поднялся над нашими головами. Люди следили за ним, заслоняясь ладонями от слепящего солнца.
Несколько секунд ничего не происходило, а потом вдруг ветер, опомнившись, оглушительно взвыл и швырнул сгусток крови на белый парус.
Клякса на парусине начала расползаться; лучи ее изламывались и пересекались друг с другом. И стало понятно, что пурпурные разводы складываются в буквы. На светлом полотнище было начертано единственное слово: ЖИВИ.
2
Горячий ветер моментально высушил кровь; кляксы потемнели и утратили яркость. Спустя минуту они выглядели уже застарелыми, как будто появились задолго до начала нашего рейса. Было тихо; люди застыли, пытаясь прийти в себя. Матрос, стоящий рядом со мной, прижимал ладонь к шее между грудиной и кадыком — рефлекторный жест в попытке уберечь душу. Он неотрывно смотрел на парус и шевелил губами — кажется, читал про себя «Огонь милосердный».
Первой не выдержала бойкая барышня.
— Живи? — прочла она вслух с недоумением в голосе. — Господа, но что это должно означать?
Все, наконец, встряхнулись и начали переглядываться, словно это реплика сняла колдовское оцепенение.
— Я полагаю, — купец задумчиво потер подбородок, — что послание адресовано кому-то из нас. Одному, конкретному человеку. И будет понятно только ему.
— Кому именно?
— Не знаю. Но вряд ли он — или она — заявит об этом во всеуслышание.
«А дядя, судя по всему, не дурак», — подумал я с интересом. Я-то как раз догадываюсь, к кому обращен призыв — присутствие моей крови в гадальном шаре не могло пройти без последствий. Но содержание мне, если честно, не очень нравится. Живи… То есть, уходить мне нельзя, а значит — еще, как минимум, один цикл? Ох, как не хочется, кто бы знал… Устал я уже — сил нет. Могу и сорваться. Тьма, ну вот кто тянул за язык эту балаболку? Гадание ей подавай… Летели бы спокойно, сели бы в Белом Стане… Зашел бы напоследок в кабак — сегодня хозяева все лучшее выставят… В общем, нашел бы, чем заняться до вечера… А дальше… Да уж, дальше не самая приятная часть…
Или, может, я неправильно толкую послание? Да нет, пожалуй, все очевидно — ничего другого в голову не приходит.
— Но как же так?.. — барышня чуть не плакала от обиды. — Мы же все гадали, это нечестно! И вообще, почему вдруг буквы? Никогда ведь такого не было! Господа, ну скажите же, не молчите!
— Вы правы, сударыня, — пожал плечами купец. — Я тоже не помню, чтобы знаки складывались в осмысленные слова. Но я застал только обычные циклы. Когда в последний раз сменялся большой, я еще лежал в колыбели. Может быть, кто-то более опытный?..
Все, не сговариваясь, посмотрели на опекуншу, но та сохранила ледяное молчание. Капитан кашлянул:
— Итак, господа. Обычай мы соблюли. Возвращаемся к насущным проблемам. После посадки все покидают борт. Это, я надеюсь, понятно? Рядом с причалом есть несколько постоялых дворов. Там можно переждать с комфортом. Если все закончится ночью, и корабль… — он на мгновенье запнулся, и мне показалось, что палуба под ногами едва ощутимо дрогнула, — …так вот, если корабль будет готов, то завтра стартуем в полдень. Задержку постараемся наверстать…
Когда впереди показались городские постройки, солнце уже заметно сместилось к западу. Но зной не желал отступать — наоборот, он стал почти осязаемым. Даже ветер ослаб, как будто увяз в загустевшем воздухе. Марева бродили над степью, и очертания города дрожали, словно мираж. Остров, затерянный в белом ковыльном море…
Матросы засуетились, спеша убрать паруса; корабль замедлил ход. Теперь предстояло самое главное.
Капитан подошел к носовой фигуре, изображающей летучего змея. Ящер был сделан очень искусно — казалось, он прорастает прямо из корабля, из верхней части форштевня, вытягивая шею вперед. В деревянной «шкуре» мерцали фиолетовые прожилки — вкрапления живого металла. Впрочем, прожилки эти заметно потускнели от времени. Корабль-ящер был стар — даже старше, пожалуй, чем опекунша-мумия, хоть и сложно в это поверить.
Капитан положил на «шкуру» ладонь.
Воздух опять колыхнулся, и мне почудилось, что змей недовольно пошевелил головой. Он не хотел садиться в этом чужом краю — его манила далекая синь предгорий. Здешний причал казался ему тесным и неудобным, а город — слишком пыльным и грязным. Но капитан просил, обращаясь к нему безмолвно.
…Ты мудр и велик, летучий змей. Ты скользишь над землей, обгоняя тучи. Глядишь свысока на жалких двуногих, которые копошатся в пыли. Да, мы живем в тесноте и копоти, и наши дома, прижавшиеся друг к другу, похожи сверху на нелепые соты. Тебя, старый змей, раздражают визгливые перебранки на наших улицах и смердящие нечистоты. Ты не можешь понять, зачем было строить город в белой степи, раскаленной, как сковородка. Не желаешь делать здесь остановку. Но ты же видишь — солнце плачет над нами. А мы не в силах выносить его слезы. Поэтому будь снисходителен, мудрый змей, и позволь нам спуститься с неба, чтобы найти убежище на земле…
И капризный реликт, довольный таким вниманием, согласился, наконец, уступить. Медленно и нехотя корабль развернулся над городом и начал постепенно снижаться. Рулевой подсказывал направление, поворачивая штурвал.
Белый Стан лежал в стороне от популярных пассажирских маршрутов; трансконтинентальные корабли вроде нашего обычно проходили южнее. Посадочная площадка была довольно скромных размеров. Тем неожиданней оказалась картина, которую мы сейчас наблюдали. В самом центре площадки красовался фрегат, принадлежащий, судя по символике, роду Ястреба. На ветру трепетал желто-черный флаг (цвета ястребиного глаза, как любят подчеркивать любители геральдических тонкостей). На палубе суетился народ, с борта что-то сгружали, а капитан фрегата, стоя на мостике и приложив ладонь козырьком ко лбу, следил, как мы идем на посадку.
Лицо его показалось мне смутно знакомым. Сталкивались в столице? Вполне возможно. Но что они забыли в этой глуши? Впрочем, догадаться нетрудно — скорее всего, летели куда-то в другое место, но, как и мы, решили изменить курс, когда заплакало солнце. И не сказать, что встреча меня безоговорочно радует.
Кстати, телохранитель, сопровождающий старуху с девчонкой, снова заволновался. Он вообще не очень умеет скрывать эмоции. Не похож на профессионала — скорее, солдат, которому поручили непривычную роль. Но боец, судя по всему, превосходный — это по повадкам заметно. Хотелось бы знать, почему его так беспокоят Ястребы? Вон, даже от перил отошел вместе с девчонкой и опекуншей, чтобы с фрегата их не заметили. Ладно, посмотрим, что будет дальше.
Ветер взметнул над площадкой клубы горячей пыли, и мы теперь опускались прямо в центр этого облака. Глаза слезились, кто-то из пассажиров закашлялся, дамы прожимали к носам надушенные платки. Даже рулевой у штурвала на миг отвлекся, чтобы вытереть грязный пот.
Корабль замер над посадочным ложем, словно вдруг передумал, и матросы поспешно бросали вниз швартовые тросы. Летучий змей, ощутив, что его привязывают, недовольно дернулся, тросы натянулись, и я заметил, как пальцы капитана буквально впились в складки на деревянной «шкуре». Змей поупрямился еще с полминуты — скорее, уже для вида — и наша трехмачтовая громада легла, наконец, на толстые причальные брусья. Пассажиры зааплодировали.
Капитан обернулся (лицо его, несмотря на загар, побледнело от напряжения) и слегка охрипшим голосом произнес:
— Дамы и господа, на сегодня наш рейс окончен. Трап сейчас подадут. Жду вас на борту завтра. И, от имени всей команды, удачи вам в новом цикле!
Суета на палубе нарастала. Люди смеялись — пусть иногда и несколько нервно — и оживленно переговаривались. Многие, похоже, только теперь по-настоящему осознали, что смена цикла — уже не досужие разговоры, а реальность, которая застигнет нас в ближайшее время. Я достал «глазок» и еще раз взглянул на солнце. За последние два часа пятна стали жирнее и проступили резче. Если так пойдет дальше, то все начнется еще до сумерек.
Подали трап, и пассажиры двинулись к выходу. Барышня, коловшая нас недавно иголкой, что-то втолковывала купцу. Тот снисходительно, но вполне благожелательно слушал. Ну, что ж, похоже, дамочке повезло. Она путешествует третьим классом, и в обычных обстоятельствах не имела бы ни единого шанса свести знакомство с таким респектабельным господином. Но, когда плачет солнце, случаются невероятные вещи. Не знаю, какие тайны грядущего барышня хотела прочесть в узорах на полотне, но гадание явно пошло ей впрок.
Старая опекунша с телохранителем провели малышку к ступенькам, заслоняя от посторонних взглядов. Я посмотрел им вслед. Любопытно, увидимся ли мы снова? Вернусь ли я вообще на корабль?
Живи…
Что ж, поглядим, что нам предложит славный городок Белый Стан. Я, кстати, бывал здесь проездом лет пять назад — в середине цикла — но ярких впечатлений не сохранилось. Ну, разве что, два придурка с кривыми саблями пробовали снести мне башку, но это так, рутина. Обязательная программа. Гораздо сложнее мне вспомнить город, где обошлось без таких попыток. Жизнь я прожил долгую и насыщенную.
Излишне долгую.
Слышишь, солнце?
Возницы, ошалевшие от неожиданного наплыва клиентов, наперегонки подлетали к борту. Гвалт стоял невообразимый, возле трапа было не протолкнуться. Пыль навязчиво лезла в ноздри. Я кое-как продрался через толпу, отмахнулся от очередного извозчика («Куда желаете, господин? Гривенник, домчу мигом…»). Едва не вляпался в свежий лошадиный помет. Притормозил, пропуская упряжку из двух волов — они тянули циклопическую телегу: груз был укрыт дерюгой, а рядом шагала четверка стражников, напряженно зыркая во все стороны. Надо же, какие серьезные — можно подумать, живую руду везут. Хотя, кто их знает.
Я шел практически налегке. Саквояж оставил в каюте — все равно там не было ничего по-настоящему ценного, а меня терзало предчувствие, что лишнее барахло в этом вечер мне будет только мешать. Двигался пока что без всякой цели. Если мне суждено во что-то ввязаться, то это произойдет независимо от моего желания. Я давно уже не восторженный юноша, чтобы рассуждать о свободе выбора. Кто-то сочтет это пессимизмом, а по-моему, жить так намного проще.
Выбрался на рыночную площадь и огляделся. Здесь галдели еще сильнее, чем у причала. Все поминутно смотрели в небо и что-то доказывали друг другу, экспрессивно размахивая руками. Многие торговцы уже закрывали лавки. Другие, наоборот, бросались ко всем, проходящим мимо, надеясь что-нибудь продать напоследок. Один торгаш — неопрятный толстяк в расписном халате — даже осмелился схватить меня за рукав. Я молча двинул ему под дых, а когда он согнулся, добавил коленом в морду. Этим и ограничился, даже руку не стал ломать — только выкрутил для острастки. Я же не зверь и хорошо понимаю, что люди сейчас слегка не в себе.
Толстяк скулил, елозя передо мной по земле, а его соседи старательно отводили глаза. Я брезгливо вытер ладонь о штанину, развернулся и пошел дальше. Сквозь общую какофонию прорывались обрывки случайных фраз и выкрики зазывал:
— …плачет, и что? Теперь бесплатно отдать?
— …говорю ему — часов пять еще, чего ты мечешься? Нет, отвечает, так оно, мол, надежнее. И тащит свой сундук, раскорячился…
— …шелк, живой шелк! Платки, косынки! Недорого!..
— …не будет бунта, уважаемый. Не будет, точно вам говорю. Ну, зарежут пяток солдатиков — так, вроде, не в первый раз…
— …да вон же шестое! Слева!..
— …не помрет он теперь. Фиалковым цветом отпоим, вытянем…
— …ватрушки сладкие, лепешки медовые…
— …задом жирным трясет и лыбится, корова беззубая. Думает, наверно, ночь просидит, так первой красавицей обернется…
— … в хлам. Как увидел, так прямо сразу и начал…
— …кровища полотенце прожгла. Не веришь?..
— …Ястребы, ха! Воронье помойное…
— …истинно говорю вам! Светозарное, ясноликое! Смоют все скверну чистые слезы! Те же, кто грешен, полягут в корчах и взвоют люто!..
Услышав последнюю сентенцию, я скривился. Глянул в ту сторону — так и есть. Храмовый жрец сидел на пучке соломы в закутке между двумя торговыми лавками. Ну, то есть, бывший жрец, конечно. Из тех, что к старости окончательно выжили из ума и бродят теперь по улицам, развлекая прохожих дикими воплями. Его желто-белое одеяние было изгваздано просто до изумления — потеки грязи, маслянистые пятна и ошметки навоза, словно старика держали в хлеву. Облезлая лысина почернела от солнца, зато имелась косматая бородища с налипшими крошками и засохшими следами блевотины.
Юродивый вертел головой, тараща мутные бельма. Он был слеп. Собственно, все они слепнут с годами. А чего еще ожидать, если ты ежедневно, по несколько часов кряду пялишься на солнечный диск? Я, честно говоря, вообще удивляюсь, что эти, без сомнения, достойные люди так долго сохраняют рассудок. Лично я бы свихнулся намного раньше.
Вокруг жреца собрались зеваки. Вряд ли в другие дни он имел такую аудиторию, но когда плачет небо, все воспринимается по-иному. Люди слушали молча. Кто-то хмурился, кто-то недоверчиво хмыкал — только два пацана беззвучно давились смехом, разглядывая провидца в навозе.
Неожиданно старик замолчал и начал приподниматься, держась за стенку. Вытянул вперед костлявую руку и гаркнул:
— Ты!
Надо ли говорить, что грязный палец указывал точно мне в переносицу. Я вздохнул и хотел уже пройти мимо, но юродивый торопливо закаркал, словно понял мое намерение:
— Да, да, ты, пришедший из тени! Мерзкий огрызок, голем, лишенный души! Я слеп, но чую тебя — того, кто живет под солнцем, не зная света! Ты явился, но время твое уже истекает!
Твоими бы устами, подумал я. Но все же остановился и обернулся. Старик ощерился:
— Услышал меня, голем? Так помни же — слезы льются! Твоя плоть сгниет еще до заката, и угаснет твой черный разум!
Он захохотал, разбрызгивая слюну и безумно вращая бельмами. А я вдруг почувствовал, что сейчас, вот прямо в этот момент, что-то должно решиться. Воздух стал неподвижен — как тогда, во время гадания, — и лиловая взвесь, проявившись из ниоткуда, заклубилась перед глазами. Мне обожгло гортань, и стало невозможно дышать; ощущение было, что легкие тлеют, словно бумага. Это продолжалось всего секунду, но что-то, наверно, отразилось в моих глазах, потому что, когда я приблизился и коротко приказал: «Пошли вон», зеваки попятились, не говоря ни слова.
Старик завизжал:
— Что, голем, надеешься испугать?.. Не выйдет! Я жил со светом в душе, и мне умирать не страшно! Это ты, ты, должен бояться!..
От него воняло, как от козла. Поморщившись, я сказал:
— Не ори, дурак. Подробности знаешь?
Опешив от такого вопроса, он заткнулся на полуслове. Несколько секунд беззвучно разевал рот, демонстрируя пеньки от зубов. Казалось, я слышу, как скрипят его высохшие мозги. Пришлось подсказать:
— Ты утверждаешь, что моя плоть сгниет до заката. Как это случится и где?
Он что-то проблеял. Я подождал для порядка, потом вздохнул:
— Понятно. Конкретно сказать ничего не можешь. Но что-то ведь чувствуешь, вшивый крот… Ладно, последний шанс. Сейчас я задам вопрос, а ты ответишь на него одним словом. Ну, готов?
— Я не буду отвечать, голем!..
— Напрасно. Ты сказал, что у меня нет души. Но чужую душу я взять могу. Ты ведь знаешь об этом, правда?
Я вытащил кинжал и приставил лезвие к ложбинке под его кадыком. И вот теперь его по-настоящему проняло. Старик затрясся, и я, забеспокоившись, что он обделается от страха, даже отступил на полшага. Но кинжал, естественно, не убрал.
— Итак, я задаю вопрос. Север, юг, восток или запад?
Его тупая физиономия начинала меня бесить. Я слегка усилил нажим и почувствовал, как острие клинка проникает в кожу, хотя за бородой этого было не видно.
— Жду три секунды. Потом забираю душу. Север?.. Юг?.. Восток?..
— Запад! — пискнул старик.
— Спасибо.
Коротким движением я вспорол ему горло. Вытер клинок, развернулся и пошел прочь. Мертвец остался лежать на пучке соломы. Все честно — душу я оставил при нем. Мне она была ни к чему.
3
Я вышел с площади и зашагал по улице. Здесь тоже располагались торговые лавки, но уже побогаче — специально для тех клиентов, кто презирает базарную толчею. Мелькали аляповатые вывески с изображением клинков, головных уборов и алхимических склянок. Попалась даже стеклянная витрина в человеческий рост — почти как на Аллее Предков в столице. Причем стекло было не простое, а с фиолетовым благородным отливом — такое камнем не расшибешь, и решетку можно не ставить. На витрине блестели оправы для «глазков», выполненные из чистого золота, жемчужные нити, явно доставленные с самого побережья, самоцветы с Хрустальных Гор, серебряные браслеты и прочая ерунда, от которой у дам замирает сердце, а у мужчин пересыхает во рту при взгляде на ценник. Вот и сейчас две барышни в прострации застыли на тротуаре, пожирая глазами ассортимент. Стражник, охраняющий вход, снисходительно улыбался.
Да, если в Белом Стане появились подобные заведения, то дела здесь не так уж плохи. Филиал Королевского Банка тоже имеется — каменное здание аж в три этажа. И вообще, городок заметно разросся за те годы, что я здесь не был. Может, и правда, живую руду нашли? Нет, это вряд ли. Откуда бы ей здесь взяться?
Солнце припекало левое ухо. Я шел на запад, как и подсказал мне юродивый, а чувства мои представляли смесь эйфории, нетерпения и страха. Ситуация была не совсем понятной. Пророчество жреца противоречило результатам гадания на корабле, однако я склонялся к тому, чтобы принять слова старика за истину. Все-таки этот вонючий крот обращался прямо ко мне, а там, на палубе присутствовали десятки людей. Но, опять же, что в таком случае означала надпись на парусине?..
Разберусь, никуда не денусь.
Витрин с чудо-стеклами больше не обнаружилось, и любые ассоциации со столицей теперь казались смешными. Я притормозил, озираясь. Улица вывела меня к ратуше. Трехэтажное здание с нелепыми завитушками на фасаде навевало тоску. Часы под крышей стояли. У входа толпились люди, и я подошел поближе.
На стене висел бумажный плакат, отпечатанный, похоже, совсем недавно, — краска еще не выцвела. С плаката смотрел угрюмый мужик, заросший бородой по самые брови. Рисунок был черно-белым и схематичным, но художник явно имел талант — взгляд бородатого казался колючим и неприятным. А сверху аршинными буквами значилось: «Рассудит небо».
Я удивился. Это что за злодей такой, если ему не отрубили башку, и на каторгу его не отправили, а держали специально для такой казни? Имя, которое значилось на плакате, ни о чем мне не говорило, а вот кличка Угорь уже, как будто, встречалась. Вот только при каких обстоятельствах?
Вчитываясь в пояснительный текст, я с трудом продирался сквозь лес казенных формулировок: «…подданническую присягу презрев и законы, Солнцем данные, попирая…», «…смертоубийства, а також и прочие деянья предерзкие, не единожды учиненные…», «…казне и торговому люду убытки приключив непомерные…», «…и от мыслей злодейственных воздержания в себе не имея…», «…суду же высокому преступное неуважение выказав…» И, наконец, история этого симпатяги всплыла-таки в моей памяти.
Угорь был родом из этих мест — внебрачный сын горожанки от кочевника-степняка. Вырос в бедности, если не сказать — в нищете. Подростком сбежал из дома, бродяжничал, скитаясь по континенту. Добрался до Восточного Взморья. Так, кажется, был гарпунщиком. Пару лет провел в Хрустальных Горах. Вернувшись, наконец, в родные края, нанялся охранником в караван. Сопровождал товары в столицу. Клинком, говорят, владел виртуозно. Быстро завоевал уважение, стал десятником. А потом вдруг вместе с десятком переквалифицировался в разбойники. Караванные пути он знал досконально, и купцы в округе буквально взвыли.
Угорь действовал нагло, но четко видел границу, за которую не следует выходить. Не нападал на королевские грузы, чтобы из столицы не прислали солдат, а награбленными деньгами делился с местными, которые при случае давали ему убежище. К тому же, ему невероятно везло — несколько раз он ускользал буквально из-под носа у стражи. Именно тогда он, кстати, получил свою кличку. Вся эта канитель продолжалась бы еще долго, если бы не возникла одна проблема.
Разбогатевший Угорь пристрастился к «звенящим каплям». И никто не подсказал ему вовремя, что в этом деле тоже надо соблюдать меру. Может, его лихие рубаки не решились сделать замечание атаману, а может, просто были не в курсе. Они-то ведь сами не во дворцах росли, и крошечные, винтом завитые склянки с тягучей жидкостью (сто пятьдесят золотых за штуку) были для них экзотикой.
В общем, если говорить по-простому, у предводителя поехала крыша. Он стал буйным и утратил всякую осторожность. В конце концов, не придумал ничего лучше, как напасть на воздушный транспорт, везущий в столицу золото. Тот факт, что корабли с таким грузом не делают остановок в степи, совершенно не смутил атамана. Он уже знал, как нарушить эту традицию. На дело взял только самых верных бойцов, готовых идти за ним до конца.
Когда корабль ночью летел над степью, с борта увидели горящую деревеньку. Снизу раздавался истошный визг, среди домов метались живые факелы. Не выдержав этого зрелища, капитан нарушил все мыслимые инструкции и отдал команду на спуск. Это стало его роковой ошибкой.
Добыча была поистине королевской, но отношение местных к Угрю радикально переменилось. Мало того, что он погубил деревню, так еще и ветер разнес огонь по степи — пожар уничтожил чуть ли не все посевы в округе. Угря возненавидели повсеместно. Теперь его гнали, словно дикого зверя. Из столицы прислали помощь. В конце концов, атамана взяли живым.
Все это случилось лет семь-восемь назад. История была громкая, но не совсем по моему профилю. Помню, как начинался суд, но приговор уже не отслеживал — хватало других проблем. А оно, значит, вон как все обернулось. «Рассудит небо»… То есть, Угря все эти годы держали в яме, ожидая, пока солнце заплачет. И вот этот день настал. Выходит, сегодня вечером… когда именно?.. ага, в семь часов… Да, в семь часов ожидается интересное зрелище.
Рядом бубнили:
— Что, кум, придешь сегодня?
— Так, оно ж… Как же не прийти-то?
— И то верно, кум. Зажился этот червяк на свете, тьма ему в душу…
Толстая румяная тетка выскочила вперед и смачно харкнула прямо в глаза нарисованному Угрю. В толпе одобрительно загудели. К плакату шагнул конопатый паренек лет тринадцати. Он взял кусочек угля и, чувствуя полную поддержку собравшихся, большими корявыми буквами нацарапал поверх печатного текста: СДОХНИ! Его похлопали по плечу и отвесили поощрительный подзатыльник. Кум по соседству довольно крякнул.
А я застыл, не дыша.
Потому что пожелание на плакате было накорябано тем же почерком, что и надпись кровью на парусине. Как будто писал один человек.
Живи. Сдохни.
Сдохни. Живи.
В каком порядке это читать? Впрочем, тут и думать не надо.
Пожелание сдохнуть — это то, что происходит сейчас. А гадание всегда относится к будущему. Значит, будущее — «живи».
Угорь должен остаться жив.
Казнь отменяется.
И это моя задача.
Теперь, наконец, я понял. Да, мое присутствие повлияло на результаты гадания. Но я — не объект пророчества, а лишь его исполнитель. Инструмент, чтобы вмешаться в судьбу вот этого бородатого душегуба. Солнце не желает, чтобы он умирал. Почему? Я давно не задаю подобных вопросов. Я просто сделаю так, чтобы Угорь пережил этот вечер. Мой же разум до заката угаснет, как и обещал жрец.
Ты услышало меня, солнце.
Я благодарен.
И тебе, жрец, тоже спасибо. Если бы я сам тебя не зарезал, вернулся бы и угостил самогоном. Ну да ладно. Ты, я думаю, не в обиде. Душа при тебе, а что еще нужно просветленному старцу?..
— Простите, сударь, — вежливо осведомился я у соседа, — а где у вас эшафот? Я, к сожалению, плохо знаю ваши края. Только сегодня прибыл.
— На «Добром Змее», позвольте полюбопытствовать?
— Вы совершенно правы.
— Прекрасный корабль!
— Опять же, не могу с вами не согласиться.
— Да, да, превосходный!.. А эшафот у нас, изволите ли видеть, за городом. Выезжайте через западные ворота, а там уж сразу увидите — на холме, справа от дороги. Будете сегодня присутствовать?
— Всенепременно, сударь! Всенепременно…
План действий сложился быстро — собственно, он был очевиден. Оставалась даже пара часов в запасе. Я решил истратить их с толком — разведать местность и поужинать напоследок. Хотел взять лошадь, но потом передумал. Городок небольшой, а спешить мне некуда. Пройдусь, подышу местной пылью, погляжу на людей.
Прогулочным шагом я за пятнадцать минут дошел до окраины. Крепостные стены в Белом Стане отсутствовали; западные ворота, о которых говорил горожанин, оказались просто фигурой речи. Улица незаметно превращалась в проселочную дорогу и уходила в степь. Холм с эшафотом я, как было обещано, увидел издалека. Хотел подойти поближе, но передумал — все, вроде, и так понятно.
На выезде из города имелся трактир — довольно убогий, судя по виду. Впрочем, за изысками я не гнался. Толкнул тяжелую деревянную дверь. Внутри воняло сивухой. Солнечный свет с трудом проникал сквозь грязные окна. Публика была соответствующая — селяне в льняных рубахах, пропыленные гуртовщики и пара поддатых купчиков. Чавкали, пили светлое пиво и обсуждали главные новости, которых на данный момент насчитывалось ровно две штуки — плачущее солнце и предстоящая казнь Угря. Я прислушался. По первому пункту все сходились на мысли, что будет худо — потому как, оно ж понятно, что лучше точно не будет. Ну, а бывшему атаману желали не откинуть копыта сразу, чтобы он сполна ощутил на собственной шкуре все оттенки солнечной скорби.
— Чего налить, сударь? — спросил у меня трактирщик. Вопреки расхожим стереотипам, он был худой и бледный, словно постоянно недоедал. Захотелось даже оставить ему половину собственной порции.
— Пиво, пока что, — ответил я. — Из мяса что предложишь?
— Барашка только что закололи, — при этих словах он поднял глаза к потолку, словно заклание происходило на крыше. Но я понял правильно и кивнул:
— Света без пепла тебе, хозяин.
— И вам того же, сударь.
Я присел на табурет у стойки, взял кружку и разом выдул почти две трети. Блаженно зажмурился — пиво было холодное и хмельное. Еще раз обвел глазами полутемное помещение, выбирая место, удобное для еды.
В этот момент отворилась дверь, и на пороге возникли те, кого я ожидал здесь увидеть меньше всего. Малышка из благородного рода, телохранитель и опекунша. Действительно, странно — я был уверен, что они выберут дорогую гостиницу у причала.
Заметив меня, телохранитель резко остановился и — видимо, уже по привычке — схватился за рукоятку меча. Я вздохнул, еще раз глотнул из кружки и закусил сухариком. Мне, по большому счету, было начхать на его проблемы. Не нравится — может валить на все четыре стороны света.
Меченосец, похоже, так и собрался сделать. Он что-то шепнул старой даме, указывая на выход, но та его не послушала. Качнула головой и величественно двинулась к стойке. Телохранитель сделал кислую мину и вместе с девчонкой потопал следом. Кстати, багажа у них не было. То есть, вообще — ни сумки, ни чемодана. Я еще на борту обратил на это внимание. Как будто решение о поездке они приняли за минуту до старта и сразу кинулись на корабль. Так бывает, когда люди от кого-то бегут…
— Нам нужна комната, — сказала старая опекунша.
Хозяин, захлопав от удивления глазами, пролепетал:
— Сожалею, леди, свободных нет. Горячая пора нынче…
— А вы поищите, любезный, — от ее голоса пиво в кружке, как мне почудилось, стало покрываться ледком. — Ваши старания мы оплатим, само собой разумеется.
— Я… это… — вякнул трактирщик. — Извольте подождать, леди!
Он кликнул помощницу, чтобы та его подменила, а сам, откинув замызганный полог, ушел в пристройку. Опекунша же, обернувшись ко мне, проскрипела:
— Приятного аппетита, сударь.
Я чуть не подавился сухариком. Кое-как проглотил и ответил:
— Благодарю вас, леди.
— Вы тоже остановились в этом… гм… заведении?
— Нет, леди. Просто зашел поужинать. Коротаю время до вечера.
— До вечера? А потом? Прошу простить, если мой вопрос покажется вам бестактным…
— Ну, что вы. А место на ночь я уже подыскал, если вы об этом.
Строго говоря, я не погрешил против истины. Просто опустил некоторые незначительные детали. Например, о том, что речь идет отнюдь не о комнате в уютной гостинице, где утром можно спокойно спуститься к завтраку.
Дама, похоже, намеревалась продолжить расспросы, но не успела. Дверь распахнулась снова, и в проем шагнул здоровенный тип — бритый наголо и в кожаной безрукавке вместо рубахи. Меч у вошедшего был укреплен за спиной, а на левой скуле вытравлен знак — две короткие косые полоски, черная и желтая. Цвета ястребиного глаза.
Он усмехнулся, оглядев посетителей, и посторонился. В трактир вошел еще один Ястреб — но уже не просто боец, а самый что ни на есть коренной представитель рода. Аристократ в неведомо каком поколении — длинные волосы, холеная кожа, почти не тронутая загаром, задранный подбородок. Пластинчатая кираса из живого металла с родовым гербом на груди. И взгляд, под которым ощущаешь себя, в лучшем случае, тлей капустной.
Еще несколько бойцов шагнули через порог.
Все в трактире разом заткнулись — даже купчики сидели, разинув рты. Трое у стойки рядом со мной отреагировали по-разному. Девочка вздрогнула и прижалась к старухе, затравленно глядя на молодого аристократа. Старая дама тоже, кажется, растерялась — я видел, как ее костлявые пальцы сжали плечо воспитанницы. И только телохранитель сохранил хладнокровие. Видимо, в этот раз ситуация была для него понятой и однозначной. Он не дергался, не пытался что-то сказать и вообще не размышлял ни секунды, а просто сделал молниеносное движение кистью, и короткий кинжал сверкнул, рассекая застоявшийся воздух.
Если бы здоровяк в безрукавке пробыл в трактире чуть дольше, то его глаза привыкли бы к полумраку после яркого солнца, и он успел бы среагировать на бросок. Но сейчас ему не хватило какой-то доли секунды, и кинжал вошел точно в горло.
Мощное тело со стуком рухнуло на деревянный пол, и все на мгновение замерли словно статуи. А потом задвигались очень быстро.
Бойцы кинулись вперед, обнажив клинки. Телохранитель тоже выхватил меч и шагнул навстречу. Двоих противников он буквально вспорол одним изящно-слитным движением. Пока они падали, ушел от удара третьего, а четвертому чиркнул острием клинка по бедру. Блокировал несколько ударов подряд и сам перешел в атаку.
Хищно лязгала сталь; летели брызги горячей крови. Телохранитель не давал зайти себе за спину, перемещаясь с таким расчетом, чтобы противники мешали друг другу. Вертелся волчком, а меч его сверкал в полутьме, чертя убийственные зигзаги.
Это был образцовый бой. Пятеро уже полегли, а телохранитель даже не получил царапины. И все же, в конце концов, удача изменила ему. В тот момент, когда он оказался спиной к двери, в трактир вломились еще два Ястреба. Телохранитель не успел развернуться; чужой клинок рассек ему кожу.
Рана была не смертельной, но затрудняла движения. Парируя выпад слева, он поскользнулся и припал на одно колено. Выставил меч, отбивая очередную атаку, и в эту секунду Ястреб, зашедший сзади, со всего маху рубанул ему по затылку.
Аристократ усмехнулся. Брезгливо ткнул носком сапога наполовину обезглавленный труп и повернулся к девчонке и ее спутнице. Произнес с ленцой:
— Итак, благородные дамы. Теперь мы можем поговорить?
Он шагнул ближе и протянул руку, словно собираясь погладить малышку по голове. Опекунша зашипела и рванулась к нему. Длинноволосый перехватил ее за предплечье и буднично, без всяких эмоций ударил кулаком по лицу. Старуха повалилась на пол.
Аристократ присел перед девчонкой на корточки. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, не отрываясь. Наконец он сказал ей:
— Мелкая дрянь. Думала так просто сбежать?
Она всхлипнула и опустила голову. Но аристократ, взяв малышку за подбородок, заставил ее поднять взгляд. Девочка дернулась, но он держал ее крепко.
— Отпусти!.. — она давилась слезами. — Отпусти, слышишь, ты!.. Обмылок!..
Похоже, это слово что-то для него значило. Что-то конкретное и очень обидное.
Он вскочил на ноги; маска холодного равнодушия дала трещину, и стало вдруг отчетливо видно, что аристократ — совсем еще молодой парнишка. Лицо его пошло пятнами, а в глазах полыхнуло чистое, незамутненное бешенство. В эту секунду он себя совершенно не контролировал. Судорожно схватился за меч, замахнулся и рявкнул:
— Сдохни!
4
Скажу честно — не знаю, как я бы отреагировал, если бы длинноволосый ударил молча. Что поделать, я всего лишь «голем, лишенный души», как изящно сформулировал жрец. Меня мало интересуют дела людей, и я не вмешиваюсь в них, если не имею прямых инструкций. Сейчас ситуация меня никак не касалась. Мысли мои были заняты сменой циклов и предстоящей казнью. Но, прежде всего, я наслаждался спокойным осознанием того факта, что уже через каких-нибудь три часа я перестану видеть и этот город, и его обитателей, и бледное, словно запыленное, небо, с которого таращится желтый безумный глаз. Одним словом, резню в трактире я наблюдал спокойно, как беспристрастный зритель. Семейная разборка аристократов меня тоже не особенно волновала. Да, девчонку было немного жаль. Но судьба есть судьба. Ценность жизни под этим солнцем, мягко говоря, относительна — кому об этом знать, как не мне…
Но Ястреб, на свою беду, не сдержал эмоций. Мало того — он умудрился выбрать то единственное слово из всех, которое сейчас могло ему помешать.
Сдохни. Так было написано на портрете Угря.
Живи. Так звучала команда на парусине.
Простейшая инструкция, принятая мной к исполнению. Проще некуда. Тот, кому пожелали смерти, должен остаться жив.
И когда я услышал: «Сдохни!», у меня сработал рефлекс.
Я подставил свой клинок под удар.
Звякнула сталь.
Аристократ не сразу осознал, что случилось. Он словно не видел, что его меч наткнулся на препятствие. Рычал, усиливая нажим. Потом, наконец, в его взгляде появилось что-то осмысленное. Длинноволосый медленно перевел глаза на меня. О, это впечатляло! Примерно так же он посмотрел бы, наверно, на ожившую табуретку, если бы та вдруг заговорила с ним о погоде.
— Ты!.. — у него не хватало слов; дыхание перехватило от ярости.
— Не нервничай, — сказал я. — И оставь в покое девчонку.
— Да как ты смеешь?..
— Остынь, говорю. Выпей пива, оно холодное. И вали отсюда. Вместе со своими пернатыми.
Надо отдать ему должное — он быстро сумел овладеть собой. Понял, что обычный простолюдин не посмеет разговаривать таким тоном. Мой клинок, на лезвии которого мерцали фиолетовые разводы, тоже не ускользнул от его внимания.
Когда Ястреб снова заговорил, голос его звучал бесцветно и тихо. Он даже не угрожал — просто констатировал факт:
— Не знаю, кто ты. Но умирать ты будешь долго. Я обещаю.
— Тоже мне, новость. Но ты здесь ни при чем, Ястреб.
— Посмотрим.
Он отступил на два шага и скомандовал:
— Взять!
Обычно я убиваю только в том случае, если это необходимо для дела. Быстро и без лишних эффектов. Но то, что я ощущал сейчас, походило на опьянение. Мне было легко и радостно, потому что этот длинноволосый юнец снял с меня ответственность за последствия. Одним единственным словом он перевел себя в разряд тех, кто мешает предначертанию, и теперь принадлежал мне. И, да простит меня солнце, я больше не вижу смысла быть аккуратным, потому что любые огрехи просто ничтожны на фоне того, что нас ожидает вечером…
Узор на моем клинке шевельнулся — словно отсветы молний пробежали по лезвию.
Живая сталь просила напоить ее.
Сделаем.
Краем глаза я уловил, как солнечный луч, проникший через окно, подсвечивает лиловую пыль, и мне подумалось вдруг, что вся эта сцена похожа на картинку из волшебного фонаря, который я однажды видел на ярмарке. Там свет от лампы, пройдя сквозь линзу, создавал в клубах дыма фантастические видения. Картины эти были красочны и заманчивы — пожалуй даже, иногда они казались реальнее, чем те, что сейчас мелькают передо мной…
Первый боец атакует, но слишком медленно — словно застревает в лиловой взвеси. Я, сократив дистанцию, отсекаю ему руку по локоть. Он орет; пинком ноги я отправляю его на ближайший стол. Там тоже кто-то визжит. Нагибаюсь, пропуская над собой блестящее лезвие. Бью с разворота. Мой клинок, разрубив доспех, доходит до позвоночника. Такие удары неэкономны, но сейчас я пьян, и мне хочется кромсать на куски. Выдергиваю клинок и, продолжая движение, впечатываю локоть в лицо еще одному противнику. Слышу отчетливый хруст костей.
Узор на моем мече становится ярче, как будто взбухают стальные жилы, наполненные фиолетовым светом. Сталь утоляет жажду. Вибрирует от восторга. Живет.
Удар, еще удар, блок. Смещаюсь в сторону, уклоняюсь, увертываюсь. Один из Ястребов, промахнувшись, подставляет мне шею. Не раздумывая, сношу ему голову. Рублю направо, налево, перед собой. Хлещет кровь, в ушах звенит от истошных воплей.
Последний боец, оставшийся на ногах, уже не думает об атаке. Поднимает меч, защищаясь, и мой клинок перерубает чужую сталь. Ястреб испуганно таращит глаза, но я уже снова бью, и лезвие с фиолетовыми разводами разваливает его почти надвое — от правой ключицы к левому боку.
Перевожу дыхание. Оглядываюсь вокруг.
Пол залит кровью, повсюду трупы — всего, пожалуй, с дюжину наберется. Отрубленная голова закатилась под лавку. Кто-то блюет в углу. Двое селян тихонько, по стеночке крадутся к двери.
Длинноволосый аристократ, который не участвовал в драке, стоит напротив меня. Он бледен, но сохраняет хладнокровие. Меч вытаскивать не спешит.
Я вытираю свой клинок, который постепенно тускнеет, и спрашиваю:
— Ну, что? Продолжим беседу?
Вообще-то, исходя из логики последних событий, мне следует его просто прикончить — без долгих объяснений и разговоров. Я даже начинаю поднимать меч, но рука вдруг наливается тяжестью, и волной накатывает усталость. Как будто судьба мне шепчет: «Хватит, ты сделал уже достаточно». Ну, что же, я привык к ее странностям. Главное — сейчас этот хлыщ не причинит девчонке вреда. А что будет в следующем цикле — уже не моя забота.
Он пятится и от двери бросает:
— Я запомню тебя. Найду и рассчитаюсь за все — кто бы ты ни был, человек или тварь из тени…
— Ага, удачи.
Сеанс окончен. Волшебный фонарь погас.
Я глянул на девочку. Она сидела под стойкой, сжавшись в комочек и прикрывая руками голову. Глаза открывать боялась. Ну, что ж, очень правильное решение. Опекунша лежала рядом в неестественной позе — похоже, при падении ударилась головой, и этого ей хватило. Отмучилась, в общем.
И что теперь?
Полог, закрывающий вход в пристройку, заколыхался. Я вздохнул и сказал:
— Выходи, хозяин.
Он молчал, затаившись. Пришлось прикрикнуть:
— Иди, говорю! Не трону.
Бочком, стараясь не глядеть в зал, трактирщик просеменил ко мне. Лицо его еще больше осунулось.
— Так, — сказал я. — Значит, первое — нужен плащ…
— А?..
Я отвесил ему затрещину. Смачно, от всей души.
— Слушай меня, ты, лапоть. Будешь делать, что я скажу…
— Да как же это, сударь! — запричитал он вдруг тонким голосом. — Как же мне теперь, скажите на милость? Трактир-то… И стража ведь шкуру снимет…
— Ну-ка, смотри сюда! — я полез в кошелек. — Знаешь, на сколько это потянет?
Он если и не знал, то догадывался — по выражению лица было видно. Камешек у меня на ладони заманчиво отсвечивал рубиново-красным.
— Хватит на десяток твоих клоповников. И от стражи откупишься двадцать раз. Будет твой, если сделаешь все, как надо. А иначе — голову отверну. Это ясно?
— Да, господин…
— Видишь вот ее? — я кивнул на малышку, которая по-прежнему дрожала под стойкой. — Сейчас ты принесешь плащ. Ну, или накидку, чтобы ее укутать. Это первое. Второе — фиалковый взвар, покрепче. Напоить ее. Третье — чистую рубаху мне. Четвертое — лошадь к черному ходу. Три минуты тебе. Пошел!
С трудом подавив желание отвесить ему пинка для придания нужной скорости, я содрал с себя заляпанную рубаху. На штанах кровь заметна меньше — они сами по себе темно-бурые. А присматриваться, надеюсь, никто не будет. Так, теперь следующая проблема. Я присел перед девчонкой и сказал как можно мягче:
— Не бойся. Не открывай глаза.
Не знаю, поняла ли она меня, но времени было мало. Я поднял ее на руки. Малышка взвизгнула и задергалась, но я не обратил на это внимания. Шагнул за полог. Споткнулся о какие-то ящики и, чертыхнувшись, двинулся по темному коридору. Вышел на задний двор. Там было грязно и воняло помоями. В дальнем углу валялся дырявый закопченный котел. Людей видно не было — наверно, попрятались, когда в трактире зазвенели мечи.
Я вдруг сообразил, что девчонка больше не трепыхается. Открыла глаза, разглядывает меня и молчит, а над ее лицом струится бледно-лиловый, почти бесплотный дымок.
— Не бойся, — повторил я. — Все уже хорошо.
— Я не боюсь, — прошелестел ее голос. — Я знаю, ты пришел спасти меня.
— Да, — ответил я, не особо вслушиваясь. Подумал, что если хозяин еще задержится, то я ему что-нибудь на прощание сломаю. Может, дверь, а может, пару-тройку костей.
Словно прочитав эти мысли, он выскочил из дома и подбежал ко мне. В одной руке держал глиняную кружку с отваром, в другой — ведро с водой. Рубаху тоже не забыл — застиранную, но чистую. Ладно, будем считать, что справился.
— Пей, — сказал я девочке. Она послушно хлебнула. Отвар был хороший, трактирщик не поскупился. Пряный аромат заглушал даже помойную вонь. Я заставил малышку выпить все до последней капли. Лицо ее заметно порозовело, дыхание стало ровным, а глаза уже закрывались. Доза не совсем детская, но сейчас это лучший выход.
— Так, хорошо. Хозяин, поставь ведро. И подержи девчонку.
Я быстро ополоснулся. Натянул рубаху, спросил:
— Где лошадь?
— Сюда, господин, — мотнув головой, хозяин затрусил со двора. Позади трактира обнаружился обширный пустырь. Слева он упирался в густой терновник, справа торчали глинобитные хаты — там уже начинался город. Тощий паренек — надо полагать, сын трактирщика — держал под уздцы кобылку, которая тоже не отличалась особой статью. Впрочем, я и не ожидал, что мне достанется огнедышащий жеребец.
— Держи, — я сунул камень хозяину. — Будут спрашивать, что здесь произошло, расскажешь чистую правду. Пришел, мол, какой-то хмырь, порубил всех в капусту, лошадь отобрал и уехал. Ну, или сбрешешь что-нибудь. Разберешься.
Запрыгнул в седло и принял девчонку. Прикрыл ее накидкой, а шляпку выкинул. Ну вот, теперь не сразу распознаешь аристократку — по крайней мере, издалека.
Я поехал через пустырь. Миновав терновые заросли, оглянулся. Из города по дороге что-то пылил. Стражники? Похоже на то. Но пока они заглянут в трактир, пока налюбуются тамошними красотами и допросят хозяина, я уже буду достаточно далеко. Заеду в гости к одному человечку. Век бы его не видеть, но что поделаешь — обстоятельства. Больше девчонку доверить некому, а она теперь должна жить. Как и Угорь, которого мне еще предстоит спасти от солнечной казни. Нити их жизней, что могли оборваться сегодня вечером, уже вплетаются в новый узор грядущего. И солнце скрепляет этот узор слезами…
Где живет Репей, я помнил довольно смутно. В прошлый раз мы ехали к нему ночью — к тому же, из центра города. Но вот кабак, где он отирается, я, пожалуй, отыщу без подсказок. Разумеется, есть риск, что этого гаденыша давно прищучили стражники. Или обманутые подельники прирезали в переулке. Но попробовать, в любом случае, надо. Если не выгорит — буду думать.
Поплутав минут двадцать, я, наконец, выбрался, куда следует. Переулок выглядел неуютно. Приземистые мазанки жались одна к другой, ставни были плотно закрыты. Солнце светило прямо в глаза, ветер поднимал дорожную пыль и швырял ее мне в лицо. Прохожих не наблюдалось, только белобрысый пацан стоял в тени иссохшей акации, привалившись спиной к стволу и лениво лузгая семечки. Мазнул по мне взглядом и отвернулся с подчеркнутым равнодушием. Конспираторы, тьма им в зенки.
— Эй, малой, — позвал я, — а ну-ка, поди сюда.
— Чего это?
Я показал ему серебряную монету. Он приблизился с независимым видом.
— Знаешь Репья?
— Какого еще Репья?
— Вижу, что знаешь. Он здесь?
Пацан неопределенно пожал плечами. Это можно было расшифровать: «Не ведаю, о чем вы, барин, толкуете». Или наоборот: «А где ж ему еще быть?» Второй вариант показался мне более вероятным.
— Лови, — монетка, что я бросил, моментально исчезла. — Приведешь Репья — получишь еще одну. Дело срочное. Скажешь два слова: «Желтый ручей». Он поймет. Ну, чего стоишь? Мухой!
Белобрысый порысил в сторону кабака. Удачно он подвернулся — не идти же мне туда с юной аристократкой в охапку. Я приподнял край накидки. Глаза у малышки были закрыты. Отлично, пусть спит — мне меньше хлопот. Надеюсь, в ближайшее время просыпаться не собирается.
Я терпеливо ждал. В другом конце улицы показались два мужика — судя по одежде, мастеровые. Они шли, шатаясь и поддерживая друг друга. Добрели до кабака и ввалились внутрь. Потом зашел дядя неожиданно приличного вида. Но наружу никто до сих пор не выбрался. Не смылся ли Репей часом? Нет, это вряд ли. Он острожный, гад, зато жадный до невозможности…
Так, а вот, кажется, и он. Правда, не со стороны кабака, но это у него издержки профессии — любит со спины подбираться. Или он действительно думал, что я его не замечу?
— Выходи, Репей, — сказал я, не повышая голоса. — Хватит дурью маяться. Тоже мне, рысь в засаде. Огородами крался?
Калитка одного из домов приоткрылась. Невзрачный типчик — маленький, щуплый, с жидкими волосами — выскользнул на улицу и настороженно огляделся. Царапнул меня колючим взглядом и произнес:
— Ну, надо же… А я уж, грешным делом, надеялся, что не свидимся. Думал — сгинул, да и с концами. Ага, куда там. Приперся и сидит, хрен под яблоней…
— Заткнись, — попросил я вежливо. — Давай без лирических отступлений. Времени мало. Нужны твои услуги. Платить буду сразу. Много.
— Понятно, что не два медяка. Да только знаю я, во что с тобой можно вляпаться. За такое и мешка золота мало будет…
Я вытащил второй рубин из моих запасов (на этот раз покрупнее) и бросил его Репью. Усмехнулся про себя — сегодня я прямо как добрый король из сказки, что раздавал прохожим самоцветы на улицах. Ну да ладно, мне они уже не понадобятся.
— Плату ты взял, Репей. И отказаться теперь не можешь.
— С чего бы это?
— С того, что иначе я воткну кинжал тебе в глаз. С этим понятно? Так, теперь слушай, что нужно сделать…
Я слез с лошади, осторожно снял девочку.
— Ты спрячешь ее от Ястребов. И от стражи. Спрячешь от всех, ты понял? Твоя задача — доставить ее в предгорья. После этого…
Но Репей, вглядевшись в лицо малышки, вдруг отступил на шаг.
— Чего ты?
— Издеваешься, что ли? Она ведь…
— Стоять, — сказал я, заметив, как он оглядывается на ближайшую подворотню. — Да, она из них, все верно. Но это ничего не меняет.
— Что значит — не меняет?! Они же, если узнают, меня за яйца подвесят!..
— Репей, — произнес я ласково, — подумай головой для разнообразия. Пронюхают Ястребы или нет — это теперь от тебя зависит. Сохранишь все в тайне — живи и радуйся. Но я-то точно знаю, с кого мне спрашивать, если с ней что-нибудь случится. А спрашивать я умею. Или тебе про ручей напомнить?
Он сглотнул слюну.
— Вот и ладно, — я не стал уточнять, что через пару часов меня уже здесь не будет. Зачем лишать человека стимула?
Девочка вдруг очнулась, подняла голову и посмотрела на Репья мутным взглядом. Потом перевела глаза на меня и спросила тихо, почти неслышно:
— Как тебя зовут?
— Это неважно, — ответил я. — Мы больше никогда не увидимся.
— А этот… Обмылок… Ты убил его?
— Нет.
— Правильно. Я сама.
И опять погрузилась в сон.
5
Я снова покидал город — на этот раз через северную окраину. Здесь мне нравилось больше. Дома уже не лепились один к другому, а между ними буйно разрастались сады. Фруктовые деревья тянули ветки из-за заборов, и листва, как мелкое сито, просеивала солнечный свет. Люди, укрывшись в тени, судачили и громко перекликались. Те, кто постарше, озабоченно хмурились, поглядывая на солнце. Молодые, напротив, пребывали в радостном возбуждении. Я усмехнулся. В юности кажется, что все перемены к лучшему. Сомнения приходят несколько позже.
Многие, сбившись в группы, отправлялись в сторону ратуши. Девушка с разноцветными лентами в волосах, идущая под руку со здоровенным парнем, встретилась со мной взглядом и вдруг улыбнулась светло и радостно. Я машинально улыбнулся в ответ. Даже коня придержал, чтобы полюбоваться ею подольше. Что-то происходило со мной — в груди защемило, а к горлу на миг подступил комок. Как будто шевельнулась душа, которой я не имею…
Я тряхнул головой и двинулся дальше. Прокрутил в голове события последнего часа. Вроде бы, все сделано правильно. Когда малышка заснула, я дал Репью еще несколько коротких инструкций. Кроме рубина, оставил ему и деньги. Дальше сам разберется — что-что, а прятаться он умеет. Скорей всего, про нашу встречу станет известно (глаза есть даже у стен), но несколько часов форы Репей получит. Хорошо, что сегодня вечером у стражи хватает других забот. Например, следить за порядком во время казни. А завтра… Пусть ночь переживут для начала. Еще неизвестно, что они с утра здесь увидят…
Поравнявшись с последним домом, я придержал кобылу. Имеет ли смысл сразу ехать непосредственно к эшафоту? Пожалуй, нет — туда весь город припрется. Некоторые, наверняка, уже места занимают. Я, пожалуй, потихоньку двинусь в ту сторону, но к холму подъезжать не буду. Расположусь поодаль — ну, скажем, за четверть лиги. Пока Угря пригонят из города, пока будут речи толкать — посижу, подожду спокойно. Самое интересное без меня не начнется…
Так, секунду, а это что?
Внимание привлекли две темные точки в небе. Я присмотрелся и узнал силуэты. Широкие крылья и седоки на спинах — не ошибешься при всем желании. Род Ястреба не зря носит такое имя. Их стихия — воздух, их слуги — птицы. Не синички, конечно, и не воробышки, а хищники с клювами тверже стали. Наверно, птицы были на корабле. А теперь их, значит, пустили на охоту за мной? Больше, вроде, и не за кем.
Нет, это глупо. Седоки не знают меня в лицо. А если б даже и знали — с высоты не очень-то разглядишь. Тем более, в плотной толпе народа. Сколько в городе жителей? Тысяч тридцать, я думаю, наберется. Так можно неделю кружить, высматривая. И вообще, где гарантия, что я на улице, а не в доме?
Но птицы явно держали курс на меня. Чувствуя беспокойство, я укрылся за старой липой, что росла на обочине у дороги, и стал наблюдать сквозь ветки.
Потом я услышал крики — точнее, заполошные вопли с дальнего конца улицы. Перевел взгляд с неба на землю и почувствовал, как по спине прошел холодок.
Между заборов, распахнув клыкастую пасть и едва не сшибая хвостом деревья, неслась гигантская пурпурно-черная туша. Когтистые лапы смачно шлепали по земле, взметая серую пыль.
Я успел подумать, что эта сцена наверняка войдет в историю городка. Подробности будут детям рассказывать. Еще бы! Твари, вроде той, что прет сейчас на меня, чрезвычайно редки. Их наберется, пожалуй, с десяток на континенте — пять штук в распоряжении королевского рода, еще три, кажется, у Волков, ну, и пара-тройка у Ястребов. Как вышло, что она оказалась в этой глуши? Причем, именно сегодня, одновременно со мной? Похоже, новый узор, что возникает сейчас на ткани судьбы, сложнее, чем могло показаться…
Вараны могут воспринимать простые мысленные приказы и при этом обладают уникальным чутьем. Это не обоняние, а нечто гораздо более тонкое, недоступное человеку. Бьюсь об заклад, что хозяин рептилии — длинноволосый аристократ. Он, значит, послал свою зверушку искать меня, а следом за ней полетели птички…
Дальше рассуждать было некогда. Лошадь подо мной, завидев приближение твари, шарахнулась и дико заржала. Понимая, что толку от нее сейчас нет, я спрыгнул на землю. Кобыла унеслась куда-то в чистое поле, а рептилия метнулась ко мне.
Я бросился в сторону, укрываясь за деревом. Лапа с чудовищными когтями едва не снесла мне голову. Варан, пытаясь затормозить, уцепился хвостом за ствол. Дерево затрещало, меня обсыпало листьями. Перекатившись по земле, я вскочил на ноги и дернул из ножен меч. Разводы на лезвии наливались фиолетовым светом.
Как только рептилия развернулась ко мне, я взмахнул клинком крест-накрест перед собой. Эти зверюги воспринимают живую сталь иначе, чем люди. Я примерно догадывался, что сейчас увидел варан — воздух между нами как будто вспороли огненным когтем. Варан замешкался с броском на долю секунды, и я опять успел уклониться.
Рептилия проломила забор и врезалась в стену дома. Я прыгнул за ней и попытался рубануть по хвосту. Не вышло — тварь ловко крутанулась на месте и щелкнула зубами у меня перед носом. Я попятился, отмахиваясь мечом. Фиолетовое мерцание отвлекало зверюгу, но она упрямо лезла вперед. Хвост метался как толстенная плеть, сбивая со стен штукатурку и доламывая остатки забора.
Я юркнул за угол и, как ошпаренный, кинулся во внутренний двор. У меня имелось лишь одно преимущество — варан был слишком велик, и деревья, окружавшие дом, мешали ему как следует разогнаться. Рассержено шипя, рептилия ломилась за мной. Я еще раз резко свернул и увидел перед собой пристройку с низким закопченным окном. Прикрыл лицо руками и, не раздумывая, прыгнул вперед. Хлипкая рама хрустнула, зазвенело стекло, и я провалился внутрь, чувствуя, как кожу секут осколки.
Зверь, вылетевший в эту секунду из-за угла, с трудом затормозил, терзая землю когтями. Варан заметил, как я сиганул в оконный проем, и тут же дернулся следом. Если бы он ударил с разбегу, то просто снес бы пристройку. Но сейчас получилось, что башка пролезла в окно, а туловище осталось снаружи. Мне даже почудилось, что в глазах у варана мелькнуло недоумение. Понимая, что другого шанса не будет, я вложил всю силу в удар. Мерцающий клинок описал полукруг и опустился точно в основание черепа.
Голова рептилии со стуком повалилась на пол.
Да уж.
Настырная была ящерка.
Шустрая.
Но не успел я вытереть пот со лба, как за окном захлопали крылья, и тень упала на двор. Похоже, летуны решили проверить, как их зверушка выполнила работу.
Я аккуратно приоткрыл дверь и вышел наружу. Обе птицы сразу сесть не могли — дворик был слишком тесен. Поэтому приземлилась только одна. И на спине у нее восседал тот самый длинноволосый, с которым мы так мило беседовали в трактире.
Не утерпел парнишка. Ну и дурак.
Он даже не сразу меня заметил — круглыми глазами глядел, как конвульсивно подергивается хвост у варана, потерявшего голову. Птица, едва-едва сложившая крылья, тоже косилась на издохшую тварь. Момент был слишком удобный. Быстро шагнув вперед, я коротко размахнулся, и мой клинок погрузился в перья.
Птица завопила так громко, что я оглох. Не успел отскочить, и она сшибла меня крылом. Я отлетел за пристройку, ударился обо что-то затылком.
Крылатая громадина металась в агонии — сослепу билась о стену, теряя перья, подпрыгивала, пытаясь взлететь, но не могла удержаться в воздухе. Кровь заливала двор; оконные стекла дребезжали от визга. «Интересно, а хозяева дома?» — подумал я ни к селу, ни к городу.
Наконец, движения птицы начали замедляться. Она повалилась на землю, крылья бессильно раскинулись по траве. Крик превратился в жалобный клекот, а потом и вовсе затих.
Аристократ каким-то чудом до сих пор удерживался в седле. Распластался на спине у несчастной птахи и намертво вцепился в поводья. Я, поднявшись на ноги, подошел и встряхнул его.
— Скажи второму, чтобы летел отсюда.
— Что?..
Я ткнул пальцем в небо, где кружился второй летун:
— Пусть убирается. Тогда я не убью тебя. Даю слово.
Аристократ обжег меня взглядом, но все же махнул рукой, привлекая внимание компаньона, и что-то показал ему знаками. Тот, похоже, не верил и готовился спикировать к нам, несмотря на риск переломать кости. Но длинноволосый гаркнул:
— Проваливай! На корабль!
Летун нарезал еще пару кругов и пропал, наконец, из виду. Я выдернул молодого Ястреба из седла и подтолкнул к стене.
— Я сказал, что не убью тебя. Это правда. Но, видишь ли, есть нюанс. Меня сегодня слишком часто называли тварью из тени. Целых два раза, если быть точным. А это накладывает определенные обязательства.
— И что же ты сделаешь, тварь?
Он смачно плюнул мне под ноги. Я вздохнул и достал кинжал.
…Выходя со двора, я коротко обернулся. Аристократ лежал у стены, зажимая руками шею под кадыком. Он часто дышал, издавая горлом булькающие звуки. Кровь проступала сквозь пальцы, но ее было совсем немного — я резал аккуратно, не задевая вен и артерий. Лиловая пыль вертелась над раной маленьким смерчем. Глаза у Ястреба закатились, кожа на лице посерела. В общем, выглядел он неважно, но помирать, как будто, не собирался. То, что он сейчас потерял, было в его жизни, похоже, не самым главным.
Я побрел прочь из города, на ходу доставая флягу. Выйдя в поле, увидел свою лошадку — она была смирная и далеко убегать не стала. Покосилась на меня с недоверием, но позволила подойти. Я потрепал ее по холке в знак благодарности и забрался в седло.
Когда впереди показался холм, я понял, что успеваю нормально. Даже, пожалуй, приехал раньше, чем надо. По дороге из города потоком двигались люди. Угря отсюда было не разглядеть, но ярким пятном выделялся флаг по главе процессии — лазоревый с алой полоской поверху, словно заря над морем. Родовые цвета династии, которая правит на континенте.
Многие зрители уже торчали вокруг холма. Они бы, наверно, расселись прямо на эшафоте, но их оттесняли стражники. Голоса сливались в неясный гул, похожий на шум прибоя.
Ближе я подъезжать не стал. Спешился и сказал кобылке: «Иди домой». Хлопнул ее по крупу в качестве подтверждения. Кажется, она поняла. Фыркнула и поплелась к домам на окраине. Я уселся на землю под терновым кустом и еще раз глотнул из фляги. Предзакатное солнце ярко освещало возвышенность с эшафотом.
Угря наконец-то довели до вершины. Сверкали кирасы стражников. Звук трубы разнеся над степью, и гомон постепенно затих. Голос герольда зазвучал в тишине, но слов отсюда было не разобрать. Впрочем, и так понятно — зачитывали текст приговора. Мелькнуло желто-белое одеяние жреца.
Возня на вершине продолжалась еще достаточно долго. Потом, наконец, официальные лица направились вниз по склону. Процессия с флагом потянулась обратно к городу, но зеваки по-прежнему стояли вокруг холма. Надо думать, адресовали Угрю прощальные пожелания. Я откинулся на спину, положив под голову руки. Почему-то вспомнилась девушка с лентами в волосах, которую я видел на окраине города, и опять защемило сердце. Небо было пустым и блеклым.
Я лежал так около получаса. Потом поднялся. Толпа уже практически рассосалась. Самых упорных стражники подгоняли к дороге. Наконец, вокруг эшафота не осталось ни единого человека. Тогда я пошел вперед.
Ветер дул в спину; зеленые волны, обгоняя меня, бежали к холму. Я добрался уже почти до подножья, когда на вершину выскочили трое мальчишек. До этого прятались, наверно, в кустах и ждали, пока уйдет стража. Один из пацанов приспустил штаны и помочился на эшафот. Его поддержали одобрительным ржанием. Закончив дело, малолетние хулиганы бросились по склону к дороге. Правильно, люди, лучше вам поспешить. Скоро уже начнется.
Я выбрался на вершину и огляделся. Эшафот представлял собой плиту, лежащую на земле. Угря приковали к ней за руки и за ноги — лицом к небу. Перед казнью его отмыли и переодели в чистое. Меня это откровенно порадовало — представляю, как он благоухал после стольких лет, проведенных в яме. На белой рубахе, правда, растекся привет от юных поклонников, но это было не так уж страшно. Спасибо, что кучу не навалили.
На мое появление Угорь никак не отреагировал. Лежал и тихо поскуливал. Глаза бессмысленно таращились в небеса. Ноздри у него были вырваны, а кожу густо покрывали рубцы. Дознаватели старались, это было заметно.
По-моему, лучше бы он все-таки сдох. Но судьбе, конечно, виднее.
Мой клинок, покрытый фиолетовыми разводами, легко перерубил железные цепи. Угорь этого, кажется, не заметил. Тогда я рывком поднял его на ноги и развернул лицом на закат. Солнце уже коснулось линии горизонта, и на малиновом диске отчетливо темнели крупные слезы.
— Смотри на него, — сказал я Угрю. — Оно не хотело, чтобы тебя казнили. Теперь иди к нему. Оно подскажет дорогу.
Бывший атаман глядел, не мигая, и закатный огонь отражался в его глазах. Я легонько подтолкнул Угря в спину, и он, спотыкаясь, побрел по склону холма. Может быть, мне следовало сопровождать его до конца? Он ведь ничего не соображает, а ему надо срочно найти убежище.
Нет. Угорь сейчас — безвольная кукла, и в этом, как ни странно, его главное преимущество. Потому что куклу, неспособную думать, судьба ведет напрямую. И если поблизости есть нора, в которую можно спрятаться, то он на нее наткнется. Главное было — освободить его от цепей. Я это сделал. Больше он во мне не нуждается.
Я стоял на эшафоте, глядя на запад, пока солнце не свалилось за край степи. Потом отошел на пару шагов и лег на теплую землю. Лиловая взвесь, дрожащая в воздухе, теперь была отчетливо различима. Она уплотнялась и, словно дым от костра, поднималась к небу. Шлейфы переплетались, сливаясь в темные облака и разбухая с каждой минутой. Дышать стало трудно, голова у меня кружилась, и на какое-то время я отключился. А когда снова открыл глаза, просветы между облаками исчезли; все небо от края до края было похоже на пыльный войлок.
Мне пришло в голову, что я, наверно, единственный человек на всем континенте, который наблюдает эту картину. Остальные уже забились в подвалы. Интересно было бы глянуть сейчас на город — пустые улицы, обезлюдевшие базары, трактиры, где нет ни единого посетителя. Корабли без команды, застывшие на голом причале…
Да, кстати, чуть не забыл.
Я вытащил меч из ножен и отбросил его в траву. Не знаю, что будет в следующем цикле. Я ухожу, но мое место займет другой. И клинок найдет его, когда придет время. Этот другой, наверно, узнает, зачем Угрю сохранили жизнь. И увидит, что стало с длинноволосым аристократом. И встретит повзрослевшую девочку, которая сегодня ускользнула от Ястребов. Но все это уже без меня…
Первые капли упали с неба, и я зашипел от боли. Меня как будто ошпарили кипятком, который не желал остывать, а, напротив, жег все сильнее. Кожа трескалась и облезала клочьями, а жидкий огонь проникал все глубже. Он жрал меня заживо, а я орал и смеялся, пока не угас мой разум.
