Глава четвертая
Карма (продолжение)
79 г. до Р. X.,
675 г. от основания Рима
Любимое кресло Суллы вынесли на его любимую веранду с видом на залив. Тень давала широколистная сицилийская акация.
Луций Корнелий широким свободным шагом проследовал к своему креслу и уверенно уселся в него. Он вообще все делал уверенно: уверенно ходил, уверенно говорил, уверенно улыбался.
Рядом с ним шел секретарь, довольно крупный кудлатый малый с целой стопкой свитков, письменных принадлежностей и прочих приспособлений. Сулла нанял его недавно, ибо задумал написать воспоминания о своей бурной и довольно запутанной жизни.
– Слишком много накопилось слухов, только мне под силу развенчать их.
– Если эти слухи в твою пользу, развеивать их нет никакого смысла, – проскрипел в ответ на это Карма, – а если они тебе в ущерб, зачем лишний раз о них упоминать, пытаясь их развеять.
– Ты сделался философом, мой друг, – усмехнулся Сулла.
– Я твой раб! – злобно сказал Карма и куда-то удалился и не показывался несколько дней; он отказывался и от вина, и от женщин.
Старый раб был крайне, зверски, чудовищно недоволен своим теперешним положением, которое было прямым следствием положения его хозяина.
Сулла с удовольствием ловит рыбу.
Сулла с удовольствием возится в своем саду.
Сулла выращивает лучшие в округе смоквы.
Сулла часто и с удовольствием спит со своей женой.
Сулла – а это уже ни на что не похоже – с удовольствием беседует с ней по вечерам на веранде.
Они смеются чему-то.
Чему, скажите, можно смеяться, отказавшись от верховной власти и удалившись в добровольное изгнание на берег пустынного дурацкого моря?!
Сегодня хозяин виллы не собирается диктовать Снопсу, кудлатому рабу-письмоводителю, свои воспоминания, у него сегодня было другое дело.
Карма рвал на себе волосы, когда узнал, что за дело имеется в виду, – позор! кошмар! дичь и бред!
Оказалось, что жители соседнего городка Путеолы совершенно запутались в собственных делах. Кто, кому и сколько должен? Когда именно следует вернуть долг? Кому принадлежит дом, который арендуется испокон веку? Как считать деньги, отданные в рост? Кто регулярно обчищает городскую казну, не вскрывая казенного ящика? Вот в общих чертах то дело, которым предложили заняться Луцию Корнелию Сулле, порой мирившему царей, делившему царства и нарезавшему провинции, как творожный пирог.
Что побудило путеольцев обратиться к Сулле со своими насущными делами, трудно сказать. Глупость, смелость или простое человеческое желание послушать совета умного человека. Записи тяжб, лежавшие на столике перед Суллой, имели возраст и сто, и более лет; три четверти тех людей, что принимали участие в первом процессе, уже умерли. Претензии так переплелись семейными связями, многочисленными преступлениями и были так щедро снабжены различными предсказаниями, отзывами виднейших и подлейших столичных и прочих юристов, что общая картина представляла собою не что иное, как хаос.
– Что ты мне посоветуешь? – спросил Сулла у вечно мрачного Кармы.
– Сожги всю эту кучу доносов перед ними прямо на этом столе и вели начать новую жизнь.
– Мысль не самая глупая. С точки зрения судьи.
Представители Путеол, принесшие весь этот ворох бумаг, стояли тут же, понурившись. Они понимали, что возлагают на великого человека слишком запутанное дело. После слов этого похожего на обезьяну человека им стало совсем совестно. Может, действительно плюнуть на все и начать жить сначала? Иначе жизнь просто погибнет под этим ворохом свитков.
Сулла поразил всех. Он заявил, что принесены не все нужные документы.
– Сводные книги магистрата, все записи эдила за последние шесть лет. Расчетные книги главных хлебных амбаров.
Путеольцы открыли рты. Карма выпучил глаза.
– За ответом придете через полторы декады.
И вот этот день настал.
Поставили кресло, вынесли путеольские бумаги – аккуратно пронумерованные, сложенные в стопки и скрепленные личными печатями Суллы.
Полукругом у кресла Суллы расставили низенькие скамеечки – там будут сидеть граждане Путеол, и официальные лица, и судейские, и представители конфликтующих (веками) сторон, и простые обыватели, от мнения которых тоже во многом будет зависеть исход дела.
Карма и Валерия, тоже не лишенные любопытства, остались стоять в дверях дома. Госпоже даже принесли кресло, потому что разбирательство по делу, тянувшемуся при жизни пяти поколений, не могло закончиться за пять минут.
Когда все утихомирились, Сулла встал, прошелся мимо стола, заваленного папирусами, пергаментами, восковыми и каменными дощечками.
– Я разобрал ваше дело. Признаюсь, это было нелегко, но Фемида на минуту сняла повязку и дала мне взглянуть ей в глаза.
Богобоязненные провинциалы затаили дыхание.
– Это дело только на первый взгляд кажется запутанным. Я сейчас вынесу свой вердикт, а вы уж сами решайте, справедлив он или нет, останется ли кто-нибудь после него обиженным. Итак, слушайте.
Карма покосился на Валерию, та с искренним обожанием смотрела на своего мужа.
– Авл Астурций возвращает Гнею Марцинию однорогого быка и четырех черных кур; Мелений Цений в течение года половину удоя своей козы отдает в глиняной посуде вдове Мамилии; фиговое дерево за зданием главного магистрата должно быть срублено, ибо оно и так уже засыхает, а Квинт Антубий должен получить шестьдесят розог, но при этом и весь последний урожай этого дерева. Я все сказал.
Некоторое время на террасе сохранялось молчание – провинциалы соображают медленно. Но постепенно лица, обожженные кампанским солнцем, источенные морщинами, начали светлеть, и под конец раздались приветственные крики и громкие шлепки. Это жители Путеол лупили себя ладонями по лбу – как же это они сами не додумались до такого очевидного решения!
– О, великий Сулла!
– О, великий Сулла!
– О Сулла, великий и счастливый!! – отовсюду раздавались голоса. То, что он таким экономным и исчерпывающим образом разобрался в запутаннейшей многолетней дрязге, задевавшей интересы десятков людей, произвело на горожан впечатление магического фокуса. Они разошлись в благоговейном состоянии духа.
Во всех храмах города были принесены соответствующие жертвы.
Восхищена была и Валерия.
В особых способностях своего мужа она не сомневалась никогда, но ей было приятно, что он лишний раз сумел подтвердить их.
За обедом, поедая мелких, особенно ценных аграгантских устриц и запивая их легким местным вином, Валерия спросила вдруг у Луция Корнелия – она все еще находилась под впечатлением его утреннего успеха – о его гении. По римским поверьям, у всякого человека он есть, оберегает в ситуациях опасных, удерживает от необдуманных поступков.
Сулла пожал плечами.
– Я, наверное, тебя разочарую, мне нечего ответить. И отправляя своих легионеров в Волчью Пасть, что мне устроил под Пиреем Архелай, и возясь с гнилыми папирусами путеольцев, я ни к кому не обращался за помощью и советом.
– Но приятнее и спокойнее думать, что он все-таки существует.
– Не знаю. Думаю, мне было бы даже неприятно осознавать, что я делю свой успех с кем-то, пусть даже с высшей силой, – почему-то мрачнея, ответил Сулла.
Вечерело, стремительно опускались южные сумерки, пение птиц в густых зарослях вокруг террасы начало сменяться стрекотом цикад. Шум морских волн стал слышнее, словно суета дня служила ему препятствием.
– А женщины?
– Что женщины? – Сулла застыл с бокалом, поднятым в правой руке.
– Для того чтобы выбрать женщину, тебе тоже никогда не приходилось советоваться с высшей, как ты говоришь, силой?
Сулла молчал довольно долго, это слегка испугало Валерию, вернее, взволновало. Ее возлюбленный на все вопросы отвечал сразу, быстро и по существу. Она давно уже поняла, что он относится к редчайшему типу людей, которые никогда не испытывают нужды притворяться. Никогда, ни при каких обстоятельствах, даже ради какой-нибудь цели. То, что он сейчас задумался… и красноватое пятно на его лбу вдруг стало так заметно…
– У меня предчувствие, Валерия, что сейчас между нами состоится какой-то важный разговор.
Валерия вздрогнула.
Она не хотела никаких важных разговоров.
Женщина глупа, она всегда желает выбраться за границы рая, в котором обитает.
А может, это не глупость?
– У тебя есть ко мне вопрос, ты давно хранишь его в своем сердце, но боишься задать, спрашивай сейчас.
По правде сказать, легенда, рассказанная Кармой, не слишком тяготила воображение молодой римлянки; временами она просто забывала о ней, но сейчас Валерия вдруг поняла, что какие-то слова произнести вслух придется.
Как-то, раза два или три, она в очень мягкой форме пыталась намекнуть мужу, что присутствие этого стареющего, сварливого, неуживчивого раба раздражает ее. Сулла в настолько категорической форме отказался его удалить, что она оставила эти попытки. Помнила она и об обещании, данном Карме, все эти месяцы Валерия считала себя обязанной держаться данного слова, но сейчас ей вдруг нестерпимо захотелось разрубить этот узел.
Всем станет легче.
Станет ли лучше, она не думала.
Женщина никогда не думает об этом.
– Ну говори же. Я давно заметил ту неприязнь, впрочем не слишком острую, которую ты испытываешь к моему старинному рабу. Что между…
– Да, дело касается его. Он рассказал мне одну историю.
– Историю?
Сулла поставил бокал на стол. Хлопнул в ладони.
– Карму ко мне!
Валерия было подалась вперед, чтобы что-то добавить, но Сулла остановил ее едва заметным жестом.
– Я не люблю выслушивать истории, как бы они ни были занимательны, дважды. Сейчас он придет, и ты расскажешь при нем. Не волнуйся. Какой бы она ни была, эта история, тебя результаты предстоящего разговора коснутся в наименьшей степени.
Карму нашли в конюшне, где он играл в кости и, по своему обыкновению, выигрывал. Азартные апулийцы ругались, призывали в свидетели Юпитера, утверждая, что этой «старой обезьяне» помогают силы Аида, но ничего поделать не могли. Знаменитая кость, решившая в свое время судьбу Югуртинской войны, и на конюшне исправно делала свое дело.
Раб откровенно веселился, потягивая прямо из кувшина неразбавленное вино, и ругал неудачников самыми последними словами. Те скрипели зубами, но ничего поделать не могли, зная, на каком положении в доме живет этот человек. Было и еще одно основание терпеливо сносить его оскорбления – обычно после игры он возвращал проигравшимся большую часть их скарба, то ли из щедрости, то ли из-за неумения найти ему хоть какое-нибудь применение.
Когда Карме сообщили, что его немедленно требует к себе хозяин, он поперхнулся вином. После того злополучного, но и необходимого разговора с Валерией он жил как бы с вознесенным над его головою дамокловым мечом. По прошествии месяцев острота ощущения несколько сгладилась, но полностью страх не проходил никогда.
– Ах, меня вызывает хозяин? – громко, с каким-то уж больно наглым вызовом в голосе спросил он.
– Хозяин, хозяин, – робко пропел тихий ливиец, посланный с приказом.
– Этот удачливый рыболов и овощевод?! Это он меня вызывает?
Присутствовавшие при игре инстинктивно почувствовали, что пора уходить, чтобы оказаться как можно дальше от места такого жуткого святотатства. Самого Луция Корнелия Суллу назвать овощеводом!
– Ладно, я откликаюсь на его зов. – Карма, несмотря на количество выпитого вина, твердо встал на кривые ноги. – Боги видят, боги давно уже видят, что пришло время нам с ним поговорить.
Раб-ливиец завязался в маленький узел и спрятался за большой амфорой для воды, он считал, что мир уже рухнул, и не желал смотреть на то, что от него осталось.
Карма двинулся по направлению к веранде, где семейство «овощевода» вкушало свой ужин.
Когда он появился, почти совсем стемнело, по углам террасы, как обычно, тихо потрескивал огонь жаровен. Надо всем царил небесный свод.
Сулла и Валерия сидели по разным краям стола и молча глядели на вошедшего.
Раб осмотрелся, взял стоявший у выхода на террасу стул и придвинул его к столу.
Дерзость неслыханная.
Валерия была готова к тому, что будут происходить странные вещи, но что все начнется с такого – раб нагло усядется пировать с хозяевами…
– Ты позвал меня перекусить, да, дружище? – продолжая вести себя крайне развязно, сказал Карма.
– Нет.
– Так зачем же, может быть…
– Я позвал тебя, чтобы спросить, какую историю ты рассказал моей жене.
Карма несколько секунд подбрасывал в вялой ладони свою непобедимую кость. Потом вдруг резко рассмеялся. Он, в общем, все делал довольно неприятным образом: ел, пил, разговаривал. Сейчас же он был особенно отвратителен.
– Вот, – воскликнул он, и его палец устремился в сторону Суллы.
– Что «вот»?! – поморщился тот.
– Вот из-за чего она начала волноваться и не сдержала слова.
Сулла бросил быстрый взгляд в сторону жены, потом снова обратился к рабу:
– Говори яснее, что ты имеешь в виду!
Карма вальяжно откинулся и почесал подбородок.
– Ты знаешь не хуже меня.
Сулла побледнел и скрипнул зубами.
– Это ерунда, столько лет прошло. Ты еще меньше меня веришь в силу этих проклятий.
Карма развел руками.
– Кто знает, может быть, боги и вправду существуют где-то и следят за нашими делами. А когда приходит время вмешаться, напомнить о данных обещаниях, они вдруг показывают свою силу.
Валерия вскочила.
– Это вы о той женщине в Эфесе, о дочке бога?
Сулла посмотрел на нее как на сумасшедшую.
– Какой Эфес? Какая дочка?
Карма отвратительно захихикал.
– Чтобы отвратить как-то твою возлюбленную от тебя, ибо я увидел самое страшное, увидел, что ты влюбился, я рассказал ей страшную сказку про Эфес, про маленький храм, про твое обручение с дочерью местного божка, после которого тебе можно все: спать с другими женщинами, иметь от них детей, только нельзя влюбляться.
– Этого не было? – с надеждой спросила Валерия.
– А пятно на лбу! – закричал Карма, царапая себе грудь от удовольствия.
Сулла хотел было броситься к нему, но сдержался.
– Это было, Валерия, но это не имеет никакого значения!
– Я не понимаю.
– Что там не понимать! Почти у каждого лесного племени есть поверье, что если дочь вождя вступит в союз с человеком, спустившимся с небес – а меня таким эти дикари по большей части и воспринимали, – то у них и земля станет лучше родить, и все такое прочее…
– Но пятно-то появилось. – По щекам Валерии потекли слезы.
– Это, – Сулла раздраженно помассировал довольно обширное красное пятно на лбу, – это может быть от чего угодно. Москит укусил. Если бы после каждой такой плохо подмытой девчонки у меня должны были возникать на теле пятна, я бы давно походил на леопарда.
– Ну что же, ладно, пора прекращать спектакль, – неожиданно изменившимся голосом сказал Карма.
Сулла, вскочивший с места, молча опустился на стул. Валерия в ужасе смотрела на него. Она до такой степени ничего не понимала, что боялась потерять сознание.
– Наше длительное и временами очень талантливо исполняемое представление подошло к концу. И всему виной ты. – Карма снова бесцеремонно указал на Суллу. – Я не понимаю, зачем тебе это понадобилось. Вернее, понимаю (кивок головой в сторону Валерии), но я и представить себе не мог, что ради этого…
– Не смей!
– Что ради этого можно отказаться от всего. Правда, надо отдать должное твоей выучке, отказаться весьма картинно.
– Милый, что происходит, я ничего не понимаю, мне страшно!
– Зачем держать женщину в неведении, это и жестоко, и невежливо.
Сулла, уже полностью овладевший собой, поднял со стола бокал и медленно отпил вина.
– Валерия, ты имеешь удовольствие беседовать с последним отпрыском Публия Корнелия Руфина, который проявил себя выдающимся полководцем еще во времена знаменитых войн с Пирром.
Молодая женщина испуганно и ошеломленно вертела головой из стороны в сторону.
Карма благосклонно кивал каждому произносимому слову.
– Ну и что?! – взвизгнула наконец Валерия, загнанная в угол. – Что значат все эти слова?
– Это значит, дорогая, что теперь перед тобою восседает сам отец народа, принцепс, многократный консул, победитель Югурты, Мария и Митридата, – Луций Корнелий Сулла. Несколько похожий на обезьяну, но что поделаешь, все древние аристократические роды склонны к вырождению.
Карма, насколько мог церемонно, поклонился Валерии.
Она прижала белые ладони к раскрасневшемуся лицу и быстро моргала.
– Это пьеса? Это чей-то монолог!
Сулла, только что сложивший с себя это имя, спокойно и отрицательно помотал головой:
– Нет. Это правда, хотя со стороны на пьесу, несомненно, похоже.
– Но…
– Не бойся, дорогая, и не спеши, сейчас я тебе все расскажу. Не стану же я любимую женщину подвергать пытке неведением.
Карма самодовольно улыбнулся, как бы говоря: послушаем, послушаем.
Сулла отпил еще вина и начал:
– Это было давно, около пятидесяти лет назад. Тогда в Риме, особенно в северной части города, бушевала какая-то болезнь, то ли чума, то ли оспа. Особенно облюбовала она те кварталы, где в то время стояла богатейшая вилла, принадлежавшая роду, последним отпрыском которого был хилый юноша по имени Луций Корнелий. Все его родственники и даже рабы вымерли, то же самое происходило и на соседних виллах, во всем квартале. Я же… – Бывший Сулла с удовольствием улыбнулся и изящным движением отправил в рот устрицу. – Я же был нищим актером, принадлежавшим к совершенно прогоревшей труппе Альфа Мурены, бездарного, надо сказать, драматурга. Я представлял на сцене женщин. Кормить меня не хотели, а хотели, как это водится, как женщину. Чтобы не издохнуть с голоду, я начал обшаривать кварталы, которые считались зараженными. В поисках еды.
– Так многие делали, – сказал зачем-то Карма, подбрасывая свою непобедимую кость.
– Да, смельчаков хватало, многие гибли от собак и подхваченной заразы. Но иногда удавалось и поживиться. – Валерия слушала, открыв рот, все еще не в силах поверить, что это правда. – Тут надо сделать одно отступление. – Бывший Сулла съел еще одну устрицу и с наслаждением запил ее остатками вина из своего бокала. Потом, чтобы не звать слугу, сам встал и обошел с кувшином сидевших за столом.
Валерия с трудом сделала глоток.
Карма забрал себе по-хозяйски остатки вина.
– Я был в ту пору влюблен. Прости, дорогая, что вынужден упоминать об этих событиях, меня извиняет то, что тому минуло не менее пятидесяти лет.
– Истинная любовь бессмертна, – ернически пробурчал настоящий Сулла.
– Девушку звали Элией.
– А как звали тебя? – неожиданно спросила Валерия.
– Меня?
– Да, тебя, разрази тебя Юпитер, я так до сих пор и не знаю твоего имени! – крикнул Карма-Сулла.
– Диокл, но это не настоящее мое имя, его дал мне хозяин-грек, который купил меня на невольничьем рынке на Родосе. Его поразила голубизна моих глаз. Говорили, что меня вывезли младенцем из каких-то северных стран, с берегов Танаиса или Борисфена.
– Где это? – спросила Валерия.
– Это так далеко, что можно считать, что нигде, – прохрюкал настоящий Сулла.
– Так вот, к этой девушке я воспылал совершенно необыкновенным чувством. Прошло пятьдесят лет, но я помню каждый оттенок этого переживания. В один миг я мог испытывать нежность, страсть, негодовать, бояться потерять ее и желание задушить.
– Вы не могли соединиться? – спросила Валерия, широко открыв глаза.
– Не то чтобы нет, она не принадлежала к знатному роду, просто она была немного старше меня и мои бешеные чувства пугали и одновременно смешили ее. Я предлагал ей слишком много. Если бы у меня было двадцать динариев, все кончилось бы удачно, но вместо этого я сказал, что сделаю ее властительницей мира. Я сказал, что взойду на самую вершину и она будет на этой вершине стоять рядом со мной. Все и вся будет у ее ног.
– А надо было всего лишь купить новые сандалии, – проквакал настоящий Сулла.
– Он гнусен, но он прав.
– Неужели она не почувствовала, что ты говоришь правду? – искренне ужаснулась Валерия.
– Нет, она не просто не поверила, она… высмеяла меня. Мне много пришлось пережить в жизни потом, ты знаешь, но этот смех, эти насмешки жгут меня до сих пор сильнее всего. В каком-то крысином подвале, на гнилой соломе я набросился на нее, то ли желая убить, то ли изнасиловать.
– И ничего не вышло. – Обезьяноподобный Сулла потягивал вино из кувшина, прищурив один глаз.
– Да, ничего не вышло. В таких ситуациях никогда ничего не получается. Когда мужчина хочет женщину, он идет к проститутке, когда мужчина хочет конкретную, а не любую женщину… В общем, я решил выполнить свои обещания.
– Завоевать мир? – выдохнула Валерия.
– Да.
– Помимо желания к этому моменту у меня уже был и план. В одной из заброшенных вилл я отыскал умирающего юношу, он был весь изъеден язвами, ему оставалось мало жить. Я обманул его, сказав, что знаю храм, где его могут излечить, путь к святилищу этого храма лежит через ночной Тибр. Я сказал, что сколочу плот. Достигнув нужного места и сказав нужные заклинания, он очистится. Взамен я попросил у него не много. Что, видимо, и убедило его в моей искренности. Он подробно изложил мне историю своего рода, описал всех своих ближайших родственников, уже умерших, и всех дальних, с которыми не виделся много лет. Он рассказал мне, как устроен дом – это было не опасно, потому что в доме не было ни сестерция, – и научил, как общаться с единственной, абсолютно глухой и слепой старухой рабыней, которая приносила ему каждый день еду.
– Ты решил занять его место? – угадала Валерия.
Сулла-Диокл пожал плечами и печально кивнул.
– Я сколотил плот, отнес умирающего к Тибру и отправил в последнее, как мне тогда казалось, путешествие. Благодаря старухе мне удалось доказать, что я – это я. Все ближние родственники были мертвы, соседи тоже, дальние были рады узнать, что хотя бы один отпрыск древнего рода выжил. До сих пор удивляюсь, как моя афера удалась, слишком много в ней было подводных камней.
– А что же Элия?
– Как только я «выжил», бросился к ней. И знаешь, что я там застал?
– Она изменила тебе?
– Да, и с кем, с маленьким гаденышем из группы мимов, поганой, омерзительной обезьяной, которая всегда завидовала мне и вредила! В моем сердце появилась саднящая боль. Я не мог больше смотреть на женщин как на человеческие существа. Я повзрослел на тысячу лет. Я стал холоден и удачлив. Меня стали бояться и уважать, и я двигался вперед – от успеха к успеху…
– Пока наш уважаемый артист, друг Росция, Тигеллина и прочих мастеров… Лже-Сулла усмехнулся.
– Я не забыл своих старых пристрастий, как только у меня появились деньги, я тратил их на развлечения в кругу актеров, кифаристок, мимов и акробатов. По-моему, у этих людей самое правильное представление о нашем мире. Боги играют с миром, актеры играют с людьми. Причем приемы, вынесенные еще из школы незабвенного Мурены, а потом отточенные при общении с такими гениями, как Росций, помогли мне в делах политических. Только тот, кто не воспринимает всерьез судьбы государства, способен принести ему пользу. Это не парадокс, это правда. Выигрывает игрок, которому наплевать на результат. – Настоящий Сулла допил вино и пьяно огляделся в поисках нового кувшина, но даже ему было понятно, что слугу звать нельзя – для такого разговора и так слишком много народа. – А потом появился он. – Сулла, опьяневший, омерзительно поклонился. – До сих пор удивляюсь, как ему удалось выжить. То ли вода Тибра оказалась целебной, то ли он в самом деле отыскал какое-то святилище, где обитало божество, обладающее даром Асклепия-исцелителя.
– Он даже не показал это место? – спросила Валерия.
– Нет, он хранит его как главную свою тайну. У него вообще немало тайн. Он так и не объяснил мне, где пропадал пятнадцать лет с момента нашего расставания на ночном берегу реки до воссоединения в Цирте в Африке.
Сулла-Карма протестующе помахал пальцем.
– Объяснил. Я получил исцеление в обмен на клятву, что никогда не буду претендовать на величие в этом мире, что только согласившись на роль раба – выживу.
– Странная клятва, – сказала Валерия, глядя на бывшего своего раба еще более неприязненно.
– Боги часто капризны, Валерия, – хихикнул настоящий Сулла, – вспомни, какое заклятие они наложили на твоего мужа. А что касается всех этих лет, когда я жил сам по себе, я скитался, неужели не понятно? И внимательно следил за карьерой голубоглазого авантюриста, с коим обменялся местами в этом мире. По правде сказать, я был уверен, что у него ничего не получится, слишком много препятствий было у него на пути. А в делах такого рода мелкие преграды подчас опаснее крупных. Могла что-то заподозрить моя слепая нянька, мог явиться из дальних странствий какой-нибудь родственник, видевший меня маленьким и запомнивший, например, расположение моих родимых пятен. Кто-то из соседей мог выжить… Словом, если рассуждать здраво, самозванец, вот этот голубоглазый северянин, называющий себя странным именем Диокл, был обречен. Когда же я услыхал, что ему удалось проскочить мимо всех Сцилл и Харибд, удалось миновать все мелкие рогатки и хитрые уловки судьбы, я понял, что это человек незаурядный и в будущем из него может что-нибудь получиться. Я дождался, когда он получит свой первый значительный пост – квестора в армии Мария, и приблизился.
Сулла-Карма чему-то блаженно улыбался, то ли приятным воспоминаниям, то ли удивляясь благодатному действию вина.
Супруги смотрели на него с одинаковой неприязнью, однако вынашивая на его счет разные мысли. Валерия думала, что удобнее всего будет отравить его, подсыпать что-нибудь в вино. Супруг склонялся к мысли, что утопить эту обезьяну гораздо надежнее.
– Я кружил вокруг него, но что-то меня удерживало, я таскался за ним, но не приближался. Я хотел понять, не сделался ли он обыкновенным, настоящим римлянином, таким, знаете ли, стандартным служакой, для которого добрая слава много важней прижизненных удовольствий. Как ни странно, в нашем вконец развращенном отечестве такого народу предостаточно. Рядом с подобным Суллой мне было бы нечего делать. По многим причинам. Во-первых, он бы меня просто убил, ибо, лишенный воображения, увидел бы во мне одну лишь опасность для своего положения. Смерть его не входила в мои планы.
Он снова хихикнул, но как-то непьяно, слишком осмысленно.
– Мне хотелось увидеть того, прежнего Диокла – безродного, но жизнелюбивого комедианта, голодного раба, для которого вся слава Рима – пустой звук, игрушка вроде этой кости. – Он продемонстрировал свою беспроигрышную игрушку. – Рядом с таким человеком жизнь приобрела бы для меня высший из достижимых смыслов, если вы только можете меня понять. Дав обет не претендовать на свое прежнее звание под угрозой быстрой смерти, я хотел жить жизнью, которую могло мне дать мое прежнее звание. Присутствовать при исторических делах и дергать в решающие моменты за веревочки. И я пришел к нему, к этому голубоглазому. И застал на распутье. Он не знал, кем ему стать – окончательно ли погрязнуть в тупых римских латах или воспарить обнаженным, независимым духом бесконечной и неистребимой игры.
– Не воображаешь ли ты, что оказал на меня какое-то влияние?
– Не только воображаю, но и утверждаю, что подтолкнул тебя к решающему выбору. О, я тоже рисковал. Ты мог испугаться. Это был как бы вторичный подлог, сначала ты занял место Суллы, а теперь Сулла должен был занять место тайного вершителя судеб. Соблазн был велик, и ты перед соблазном, хвала богам, не устоял. Я зарезал твоего верного друга, а ты даже пальцем не шевельнул, чтобы за него отомстить. Как только ты понял величину и блеск новых возможностей, ты сбросил свое старое оперение и с легкостью взлетел. Ты оказался поразительно талантливым учеником, в иные моменты я сам бывал поражен твоими шагами и поворотами твоего ума. Имей я сам возможность быть на месте Суллы, на своем законном месте, я не сделал бы лучше, до многого бы не додумался, не проявил бы столько изворотливости, хитрости и ума. Единственным моим правильным шагом в жизни было сделать ставку на тебя, и она себя оправдала. – Наступила короткая пауза. – Я прожил жизнь, о которой не мог даже помечтать. – Вдруг торопливая стариковская слеза пробежала по извилистому каналу морщины, рассекавшей правую щеку.
– А теперь ты что же, решил умереть?
Обезьяноподобный внимательно и серьезно посмотрел на голубоглазого.
– Ирония помогла тебе сделаться величайшим из римлян, но ты должен чувствовать те моменты, когда она неуместна. Да, в известной мере я расстаюсь с миром, в котором жил. Я покидаю тебя. Завтра же меня здесь не будет. Куда направлюсь, еще не решил, кем сделаюсь – не представляю себе, ибо я ничего не умею, кроме как быть рабом у повелителя Рима. Служить овощеводу я не в состоянии, нет нужных навыков.
– Зачем же ты не сделал это тихо, тайно, переговорив лишь со мною? Я бы снабдил тебя деньгами. В любом количестве. Купил бы тебе дом.
При словах «деньги», «дом» в лице обезьяны проявилась чисто человеческая брезгливость.
– Если бы мне были нужны деньги и дом, я давно бы их себе добыл.
Диокл кивнул:
– Это верно.
– Хоть это ты понял.
– Но я повторяю свой вопрос: почему ты не ушел тихо, тайно? Зачем ты устроил это разбирательство?
– Тайно? Тихо? Возможно, где-то и имеются люди, способные на такие духовные взлеты, но как ты, умный человек, мог ждать чего-то подобного от меня? Разве весь сегодняшний разговор не есть признание в глубочайшем, величайшем, ни с чем не сравнимом тщеславии, которое меня снедало все эти годы и снедает теперь сильнее, чем когда-либо? Ты меня обманул. Из величайшего человека на земле ты, голубоглазый раб, когда-то отвергнутый грязной подвальной потаскушкой, позволил себе сделаться обыкновенным счастливым человеком. Власть и то, что ты знаешь о ее природе, должны были сжечь твою душу, иссушить, сгрызть, а она жива и свежа. Это ли не предмет для зависти?!
– Так ты мне завидуешь?! – Диокл расхохотался.
– Уже нет. Все то время, пока я не мог произнести тебе в лицо эти слова, пока любовался вашим счастливым браком и твоим непонятным здоровьем, завидовал, а теперь – нет. Теперь мне даже жаль тебя.
– Жаль?!
– Дай договорить. Сейчас, да будет Юпитер-громовержец мне союзником, я осуществляю над тобою акт мщения!
Валерия и Диокл переглянулись. Им показалось, что от напряжения бывший раб повредился в уме.
– Я не могу уйти, не отомстив тебе, голубоглазый.
– Чем же? Пойдешь рассказывать по деревням и городам, что истинный Сулла – ты, а я самозванец?
– Я не стану делать этого, потому что не хочу оказаться за решеткой среди умалишенных. Я даже не считаю местью рассказанное твоей жене, то, что ты не римский патриций, а безродный раб из гнусной актерской труппы, обманом присвоивший себе чужое имя.
Валерия встала, обошла стол, прислонилась к спине мужа, обвила его шею руками.
– Ты прав, этим известием меня задеть нельзя, мой «Сулла» стал мне еще милее.
Бывший раб встал, он казался еще меньше и кривее, чем обычно, но лик его никак нельзя было назвать комичным в этот момент, он сверлил счастливо обнимавшуюся парочку своими глазками, из уголков рта свисали сосульки винной слюны. Он хрипел, втягивая воздух.
– Вернись, Диокл.
– Я не понимаю, что ты говоришь.
– Вернись в Рим, Диокл. Назовись опять Суллой и вернись в Рим! Таково мое требование!
– А если я его не исполню? – Голубоглазый хотел спросить небрежно и игриво, но получилось напряженно и глухо.
– Тогда я отомщу тебе по-настоящему.
– По-настоящему? Что это значит?
– Сначала ты услышишь, потом увидишь.
В наступившем мрачном безмолвии слышны были только звуки отдаленных волн, набегавших на берег.
– Итак. – Диокл молчал. – Итак!!! – Диокл молчал. – Тогда слушай. – Не садясь, бывший раб несколько раз вздохнул. – И ты слушай, самоуверенная женщина.
Тот, кому предназначались слова, был бледен, но твердо произнес:
– Говори же!
– Я не Сулла.
– Ты не Сулла? – одновременно спросили супруги.
– Я не Сулла. Того несчастного, изъеденного нарывами ты, хитрый комик Диокл, утопил в Тибре темной ночью. Ты думал, что умеешь красться тише всех, проникать незаметно, обстряпывать свои дела хитрее всех. Ты ошибался. Был некто, кто следил за тобой.
– Ты?
– Я.
Диокл медленно встал, снимая с себя руки Валерии.
– Как тебя зовут?
– Ты уже знаешь.
– Как тебя зовут?!
– Ты уже вспомнил.
Обезьянье лицо самодовольно улыбалось.
– Ты Дигба?!
– Я Дигба, тот самый уродливый коротышка, которого даже в труппу не взяли, тот самый, кто завидовал твоему таланту и на сцене, и в жизни. Тот самый, кто ненавидел тебя и всячески доносил на тебя Мурене.
– Дигба?
Сулла медленно пошел вокруг стола, перебирая по нему руками, которые от волнения покрылись пятнами.
– И, наконец, я тот, кто раньше тебя сообразил, что для того, чтобы добраться до обожаемой тобою Элии, не надо завоевывать мир, а достаточно добыть, украсть пять динариев. Тогда, под Минтурнинским мостом, на куче мешковины ты видел мою, именно мою задницу поверх своей обожаемой повизгивающей богини. Я заставил ее совершить все поразительные гадости, которые подсмотрел в самых жутких лупанариях для солдат, инвалидов и шлюх с проваленными носами. За пять динариев она сделала все исправно. У меня даже не было ровно пяти, не хватало семи ассов, но и этого хватило. Я все подстроил так, чтобы ты это увидел. Это было… – Сулла продолжал приближаться к своему говорливому рабу, – …единственное мое талантливое театральное произведение. А потом я исчез. Я понял, что ты меня убьешь. До этого я успел подсмотреть, как ты ходишь в вымерший квартал, и даже подслушал пару разговоров. Правда, тогда мне и в голову не пришло, на какую великую аферу ты решился. Я исчез из Рима на несколько лет, а когда вернулся, увидел тебя на Палатине… И у меня зародилась идея. Своя идея. Теперь ты знаешь ка… – Пальцы Суллы сошлись на тонкой шее раба. Тот почти не сопротивлялся. – Ты меня задушишь, но учти, что всю эту жизнь ты жил не сам по… себе… тебя использовал маленький грязный раб Дигба.
Раб вырвался на мгновение и бросился бегать вокруг стола.
– Чтобы ты меня не узнал, я у специального цирюльника изрезал себе всю физиономию, как бы следами от нарывов, я стал прихрамывать, голос мой сменился сам собой с возрастом, и ты меня не узнал. Ты думал, – Дигба хрипло захохотал, – ты всю жизнь думал, что я настоящий Сулла! Настоящий, а ты всего лишь тот, кому позволено править! О боги, скажите, кто из нас величайший актер!
Сулла почти догнал его, но Дигба-Карма рухнул на каменный пол и, дернувшись несколько раз, замер.
Некоторое время Сулла стоял в полном оцепенении над маленьким скрюченным телом, потом медленно поднял голову.
Светильники почти догорели, но Валерию он не увидел не из-за этого.
Валерии не было на веранде.
Сулла повернулся.
Никого!
– Валерия, – позвал он одними губами, беззвучно. – Валерия! – повторил он громче, и в голосе его показался отчетливый страх. – Валерия! – крикнул он громко и страшно и увидел, что она спешит к нему, неся что-то в руках.
– Что это?!
– Бальзам.
– Какой бальзам, зачем бальзам? Ему уже ничем не поможешь, я его задушил.
– Бальзам для тебя, – прошептала супруга.
– Зачем?! Я не болен.
– Совсем немного, посмотри сам.
По знаку Валерии раб-нубиец внес на веранду большое медное зеркало, другой раб нес в руках два факела.
Сулла приблизил лицо к отполированной до блеска поверхности – на него смотрело не его лицо, а жуткая пятнистая маска. Десятки красноватых и лиловых нарывов покрывали и лоб, и щеки, и шею.
– Что это такое?! – спросил Сулла по инерции, прекрасно зная, что никто не даст ответа на вопрос.
– Я уже послала за лекарями, – проговорила Валерия, – и в Рим, и в Нолу.
– За лекарями? – рассеянно переспросил Сулла, продолжая вглядываться в свое отражение. – Здесь дело, кажется, не в лекарях. Метробий!
Перепуганный со сна, явился стариннейший слуга Суллы. Рабов с факелами отослали. Зеркало велено было швырнуть в море, пусть там рыбы любуются своими отражениями.
– Поезжай в Рим, Метробий. И привези ко мне Росция, Тигеллина, Сорика и кифаристок, и флейтисток. Кажется, пришло время повеселиться. А эту падаль, – он указал на тело Кармы, – закопайте где-нибудь подальше.