Глава третья
Карма (продолжение)
79 г. до Р. Х.,
675 г. от основания Рима
Густая безлунная тьма лежала на землях Кампании. Покрыты ею были виноградники, оливковые рощи, шеренги кипарисов вдоль дорог, пологие холмы, только ленивый лепет прибрежных волн жил какой-то своей жизнью.
Тьма легла и на огромную виллу диктатора неподалеку от Кум. Четыре светильника, собравшие вокруг себя огромные рои всевозможных насекомых, горели по углам террасы, обращенной к невидимому морю. Впрочем, двух людей, стоявших в обнимку у перил террасы, недосягаемость моря ничуть не волновала, с них достаточно было того роскошного черного театра, который являл им гигантский распахнутый небосвод.
Сулла одной рукой обнимал Валерию за плечо и что-то шептал ей на ухо, она держала его за пояс и слушала так, словно готова была предаваться этому занятию еще тысячу лет.
Никто на земле ни под каким предлогом не посмел бы порушить этот союз перешептывающихся – как будто они уже в раю – душ. Только цикады со своим стрекотом были допущены сюда, но эти звуки были так привычны, что их не замечали.
Но вот из темноты появился человек, который готов был нарушить идиллию. Он появился за спинами у любовавшихся картинами звездного свода.
Он молчал, но его было слышно по звуку дыхания.
– Карма, – произнес Сулла, и никакого выраженного отношения не прозвучало в этом голосе. Ни радости, ни осуждения, ни возмущения, ни скуки.
– Да, это я, господин, – прошептал раб.
– Где же ты был все эти дни? Я чуть было не объявил тебя беглым.
Карма усмехнулся шутке хозяина, вернее, не шутке, а тому, что хозяин способен шутить.
– Я был в Риме.
Сулла ласково подышал в ухо Валерии.
– В твоем голосе слышится какая-то угроза, раб.
– Если хочешь знать, она там не только слышится, она там есть на самом деле.
– Не ты ли мне угрожаешь?
– Тебе угрожает Рим.
Это звучное и даже многозначительное заявление никак не повлияло на поведение Суллы. Он продолжал обниматься с любимой женщиной и любоваться звездами.
– И в чем же это выражается?
– Они избрали консулами Публия Сервилия и Аппия Клавдия, представляешь?!
– Да, не лучший выбор, много амбиции, мало… В общем, они, я разумею римлян, еще наплачутся с ними.
– И это после того, как я настаивал, уговаривал, требовал, извел двести тысяч сестерциев… – Карма задохнулся от ярости и стал шумно чесать щеку.
– А кто тебя просил настаивать, угрожать, в конце концов, кто тебя просил тратить мои деньги на такие… глупости, как предвыборная борьба?
– Но ты же сам…
Сулла повернулся, нежно приобняв Валерию.
– Что я сам?
– Ты хотел, чтобы консулами не были эти, как ты сам выразился, златорунные, но бараны.
Сулла вздохнул.
– Ты слишком буквально меня понял.
Карма обессиленно сел на каменный выступ.
– Что же теперь делать?
Диктатор подошел к нему и с неожиданной симпатией потрепал по голове.
– У тебя такое впечатление, что мир рушится, да?
Раб поднял на него по-собачьи блеснувшие глаза.
– Что-то вроде этого.
– Ладно, – сказал Сулла после короткого раздумья, – я собирался завтра порыбачить, потом заняться огородом, но ради своего раба, вернейшего, стариннейшего друга, я изменю свои планы. И думаю, что ты наконец-то что-то поймешь.
– Пока не понимаю.
– Завтра на рассвете мы выезжаем в Рим.
Весть о том, что после шестинедельного отсутствия Луций Корнелий Сулла прибывает в Рим, произвела большое впечатление в городе; если бы в то время был в ходу порох, можно было бы сказать, что это был эффект разорвавшейся бомбы.
Вновь избранные консулы испугались. Конечно, никогда еще такого не бывало, чтобы должностные лица, вступившие в исполнение… но Сулла может все.
Может быть, его обидело, что церемония вступления в должность прошла без его участия?
Но как она могла пройти с его участием, если ему было послано до сотни приглашений и получено столько же отказов. Если было велено им самим до десятка раз проводить эту церемонию без него, ибо ему плевать, как она пройдет и кто именно будет избран.
В этом ответе, несомненно, усмотрели проявление всевластья и всемогущества. Только человек, владеющий всем, может позволить себе до такой степени ничем не интересоваться.
Но вот поговаривают, его доверенный раб Карма торчал в городе с мешком денег во время выборов. Не проверял ли, с его обезьяньей помощью, великий Сулла, насколько лоялен великий город по отношению к своему истинному правителю?
Может статься, что раб вел свою игру.
Но на это многие возмущенно и справедливо замечали, что лучше пойти и принять яду в теплой ванне, чем отдать назначение римских консулов рабам.
– Но не просто же рабам? – робко пели другие.
– Все равно, – отвечали самые гордые, – пусть вся кровь вон, зато честь при мне.
– Тем не менее – приезжает.
– Вступил в город через Эсквилинские ворота.
– Не намек ли это на события первой Реставрации? Тогда тоже основные дела делались у этих ворот.
– Остановился в бывшем доме Сульпиция!
– Нет, что такое вы говорите?! В доме Цинны! Луция Корнелия Цинны. Если бы Сульпиция, то это бы еще ничего. А вот Цинна – это дурной знак.
– И, говорят, не привел с собой ни одного легионера, кроме почетной охраны и ликторов.
Все восприняли это как особенно дурной знак. Самые предусмотрительные лавочники – в городе всегда есть такие, излишняя подозрительность сильно мешает их торговле, но рано или поздно спасает жизнь, так вот такие лавочники, по большей части выходцы из Лукании и Этрурии, стали закрывать лавки.
Но количество тех, кто ждал огромных, непременных и скорых благодеяний, было значительно больше. Конечно, размышляли они, Сулла отсутствовал полтора месяца только с одной целью – накопить побольше богатств, которые можно было бы обрушить на головы римского народа.
– Выступать он будет завтра?
– Завтра!
– На форуме?!
– Где же еще?
С самого раннего утра народ начал стягиваться к этому историческому месту. Несли с собой складные стулья, подушки, съестные припасы, кувшины с вином и особые бурдюки, применявшиеся в качестве переносных туалетов.
Форум кипел с самого утра, хотя было известно всем, что если правитель и захочет что-то сказать своим подданным, то не раньше полудня, ибо так он поступал всегда.
И Публий Сервилий и Аппий Клавдий позаботились о том, чтобы в собравшейся толпе были не только вооруженные люди из консульской стражи, положенной по закону, но и несколько сотен переодетых, с ножами под одеждой – на случай возникновения «беспорядков», так они говорили между собой, втайне прекрасно себе представляя, что эти убийцы понадобятся им, скорее всего, для другого – для физического устранения Суллы, если тот потребует публичного отречения консулов от власти.
Консулы успели даже провести ночные тайные переговоры с народным трибуном Гаем Метрономом, они пытались объяснить ему, что потеря власти консулами неизбежно повлечет за собою и его отстранение от должности, ибо Сулла задумал не что иное, как полную и окончательную диктатуру, на манер той, к которой прибегал в свое время Писистрат в Афинах. А может, и того хуже – он объявит себя царем.
– Народ не будет против, – сказал народный трибун.
– Вот именно, – прошипел Публий Сервилий.
– Да, – кивнул Метроном, – нам нужно подготовиться как следует.
– Иначе история нам этого не простит, – произнес Аппий Клавдий.
Простые горожане, не имевшие собственных политических видов, тем не менее тоже чувствовали необычность ситуации. А как же – жил и жил себе под Кумами на вилле и вдруг неожиданно появился!
Что-то здесь не так.
Люди, не успевшие обогатиться в первые дни повторной Реставрации, как это сумели сделать, например, Марк Лициний Красс и многие другие, очень надеялись, что счастливый и справедливый Сулла явился из своего роскошного и добровольного заточения с новыми проскрипционными списками. Снова начнет передел имущества, ибо не все его противники наказаны в должной мере; многие скрытые марианцы не поплатились как следует, кое-кому из дальних друзей Сульпиция, Цинны и Главция удалось сохранить значительную часть богатств.
Разве сейчас не лучший день для того, чтобы свести окончательные счеты?!
Явились и те, кому нечего было ждать, в то же время и бояться нечего; те, кто рассчитывал просто поглазеть и повеселиться за чужой счет.
Есть на свете люди, непоколебимо верящие, что существует в мире какой-то «чужой счет» и что главная его особенность и назначение – это обслуживать их интересы.
Чернь!
Чернь!
Чернь!
Черни было больше всего.
Когда солнце поднялось уже довольно высоко, и порция воды у водоносов стоила уже четверть асса, и в общем гуле ожидания стала слышна отчетливая нота раздражения, пронеслось:
– Идет.
– Идет!
– Где он?!
– Он идет!
– Вон, смотрите, вон!
Сулла шел не обычной дорогой, а по улице Субуры; навсегда осталось тайной, почему он выбрал этот не самый парадный маршрут. Одни говорили, что он опасался наемных убийц, которые как раз и ожидали его на привычном маршруте, другие судачили о рассеянности Счастливейшего, охватившей его в последние недели (этим же объясняли и произнесенную им речь), третьи вообще несли какую-то ахинею.
Главное, что Сулла оказался на форуме, появился на нем.
Как обычно, шестьдесят вооруженных юношей, детей самых родовитых и великолепных квиритских семей, сопровождали его, и это не считая положенных ему двадцати четырех ликторов, которые были одеты во все белое и несли связки ивовых прутьев с ритуальными топорами внутри.
Когда-то, во времена первых триумфов и первых триумфаторов, дикторская экипировка заключала в себе глубокий символический смысл. Связка розог служила императору (тому, кто пользовался в этот момент триумфом) напоминанием, что в мире есть не только победы и славные дни. Что в случае неудачи или предательства он будет выпорот этими дикторскими розгами самым безжалостным образом.
Сейчас, конечно, и тем более в связи с такой личностью, как Луций Корнелий Сулла, вспоминать об этих старых правилах было смешно.
Публий Сервилий и Аппий Клавдий, вновь избранные консулы, вышли навстречу правителю римского народа, носящему имя принцепса, и спросили у него, не желает ли он говорить.
Сулла кивнул.
Все знали, что он прибыл сюда именно для этого, но порядок требовал, чтобы консулы поинтересовались его планами.
Сразу же, в мгновение ока, образовался достаточно широкий коридор в толпе, ведущий к главной ораторской трибуне. Той самой, с которой еще не всеми забытый Руф произносил свои речи; той самой, где впоследствии ровно неделю стояла, источая червей, его отрубленная голова.
С этой трибуны обращались к народу и Марк Порций Катон: «Карфаген должен быть разрушен!», и Фабий Максим, за свою выдержку прозванный Кунктатором – Медлителем, он первым воскликнул: «Отечество в опасности!» Публий Корнелий Сципион с этой трибуны объявил, что Вторая Пуническая война закончена и Ганнибал разбит. Ливий Друз и Гай Гракх, Сатурнин и Гортензий и множество фигур гораздо менее значительных возвышали свой голос отсюда.
Теперь с этой трибуны хотел обратиться к римскому народу Луций Корнелий Сулла.
Он поднял руку, и шум на форуме стих.
Шум всегда стихал, когда он поднимал руку.
Рассказывали, что даже воды Эгейского моря вблизи Эфеса подчинились этому жесту и перестали плескаться.
– Моя речь будет короткой, ибо, клянусь всеми богами, в которых вы верите, о человеке следует судить по тому, что он сделал, а не по объяснениям, почему ему ничего сделать не удалось. Я сделал немало, и делал так, как считал нужным. Я многих лишил жизни, но клянусь Юпитером, только тех, кого жизни нельзя было не лишить. Иногда мои поступки были непонятны, но только для тех, кто не давал себе труда как следует задуматься, почему они были именно таковы. – На секунду Сулла прервался, словно для того, чтобы набрать воздуха в легкие. – Мое правление было бедствием для некоторых, бременем для многих и спасением для отечества. И всякому, кто захочет получить от меня отчет по любому вопросу, я дам ответ здесь и сейчас.
Ничто не бывает слишком длинным, даже благо. Недавно мой зять Помпей, вами же, квириты, прозванный Великим, дерзко сказал мне, что в натуре людей больше поклоняться восходящему светилу, чем заходящему. Я так быстро согласился с ним, что даже не успел обидеться.
Пришло мое время уходить.
Не из жизни. – Сулла широко и весело улыбнулся. – Я собираюсь прожить щедрый и разнообразный закат. Но не здесь, не с вами. У меня есть дом и сад. У меня есть любимая женщина.
Я ухожу в том смысле, что слагаю с себя титулы, возложенные на меня сенатом и приписанные чернью. Я более никто, я просто состоятельный землевладелец Луций Корнелий Сулла. Пользуйтесь последним моментом потребовать у меня отчета о тех делах, что вершил я, находясь во главе вас.
Я жду!
Острый как бритва взгляд синих глаз обежал толпу. Он как бы видел всех и обращался к каждому персонально.
Разумеется, никто – ни его зять, ни консулы, ни сенаторы, ни публика помельче – не верили, что этот человек говорит всерьез и не паясничает. То, что он намеревался сделать, никто никогда не делал.
Это было невообразимо.
Неслыханно.
Нелепо.
А поверить в серьезность этих слов, может быть, даже и опасно.
– Что ж, клянусь Юпитером, я был готов к разговору, вы оказали мне честь, поверив на слово, что мои злоупотребления были настолько невелики, что о них и говорить не стоит. Прощайте!
Сулла, не говоря более ни слова, сошел с трибуны и двинулся вон с форума, но не по тому живому ущелью, что старательно удерживали для него стражники и ликторы, он шагнул прямо в толпу. И она стала расступаться.
Толпа была настолько плотной, насколько это может представить себе горожанин, но она расступалась перед этим неторопливо, без всякой охраны идущим человеком.
Среди тех, кто, тяжко дыша, храпя, обливаясь потом, холодея от ужаса, скрежеща зубами, теснился сейчас вокруг него, было не менее нескольких десятков тех, что всю свою жизнь мечтали всадить ему нож в спину, вырвать сердце из груди и сожрать его. Они были совсем рядом.
Они были вооружены.
Никто бы не успел им помешать, но ни один из ненавистников даже не попробовал пустить в дело спрятанный под одеждой нож.
Еще несколько шагов.
Сулла оборачивается.
На лице его улыбка.
Не снисходительная, не презрительная, не издевательская.
Обычная дружелюбная человеческая улыбка.
Еще шаг, ступенька, вторая.
Сулла покинул форум.
Он оставил после себя такое замешательство, что некоторое время толпа пребывала в полном оцепенении.
Публий Сервилий, Аппий Клавдий, несколько видных сенаторов, Помпей, Квин Офелла и еще какие-то люди сгрудились возле ораторской трибуны.
Речи их были обрывочны и по большей части нелепы. Основной мыслью было – разыграл! Посмеялся! Надо готовиться к каким-то неприятностям.
– А если он действительно? – осторожно спросил кто-то из стариков-сенаторов. Помпей, красавец и любимец не только богов, но и богинь, снисходительно поглядел на него, девяностолетнего старца, и спросил:
– А ты, ты, старая развалина, отказался бы от власти?
Ответ на этот риторический вопрос был столь очевиден, что снова заговорили о том, чем может им всем грозить подобная выходка.
В том, что ничем хорошим, все были уверены.
– Ты должен поговорить с ним, – сказал Публий Сервилий Помпею.
– Почему я? – переспросил тот лишь для того, чтобы все остальные в сто голосов подтвердили ему, что он единственный человек, которого Сулла станет слушать, единственный человек, стоящий с ним почти на одной ноге, родственник, в конце концов.
Помпей дал себя уговорить.
– Подождем вечера. Может быть, станут известны еще какие-нибудь факты, которые от нас пока скрыты. Вечером я поговорю с тестем, несмотря на то что он, как вы слышали, не слишком-то меня жалует.
– Жалует, жалует, – замахал руками нервный Аппий Клавдий, – другого он бы за такую шуточку бросил в пруд с муренами, а тебе только попенял.
Надо заметить, что все эти хлопоты, планы были напрасны, бесполезны.
Спустя час, а то и менее после выступления на форуме Луций Корнелий Сулла, куманский землевладелец и молодожен, покинул Рим.
Он ехал верхом, обмотав голову сирийским шелковым башлыком, чтобы его не узнавали встречные. Престарелый Карма, едва не получивший удар во время выступления своего господина на форуме, тащился в телеге – такие используют для перевозки рожениц, когда они не в силах сами добраться до повитухи.
Разговора между господином и слугой не получилось.