Луций Корнелий Сулла не захотел ночевать в захваченном городе. Распоряжаться тотальным грабежом и массовыми изнасилованиями остался Мурена. В его же обязанности входила охрана сокровищ, столь любезно собранных Аристионом в Парфеноне.

Лукулл был отправлен в погоню за отступающим Архелаем. Бегство противника с поля боя – это далеко не конец сражения. Именно в тот момент, когда отброшенный враг отступает, ему можно и нужно нанести наибольший, если не окончательный ущерб. Паника может стихнуть, толковый полководец сумеет перегруппировать силы, и если у него к тому же остались свежие резервы, он может явиться назавтра еще более опасным, чем был сегодня. История войн дает множество примеров изменчивости военной судьбы. Проконсул хорошо знал историю войн и не собирался испытывать судьбу.

Легионы утомлены сражением и истекают кровью, но воздух победы, которого они вдохнули вдоволь, увидев бегущего в ужасе врага, казавшегося еще совсем недавно неодолимым, даст им силы и уврачует не смертельные раны.

Лукулл сам вызвался возглавить преследователей. Молодой аристократ был, кажется, недоволен собой и своим поведением во время сражения. Нет, он не выказал ни слабости, ни трусости, но, судя по всему, на какой-то момент утратил веру в победу и не мог себе этого простить. Он уже был готов умереть с честью, но всего лишь умереть, в чем и заключается высшая доблесть солдата. Но высшая доблесть военачальника заключается в том, чтобы в любой ситуации искать пути к победе. Дать себя убить посреди сражения – это должностное преступление для командира.

Лукулл это понимал, он хотел вернуть себе уважение в собственных глазах. Этот богатей и аристократ, кажется, станет настоящим полководцем.

Сулла согласился. Сам он, конечно, никому не расскажет о своих чувствах во время сражения.

Какой смысл?

И каковы они были, эти чувства?

Насколько глубоко он был уверен, что это его последняя битва и живым ему из-под афинских стен не уйти? Был момент, когда он настолько в этом уверился, что это перестало занимать его мысли совершенно. Луций Корнелий Сулла смирился с неизбежным, но сидящий в нем римский проконсул продолжал делать то, что необходимо, и это решило дело.

Да, победа рождает грабежи и насилие, погоню за отступающим врагом, этого нельзя избежать, но нельзя избежать и еще кое-чего – пира победителей.

Сказать по правде, проконсул с большей охотой улегся бы просто спать в своей палатке, но он знал, что командир должен уметь проявить себя не только в бою, но и в пиру. Сон после победы, это почти такая же слабость, как и бегство с поля боя. Если он уйдет в шатер, все решат, что он ранен, а это тоже удар по боеспособности обескровленных легионов.

Перед шатром командующего разожгли костры, на вертела было насажено огромное количество баранов, кабанов и оленей, жители ближайших городков мгновенно доставили несметное количество вина, и амфоры в половину роста человека теснились у лагерной ограды, чем-то напоминая когорту, вернувшуюся с поля боя.

Ветер раздувал жаровни, и огромное пространство было освещено мерцающим, свирепым пламенем и покрыто гулом пьяных, веселых голосов. Как водится, уже сочинялись мифологические по своему характеру рассказы о только что закончившемся сражении. И как водится, лучше всех рассказывали те, кто скромнее всех проявил себя в сражении.

Проконсул обходил «столы», группы рассевшихся прямо на земле или на обломках разломанных осадных башен солдат, неся на вытянутой руке большую чашу с чистой родниковой водой, и всех приветствовал, слыша в ответ восхищенные крики.

Поле пира окружала холодная ночь последнего дня зимы. Еще недавно, еще вчера она казалась враждебной, наполненной угрозами и оскаленными клыками неизвестных опасностей, оттуда доносились нечеловеческие крики какой-то местной нечисти, а теперь аттическая тьма потеплела, оставаясь такой же черной. Ее чернота теперь проявляла свою необыкновенную щедрость, посылая вино и дичь, дикий чеснок и сушеные смоквы, овечий сыр и копченую рыбу.

Голоса странные, правда, все же раздавались, но теперь в них слышалась не угроза, а жалоба.

Сулла вернулся к шатру, туда, где сидели раненые герои, Бруттий Сура лишился глаза и левой кисти. Это ничего, успокоил его проконсул. Оставшегося довольно, чтобы стать сенатором, и он, Луций Корнелий Сулла, проследит, чтобы именно так продолжилась карьера героя афинской битвы.

Рассказывали, что первым ворвался на стены города Марк Атей, – значит, сказал полководец, он получит гражданский венок.

Архелай убыл в неизвестном направлении.

Архелай убит.

Архелай на острове неподалеку от Пирея, где заранее им были подготовлены укрытие и корабли для дальнейшего бегства.

Сулла понимал, что с Архелаем еще будет много проблем. Очень талантливый военачальник.

И с Луцием Корнелием Цинной будет много проблем. Нет, пожалуй что немного. Через неделю до Рима дойдет известие о взятии Афин, Цинна затрясется как собачий хвост. Он начнет искать пути спасения, а не способ победить, а это уже шаг к поражению.

Проконсул не успел углубиться в размышления достаточно глубоко, как услышал, что привычный шум пира вдруг сделался тише, намного тише.

Сулла вскочил на ноги.

Вряд ли это ночная контратака собравшегося с силами Архелая. Скорее всего, за границами лагеря появилась толпа отбившихся от основной армии понтийцев. Несмотря на все выпитое вино, римляне не забывали о службе. Ворота на запоре, часовые на местах.

– Что там? – недовольно поинтересовался проконсул.

И увидел, сквозь строй огромных костров пятеро или шестеро легионеров тащат большую повозку-короб для перевозки камней для баллисты. И в коробе лежит нечто, укрытое большой дерюгой.

– Что там? – повторил вопрос Сулла, когда добровольные «мулы» остановились вблизи от проконсульского шатра. Они тяжело, возбужденно дышали, глаза их горели каким-то совершенно необычным огнем, что не могло быть следствием даже очень сильного опьянения.

Из-под дерюги раздался негромкий, но пронзающий своей жалобностью до самых печенок стон.