– Ты говоришь, Агафокл, они убивали безоружных?

– Да великий царь, и безоружных, и немощных, и детей, и стариков. Кровь стекала по переулкам на Агору и достигала середины голени. Кровь заполнила весь Керамик, разлилась внутри Дипилона.

– Вы пожалели, что не сдались?

– Мы могли бы сдаться, но нас ждал бы такой же исход.

Митридат на некоторое время погрузился под воду, и оттуда подобно киту, которого никому из жителей Средиземноморья видеть в своей жизни не приходилось, выпустил фонтан воздуха, отравленного еще не переработанным алкоголем.

– Но не были ли вы сами виноваты в его жестокости, вы же полгода кричали со стен оскорбительные слова про Суллу и его жену.

– Кричали понтийцы, извини, государь, воины твоей армии. Очевидно, они были более смелы. Да и что можно было крикнуть про Суллу? Самое страшное оскорбление, что он похож на тутовую ягоду, обсыпанную мукой.

Царь еще раз погрузился и вынырнул.

– Некоторых раздражает, когда им напоминают об их веснушках. А что вы кричали про жену?

Агафокл пожал плечами. Он уже понял, что сочувствия от ныряющего царя не дождется и что, может быть, он вообще зря явился сюда со своим трагическим докладом. Митридат более склонен не к жалости, а к раздражению. Но ведь сегодня он стал обладателем золота Клеопатры III, так шушукались слуги. Потеря Афин перетягивает приобретение Египта?

– Про Метеллу, жену Суллы, рассказать особенно нечего.

– Потому что она добродетельна или потому что некрасива?

Не дожидаясь ответа, Митридат в очередной раз погрузился в теплые воды бассейна. Когда он появился на поверхности, Агафокл встретил его рассказом о том, что «этот варвар» ограбил не только храмовые сокровищницы, но и похитил библиотеку Аристотеля, завещанную учителем Александра Феофрасту.

Зная о трепетном отношении понтийского царя к великому македонцу, он рассчитывал этим сообщением пробудить дополнительную ярость Митридата по отношению к римлянам. Люди, наблюдающие со стороны за тем, как развивается война понтийского правителя с Римом, давно уже обратили внимание, что Митридат как бы все еще не включился в нее на всю полноту своих возможностей. Сидит в Пергаме с огромной армией, совершает небольшие вылазки, как это путешествие на Кос, и не спешит непосредственно скрестить свой огромный меч с римским клинком. Смысл миссии Агафокла в том и заключался – побудить Митридата к действию.

– Сулла срубил рощу, где философствовал Платон, очень логично, что вслед за этим он решил уничтожить библиотеку, собранную Аристотелем.

Агафокл был сбит с толку последней фразой Митридата, но попытался еще что-то сказать.

– Он кровожадный варвар, и только такой просвещенный государь, как Владыка Востока…

– Он не кровожадный. Сулла убивает ровно столько, сколько надо, чтобы все греки поняли, насколько опасно сопротивляться его воле. Он не волк, он мясник. А знаешь, чем мясник отличается от волка?

Агафокл вздохнул.

– Мясник разумен, он не любит кровь, он должен приготовить обед. Но его нельзя приготовить, не пролив крови.

– Почему-то ты, государь, склонен говорить об этом человеке сочувственно. Да, он убийца не дикий, но хладнокровный, и именно в этом все его варварство. Только Повелитель Востока, человек греческой культуры…

Агафоклу не дали договорить. Из-за портьеры появился бледный как сама бледность Самокл, рухнул на колени, потом распластался по мокрому камню и подскользнул прямо к царскому уху. Зажмурившись, прошептал в него что-то.

Митридат медленно, страшно выпучив глаза, пошел под воду, и оттуда донесся страшный вопль, перемешанный с водою и обрывками цветов.

Агафокл понял, что ему сейчас лучше удалиться. И правильно сделал. От тех же слуг, что судачили про египетское золото, он узнал, что пришло известие о смерти царского сына Акатия.

Сбегая по ступенькам широкого дворцового крыльца, афинянин подумал, что это, может быть, и к лучшему. Как мститель за поруганную культуру Эллады Митридат не так будет хорош, как в качестве отца, разъяренного смертью своего сына.