Уже целый месяц, прибывая на позиции в районе предполагаемого штурма, Сулла заставал одну и ту же картину. Шеренга из шести огромных, стоящих у стены башен, воздвигнутая римскими инженерами, вела вялый, но почти непрерывный бой с семью понтийскими башнями, которые были кое-как нагромождены прямо на гребень самой стены. Работали катапульты, и тогда стрелы с обмотанными горящей паклей остриями вонзались в содрогающееся от удара тело стоящего напротив деревянного врага. Малые баллисты наносили в деревянную грудь врага каменные удары.

Башни трещали, шатались, гудели как пустые кувшины, когда по ним колотят палкой. Они вспыхивали, и тогда приходилось их тушить, заливая из ведер, доставляемых по цепочке из протекающего у основания башни ручья. Всегда были наготове команды плотников и ремонтные материалы, чтобы можно было быстро залатать пробоины. К концу дня башни напоминали корабли, только что вышедшие из морского боя.

Уже давно никто не ждал победы в этом сражении башен, все готовились к тому, что результат будет достигнут на каких-то других путях. Понтийцы ждали, что римляне изнемогут от бесплодных своих усилий. Римляне ждали, что понтийцы вместе с греками умрут с голоду.

И все ждали подкреплений.

И, конечно, всем было интересно, чем закончится многонедельная подземная работа. Всем абсолютно было известно, что под крайнюю левую башню, самую большую из сооруженных, из-под Длинных стен пробивают подкоп, подводят «мину», если говорить на языке саперов.

Башня могла в любой момент обрушиться, поэтому разжалованные легионеры, разбирая утром лопаты и отправляясь на сооружение контрподкопа, были мрачны и настроены фаталистически, они понимали, что буквально каждую минуту могут попасть со своих земляных работ прямо в гости к правителю подземного царства. Каждый раз, когда гелепола содрогалась от очередного удара, они были уверены, что рушатся вместе с нею сквозь твердь земную в вечное подземелье.

Чем дольше продолжалась осада, тем наглее и отчаяннее вели себя осажденные. С одной стороны, это можно было объяснить тем, что им нечего терять, но с другой – напрашивалось и иное, менее приятное для римлян объяснение: они получили известие, что идет подкрепление. Сулла, не склонный к самоуспокоению, считал, что вероятнее второе.

Кто-то из полководцев Митридата высадился в Греции и приближается к осажденному городу. Возможно, это был один из сыновей – Акатий или Ариарат. Тогда это могло означать, что в Македонии разбита армия Гая Сентия.

Косвенным признаком приближения новой понтийской армии служило и то, что правители греческих городов, расположенных неподалеку от римского лагеря, и все прежние месяцы старавшиеся попасться проконсулу на глаза, стали значительно менее настойчивы в своем желании продемонстрировать свою верность Риму. Можно было отчасти оправдать это и тем, что до них тоже дошли известия о перевороте в Вечном городе, о том, что Луций Корнелий Цинна сбросил маску, теперь он даже не притворяется, что выполняет распоряжения проконсула, он стал диктатором, захватив освободившееся кресло убывшего на войну Луция Корнелия Суллы. Но Цинна выказал себя не с лучшей стороны почти сразу после того, как Сулла оставил Италию и высадился в Греции. Потом, как это часто бывает, у него могут быть недоброжелатели, и они наговаривают на него.

Старый Марий скончался в январе. Что там в Риме происходит сейчас? Трудно было сказать, на пользу это проконсулу или нет. Можно было бы радоваться, что сошел в могилу такой сильный и непримиримый враг, но, вместе с тем, трудно теперь сказать, какое зло придет на смену злу привычному. Нет, Сулла никого из тех, кто там, в Риме и Италии остался, не считал нужным бояться, даже скорее презирал. Презирал, повторяя, правда, часто про себя любимую поговорку Сципиона Эмилиана, победителя и разрушителя Карфагена, – презирать вредно.

Не вернувшись, не разберешься.

Сегодня утром он решил – штурм!

Надо разрубить все те многочисленные психологические узлы, которые завязались в последние недели.

О том, что Длинные стены придется именно штурмовать, он решил давно, но сегодняшним утром он принял решение о конкретном сроке начала штурма.

Не завтра, не послезавтра.

Сегодня!

Мурена выслушал приказ о том, чтобы перед шатром проконсула устроили площадку для большого гадания. Представители коллегии авгуров и гаруспиков, по обычаю следовавшие за всякой большой римской армией, были извещены, что возникла немедленная потребность в их умениях. Они уже и ждать перестали. Они каждый день готовились, но, как всегда случается в таких случаях, ничего не было наготове.

Баран издох буквально вчера, а вернее – был украден кем-то из солдат и тайно сожран, – донесли главе гаруспиков.

Небо низкое, пасмурное, что можно будет сказать по поводу полета и пения птиц, вообще трудно представить.

Одним словом, все жреческое сословие было в панике.

Сказать что-то определенное о степени религиозности Луция Корнелия Суллы трудно. Да, в своем ларце он носил маленькие статуэтки домашних богов, и иногда в задумчивости ощупывал, поглаживал их крепкими пальцами с коротко остриженными ногтями. Они давали ему ощущение родного дома. Верил ли он, что по внутренностям убитого барана можно определить исход будущего сражения? Верил ли он, что три ласточки, совершившие одновременный зигзаг над головами трех авгуров – есть запретительный знак для начала любых крупных военных операций?

Это навсегда останется тайной. Но одно несомненно, в одном проконсул был уверен: необходимо, чтобы воины его армии, идя в бой, были уверены, что идти в этот бой им приказал не только их командир, но и посоветовали боги.

Легион Лукулла и легион Мурены были выведены из стен лагеря и построены полуквадратом вокруг места перед шатром проконсула. Там же был поставлен новый, свежеобструганный стол, на котором дымилась рассеченная туша наспех отысканного барана. Главный гаруспик толстый, одышливый человек, взял в руки золоченый ритуальный нож и поглядел на проконсула.

– Штурм должен состояться? – спросил он одними губами. Проконсул кивнул одними веками и перевел взгляд выше, в сторону Длинных стен, где продолжалась обычная, рутинная работа.

Авгурам было легче, они уже два часа как отправились в ближайшие горные рощи, ибо только там можно было без помех наблюдать диких зверей, поведение которых и должно было явить божественный знак, столь же достоверный, как и расположение жировых пятен на печени раскромсанного барана.

Жрец подошел к распластанному животному. И в этот момент Сулла услышал только ему одному известный звук. Марк Карма едва слышно свистнул, привлекая внимание господина. Но ритуал есть ритуал. Даже проконсул, даже, если он уверен, что возникла ситуация, требующая немедленного его внимания, не может перед лицом стольких тысяч своих солдат прервать или нарушить течение богоугодной процедуры.

Карма никогда бы не посмел себе отвлекать проконсула и в ситуации куда менее ответственной.

Что случилось?

Жрец, совершив несколько умелых мясницких движений своим специальным ножом, извлек на свет баранью печень. По рядам воинов прошел гул сдержанного удовлетворения. Сулла дернул щекой, чего они, собственно, боялись, что баран вообще окажется без печени?

Справа и слева к толстяку в черно-красной одежде с окровавленными руками подошли еще два члена коллегии гаруспиков. Только так, втроем, они имели право сформировать непоколебимое мнение об увиденном послании богов, заключенном почему-то в печень безмозглого, хотя и вкусного животного.

«Ну», – мысленно поторопил жрецов Сулла. Думать им было не о чем. Им было сказано – штурм должен состояться. Чего они мешкают. Сначала один обернулся в сторону проконсула, потом и остальные. Что они там посмели рассмотреть интересного или необычного во внутренностях этого барана?!

А Карма, спрятавшийся за шатром, вновь присвистнул, уже даже не просительно, а с явным требованием в тоне.

Сулла понял, ему придется подойти к жертвенному столу. Он не боялся крови, но он не терпел непонятливых дураков. Чего хотят от него эти трое?!

Величественно ступая, так, чтобы каждый шаг выражал спокойствие и уверенность, неся дивный плюмаж своего шлема, ниспадающий роскошный плащ, опираясь левой рукой о рукоять родового меча, Луций Корнелий Сулла подошел к жертвенному столу.

Очень тихо, чтобы не дай бог не услышал никто из окружающих, хоть и стоящих поодаль, не услышал его слов, старший гаруспик сообщил, что строение печени, цвет, свидетельствуют несомненнейшим образом о том, что никакое сегодняшнее сражение, начатое римлянами, выиграно быть не может.

– Какой еще цвет?! – Суллу взбесило это неожиданное препятствие, возникшее там, где он никак не рассчитывал его встретить. Он с таким трудом решался на это штурм, а тут…

– И главное, печень не разделена на доли, проконсул, такое бывает так редко…

– Это прямой и вернейший знак – нельзя! – скрипнул другой жрец, носатый, прыщавый старик.

– Такую печень увидел несчастный Терренций Варрон, и не послушав Эмилия Павла…

Сулла слишком хорошо знал, что произошло в тот самый день, когда Терренций Варрон по своему личному почину начал злосчастную битву при Каннах, он хотел оборвать слишком разговорившихся жрецов, но ему не пришлось этого делать. Вокруг раздались тревожные голоса, кричали сразу сотня или две голосов, потом крик сделался всеобщим.

– Смотрите на стену! Смотрите на стену!

Левее строя римских башен, над стеной, появилась какая-то странная поросль непонятного сначала происхождения. Очень скоро разъяснилось, что это.

Лестницы. Это не штурмующие, а защитники перебрасывали через стену изнутри своего укрепления штурмовые лестницы, и в огромном количестве. Вот они коснулись земли, и по ним посыпались вниз понтийские пехотинцы.

– Архелай-хитроумный, – сказал проконсул, – придется вспомнить, что меня зовут Счастливый Сулла.

И тут, словно в опровержение этих слов, издала странный, какой-то даже, можно сказать, длинный крякающий звук крайняя правая, гигантская гелепола, содрогнулась и потеряла стройность, как человек, которого ударили в район поясницы. Вслед за этим она, роняя орущих людей, ведра, крутящиеся в воздухе баллисты, стала оседать направо и заваливаться, явно съезжая в подкоп, наконец законченный бесчисленными землеройками Архелая.

В то же мгновение прозвучали команды легатов Цизальпинского и Италийского легионов, построенные воины сделали всего лишь несколько движений и мгновенно развернувшись, образовали единый фронт против набегающих со стороны Длинных стен многочисленных, как всегда, очень шумных понтийцев. Представителей каких только племен там не было; щиты и круглые и заостренные книзу, шлемы остроконечные и рогатые, в руках копья, топоры, мечи и палицы.

Внутри римского построения продолжали раздаваться команды центурионов, происходили стройные множественные движения, фронт расширялся, но разрывов в нем не возникало ни малейших. Все совершалось с методичностью и даже неспешно, но исключительно вовремя и в полном порядке.

Слева от шатра проконсула быстро накапливались лучники, это были в основном эпироты и луканцы, хорошо показавшие себя в уличных боях в Пирее. Они должны были нанести массированный удар по второй волне понтийцев, когда первая, натолкнувшись на железную стену из легионеров, начнет окатываться. Первая и вторая волны столкнутся, и тут они окажутся под градом стрел.

В первые полтора часа сражения все развивалось так, как это предугадывал проконсул. Успели подойти легионы Гальбы и Гортензия, образовав с легионами Лукулла и Мурены единое стратегическое сооружение с длиной фронта более чем в километр. Всадники Мутация Флакка надежно прикрывали фланги, так что у людей Архелая не было никакой возможности обойти римскую пехоту, пользуясь своим немалым численным преимуществом.

У Суллы было время даже выслушать Карму.

Он рассказал, что к нему тайно явились люди из Афин и сообщили, что есть возможность почти беспрепятственно проникнуть в город.

– Ловушка?

– Они говорят, что это место называется Гептахалкон, совсем рядом с воротами на Пирей. Там есть каменистая круча, поросшая кустарником, она практически не охраняется, поскольку считается неприступной. Но никакая она не неприступная. Надо знать тропу, а по ней спокойно пройдет колонна в два человека, и там ни одного стража.

– Ловушка, – убежденно сказал Сулла.

– Я послал туда двоих, – сказал Карма, – они свободно дошли до самого Акрополя.

– Что нужно этим предателям?

– Еды. Только еды, еды и больше ничего кроме еды. Их семьи умирают. Они ненавидят Аристиона, потому что он обманщик, не хочет умирать вместе с ними.

Эту беседу прервал Лукулл, он тяжело дышал, выражение лица у него было тревожное.

– Их очень много, непонятно откуда они там появляются, мы убиваем, убиваем, рука уже не держит меч…

– Ты просишь подкреплений?

Лукулл раздул ноздри, шумно и зло выдохнув воздух.

– Вот что я тебе скажу – я не дам тебе солдат. У меня осталось всего две когорты в резерве. А полководец остается полководцем только до того момента, когда у него остаются резервы. Лишившись их, он становится таким же рядовым участником сражения, как и всякий прочий человек с оружием на поле битвы.

В шатер ворвался Мурена, он выглядел примерно так же, как явившийся раннее Лукулл.

– Вот, и ему нужны подкрепления, и он тоже их не получит.

– Ты не представляешь, сколько их оказалось за стенами, как будто каждый воин разделился на трое, и теперь все они перед нами.

– И они не выглядят обессилевшими от голода, – добавил Лукулл.

– Вы еще не догадались? Подошел кто-то из полководцев Митридата, а может быть, и сам Митридат, что-то давно о нем не было ничего слышно.

– Мы не устоим, – мрачно сказал Мурена.

– Мы потеряли все осадные башни, – сказал Лукулл.

– Вот бы Архелай догадался их поджечь, красивое было бы зрелище, – усмехнулся Сулла.

Никто из присутствующих не готов был разделить с ним его бодрый взгляд на вещи, более того, они не верили в этот момент, что он шутит всерьез, а не от безысходности.

– Если мы будем только защищаться, медленно отступая, у нас нет шансов победить. Армия врага выросла в несколько раз, они думают, что испугали нас, и это придает им смелости. Мы покажем, что не испугались. Как это можно сделать?

Все молчали.

– Мурена, ты возьмешь одну из резервных когорт и отправишься к Пирейским воротам, знаешь, где это?

– Знаю, там скала закрывает дрогу в город.

– Я устроил так, что сказала пропустит тебя в город. Ты атакуешь Акрополь. Не смотри на меня так, я готовился к сегодняшнему сражению и приберегал кое-какие возможности на черный час. Иди, тебе покажут дорогу.

– Я знаю дорогу.

– Тем более не медли.

– А мой легион.

– Твой легион – это теперь мое дело.

Выйдя на возвышенное место, Сулла осмотрел картину, сложившуюся на поле к этому моменту. Она не радовала глаз. Легионы потеряли стройность, то там, то здесь были видны вмятины в шеренгах, несколько манипулов на левом фланге откололось и теперь стояло в безнадежном каре, окруженном густой, разъяренной толпой понтийцев. К ним безуспешно пробивался кавалерийский клин, увязая в толще варварской армии.

Враг, насколько можно было судить, действовал без всякого плана, напоминая своими порывами скорее неразумную стихию, чем работу стройного полководческого замысла. Нанеся удар и потеснив римскую когорту, понтийцы не развивали успех, но неслись по касательной к какой-то новой цели, скапливались там, где было не нужно, оголяли проходы в своей толще, и будь у проконсула побольше сил, он бы немедленно вклинился туда.

Но при всей этой нелепой, нестройной тактике, они одолевали просто в силу количества людей. Они раздавливали римские построения, ложась под римские мечи сотнями, не причиняя особого ущерба, но когда когорты разломятся, откроют фланги, тогда все превратится в один кровавый, крутящийся хаос, и из него уже невозможно будет выловить победу.

– Там! – крикнул Лукулл.

И он был прав, угроза возникла как раз в середине римского построения, как раз на стыке двух легионов. Медленно отходя, грамотно огрызаясь, раня, увеча много нападавших, римские шеренги наткнулись спиной на каменистый не очень-то и высокий выступ, но достаточный, чтобы пришлось разорвать строй. В этот момент понтийцы навалились как-то особенно рьяно, и отошедшие еще шагов на двадцать легионеры уже не смогли снова встать плечом к плечу.

Строй начал разваливаться. Разлом становился все шире. Архелай, очевидно тоже следивший за ходом битвы, сразу же послал туда очередную толпу для подкрепления. Туда можно было гнать людей вооруженных чем попало, главным оружием становились просто человеческие тела.

– Лукулл, – сказал проконсул и молча показал в сторону последней стоящей в тревожном резерве когорты. Всем все было понятно. Если этот пролом не заткнуть, то мысли о победе можно оставить.

Луций Лициний Лукулл действовал с быстротой, поражающей воображение. Уже спустя какие-то мгновения, резервная когорта быстрым шагом, переходящим в легкий бег, направлялась к проблемному участку.

Но Суллу это не успокоило. Он уже различил в построении своей армии еще несколько слабых мест. И теперь было только вопросом времени, когда понадобятся новые резервные когорты, чтобы спасать положение. Даже если Мурене повезет и он ворвется в город, на положении дел здесь, у Длинных стен, это скажется слишком поздно. Архелай пошлет туда тысячу человек или две, недостатка в людях у него нет, и, разумеется, скроет даже от своих приближенных, что римляне рвутся к Акрополю.

Да, людей у него слишком много. Серая волна продолжала переливаться через стену, вливая все новые и новые силы в напирающую на римские порядки армию. Букцины римских легионов тонули в разноголосом, похожем на громадный кошачий концерт визге понтийских рогов. Каждое племя подбадривало себя на свой лад, команды отдавались самыми различными способами. Это могло сойти с рук только наступающей армии. Прямолинейно наступающей. Эту массу невозможно перестроить, ею невозможно управлять. Малейшее препятствие на пути ее тупого напора, любое сомнение в правильности того, что они делают, сведет с ума этот человеческий вихрь и его многочисленность станет его слабостью.

Но только вот что сделать, чтобы они содронулись?!

Сулла обратил лицо к низкому мартовскому небу. Юпитер-громовержец, где твоя молния?! Или ты умеешь разговаривать только на языке бараньей печени!

И тут у Счастливого мелькнула мысль. Он стоял на возвышении между двумя аттическими кипарисами как раз напротив того места, где лежала, испуская дымы и стоны, как рухнувший мифологический гигант, подкопанная гелепола.

Подкоп.

Понтийцы добились своего, они обрушили башню, и здесь наверняка есть подземный лаз под стеной.

Какая-нибудь сотня солдат, один манипул, дала бы сейчас возможность интересной, очень действенной манипуляции.

Где его взять? Беглого взгляда было ясно, что стоит снять из сопротивляющегося, изогнутого как в муке пехотного построения даже одну сотню воинов, фронт разломится, рассыплется на части.

Взгляд Суллы заметался, как взгляд человека, на которого нападает шайка разбойников, мечется в поисках какого-нибудь оружия, хотя бы камня. И краем глаза он заметил колонну людей, огибающих лагерные укрепления, по направлению от поля битвы.

– Что это? – спросил он у ординарца, и заметил, что рядом с ним никого нет. Он дернул повод и поскакал вслед за этой колонной. Еще не приблизившись к ним вплотную, он понял – это когорта из легиона Гальбы, легионеры, разжалованные в строители.

– Где ваше оружие?

– В лагерном арсенале, – ответил кто-то из трибунов.

Они были перепачканы в земле, одеты в тряпье, лица мрачные и неприветливые. Еще бы.

– Вам придется вернуться.

– Куда?

– Туда же, откуда вы только что ушли.

– Мы были в норе под башней, там нечего больше делать, – ответил тот же трибун.

– Как тебя зовут?

– Луций Тибурн.

И Сулла объяснил разжалованному офицеру, что нужно делать для того, чтобы он и его воины вернули себе честное имя.

Когда вооруженные мечами и яростью легионеры-землекопы врывались в проем под стеной, звуки римских труб были окончательно задавлены морем варварских трубных воплей. В проеме римлянам встретились всего лишь несколько строителей и с десяток воинов, оставленных кем-то для непонятных целей. Они даже не попытались сопротивляться, и через минуту четыре сотни римлян во главе с Тибурном вырвались из подкопа с той стороны и вонзились раскаленным жалом в бок понтийского войска в самом ответственном месте – там, где осуществлялась переплава подкреплений через канал между двумя стенами и доставка их на место сражения.

Неожиданность этого явления была столь велика, что эффект превзошел даже самые смелые ожидания проконсула. Готовящиеся побеждать практически утрачивают способность биться. Толпа вифинских пехотинцев, готовившихся перебраться через стену уже только для того, чтобы грабить лагерь разгромленной римской армии, вдруг получили сильнейший удар в спину и левый фланг.

Они просто бросились врассыпную.

Рога их тысячника издали жалобный вопль горного козла, заблудившегося в зимнем горном лесу. Вифинцы, уже забравшиеся на стену, остановились. Они знали, что значат эти команды, – опасность и бегство. Вспыхнула паника, а поскольку она началась наверху, на стене, она стала заметна и всем, кто сражался внизу, непосредственно с отползающим, огрызающимся, несломленным римским войском. Вся огромная толпа, сдавленная между стеной римской армии и Длинными стенами, перестала понимать, что там происходит в тылу.

И уже через секунду осознала себя окруженной и брошенной.

Римляне еще худо-бедно держатся, а там, сзади, творится что-то непонятное.

Римляне тоже поняли, что в ходе сражения наступило какое-то изменение, а в их положении любые изменения могли быть только к лучшему. И легионные трубы ударили вдруг совместным слаженным громом.

Архелай в это время спускался по внутренней лестнице одной из римских гелепол, куда его переправили по наложенным мосткам. Он был очень чуток к голосу битвы. Привычная, радующая его ухо какафония, была рассечена лезвием слаженного, холодного римского звука. Он бросился вверх по ступеням. Оказавшись наверху, он попытался определить, что происходит, но картина на главной арене изменилась не сильно.

Значит, причина там, внутри, за стенами. Мостки, по которым он добрался сюда, рухнули, когда на них вломилась вся свита, все старавшиеся в решающую минуту быть рядом с великим полководцем полетели вниз. Архелай, несмотря на всю нервность ситуации, успел подумать, что спешащие всегда успевают не туда. Но, вместе с тем, как ему перебраться обратно с башни на стену? Только находясь там, он сможет оценить смысл происходящего и принять надлежащие меры.

Каждое потерянное мгновение стоит сейчас тысячи воинов.

Ему нанесли удар, и лезвие вражеского клинка входит все глубже и глубже. Он это чувствовал, но не видел места удара и размера причиненного вреда. Без чего не сообразишь, что надо делать.

Да и способа отдать команду нет.

Телохранители метались по верхней площадке башни, пытаясь понять, что можно сделать. Наконец кому-то пришла в голову мысль – веревки. Нужно перебросить веревки, обвязать ими Архелая… Но как привлечь внимание тех, кто на стене, они все заняты тем, что тупо пялятся на то, что происходит там, внизу, между стенами.

Но что там, наконец, происходит?!

Архелай поднял голову и тихо завыл от бессилия. Он знал, что если отдать нужные команды, перестроить порядки, снести несколько голов тупых паникеров, можно все выправить. Положение не таково, чтобы проиграть все сражение.

Наконец до людей на понтийских башнях докричались, они привели людей понимающих по-гречески, те привели тех, кто мог помочь с веревками. Архелай все это время метался туда-сюда по башенной площадке, с ужасом поглядывая на поле боя. Вот уже и состояние в месте главного столкновения начало меняться.

Сулла понял, что положение шаткое и надо подтолкнуть. Он бросил всю свою конницу с обоих флангов в центр, он оставил себя без возможности отступить в случае поражения. Всадников у него не так много, всего около тысячи, но при нарастающей сумятице, при полной потере командования в понтийском стане, они могут сыграть свою роль.

– Готово! – крикнул Архелаю один из телохранителей. Полководца вдели до пояса в петлю и отправили через пролет между башнями, придерживая за одну из веревок, привязанную к поясу.

С первого раза не получилось.

Архелай не смог зацепиться за край противоположной башни и повис бы над полем боя как мишень, если бы не эта страховочная веревка, прицепленная к поясу. Его оттянули обратно, и со второго раза, толкнув изо всех сил, высадили в нужном месте.

Прежде чем Архелай разобрался в том хаосе, который застал между стенами, ему успели донести, что римляне ворвались в Афины и фактически взяли Акрополь. Очередной слитный гром римских букцин, донесшийся снизу, прозвучал как подтверждение сказанного.

Все, понял Архелай. Ничто так легко не превращается в поражение как почти одержанная победа.