Командующий афинским гарнизоном выглядел отвратительно. Грязный хитон, трехдневная щетина на впалых щеках, глубоко провалившиеся, горящие тоскливым огнем глаза. Он смотрел прямо перед собой, но вряд ли что-либо видел. Аристион сидел на раскладном стуле между кариатидами Эрехтейона, небольшого храма, расположенного за могучей парадной громадой Парфенона.

Акрополь был охвачен лихорадочной деятельностью. Худые, изможденные люди сновали туда-сюда, что-то перетаскивая с места на место, медленно, но неутомимо. Командовали несколько человек.

Продик возглавлял каменщиков, они должны были возвести, и как можно быстрее, непроходимые препятствия на всех дорожках и тропинках, что вели из города к Парфенону. Храмовая гора должна была в ближайшие несколько дней превратиться если и не в неприступную, но все же крепость.

Аристион руководил переноской ценностей. Некоторые из руководителей обороны не оставляли надежду на то, что с Суллой все же удастся договориться, может быть, он удовлетворится деньгами. Сокровищницы всех афинских храмов были опустошены, все свозили сюда, на Акрополь.

Всегда такой деятельный, Аристион не принимал участие в производившихся работах. Он был уверен, что все эти усилия бессмысленны, но пытался не показать это своим подчиненным. Сулла возьмет не только Афины, но и афинский Акрополь, это было разочарованному тирану ясно. Сулла не будет торговаться, как отказывался торговаться все эти месяцы. Ему нужна только победа, даже, скорее всего, не капитуляция, а именно победа в результате страшного кровавого штурма.

Он хочет не просто взять город.

Он хочет стереть его с лица земли, или уж, по крайней мере, перебить всех его жителей, заставивших его высидеть эту томительную осаду.

– Аристион, они вернулись, – крикнул кто-то из молодых воинов, стоявших в некотором отдалении.

Начальник гарнизона не шевельнулся. Он не ждал ничего хорошего от этого посольства. Они взяли с собой самых почтенных стариков, самых сладкоречивых ораторов, они решили обратиться к великодушию Суллы, напомнить ему о великих тенях прошлого.

Лучше бы они вместо того, чтобы источать свои словеса сейчас, все эти месяцы сдерживали свои языки и не поливали помоями имя Метеллы, жены проконсула. Да Луций Корнелий Сулла не так чувствителен, как иные воители, не было донесений, что он рвет и мечет, услышав, как с афинских стен сквернословят в адрес его супруги, но то, что ему это не могло понравиться, это точно.

Четыре длинных, смертельно худых старика. Впрочем, худоба ныне не отличительный знак, ибо худы нынче в городе все.

Четыре старика.

Философ, верховный жрец, аристократ и купец. Живая история города. Левкипп, Агафокл, Геокл и Ксанф. Они шли гуськом, один за другим, понурив головы, шаркая сандалиями по шершавому камню, кутаясь в потертые накидки, ибо здесь, на вершине холма, ветер был и сильный, и холодный.

Аристион не встал, чтобы их поприветствовать.

Заговорил, как ни странно, Ксанф, не самый богатый, не самый умный, и не самый родовитый.

– Мы рассчитывали на то, что он все же не в такой степени варвар, как можно было подумать. Я всего лишь попробовал напомнить ему миф о Тесее…

Начальник гарнизона поднял руку, показывая, что у него нет сил слушать длинные речи.

– А ты похож на него, – усмехнулся беззубым ртом Левкипп. – По крайней мере, ведешь себя точно так же, как он. Сулла, услышав о Тесее, велел своим дикарям, закованным в железо, вытолкать нас из своего шатра.

– Что ж, и он, и я – мы воины.

– Не надейся, что тебе зачтется принадлежность к военному сословию, – сказал Геокл.

– Если зачтется, то в худшем смысле, – уточнил Агафокл.

– Если вы собираетесь препираться со мной, то лучше вам уйти.

– Мы не можем уйти, Аристион, нам нечего сказать своим женам, и своим детям, своим внукам и своим рабам.

– Что бы вы хотели им сказать?

– Сейчас может быть только одна новость, которая может обрадовать афинян – Аристион сдает город, – сказал Агафокл.

– Без всяких условий, – сказал Ксанф.

– Прямо сегодня, – добавили Левкипп и Геокл.

Аристион молчал довольно долго, так долго, что в безжизненных лицах стариков вдруг проснулась какая-то надежда. Неужели решится?

– Нет, – сказал наконец командующий обороной, – я уже думал об этом. Сулле не нужна сдача.

– Что же ему нужно? – удивились все четверо.

– Ему нужен успешный штурм, он должен одолеть нас, когда мы будем с оружием в руках, и тогда у него будет право наказать нас так страшно, как он пожелает. Простая сдача ему не нужна.

– Что же нам передать горожанам?

– Мы будем сражаться. Не потому, что у меня скверный характер, и не потому, что я безумец, который рассчитывает победить или надеется, что какое-то чудо поможет Афинам. Просто ничего другого нам не остается. Радость проконсула от известия, что Афины пали, будет сильно омрачена, когда он подсчитает, сколько солдат ему пришлось оставить на улицах павшего города. А тем временем подойдет Митридат.

– Мы своими жизнями оплатим победу одного варвара над другим?

– Уж так случилось, и ничего тут не поделать. Видимо, богам так угодно.

– Афине не может быть угодно, чтобы пали Афины.

Аристион усмехнулся в ответ на попытку Левкиппа завязать умный разговор.

Старики сказали почти одновременно:

– Дай нам хотя бы еды.

Начальник обороны медленно, но решительно покачал головой.

– Еды нет. Я сам отказываюсь от похлебки, она положена только раненым. Хлеб только воинам. Остальным то, что они добудут сами.

– Мы уже сварили все кожаные вещи, в городе нет ни единой крысы.

– Значит, нам не грозит и чума.

Старики ушли ни с чем.

Аристион с удивлением обнаружил, что сердце его не разрывается от горя и стыда. Ничего нельзя поделать, когда ничего нельзя поделать. Он собрался было отправиться с инспекцией по тем местам, где возводились новые рубежи обороны, но ему доложили, что прибыл Архелай.

Этот визит неспроста. Этот полукровка невероятно изобретателен, и потом, ему совсем не хочется отвечать перед своим царем-гигантом за то, что он потерял Афины.

По лицу Архелая было видно, что его снедает нетерпение.

Аристион встал, опираясь одной рукой о ближайшую кариатиду, стараясь выглядеть как можно более уверенным в себе.

– Пантелеймон на подходе, до меня добрался его гонец. Он просит, чтобы я организовал проход в северной стене для его приема. Он может вступить в бой прямо с марша.

Аристион посмотрел вслед удаляющимся старикам, и вспомнил свои слова о том, что он не верит ни в какое чудо, которое могло бы помочь им спастись. Отправить кого-нибудь приободрить афинских старейшин.

Нет. Весть о прибытии подкреплений лучше держать пока в тайне, так гласит стратегическая мудрость.

– Тебе бы я посоветовал, Аристион, собрать все силы в один кулак, и когда ты увидишь зарево пожара в районе больших римских башен, двигаться туда. Людей у тебя немного, но они могут оказаться той каплей, которая переполнит чашу или склонит чашу весом на нужную сторону.

– Силы, ты говоришь. Сколько бы я ни собирал вместе своих обессилевших, силой они вряд ли станут.

– Я подумал об этом. Там внизу двадцать повозок с хлебами и козьими сырами. Проследи, чтобы твои люди не объедались, это может…

– Я знаю, – усмехнулся Аристион, – не учи афинянина голодать.

Архелай огляделся, у него явно еще было что сообщить союзнику, но Аристион опередил его.

– А эти повозки уже из обоза Пантелеймона?

– Лучше будет, если ты будешь считать так.

Командующий обороной кивнул. Да, так лучше. Не хочется в такой момент думать, что Архелай отказывался делиться с ним своими припасами, когда он к нему обращался. Мудрый Архелай, твердый Архелай, и он прав.

– Я хотел тебе сказать еще о том участке городских стен, что между Святыми и Пирейскими воротами.

Аристион махнул рукой.

– Да там практически и нет никакой стены, развалины, поросшие ежевикой. Я удивляюсь только тому, что римлянам никто не подсказал до сих пор, что путь в город практически открыт. Правда, теперь это уже не имеет значения. Они не успеют воспользоваться этой лазейкой.

Архелай озабоченно кивнул.

– Может быть, может быть. Я возвращаюсь. Сулла готовится к штурму, я придумал для него кое-что. Завтрашний день все решит.

Четыре голодных, обозленных старика спустились с Акрополя. Им навстречу медленно ползли запряженные понтийскими пехотинцами повозки на деревянных колесах.

Старики остановились.

– Пахнет хлебом, – сказал философ.

– Пахнет сыром, – сказал аристократ.

– Он нас обманул, они там не голодают, как все горожане, – сказали богач и купец.