Глава восьмая
Марий (продолжение)
88 г. до Р. X.,
666 г. от основания Рима
Великий полководец, спаситель отечества, шестикратный консул, один из богатейших людей Средиземноморья от Тира до Геркулесовых столпов, лежал на полусгнившей камышовой подстилке, завернувшись в простой крестьянский шерстяной плащ. Лежал он в хижине глухого рыбака, ничего не слыхавшего о гонениях на Гая Мария да еще к тому же никогда в глаза этого великого гражданина не видевшего. Дополнительное удобство заключалось в том, что он на рассвете обычно уходил в море.
Марсий, длинный, слегка флегматичный, но сообразительный фессалиец, ползком забрался в вонючее логово и осторожно потрепал своего хозяина за плечо.
Марий, не открывая глаз, спросил:
– Что случилось, Марсий? – Он уже издалека услышал легкие шаги раба, в отличие от спящего с ним рядом Публия Вариния, у которого от голода пропало всякое чувство опасности.
– Нашел.
– Что нашел?
– Человека, готового продать нам лодку или, в крайнем случае, переправить нас в Африку.
– Надежный человек?
– Как заговорили о деньгах, сделался надежным.
– Знает, с кем ему придется иметь дело?
– Пока он тебя не видел… но твой облик известен всей Италии.
Сулла сидел в кресле в окружении бесчисленных клиентов, сенаторов, просто любопытствующих людей, которым за большие деньги удалось попасть на представление.
Из гнилых бочек было сколочено некое подобие торгового судна, взад и вперед по палубе прохаживался Марк Карма, одетый в черный хитон и грубые, невыделанные сандалии, – такие носят средней руки торговцы. В руках он держал плеть, на обезьяньем его лице изображалось мрачное и неприступное выражение, что само по себе было забавно и многих заставляло тихонько хихикать.
Из-за старой разросшейся магнолии появился Тигеллин в одежде раба отнюдь не преуспевающего хозяина.
Он сделал вид, что крадется к судну. Оглядевшись, он обратился к хозяину:
О ты, Ветрувий, Нептуна могучего друг,
принес я тебе злополучную плату,
держи же…
Корабел
Заставил себя ты прождать чуть ли не до полудня.
Ужели раздумал пускаться ты в плаванье это?
Раб
Виною всему те наряды, к которым прибегнуть решила
моя госпожа.
Корабел
Госпожа? Но вчера еще речь шла о муже достойном.
Раб
Муж тоже имеется, вон он, в сверкающей тоге.
Появляется артист, играющий роль Публия Вариния, он вывалян в меду и перьях.
Корабел (не моргнув глазом)
Когда муж в одежде разборчив, то, значит,
супруга его одеваться должна как богиня.
Сейчас мы посмотрим на эту красотку из Рима.
Появляется Росций, из всех актеров он комплекцией более всего подходит на роль Мария. Росций одет действительно «роскошно» – в пеплос и столу, но слегка треснувшую на животе и боках. На голове невероятное сооружение из искусственных волос и камыша – намек не место ночевки. Он изо всех сил вихляет бедрами, чтобы показаться поженственнее. Подойдя к корабелу, улыбается ему самым зазывным образом.
В этом месте все гости, и без того катавшиеся по траве и мрамору от хохота, просто завыли.
Корабел
Прекрасна, клянусь я богами любыми.
Еще никогда на борту моего корабля в даль морскую
не приходилось мне мчать столь богоравной матроны.
Медлить не станем, скорей паруса мы подымем,
крикнем гребцам, чтоб в уключины весла вставляли.
Денег с тебя не возьму я, богиня, ни асса.
Матрона (басом)
Чем же тебе отплатить я сумею?
Корабел (с немыслимым надрывом)
Любовью.
Росций, кряхтя, задирает спутанные тканями ноги, все трещит: ткани, доски палубы. Наконец палуба под ним проваливается. Матрона говорит, указывая на своих спутников:
Этих двух недостойных давай же возьмем мы с собою.
Очень я в дружбе старинной привязчив.
Почему-то эта последняя реплика вызвала взрыв самого сильного восторга. Всем было известно, как Марий относился к друзьям.
В реальности же события развивались следующим образом. Марию удалось купить корабль и отплыть из Остии. Если бы он знал, сколько глаз заинтересованно и насмешливо наблюдали за этим отплытием!
Но плавание оказалось неудачным. Корабль был дрянным, полупрохудившимся корытом, матросы – пьяницами, в довершение всего выяснилось, что на нем нет никаких припасов. Люди Суллы позаботились, чтобы великий сын отечества слишком далеко от отечества не удалился. Марий, как зверь, носился по палубе, чуть было не зарубил подставного корабела, но тот, талантливо изобразив слабоумие, гибели избежал.
Итак, всей Италии было известно, что Сулла позволил победителю при Верцеллах и Аквах Секстиевых бежать, а бежать, как оказалось, не было никакой возможности. Сулла мог зарезать Мария, как ничтожного Сульпиция, но он его простил. Однако Марий был так плох, что оказался не в силах воспользоваться прощением.
Именно так виделась Марию картина со стороны, он не мог не понимать, что Сулла побеждает его, разносит в пух и прах еще страшнее, чем это было на Эсквилинском холме.
Нет, он побеждает не человека по имени Гай Марий. Он побеждает то, что, казалось, победить нельзя – славу. Он топчет ее ногами.
От ярости Марий подпрыгнул на месте и действительно провалился сквозь гнилой пол.
А тут еще задули, как будто по сговору с Суллой (а может быть, он и правда сумел договориться с кем-то из мелких морских божков), сильные западные ветры.
Путешествовать дальше было невозможно, требовалось возвращаться в Италию.
Во время спектакля действие ветра изображалось при помощи огромных кузнечных мехов, доставленных из кузницы ближайших кавалерийских казарм. Корабел, вывалянный в пуху Публий Вариний, Марсий – Тигеллин и матрона – Марий мужественно боролись с волнами, распевая крайне героические и одновременно идиотские куплеты.
У Мария все время задирало ветром полу одежды, и миру являлся весь набор остро неженских прелестей.
Корабел
О, был бы с нами Марий, Нептуна слыл любимцем он. Он ветры эти отпугнул бы, свои бы собственные выпустил навстречу.
Марий – Росций
Ему попробую я подражать, когда-то этому
искусству я училась.
Корабел
О нет, с фигурой вашей это невозможно.
Вы, как лоза, гибки, тонки вы, как тростинка,
а ветра много нужно, ох как много!
Посудину неудачливого беглеца прибило к берегу в окрестностях римской колонии Минтурны, неподалеку от устья речки Гарильяно. Решив добраться до какого-нибудь города, где можно было снова попытаться нанять судно, Марий пешком, привычным легионерским шагом направился на юг.
Марсий и Публий Вариний молча следовали за ним. Размышления им сопутствовали нерадостные. В котомках остался лишь кусок вяленой конины, несколько пресных лепешек и глиняная бутылка вина, уже разведенного водой.
Но тут на горизонте показываются какие-то незнакомые всадники.
Это разъезд, решает Марий, и пускается в бегство, рассчитывая спастись в ближайших зарослях. Но, к сожалению, прибрежные заросли часто граничат с прибрежными болотами. Как взбесившийся бегемот, сражался Марий с тинистой трясиной, он ревел и ругался, пытаясь добраться до противоположного края топи. Потом он попытался затаиться и спрятаться с головой в густом тростнике, но все эти уловки результата не принесли. Погнавшиеся за ним всадники вытащили из болота уже почти мифологическое существо, отправили его в Минтурны и передали городским властям.
Те, по всей видимости, не были предупреждены Фронтоном и повели себя так же, как повели бы всякие другие верноподданнически настроенные чиновники. Они быстренько постановили Гая Мария казнить.
И вот он стоит, связанный по рукам и ногам, и к нему приближается гигант, городской палач, происхождением кимвр, один из тех, кого своим военным гением полководец Марий обратил в прах.
– Где они отыскали такое страшилище? – спросил Квинт Помпей Руф, наклоняясь к уху Суллы.
Тот только пожал плечами.
А между тем уродливый, слегка горбатый гигант с отведенной в сторону секирой медленно подкрадывался к привязанному к позорному столбу Квинту Росцию, явно примериваясь своим единственным глазом, намереваясь как бы одним ударом отсечь измазанную грязью, сажей и вонючим жиром голову великого актера.
– Это не актер, – прошептал Фронтон, – его нашли в мясницкой лавке в районе Яникула. Правда, красавец?
– Он очень натурально играет, – усмехнулся консул, – клянусь Юпитером, а им я стараюсь по пустякам не клясться, жизнь Росция в опасности.
Актер, видимо, почувствовав это, заерзал спиной по столбу, стараясь освободиться. Ни вид партнера, ни вид секиры не внушал ему охоты продолжать игру.
Марий – Росций
Ужели ты, урод несчастный,
клинок проклятый надо мною
подъять посмеешь?
Вспомни годы, когда таких, как ты, и гаже,
и угрюмей, я в пыль развеял,
рассеял по отрогам гор, и вы исчезли, словно
дым. Неужто тот народ способен
лишь в палачах отвратных возрождаться?
Палач продолжал приближаться, ступая мускулистыми ногами, поросшими рыжими волосами. Он раздувал ноздри, словно впитывал оскорбительные слова, произносимые жертвой.
Марий
Ну что ж, иди сюда, вот выя,
что твоей потверже и не согнется
пред палаческою сталью. Тебе придется
бить меня в лицо, а я успею плюнуть
тебе в очи.
Марк Карма, Тигеллин и еще несколько комиков подпрыгивали в стороне, на разные голоса требуя от палача скорейших и решительнейших действий. Они изображали боязливых представителей минтурнинских властей.
Не обращая на их истерические команды внимания, палач остановился, приподнял концом секиры измазанную голову Мария – Росция за подбородок.
Марий
Теперь узнал меня ты, одноглазый варвар?!
Это я. Гай Марий, консул, победитель!
Палач, по-прежнему не говоря ни слова, начал отводить орудие убийства, медленно, как бы при этом целясь.
Собравшиеся на представлении римлянки радостно заскулили – обычный звук, который чаще всего можно слышать на гладиаторских представлениях в момент, когда боец готов убить другого.
– Послушай, Луций, я волнуюсь, другого комика у нас такого нет, – незаметно для себя переходя на стихотворный размер, коим была написана пьеска, сказал Руф.
– Уже непонятно, кого здесь больше жалко: Росция или Мария, – засмеялся Сулла.
По лицу актера было видно, что для него вопрос, чем кончится сцена, отнюдь не праздный. По тексту он должен был сказать: «Руби, животное, и боги тебе отомстят за гибель жалкую. Не тебе, а им, толпящимся у магистрата, кастратам и уродам власти. Руби, урод, и ничего не бойся!»
Но ему казалось самоубийственным в реально создавшейся ситуации сделать такое предложение неизвестному яникульскому мяснику. Для простого человека искусство подчас становится живее жизни.
А палач был хорош. По глубоким, ущелистым морщинам текли капли странного желтого пота, в единственном глазу полыхало все пламя представленной тут трагедии, руки, свитые из мощных мышечных жгутов, содержали в себе заряд такой страсти и энергии, что… величайший актер республики завопил:
– Брось эту железку, идиот, брось немедленно!
Мясник, ждавший реплики Росция и даже не собиравшийся вслушиваться в ее содержание, жутко взревел и рухнул ничком на розовый песок, усыпавший арену. По замыслу Кармы, писавшего (с учетом иронических и издевательских подсказок Суллы) эту пьесу, сие падение должно было означать пронзительное, душераздирающее презрение и воспарение варварского духа, не испорченного корыстью, над мелкими, убогими мыслишками и страстишками минтурнинских магистратов.
Благородство возникает там, где пожелает.
Кстати, реальный палач действительно отказался рубить голову Мария.
Непредусмотренный взбрык действия, вызванный репликой испуганного Росция, придал финалу неожиданное, незапланированное изящество, смешанное с потоками самых настоящих страстей. И пусть главными среди них являлись глупость и трусость, это было лучше, чем то, что планировалось.
Тут уже веселились все, даже те, кому подобные представления были не по душе. Даже те, кто говорил: зачем так сложно издеваться над врагом, когда его можно так просто зарезать?
На подобные реплики Карма отвечал (Сулла не снисходил до объяснений на эту тему): «Если зарезать так легко, то предпочтительнее поиздеваться».
«Да, клянусь всеми нарядами Терпсихоры, сегодня слава Мария сгорела и испарилась», – проговорил про себя Фронтон, стоявший несколько в отдалении от консула со свитком новых сведений о приключениях неистребимого старика.
Сулла услышал его слова и подозвал к себе.
Между тем веселье продолжалось естественным порядком.
Кто-то кричал:
– Да освободите Росция, пока он не умер от страха!
– И помойте!
– Смотрите, смотрите!
– На кого?!
– На палача!
– Он умер?
– Нет, он плачет.
– Дайте ему вина.
– Неразбавленного цекубского!
– Нет, нет, сначала нужно отобрать секиру.
Сулла спросил у подошедшего претора:
– Какие новости?
Синий глаз указывал на свиток.
– Он благополучно отплыл, но где ему предстоит пристать… Я вот тут наметил. Керкира, Нумидия, Карфаген, там собрались какие-то его сторонники. Гиемпсал предупрежден, керкирский царь – сам большой театрал…
– Что он там сказал о его славе?
– Что она…
– Не думаю. Знаешь что, я даже немного жалею, что мне сейчас невыгодно его убить. Этот человек еще появится.
– Марий?! – В лице молодого офицера появилось глубокое недоверие, хотя слова, которые он слышал, произносились человеком, которого он уважал больше, чем некоторых богов.
– Ты еще… нет, я не буду тебе говорить, что ты молод, ты все равно не поймешь, что это такое – молодость. Я просто дам тебе совет, хотя и это бесполезное дело, советы всегда обращаются против тех, кто их дает, – рано или поздно. Так вот запомни, никогда ничего не происходит раз и навсегда.
– Я постараюсь запомнить.
– Бесполезно. Потом когда-нибудь вспомнишь, не отрицаю, но сейчас запоминать даже не думай. И еще, позови Карму.
Запыхавшийся, обмазанный клейкой древесной смолой, одетый в тогу принцепса сената гигантского размера, любимый раб консула предстал перед хозяином.
– Больше мы играть не будем. – Физиономия веселой обезьяны превратилась в физиономию обезьяны испуганной. – Пьесы эти твои дурацкие мне надоели, и играть мы их больше не будем! – с упорством повторил Сулла.
– А Марий?
– Он мне надоел.
– Что же мы будем делать?
– Мы будем веселиться по-другому.
– Как?
Сулла вдруг сбросил свою тунику и с диким воплем кинулся в бассейн, где, повизгивая, плескались кифаристки, завлекаемые пронырливыми преторскими сынками с хорошо завитыми прическами.
Примеру правителя последовали все, кого мог вместить бассейн, остальные разделились на две группы. Первая набросилась на расставленные на столах яства, и от чавканья десятков хорошо натренированных ртов вяли розы в розарии. Вторая взялась гоняться за кифаристками и актрисами, находившимися в этот момент вне бассейна. Девицы изо всех сил делали вид, что им страшно, и предпринимали массу усилий, чтобы быть настигнутыми как можно скорее.
– Да, – сказал Марк Карма, цыкая зубом, – Рим взят.
