Часть третья
Митридат

Три пары бритоголовых нубийских рабов вынесли царские носилки – огромное кресло, закрепленное на двух параллельных шестах, – и установили его на носу судна, так что зрелище предстоящего штурма должно было разворачиваться перед глазами Повелителя Востока как на театральной сцене.

Митридат был в ярости, впервые за несколько последних лет он столкнулся с неподчинением и сопротивлением своей царской воле. Остров Родос отказался встать под его руку, мотивируя свой отказ тем, что они государство вольное, подчиняются только выборным людям из жителей острова и ни в чьем покровительстве не нуждаются.

Их поддержали Ликия и Памфилия.

Чтобы зараза неподчинения не распространилась шире, царь решил пока этих жителей материка оставить без внимания, но наказать островитян, защищенных, как им казалось, неприступными укреплениями, возведенными еще давними предками. Колосса Родосского, конечно, уже давным-давно не было над входом в гавань, он пал жертвою землетрясения в незапамятные времена, но вместо него были воздвигнуты массивные ворота в виде подъемных цепей, что не давало возможности кораблям понтийцев проникнуть в гавань и оттуда развернуть наступление на город.

Фарнак, сын Митридата, самый сообразительный из его потомков, как считалось, сотней людей обследовал берега, примыкавшие к воротам, и горные кряжи вокруг города, и пришел к выводу, что штурмовать город с моря практически невозможно. Но для приступа доступны стены, выходящие прямо к заливу, они там ниже, и довольно ветхие. Необходим, конечно же, и одновременный удар с суши, для этого потребуются десятки проводников по узким горным тропкам в нужные места. Оставался риск, что они приведут понтийцев в заранее подготовленные засады. Поэтому Митридат решил не выделять для этого дела слишком много сил, во избежание больших потерь. Ему хотелось взять Родос легко, играючи, как это получалось у него до сих пор почти повсюду, куда ложилась тень его огромной армии.

Был момент, когда могло показаться, что удача сама идет в руки Митридата. Родосцы, подчиняясь непонятному порыву, вдруг опустили цепи, закрывающие вход в гавань, и вывели из гавани несколько десятков своих судов, и направились к стоящим на якорях кораблям Митридата. Как потом было установлено, они вроде как пытались вступить в переговоры с понтийскими моряками, обещая большие деньги в обмен на то, что те откажутся от штурма острова.

Не веря своим глазам, царь, тем не менее, дал приказ к окружению вражеской эскадры. Размер митридатова флота был огромен. Не менее трех сотен судов. Но и богатство иногда оказывается в тягость, поскольку под знаменем Повелителя Востока выступали моряки, говорящие не менее чем на двенадцати языках, транслирование команд было затруднено, а то и вообще невозможно.

Время уходило, но угрожающие приготовления и явное нежелание вступать в переговоры стало родосцам очевидно, они, пользуясь компактностью своей флотилии, развернулись и без потерь ретировались в свою надежно защищенную гавань.

Флот Митридата наконец стронувшись с места, подгоняемый разноязыкими командами, двинулся двумя крыльями друг на друга, но, вместо того чтобы сомкнуться вокруг дерзко проявивших себя родосцев, поймал пустоту, и даже схлестнул свои охватывающие крылья. Много было переломано весел, несколько судов протаранили друг друга.

Митридат был белым от гнева, подчиненные почернели от ужаса.

Подлые родосцы сверх того, что уже натворили, совершили еще и небольшой налет на пару отдельно стоявших судов, представлявших собою плавучие госпитали. Догадавшись, с чем имеют дело, они потопили их. Не тащить же такую добычу в свою гавань.

Царь поклялся отомстить.

Не за своих раненых, в те времена выходка, проделанная родосцами, не считалась чем-то из ряда вон выходящим. Они же не специально напали на раненых, а только избавились от того, что обнаружили случайно, от того, что могло быть им обузой. Кстати, слова «совесть» в те годы еще не существовало в греческом языке. Впрочем, множество бессовестных поступков совершалось и в те времена, когда слово «совесть» было давно и всем известно.

Здесь был вопрос «чести».

Островитяне бросили вызов Правителю Востока, и для него было делом чести поставить их на место, то есть на колени.

Неблагодарные эллины. Разве не он проявлял чудеса великодушия во время этой войны. Он отпускал домой взятых в плен воинов, так было, например, в Вифинии, и даже снабжал их продовольствием на дорогу.

Он восстановил храмы в двадцати городах.

Он предоставил сто талантов городу Апамее, чтобы горожане могли восстановить его после землетрясения.

Но, оказывается, проявлять мягкость – это значит, в представлении эллинов, проявлять слабость.

Больше он не повторит эту ошибку.

Фарнак, после очередной вылазки разведчиков, подтвердил, что с суши до города добраться трудно, а осадные механизмы дотащить и вообще невозможно. Всерьез рассчитывать на этот путь решения проблемы нельзя.

С расстояния в тысячу локтей стены эти не выглядели непреодолимыми.

Штурм крепости с моря!

Митридату, любившему во всем блеск и помпезность, сама эта идея казалась очень красивой.

Греки задохнутся от восторга.

Римляне призадумаются.

Стоит ли воевать с человеком, не знающим неудач и одерживающим подобные победы.

Митридат смотрел не отрываясь целыми часами в сторону родосских стен, как бы гипнотизируя их. Это хоть и огромная, но единственная преграда.

Жаль, что не было рядом Ариарата. Митридат особенно любил своего среднего сына, за сообразительность, как часто его советы при осаде городов помогали преодолеть самые неприступные укрепления. Ариарат со своей армией овладевает Фракией, помогая царю Софиму выбивать оттуда Гая Сентия и Квинта Бруттия.

Собранные на совет ученые мужи сошлись на том, что родосские укрепления можно преодолеть только одним способом: надо построить большой самбук – лестницу на двух плавучих платформах. Если на море не будет сильного волнения, платформы смогут подойти вплотную к стенам в том месте, где они ниже всего, и тогда воины, прикрываемые лучниками с остальных кораблей, поднимутся на стену и овладеют ею.

Митридат приказал, чтобы ему построили макет предстоящей операции, он слышал, что Александр, когда осаждал находящийся на острове финикийский Тир, так же начал атаку с изучения макета.

Долго смотрел царь на изготовленную руками плотников игрушку размером с колесницу. Долго слушал объяснения тех, кто особенно ратовал именно за такой способ решения родосской проблемы. Главным был сиракузянин Эпидевк, его родные погибли от рук римских солдат в позапрошлом году. Это давало гарантию того, что он будет стараться.

Но достаточно ли только чувства мести для изготовления сложного инженерного сооружения? Эту мысль царь отогнал.

– Идите и делайте, – сказал он, – и горе вам, если через три дня я не буду пировать на Родосе.

Макет произвел на царя должное впечатление, но, проведя в постели бессонную ночь, он все же, чтобы подстраховаться, приказал Фарнаку взять три тысячи понтийских пехотинцев и высадиться южнее городской цитадели. Тем более что лазутчики доносили: горожане в том месте сами срыли все постройки, примыкающие к городским укреплениям, это было прямое указание: там самое уязвимое место.

Высаживалась пехота ночью, и ей велено было затаиться до следующего вечера, когда будет подведен к стенам самбук. Биться лучше обеими руками, даже если кажется, что для победы достаточно и одной.

Для пущего эффекта решено было напасть во второй половине дня, когда солнце будет садиться и слепить защитников.

И вот день штурма настал. Море, словно угадывая желание Повелителя Востока, разгладилось. Митридат, неся на плечах свою неизменную медвежью шкуру, держа руку на рукояти кривого короткого меча, торчащего за широченным поясом, прошел по палубе своего флагмана к креслу и сел в него.

Это было сигналом к началу штурма.

Капитан пятипалубного гиганта, на носу которого устроился гигантский царь, взмахнул своим жезлом. Сразу на всех палубах заголосили палубные старшины, три сотни весел медленно, как бы в некотором недоумении поднялись, а потом разом рухнули в воду, подняв стены брызг.

По всему огромному флоту прошла судорога, доносились крики, сверкали в лучах уже предзакатного солнца поднятые веслами брызги, в ужасе разлетались в стороны перепуганные чайки. Это было слишком для птичьего разумения – целый архипелаг вдруг ожил и начал сдвигаться с места.

А во главе всего этого плавучего, работающего тысячами весел строя, двигалось сооружение невообразимого размера и не вполне постижимого устройства. Два плота, составленных каждый из пары больших двухпалубных судов, были связаны канатами через вершины мачт, такие же канаты пролегали от носа к носу и от кормы к корме. Работали плоты только правыми сторонами своих весельных групп. Посреди них, в параллельном уровню моря положении, находилась громадная лестница, по которой могли подниматься сразу шестеро пехотинцев в ряд. В ее верхней части была устроена сплетенная из ивовых прутьев корзина, в нее, перед самым моментом поднятия лестницы, должны были запрыгнуть десять лучников. Лестница, с помощью канатов, переброшенных через перекладины у вершин мачт, по команде бородатого и полуголого Эпидевка, начала подниматься. И довольно быстро, что было немудрено – за канаты на палубе каждого плота тянуло человек по сорок.

Сооружение медленно, но неуклонно приближалось к стене родосской крепости.

Солнце уже не освещало эту часть морской поверхности.

Родосцы наблюдали за начинающимся представлением, не предпринимая никаких ответных действий.

– Почему они не стреляют? – спросил царь. Ближе всех из стоявших рядом с царским креслом оказался Орбий. Он промолчал. Митридат поморщился, он вспомнил, что Орбий был одним из тех, кто выражал осторожное сомнение в успешности предстоящего предприятия.

По команде Эпидевка – он так орал, что было слышно даже Митридату, хотя флагманский корабль отделяло от самбука не менее сотни шагов, – так вот, по команде Эпидевка лучники прыгнули в корзину, и лестница начала приподнимать ее – как корова поднимает гнездо перепелки на рогах. Два лучника выпали с воплем из наклоненной ивовой кошелки.

Митридат ничего не сказал. Крепостных штурмов без потерь не бывает.

Самбук все дальше углублялся в тень, создаваемую крепостной стеной, и тут выяснилось то, о чем следовало бы подумать инженерам еще на стадии проектировки деревянного плавучего гиганта. Они правильно рассчитали остойчивость конструкции и нагрузку громадной лестницы на спаренные суда. Но все эти расчеты были бы идеальны, возводи они все это сооружение не на воде. Да пусть даже на воде, но только в закрытом водоеме. Между освещенным ярким еще, хотя и закатным солнцем, куском моря, где находился флагман царского флота, и той затененной частью, куда углубилось сооружение, был заметный перепад температур, что создало некоторые особенности в поведении воды.

Водная поверхность в тени крепости вдруг заиграла мелкой, дробной волной, отчего вся конструкция затрещала и задергалась.

Эпидевк продолжал командовать, срывая голос, он уже понял, что происходит и чем все это может закончиться, но надеялся, что плавучая постройка успеет достигнуть стен и, опершись лестницей на камень, вновь станет устойчивой.

Гребцы бешено лупили веслами по воде. Надсмотрщики бегали по проложенным в трюме судов деревянным настилам и лупили плетками по спинам и так уже изнемогающих гребцов.

Матросы изо всех сил тянули тали, лестница поднималась, и довольно быстро.

Метробий, назначенный командующим передовым отрядом, отдал приказ – вперед! И его пехотинцы стали этот приказ выполнять. Те, кто смел сомневаться, видели перед собой обнаженный меч Метробия. Да к тому же они прекрасно знали, что будут сейчас биться прямо на глазах царя.

Но добравшись до десятой, двенадцатой перекладины, они вдруг обнаруживали, что перекладины эти яростно рвутся из рук и лестница явно желает сбросить с себя этих карабкающихся вверх вооруженных безумцев.

Хуже всего было лучникам. Амплитуда, с которой раскачивалась вверху их корзина, была страшной. Никто их них даже не пытался стрелять, чтобы прикрыть намечающуюся высадку пехоты на верхний гребень стены. Они вылетали из корзины как чайки. Родосцы, развлекаясь, с хохотом расстреливали их со стены с расстояния в десять, потом пять шагов.

Когда лестница легла на край стены, стало ясно, что инженеры с изумительной точностью рассчитали все, что можно было рассчитать.

Расчеты сошлись с реальностью.

Только некому было этим воспользоваться.

Лестница ездила вправо-влево по камню, размочаливая дерево, из которого была связана. И ни у кого не было ни единого шанса добраться до ее вершины.

Внизу, видя, что опоры лестницы вырываются из крепежей и все сейчас рухнет, начисто охрипший Эпидевк нырнул с плота, наверно, в надежде, что его казнит Посейдон, чтобы не дожидаться кары митридатовой.

Метробий, уже абсолютно уверенный, что штурм провалился, тем не менее, рванулся на лестницу, начал карабкаться по ней в полном одиночестве.

Родосцы, оказывается, не собирались безучастно наблюдать за тем, как их будет одолевать страшное деревянное чудовище, похожее на невероятных размеров богомола. Они заготовили оружие против машины, они принесли несколько десятков горшков с углями и беспрепятственно швырнули их на бьющиеся об основание крепости плоты. Там уже некому было смахнуть угли в воду.

Огонь стал разгораться.

К тому моменту, когда солнце село, деревянное страшилище полыхало, освещая наподобие огромного, удобно расположенного факела не только неприступную стену, но и подкрадывающуюся по берегу к стенам крепости пехоту, так что и с этой стороны ничего неожиданного для островитян понтийский царь не создал. В беззащитную пехоту полетели со стен тучи стрел и камней, прибрежные камни были усыпаны трупами, гуще, чем в иной день морскими птицами.

Провал штурма был двойной и полный.

Митридат в ярости вскочил со своего кресла.

Орбий, в течение всей неудачно разворачивавшейся штурмовой операции находившийся рядом, куда-то исчез, разумно предположив, что если царь захочет на ком-то сорвать свой гнев, он сорвет его именно на нем.