Глава 10

Финт работает головой

Финт бежал домой, окрыленный недавней встречей, тем более что Чарли шепнул ему на прощанье, будто у Анджелы денег больше, чем у кого угодно другого, за исключением разве что короля с королевой. Званый ужин, конечно, задачка не из простых, все равно что навороченный сейф вскрыть. Финт мчался, не сбавляя шага, пока не оказался рядом с первым сливным люком – вратами в свой мир. Мгновение спустя люк с характерным лязгом упал на место, а Финт однозначно исчез – невзирая на щегольской костюм.

Он находил дорогу на ощупь, по эху и, конечно же, по запаху – каждый канализационный туннель в городе пах по-своему; Финт различал их на вкус, как ценитель – дорогие вина; так он прокладывал маршрут к дому, поменяв направление только раз, когда на его тошерский свист из двух характерных нот последовал ответ: в этом туннеле кто-то уже работал. Еще стоял белый день, что здорово помогает, когда проходишь мимо очередной решетки или люка, шагать было легко – сегодня по земле бежала лишь тонкая струйка; проходя мимо тайной ниши, Финт рассеянно пошарил в ней. Нашел шестипенсовик: верный знак, что кто-то или что-то за ним приглядывает.

Над головой в сложном и непонятном мире раздавался цокот копыт, эхо шагов, иногда проезжал экипаж или карета, и вдруг из ниоткуда донесся звук – жутковатый металлический скрежет, – от которого Финт замер как вкопанный. Металл жаловался на свою тяжкую участь, словно что-то пошло не так или, может, что-то застряло в колесе; и теперь оно с лязганьем тащилось по камням, и звук этот опалял душу: кто его услышал, вовек не забудет.

Карета! Посмотреть бы, куда она поехала, и он бы наверняка отыскал гадов, избивших Симплисити. Финт в предвкушении сжал кулаки: погодите, вы еще отведаете моих кастетов…

Карета катила по улице над ним; Финт выругался – до следующего сливного люка в этом направлении бежать было далековато, но, к счастью, по относительно чистому туннелю, где, как убеждал себя тошер, подержанный костюм нисколечко не пострадает. Он мчался по коридору, не задержавшись ни на миг даже ради шиллинга, и остановился только тогда, когда увидел над головой решетку люка. Финт достал было ломик, но не успел откинуть люк, как раздалась тяжелая поступь копыт и звяканье упряжи. Что-то огромное закрыло собою спасительный кружок света, распространяя вокруг вязкий и ядреный запах навоза: телега пивовара наехала на люк и прочно обосновалась там – точно старый хрен, наконец-то после долгого ожидания засевший в сортире. Сходству содействовал еще и тот факт, что громадные вспотевшие тяжеловозы, впряженные в телегу, единодушно решили помочиться – очень гигиенично, чего уж там. Зверюги были крупные, день выдался долгим, так что ливень прошел не за секунду-другую, но какое-то время низвергался этаким элегантным дуэтом богине облегчения. К сожалению, поскольку единственный путь вел вниз, Финт просто не успел увернуться – не до того было.

Вдалеке, постепенно вливаясь в уличный грохот и гвалт, пронзительный скрежет колеса звучал все тише. Как бы то ни было, мускулистые рабочие с пивоварни начали сгружать по деревянным скатам тяжелые бочки, и это громыхание заглушило все прочие звуки.

Финт знал заведенный порядок: как только ребята вынесут из паба все пустые бочонки и заменят их на полные, они, знамо дело, разопьют по пинте пива. В этом жизнеутверждающем предприятии к ним присоединится сам трактирщик, якобы того ради, чтобы всем прийти к согласию касательно качества искомого нектара, хотя, по правде сказать, настоящая причина-то в том, что, поворочав тяжелые бочки, человек заслужил глоток пивка, разве нет? Этот ритуал, наверное, так же стар, как само пиво. Случается, работники с пивоварни и трактирщики выпьют и по второй – твердо вознамерившись убедиться наверняка, что пиво действительно отменное. Да что там, Финт это пиво уже чуял: такой аромат не перешибешь даже запахом лошадей, его и некая конская эссенция не заглушит; у тошера прямо слюнки потекли.

Финт всегда любил запахи туннелей, проложенных неподалеку от пивоварен. Один парень по имени Жмурик, по профессии крысолов, как-то рассказал ему, что самые крупные и жирные крысы водятся как раз под пивоварнями, причем за пивоваренных крыс еще и платят дороже – уж больно они свирепы в драке.

Однако как ни крути, Финт понимал: треклятую карету ему уже не догнать. Наверху ребята усердно трудились над определением качества пива; да, он, конечно же, может добежать до другого люка, да только добыча его к тому времени как пить дать затеряется в уличном шуме Лондона. Оставалось лишь злиться да досадовать из-за упущенной возможности.

Финт побрел дальше – тем более что громадные тяжеловозы умеют не только мочиться; вот почему уличные голодранцы бегают за ними с ведром. Часто слышишь, как они нахваливают свой товар у домов побогаче, с палисадниками, и повторяют нараспев: «Пенни за ведерко, хозяйка, хорошо утрамбовано!»

Теперь оставалось лишь побыстрее дойти до следующего люка и выбраться на поверхность. И вот, после того как он целый день финтил да уворачивался, он тащился теперь по лабиринту улиц усталый, изголодавшийся, и притом отлично сознавая, что на подержанном костюме и впрямь ни единого пятнышка, потому что он весь – одно сплошное пятно. Иаков с сыновьями, конечно, что угодно отчистят, но тут им придется здорово попотеть. Ну да ничего тут не попишешь, сам виноват.

Финт мрачно шагал дальше, по ходу дела отслеживая головы, мигом исчезающие из поля зрения, едва смекнув, что их засекли, или мутных личностей, торопливо ныряющих в переулки. Так поступает парень-жох: он знает, что суетливая, суматошная толпа просто занята своим делом, ну да, памятуя о возможности влезть и в чужое, если возможность подвернется. Финт высматривал вопрошающий взгляд, взгляд прицельный, зоркий, взгляд, читающий улицу как раскрытую книгу.

Прямо сейчас вокруг все было чисто – насколько это возможно на улице; и по крайней мере на эту ночь Симплисити в безопасности, утешал себя Финт. Если, конечно, из дома – ни ногой. Чего только не случается на улицах у всех на виду – просто ужас что такое!

Финт хорошо помнил, как в недалеком прошлом переоделся маленькой цветочницей; он был еще довольно юн, чтобы сойти за девочку – золотисто-каштановые кудри так очаровательно выбивались из-под платка, причем даже не его собственные – Финт одолжил их у Энни-за-Полпенни: та могла похвастаться недурственными светлыми волосами. Волосы у Энни росли как грибы – и смотрелись примерно так же. Но она неплохо зарабатывала каждые несколько месяцев, продавая их изготовителям париков.

А затеял Финт этот маскарад потому, что цветочницам – а некоторым было всего-то четыре годочка от роду, – скажем так, докучали джентльмены определенного склада. Цветочницы торговали в сезон фиалками и нарциссами – славные они были девчоночки, Финт питал к ним самые теплые чувства и опекал их по возможности. Конечно, подрастая, они вынуждены были зарабатывать на хлеб, как и все прочие, и надо сказать, что в определенных обстоятельствах некоторые шуры-муры со старшими девочками были вполне уместны, при условии, что где тут шуры, а где муры, решали они сами. Однако младших своих сестричек они защищали неистово, и тут-то Финта и уговорили впервые в жизни надеть платье.

Так что, когда франтоватые джентльмены, которым нравилось захаживать к бедным цветочницам поглядеть, не расцвело ли тут новых бутончиков им на забаву, заявлялись в надежде опоить их спиртным, чтобы гнусно с ними обойтись, их ненавязчиво направляли к робкой, трепетной фиалочке – то есть к Финту.

Вообще-то надо признать, он играл свою роль с блеском: парень-жох ведь всегда актер, так что из Финта трепетная фиалочка получалась куда убедительнее, чем из других цветочниц, которые, как бы так сказать, обладали не в пример лучшими данными. Финт уже почти распродал все свои фиалки – голос у него еще не ломался, и при желании он мог изобразить самую настоящую маленькую девственницу. Спустя несколько часов девчонки подсказали ему, где рыщет особенно гадкий денди: этот вечно ошивался вокруг девочек помладше, и вот гадкий денди уже направляется прямиком к нему, в пижонском пальто и при трости, позвякивая монетами в кармане. Вся улица аплодировала, когда маленькая цветочница, неожиданно мускулистая, ухватила скользкого ублюдка за грудки, вдарила ему кулаком, затащила в переулок – и позаботилась о том, чтобы еще какое-то время в его карманах звенеть было нечему.

Это был один из самых удачных дней в Финтовой жизни, потому что, во-первых, он сделал доброе дело цветочницам, так что от одной-двух, глядишь, перепадет поцелуй и обнимашки, как между друзьями водится. Во-вторых, джентльмен остался лежать и стонать в переулке, лишившись всего вплоть до неназываемых, а Финту перепали золотые часы, одна гинея, пара соверенов, немного мелочи, трость черного дерева с серебряной насечкой и одна пара пресловутых неназываемых. А главная прелесть в том, что этот хмырь никогда в жизни не побежит жаловаться пилерам. Ах да, забыл, джентльмен еще золотой зуб выплюнул, Финт, помнится, гаду от души вмазал – вот был удар так удар, таким ударом впору по гроб жизни гордиться, – и зуб поймал прям на лету. Цветочницы все ладони себе отбили, аплодируя, а Финт чуть петухом не закукарекал. Он сводил нескольких цветочниц постарше поужинать устрицами; словом, любой молодой человек на его месте сказал бы, что день удался. Добрый поступок всегда окупается; хотя дело было еще до того, как Финт спас Соломона, который отдельных деталей этого предприятия никак не одобрил бы.

А поскольку Финт уже практически добрался до дома, до своего, так сказать, надела, пусть и почерневшего от копоти, он позволил себе слегка расслабиться, – и тут на плечо ему легла рука, на удивление хваткая, учитывая, что ее владелец применял силу главным образом к писчему перу.

– Вот те раз, мистер Финт! Вы не поверите, сколько мне пришлось выложить извозчику, чтобы добраться сюда побыстрее. Должен отметить, что канализация ваш костюм не пощадила. Нет ли здесь поблизости кофейни, как вы думаете?

Финт думал, что нет, но предположил, что в какой-нибудь местной пирожковой, может, чего и найдется, прибавив:

– Вот за вкус не поручусь. Наверное, малость сродни мясным пирожкам; да, пожалуй, на мясные пирожки очень даже похоже; ну то есть если зверски проголодаться, то сойдет, если понимаете, о чем я.

В конце концов он повел Чарли в паб, где можно было поговорить, не опасаясь, что тебя подслушают, и где вероятность того, что кто-нибудь попытается обчистить Чарлины карманы, была не столь высока. Переступив порог, Финт вошел внутрь этаким козырем. Тем самым козырем, которому все под масть – пики ли, трефы, бубны или черви, – это был Финт в лучшем виде, парень-жох, друг всем и каждому в здешних трущобах. Он пожал руку Квинсу, хозяину паба, и нескольким завсегдатаям сомнительной репутации, – пожал горячо и рьяно, давая понять тем, у кого есть глаза, что здесь владения Финта и никого другого.

В целом Чарли держался неплохо, и все-таки здесь он был в трущобах, сюда даже пилеры заходят с опаской, и никогда – по одному. Здесь Чарли смотрелся так же неуместно, как Финт поначалу чувствовал себя в здании парламента. Два разных мира.

На самом-то деле, если задуматься, Лондон не так уж и велик: одна квадратная миля лабиринтов в окружении еще улиц, и людей, и… возможностей… а снаружи – россыпь пригородов, которые вообразили себя Лондоном, но только никакой они не Лондон, еще чего! – по крайней мере, не на взгляд Финта. О, иногда он выбирался за пределы квадратной мили – не поверите, на расстояние целых двух миль! – где тщательно драпировался в непрошибаемую самоуверенность жохства. Тогда он был само дружелюбие с теми, с кем стоило водить дружбу, и жох призывал жоха, жохи Внешних Пустошей, как Финт называл эти улицы, были тебе не то чтобы друзья, но ты уважал их границы в надежде и уверенности, что они уважат твои. Понимание достигалось с помощью взглядов, намеков и время от времени – обмена жестами, которые в словах не нуждались. Но это все просто показная видимость, игра такая… и когда он не был Финтом, он порою гадал, а кто он на самом деле. Ведь на поверку Финт куда сильнее его.

Время от времени какой-нибудь завсегдатай косился на Чарли, переводил взгляд на Финта, тотчас же все понимал и отворачивался. Никаких проблем, никто ничего не говорит, босс, твоя правда.

Когда стало ясно, что боевых действий не предвидится, и перед гостями поставили две пинты портера, в кои-то веки в чистых стаканах, раз уж тут у нас джентльмен, Чарли заявил:

– Юноша, закончив наши дела с Анджелой, я поспешил прямиком в издательство, и что же я обнаружил? А вот что: мой друг мистер Финт, отважный герой, – очень богатый человек. – Чарли наклонился поближе и прошептал: – Собственно, тут у меня в кармане звонкой монеты на сумму в пятьдесят соверенов плюс то, что теперь покажется вам мелочью, – все аккуратно завернуто, чтоб не звякало; и, по-видимому, будет еще.

Финт наконец справился с собственным ртом, что на секунду-другую совершенно вышел из повиновения. И прошептал:

– Но, Чарли, я ж никакой не герой.

Чарли приложил палец к губам.

– Вы там поосторожнее с возражениями; вы же знаете, кто вы и что вы, и я, пожалуй, тоже, хотя я, похоже, добрее к вам, чем вы сами. Но сейчас честные лондонцы собрали эти деньги для того, кого считают героем. Кто мы такие, чтобы отнять героя у честных лондонцев? И кто, если не герой, способен изменить мир к лучшему?

Финт окинул взглядом бар. Никто к ним не прислушивался.

– А бедный старый Тодд – злодей, так? – прошипел он.

– Ну, как вам сказать, – откликнулся Чарли. – Предположим, что именно герой мог бы заявить во всеуслышание, что так называемый злодей на самом-то деле всего-навсего несчастный, страдающий безумец – это война сделала его таким; именно герой мог бы подсказать, что Бедлам здесь уместнее виселицы. Кто дерзнет отказать герою, тем более если помянутый герой потратит часть своего новообретенного богатства на то, чтобы облегчить бедняге пребывание в стенах Бедлама.

Финт представил себе мистера Тодда в Бедламе, где горемыку, надо думать, запрут наедине с его демонами, безо всяких удобств, разве что Финт сможет себе позволить их оплатить. От этой мысли по спине у юноши побежали мурашки: такая будущность и впрямь казалась не в пример хуже ньюгейтских виселиц, особенно с тех пор, как там освоили искусство располагать узел петли так, чтоб шея ломалась мгновенно. А это значит, что всем заинтересованным лицам уже не нужно часами болтаться тут же, и висельнику не приходится больше полагаться на друзей, чтобы те дернули его за пятки, пока он в петле отплясывает фанданго. По слухам, хороший карманник разживется ужином, просто прогулявшись за спинами зевак, желающих насладиться зрелищем по полной. Финт и сам такое попробовал разок и остался не в накладе, но, к вящему своему удивлению, отчего-то постыдился использовать такое событие в корыстных целях и отдал преловко вытащенные деньги двум нищим.

– Никто не станет меня слушать, – возразил он.

– Вы себя недооцениваете, друг мой. И недооцениваете могущество прессы. А теперь закройте рот, пока туда что-нибудь не влетело, и помните, завтра утром я жду вас в редакции «Панча», чтобы мистер Тенниел нарисовал портрет (а рисует он в довольно забавном ключе): ведь наши читатели жаждут полюбоваться на героя дня.

Чарли хлопнул Финта по спине – и тотчас же об этом пожалел, поскольку ладонь его пришлась на особенно духовитый фрагмент Финтова костюма.

– Карета, – вспомнил Финт. – Я ее снова слышал. Чуть не догнал. Я этих гадов разыщу, Чарли. Они Симплисити и пальцем не тронут.

– Что ж, в данный момент она в безопасности у Анджелы, – улыбнулся Чарли. – И я надеюсь, я уговорю Бена помолчать денек-другой, пока я навожу дальнейшие справки. Мы с вами команда, мистер Финт, мы – команда! Игра в разгаре, так что давайте надеяться, что мы – на стороне победителей.

С этими словами Чарли вышел из паба и торопливо зашагал к ближайшей широкой улице, способной вместить в себя кеб, а Финт так и остался сидеть с открытым ртом – и с карманами, битком набитыми вожделенной и блестящей звонкой монетой. Спустя несколько секунд богини реальности и самосохранения сообща накинулись на него, и счастливый владелец целого состояния опрометью помчался через Севен-Дайалз и забарабанил в Соломонову дверь.

Постучался Финт условленным стуком, тут же раздался ликующий лай Онана, послышалось шарканье Соломоновых туфель, громыхнули засовы. Финт знал, что лондонский Тауэр – крепость, которую ему никогда не хотелось осмотреть изнутри, – на ночь запирают с пышными церемониями стражники-йомены, известные под прозвищем «бифитеры». Но при всей своей сложности эти их церемонии наверняка далеко уступали Соломонову ритуалу отпирания-запирания двери в скрупулезности и дотошности. Дверь, кстати, наконец-то открылась.

– Ох, Финт, таки поздновато ты сегодня. Ничего, жаркому только на пользу постоять на огне чуток подольше… Ой-вэй, что ты сотворил с почти совсем новым костюмом от Иакова!..

Осторожно сняв пиджак, Финт по настоянию Соломона повесил его на вешалку – дожидаться, покуда им займутся вплотную, затем медленно повернулся, открыл кошелек, врученный ему Чарли, и высыпал содержимое на Соломонов верстак.

А затем отступил на шаг и заявил:

– Думаю, Иаков со мной согласился бы, что прямо сейчас костюм не так важен. – Он усмехнулся. – Как бы то ни было, всем известно, что капелька мочи одежке только на пользу, так что, думаю, малая толика этой звонкой монеты все уладит лучшим образом, что скажешь? – И пока еще старик не закрыл рта, Финт добавил: – Надеюсь, у тебя в сейфах места хватит!

И тут же подумал, глядя на потрясенного Соломона, который временно утратил дар речи, – а ведь, пожалуй, имеет смысл перенести все это богатство куда-нибудь еще, да по возможности поскорее.

Прошло некоторое время. На столе остались стоять две пустые миски из-под жаркого – и тут же целое состояние: аккуратные столбики монет, выстроенные в порядке номинала – от одного-двух полуфартингов вплоть до гиней и соверенов. Соломон с Финтом завороженно глядели на столбики, словно ожидая от них какого-то фокуса или, скорее, подвоха: чего доброго, они вот-вот растают в воздухе и вернутся туда, откуда взялись.

Что до Онана, он встревоженно переводил взгляд с одного хозяина на другого, гадая, не замечен ли в каком прегрешении; по правде сказать, обычно так оно и бывало, хотя в данном случае пес пока еще ни в чем не провинился.

Соломон с превеликим вниманием выслушал рассказ Финта о том, что произошло в цирюльне, и обо всех последующих событиях, вплоть до приглашения на званый ужин от мисс Анджелы и вознаграждения, которое Чарли вручил ему в пабе. Иногда, подняв палец, старик задавал уточняющий вопрос, но по большей части помалкивал и лишь под конец сказал:

– Ммм, таки не твоя вина, что люди зовут тебя героем, но ты молодец, что понимаешь – если он и чудовище, то таким его сделали чудовищные преступления других. Железо на наковальне за молот не отвечает, и, думается мне, Бог поймет, что ты использовал каждую возможность, дабы объяснить ситуацию тем, кто готов слушать. Ммм, а то я не знаю, что люди рисуют себе мир таким, каким им хочется. Им нравится, когда убивают драконов, а если в истории и зияют дыры, то их заполнит народное воображение. Никто тут не виноват. Что до денег, то я тебе так скажу: таким способом общество пытается облегчить свою совесть. И это целительное действие таки имеет свой побочный эффект, а именно превращает тебя в чрезвычайно обеспеченного молодого человека, которому, я считаю, таки просто необходимо положить большую часть этих денег в банк. Ты упомянул про даму по имени мисс Анджела Бердетт-Куттс, пусть она будет счастлива: она в самом деле невероятно богата, ибо унаследовала от деда огромное состояние, и ты поступишь мудро, если станешь вести дела с ее семьей. Думается мне, твой выбор – джентльмены из банка мистера Куттса, так что предлагаю тебе доверить свои деньги им, под процентную ставку; там они будут в безопасности, в наилучшем виде. Такой хороший запас на черный день!

– Ставка, говоришь? А на что деньги делают ставку?

– На новые деньги, конечно, тут уж ты мне поверь, – заверил Соломон. – Это еще «банковский интерес» называется.

– Не хочу, чтобы кто-то мной слишком заинтересовался! – заявил Финт.

Соломон издал особенно смачное «ммм».

– Таки не столько тобой, сколько твоими деньгами. Ммм, видишь ли, дело обстоит так. Предположим, кто-то из этих новомодных железнодорожных джентльменов, назовем его мистер Стивенсон, задумал создать потрясающий новый двигатель. Поскольку мистера Стивенсона интересуют главным образом шкворни и атмосферное давление, в мире коммерции он, вероятнее всего, не слишком сведущ. Ммм, так вот мистер Куттс и его джентльмены находят для него предпринимателей – в данном случае это ты, Финт, – которые могли бы ссудить его наличностью, таки необходимой, чтоб его гениальная идея превратилась в осязаемую реальность. Мистер Куттс оценит клиента с точки зрения его добросовестности и надежности – короче, позаботится о том, чтобы твои деньги работали на вышеупомянутого инженера, но одновременно и на тебя тоже. Разумеется, банкиры прежде всего посоветуются и удостоверятся, что наш джентльмен с сияющими глазами, в штанах до колен, заляпанных смазкой, насквозь пропахший угольной пылью, – это надежное капиталовложение, но мистер Куттс и его семья – очень богатые люди, пусть они будут здоровы, и разбогатели они отнюдь не на ошибках и промахах. Это называется финансирование. Поверь мне; я еврей, мы в таких вещах понимаем.

Соломон сиял счастьем, но Финт опасливо возразил:

– По мне, так ничем не лучше азартной игры. А если играешь на деньги, того гляди без штанов останешься.

Онан, про которого все забыли, жалобно заскулил из-под стола.

– Действительно, возможно и такое, но, ммм, я тебе так скажу: азартная игра игре рознь. Вот взять хоть покер. Суть покера в том, что ты наблюдаешь за людьми, а тебе, юноша, в этом деле равных нету. Ты читаешь по лицам. Таки не знаю, как тебе это удается, – это дар, не иначе. Вот и с финансами то же самое – с людьми нужно держать ухо востро, и «Мистер Куттс и К°» об этом ни на минуту не забывают.

– Тебя послушать, так они жохи вроде меня! – заметил Финт.

Соломон улыбнулся.

– Ммм, это чрезвычайно интересная философия, Финт, но я бы не советовал распространяться о ней перед джентльменами из банка Куттса. Помни, очень трудно удержаться в бизнесе, имея дурную репутацию, а они держатся, и еще как. – Соломон поморщился: ароматы высыхающего пиджака перебивали даже Онанов вклад в атмосферу мансарды.

– Мне страшно жаль, что с костюмом так вышло, – посетовал Финт, но Соломон только отмахнулся, издав нечто вроде «фуууй».

– Из-за Иакова не переживай, – промолвил он. – Чтоб Иаков да рассердился на покупателя, у которого денег куры не клюют? Кроме того, конская моча, как известно, одежду чистит лучше лучшего – не все, правда, это ценят, хотя все знают, что пахнет она как хороший сидр, с фруктовой такой нотой. А теперь предлагаю лечь пораньше, как только ты отмоешься, потому что завтра нам предстоит ужинать с очень важными людьми и я со стыда сгорю, если станут говорить: «Вы только гляньте на этого беспризорника-переростка, сразу видно, он совершенно не умеет себя вести». А ведь того гляди скажут: возможно, ножом и вилкой он пользоваться умеет, но вот, ммм, лопаточку для рыбы отродясь в руках не держал; и примутся перешептываться: «А ведь он наверняка громко чавкает, когда суп ест», а ты, Финт, да позволено мне будет заметить, частенько этим грешишь. Если туда званы такие люди, как мистер Дизраэли, тебе должно быть джентльменом, и, ммм, похоже, у меня меньше дня на то, чтобы тебя в такового превратить. Одними деньгами тут не обойдешься.

Финт поморщился было, но Соломон продолжал громогласно вещать – с ветхозаветной непоколебимостью, потрясая праведным перстом, словно того гляди швырнет наземь скрижали Завета. Тогда бы дом точно обрушился – учитывая, что балки и без того поскрипывали и постанывали под весом бессчетных семейств, заполонивших здание.

Воинственно выставив вперед бороденку – точно выдвинув авангард, – Соломон втолковывал:

– Это вопрос гордости, Финт; у меня она есть, а тебе ею еще предстоит обзавестись. Утром мы первым делом сходим навестим мистера Куттса, а потом таки посмотрим, не сыщется ли в Лондоне цирюльник, способный наилучшим образом постричь и побрить клиента, не зарезав его при этом бритвой. Я как раз знаю подходящего.

Не успел Финт и слова вставить, перст вновь вознесся, моря расступились, загрохотал гром, потемнели небеса, в панике разлетелись и попрятались птицы. Или, по крайней мере, все это произошло в четырех стенах мансарды и в воображении Финта.

– Не спорь со мной, – свирепо заявил Соломон. – Здесь тебе не клоака. Когда речь идет о финансах и банковском деле и приведении тебя в божеский вид, главный тут я. Таки доказано на опыте. И заруби себе на носу, что впервые за всю твою жизнь я настаиваю и требую! Не время спорить со старым другом. В конце концов, я ж тебе не объясняю, как работать в канализации.

Перст, устав пронзать воздух, присоединился к своим собратьям-пальцам, прибой отхлынул назад, темные небеса уступили место безмятежному, пусть и грязноватому вечернему зареву; грозный перст, исторгающий громы и молнии, в воображении Финта поблек и погас, а Соломон, разом умалившись, попросил:

– Теперь будь так добр, сходи выведи Онана по его надобности, – и можно на сегодня прикрывать лавочку.

Когда Финт с собакой сбежали вниз по лестнице, в небесах еще догорал последний отсвет. Следуя неписаному правилу, юноша спустил Онана с поводка и, отвернувшись, принялся глазеть по сторонам, словно и знать не знал, чем там занята собака. Кое-где мерцали огоньки, но редкие, по пальцам перечесть можно – ведь свечи денег стоят. Уж таковы лондонские плеяды: случайная звезда-другая да свеча в окне, что жертвует толику своего жира неблагодарным улицам. Если в это время суток видишь свечу в окне, значит, какой-то бедолага помер, а не то, так другой бедолага родился. Свет нужен, если позвали повитуху, – и свет обозначает смерть. А если смерть приключилась в не столь мирных обстоятельствах – если случай из тех, каким заинтересуются пилеры, – тогда понадобится коронер, а значит, и вторая свеча.

Размышляя обо всем об этом, Финт прикрикнул на Онана: «фу!» – пес уже нашел чего погрызть, – и тут в голове тихо звякнул звоночек: юноша внезапно осознал, что в темноте кто-то неслышно к нему подкрался – и теперь к горлу его приставлен нож.

Раздался тихий голос:

– Тебе, мистер Финт, известно местонахождение кой-чего важного, а я слыхал, тебя тут побаиваются, потому как все, дескать, знают, ты – парень непростой, раз уделал Суини Тодда. Но я? Я скажу, нет, враки, как есть враки, так? – раз всего-то и надо, что покараулить прямо здесь да пригрозить тебе, когда ты выйдешь проветриться перед сном, дожидаясь, пока вонючая шавка еще больше загадит мостовую, так что законопослушным жителям вроде меня и ступить-то некуда. Не вини себя, мистер Финт; многих бедолаг привычка сгубила, а я слыхал, ты парень с мозгами. Так вот, мы тут одни, ты, я и шавка, и жить шавке осталось недолго, после того как ты мне выложишь все, что надо, и я с тобой покончу. Один короткий вскрик посреди трущоб, и все, нету тебя. То-то порадуется мой наниматель, мистер Ушлый Боб. Так вот, мистер Финт, если можешь, выкладывай, где девчонка с золотыми волосами; а если не можешь, все равно тебе крышка.

В теле Финта не дрогнул ни один мускул, если не брать в расчет сфинктер. Но вот в мозгу его пронеслось имя Ушлого Боба, и Финт промолвил:

– Я тебя не знаю. А ведь думал, мне в любом из округов каждая рожа знакома. А вы бы не представились, мистер? В конце концов, я вряд ли поделюсь с кем-нибудь этими сведениями, так?

Лезвие чуть касалось основания Финтовой шеи. Онан почти наверняка бросится на врага, если подать ему сигнал, но приставленный к шее нож очень способствует тому, чтоб тщательно взвесить все «за» и «против». Шея, как знал Финт, штука крепкая, жилистая, вполне способна выдержать вес крупного мужчины, что наглядно демонстрируют тайбернские виселицы, и проткнуть ее порою непросто, если не знать, куда целиться. Но вот резануть по шее – милое дело.

Невидимка замолчал; если бы Финт не ощущал над ухом чужое дыхание, он, пожалуй, и знать не знал бы, что рядом кто-то есть. Все эти мысли вихрем пронеслись в голове юноши. Невидимке нравится, что Финт беспомощен и полностью в его власти; есть такие люди, что правда, то правда; но этому типу никогда не стать жохом. Если настоящий жох хочет тебя убить, жох рассусоливать не станет.

А невидимка, по-видимому, решил, что самое время помучить жертву еще немного.

– Я никого не тороплю, – проговорил он, – так что ты небось уже смекнул, что из захвата не вырвешься, а я успею здорово подпортить тебе шею, прежде чем твой песик на меня кинется. Конечно, с ним малость повозиться придется, но собаки – не проблема, если свое дело знаешь и оделся как надо. Я не затем столько лет на ринге провел, чтоб теперь ушами хлопать: я за себя в любой драке постоять сумею! До кастетов тебе сейчас никак не добраться – и до этого твоего ломика тоже, не то что в последнюю нашу встречу. – Он сдавленно хихикнул. – И до чего ж мне приятно будет расквитаться с тобой за ту грозовую ночь. Ты, верно, слыхал, что кое-кто с тех пор принял меры, так что мой тогдашний кореш ныне не на этом свете, а на том – а ты ему вот-вот составишь компанию, точняк. А мне к вам, счастливцам, присоединяться не с руки, так что выкладывай все, что знаешь. Прямо сейчас.

Финт задохнулся. Так вот он, один из тех гадов, которые избивали Симплисити! И за всем этим стоит Ушлый Боб! Финт слыхал это имя – вроде адвокат такой, весьма уважаемый в не слишком уважаемых кругах. Уж не этот ли хмырь разговаривал с Мари-Джо?

В груди всколыхнулся гнев, яростный и неодолимый, и перетек в искрометную, слепящую убежденность, – пока лезвие мягко поглаживало его шею. Внутренний голос шептал: «Этот человек отсюда не выйдет».

Рядом не было ни души. Время от времени где-то раздавался взвизг, вскрик или загадочный вздох – музыка ночи в многоквартирных домах, – но прямо сейчас Финт и невидимка были одни.

– Выходит, я в руках профессионала? – промолвил Финт.

– О да, можно сказать и так, – откликнулся голос за его спиной.

– Круто, – восхитился Финт и резко ударил головой назад с такой силой, что послышался вдохновляющий хруст, – и тут же, стремительно обернувшись, пнул противника ногой. Не слишком заботясь о том, куда пришелся пинок и, собственно, на чем там он топчется, Финт радовался богатому многообразию выбора и в бешенстве пинал и топтал, что подвернется. Если на то пошло, самое разумное, что тут можно сделать, – это остаться в живых, а шансы остаться в живых, если тебе угрожают ножом, обоснованно малы. Лучше расквасить злодею нос и поставить здоровенный синяк, нежели самому превратиться в воспоминание. Боже милостивый, а ведь этот хмырь еще и за воротник залил, прежде чем идти на дело, – идея не из лучших там, где требуются быстрота и точность. Но ведь это – один из гадов, избивавших Симплисити; никакой пинок тут лишним не покажется.

Финт подобрал с мостовой оброненный негодяем нож и, глядя сверху вниз на лежащего в сточной канаве противника, объявил:

– Хорошие новости: через пару месяцев ты об этой неприятности и не вспомнишь. Плохая новость: спустя пару недель тебе придется попросить кого-нибудь снова как следует переломать тебе нос, не то тебя родная мать не узнает.

Негодяй засопел; насколько удавалось разглядеть в темноте, сейчас его покрытая шрамами физиономия смотрелась едва ли не лучше, чем прежде. Считается, что измочаленная рожа – признак профессионального боксера, но это не так – это признак боксера-любителя. Хорошие боксеры предпочитают выглядеть красавчиками – чтоб противник потерял бдительность.

Финт со всей силы пнул поверженного врага в пах и, пока тот стонал, по-быстрому обшарил его карманы на общую сумму в пятнадцать шиллингов, шесть пенсов и полпенни. Пнул его еще раз, для ровного счета. Стянул с него башмаки и сообщил:

– Да, мистер, я – тот самый парень-жох, который уделал тебя в грозовую ночь. Тот самый жох, что справился с Суини Тоддом, и знаешь что? При мне его бритва. И чую, в кармане ей спокойно не лежится. Скажи Ушлому Бобу, пусть приходит и сам задает мне свои вопросы, так-то! Я не убийца, но с убийцами я на короткой ноге, и если ты мне здесь еще попадешься или если я услышу, что ты снова полез с кулаками к даме, я ж из тебя душу вышибу и в лаванде зарою. Поплывешь вниз по Темзе без лодки, попомни мои слова.

Повсюду вокруг и сверху было слышно, как осторожно приоткрываются окна – осторожно, потому что, чего бы там ни произошло внизу на улице, может, вы на самом деле не хотите этого видеть, особенно если есть вероятность, что с вопросами придут пилеры. В трущобах необходимо развить в себе особый вид слепоты: чтоб включался и отключался по желанию.

Финт сложил ладони рупором и жизнерадостно завопил:

– Все в порядке, народ, это я, Финт, и какой-то пришлый тип, не из наших, он, представляете, об мою ногу споткнулся. – Про «пришлого» нужно было непременно ввернуть, чтобы все, кто слушал, убедились: здешние границы, уж какие ни есть – а прямо сейчас это по большей части грязь вперемешку с остатками недавних Онановых трапез, – под надежной защитой; и совсем не лишне напомнить всем и каждому, что защищает их Финт, славный старина Финт.

В сером сумраке раздались сонные аплодисменты – хлопали все, кроме мистера Слейда, шкипера баржи, который кротостью речей не славился – и, кроме того, на работу ему приходилось вставать ни свет ни заря. День у него явно не задался; глядя вниз, он рявкнул:

– Ок, а теперь сыпь отсюда, засранец, марш спать!

Финт предпочел проигнорировать приглашение сперва справить естественную нужду, а потом идти на покой; вместо того он отчасти отволок, отчасти перенес на себе негодяя за пределы своих границ, как велит закон улиц, затем еще десять минут убил на то, чтобы оттащить его подальше от доходного дома – на случай, если пилер затеет расследование. Наконец он прислонил тело к стене и прошептал:

– Свезло тебе, парень. И если я еще раз увижу в наших краях твою рожу, как говорят у нас в профессии, быть тебе и стрижену и бриту. Уяснил? Я так понимаю, это было «да».

Финт свистнул Онану – но сперва пес помочился гаду на ногу; Финт ничего подобного не планировал, но решил, что в создавшихся обстоятельствах это превосходный финал для сценария.

И тут… остался только Финт, и Финту показалось, что события вечера нуждаются в последнем завершающем штрихе, в последней мелкой мелочи, о которой парень-жох стал бы вспоминать с гордостью – и которая придала бы еще больше блеску его репутации. Пораскинув мозгами и позвенев в руке уворованными монетами, он зашагал обратно к своему кварталу, подошел к маленькой дверце и несколько раз постучал.

Спустя какое-то время наружу выглянула очень опасливая старушка в ночной рубашке и с превеликим подозрением спросила:

– Кто там? Денег в доме ни пенса, чтоб вы знали. – И тут же сменила тон: – Ох, да это ж юный Финт. Чтоб мне провалиться, я тебя только по зубам и узнала. В жизни ни у кого не видала таких белых.

К вящему удивлению старухи, Финт ответствовал:

– Да, это я, миссис Бичем, я знаю, что у вас в доме денег нет, так вот теперь есть. – И высыпал добычу в руки изумленной хозяйки.

На душе стало не то слово как приятно, а беззубая старуха прямо засияла в темноте:

– Благослови вас Бог, сэр, я ужо помолюсь за вас утром в церкви.

Финт несколько удивился; никто и никогда на его памяти не предлагал прочесть за него молитву. И мысль об этой молитве в зябкую ночь дарила приятное тепло. Сберегая его в груди, Финт повел Онана по длинной лестнице наверх, спать.