Глава 11

Финт прихорашивается, а Соломон выходит чист пред всеми

Соломон еще не ложился: ждал, пока вернется Финт. В числе восторженных зрителей его не было, поскольку ни одна из комнат мансарды на улицу не выходила. Все окна смотрели на какие-то склады; Соломон считал, что этот вид куда предпочтительнее, нежели все то, что можно ненароком увидеть на улице. Друзья обменялись в темноте лишь несколькими словами, Финт плюхнулся на тюфяк – и последняя свечка была погашена.

Свернувшись клубком под одеялом с осознанием плодотворно прожитого дня, Финт следил, как перед его внутренним взором неспешно проплывают мысли. Неудивительно, что мир вращается, – столько всяких перемен произошло! Давно ли он услышал крик и выпрыгнул из бурлящей канализации… сколько дней назад дело было? Он посчитал – три дня. Три дня! Похоже, мир движется слишком быстро, смеется над Финтом, дразнится – попробуй поймай! Ну так что ж, он кинется вдогонку и возьмет свое, и будь что будет. Завтра он идет на потрясающий ужин – туда, где наверняка будет Симплисити. По мере того как нарастала усталость, Финт убеждался: главное во всем этом – то, чем ты кажешься, и он учился производить впечатление. Казаться героем, казаться умницей, казаться достойным доверия. Похоже, ему удалось одурачить всех подряд, а что окончательно сбивало с толку – ведь и с ним самим та же история, что-то неодолимо толкает его вперед, как подспудный двигатель. И все еще осмысливая этот странный вывод, Финт заснул.

На следующий день швейцар, в чьи обязанности входит открывать двери банка «Куттс» перед клиентами, обнаружил перед собой престарелого еврейского джентльмена в поношенном габардиновом пальто и с меркантильным блеском в глазах. Наваждение прошествовало мимо в сопровождении юноши в костюме словно бы с чужого плеча и дурно пахнущей собаки. Прочие клиенты начали было роптать, зачем-де сюда бедняков пускают, но тут выяснилось – после того как все монеты достоинством выше шестипенсовика были должным образом ссыпаны в мешочки и все бумаги подписаны, – что у этих бедных людей очень много денег.

Забрав расписку в получении и новехонькую блестящую банковскую книжку, загадочные двое исчезли так же быстро, как и появились, и Красное море сомкнулось снова, и планеты доковыляли до своих законных орбит, и весело играли первенцы, и мир был в порядке. Кроме той его части, в которой находился один из старших компаньонов мистера Куттса, внезапно осознавший, что каким-то непостижимым образом согласился на процентную ставку, предлагаемую очень нечасто; впрочем, на тот момент он счел, что дешево отделался, убрав Соломона из здания, прежде чем тот повыгоняет меновщиков. Мысль, конечно, нелепая и совершенно необоснованная, но тем не менее из любых торгов Соломон неизменно выходил победителем, а прочие еще какое-то время не вполне понимали, на каком они свете.

Едва оказавшись на улице, Финт скрепя сердце напомнил Соломону, что ему надо заглянуть в редакцию журнала «Панч»: какой-то там художник должен нарисовать его портрет для обложки.

Мистер Тенниел, как выяснилось, был не намного старше Финта; его каштановые волосы отливали рыжиной. Финт уселся перед ним на стул, и, пока художник работал, они непринужденно болтали о том о сем. Оказалось, что позировать мистеру Тенниелу для портрета в три четверти совсем не сложно – это тебе не четвертование, заметил Соломон. По-видимому, это была шутка, но пояснять Соломон не стал.

«Пожалуй, – думал про себя Финт, – точнее было бы сказать так: сам процесс несложен, но на нервы действует». Мистер Тенниел корябает, корябает по бумаге, и вдруг как вскинет глаза на Финта, как пришпилит его взглядом к стулу, точно бабочку, – и тотчас же снова принимается лихорадочно что-то корябать. Художник склонялся над рисунком – так, что виден был только затылок; а Соломон, устроившись в кресле, попивал себе кофе да почитывал бесплатный экземпляр «Панча».

К вящему изумлению Финта, рисование не заняло много времени; Тенниел наконец добавил к портрету на мольберте несколько последних штрихов и с усмешкой развернул его к Финту.

– Пожалуй, мне даже нравится, мистер… можно звать вас просто Финтом? Думаю, самую суть я схватил, но, понятное дело, обложка пустого места не терпит, нужно будет добавить кой-каких деталей: дать читателям представление о том, что произошло в цирюльне мистера Суини Тодда. Мистера Тодда мне тоже придется нарисовать: публика требует и героя, и злодея.

Финт сглотнул.

– Но на самом-то деле мистер Тодд никакой не злодей, сэр… – начал он.

Тенниел отмахнулся кистью.

– Я слыхал, битва при Талавере была сущим адом. Говорят, Веллингтон как одержимый слал своих людей вперед, бросал прямо на пушки, с чудовищными потерями. Остается только надеяться, что жертва стоила стольких жизней, если это вообще возможно. – Тенниел пожал Финту руку и продолжил: – Мистер Диккенс рассказал мне всю правду о том, что случилось в тот день на Флит-стрит: просто удивительно, как в наши дни публичное восприятие неизменно тяготеет к макабрическому! Кажется, обывателю ничто так не мило, как «кррровавое убийство». – Он помолчал. – Что-то не так, мистер Финт?

Рисуя портрет, Тенниел критически рассматривал Финта, а Финт, в свою очередь, пристально разглядывал его. И видел не только то, что лежит на самой поверхности; в какой-то момент ему явственно померещилось – что-то не в порядке. Финту потребовалось некоторое время на то, чтобы понять, в чем дело, и подобрать нужные слова.

Смущенный тем, что его застукали – ведь пялиться на людей неприлично! – Финт решил отвечать со всей откровенностью:

– Мне кажется, у вас что-то такое с левым глазом, да, мистер Тенниел? Надеюсь, этот изъян вам рисовать не мешает?

Лицо художника застыло – и вновь оттаяло до кривой улыбки.

– Шрам такой маленький; кажется, вы первый из моих знакомых, кто его заметил. Несчастный случай в детстве, сущий пустяк.

«Не такой уж и пустяк, сдается мне», – подумал про себя Финт, глядя на улыбающееся лицо собеседника.

– Правильно Чарли сказал о вас давеча!

– О? Ммм, и таки что же давеча сказал Чарли про моего друга Финта, будьте так добры, сэр? – пророкотал Соломон, поднимаясь на ноги и пряча журнал в глубины пальто. – Мне чрезвычайно любопытно. – Он, конечно же, улыбался, но слова прозвучали подчеркнуто весомо.

Тенниел, безусловно, интонацию уловил: покраснев, он промолвил:

– Раз уж я проболтался, сэр, придется уж выложить все как на духу – но, пожалуйста, не говорите мистеру Диккенсу, что я его цитировал. На самом деле сказал он вот что: «Мистер Финт так чертовски умен, что в один прекрасный день его имя запомнят на всех континентах – возможно, как благодетеля человечества, а возможно, как обаятельнейшего из прохвостов, что когда-либо качались в петле!»

Соломон рассмеялся – изумленный мистер Тенниел аж отпрянул на шаг – и ответствовал:

– Что ж, мистер Диккенс отлично разбирается в людях, надо отдать ему должное, а прямота его достойна всяческих похвал. Но если вы встретитесь с ним до меня, пожалуйста, передайте ему, что Соломон Коган делает все возможное в пользу первого из вариантов! Большое спасибо за ваше время, сэр, но теперь прошу нас извинить, мне нужно сводить этого юного головореза туда, где его отдраят дочиста, как никогда в жизни, и знаете почему? – потому что вечером мы приглашены на очень важный ужин в Уэст-Энде. Доброго вам дня, сэр, и еще раз спасибо, а теперь нам таки действительно пора.

– Не время прохлаждаться, Финт, – объявил Соломон, когда дверь за ними закрылась. – Ты ведь знаешь, сколь большое значение я придаю мытью? Так вот, сегодня мы наведаемся в турецкие бани со всеми полагающимися атрибутами.

Финт ничего подобного не ждал, но Соломонова мудрость и его радения во имя основ гигиены до сих пор помогали ему выжить, так что Финт ни за что бы не стал разочаровывать друга; спорить он не смел, опасаясь, что охваченный праведным пылом Соломон оттащит его туда за ухо. Лучше смириться, чем стать посмешищем всех трущоб и борделей. Так что, сделав хорошую мину при плохой игре, Финт вышел вслед за стариком под моросящий дождичек пополам с дымом. Они отвязали Онана от фонарного столба, где оставляли пса, зная, что никому и в голову не придет его украсть.

Финт почувствовал себя куда лучше, когда вдруг вспомнил слово «турецкий». Кто-то, возможно Джинни-Опоздалка – очень милая девушка, от одного ее смеха щеки сами собою вспыхивали огнем; одно время они были очень близки, – рассказывал ему про Турцию. Его воображение надолго заполонили волнующие образы танцовщиц и загорелых красавиц в полупрозрачных халатиках. По-видимому, они сперва делают человеку массаж, а потом умащают его, как Джинни сказала, «мослами», и еще «асинциями», что звучало ужасно экзотично, хотя, по правде говоря, в устах Джинни-Опоздалки экзотично звучало все, что угодно. Когда Финт упомянул об этом в разговоре с Соломоном – Финт тогда был намного моложе и все еще довольно наивен, – старик ответствовал: «Да неужели! Я не так много путешествовал по странам Леванта, но, что бы уж тамошние жители ни делали со своими козами, я уверен, что ослами они ни в каком виде не натираются. Asinus – это, видишь ли, осел по-латыни; а ослы благоуханием никогда не славились. Я подозреваю, ты имеешь в виду «эссенции», то есть вытяжки из ароматических масел. А зачем тебе?»

Финт – тогда еще совсем мальчишка – пробормотал: «Да ни за чем, просто так, на самом деле, просто слово услышал». Но сейчас, как ни крути, слово «турецкий» воскресило в памяти многообещающе-восточные видения, и, преисполнившись оптимизма, юноша сам не заметил, как прошел весь путь до турецких бань на Коммершиал-роуд.

Там, понятное дело, бани встречались на каждом шагу, ими частенько пользовались даже те, кто был по-настоящему беден, когда – как объяснила одна старуха Финту – «надо бы комья грязи посшибать». Зачастую бани были обустроены в точности как вся остальная часть мира: чем больше платишь, тем выше вероятность получить самую горячую и чистую воду, да к тому ж еще и прозрачную – по крайней мере, пока в нее не добавили мыла. Финт знал, что в некоторых таких местах вода, в которой мылись благородные, перемещалась в купальни для, так сказать, среднего класса, а потом утекала в огромную емкость для низших сословий, куда поступала уже с мылом: если во всем искать положительные стороны, так ведь сплошная экономия получается. И пусть вам не случалось садиться за стол с мэрами, рыцарями и баронами, вы, по крайней мере, пользовались с ними одной ванной, так что лондонец – это звучит гордо.

Дождь зарядил чаще – типично лондонский дождь, он утрачивал чистоту и свежесть, еще не долетев до земли, и возвращал улицам все то, что унесли ввысь дымовые трубы. На вкус – все равно что грязный пенни лизнуть.

К дверям бани вело несколько ступенек, хотя больше ничего в ее пользу не говорило; она явно не выглядела прибежищем томных турчанок. Однако внутри обнаружилась дама – Финт слегка воспрял душой; впрочем, дама оказалась сильно немолода и при усиках, и Финт снова приуныл. Дама и Соломон о чем-то приглушенно заспорили промеж себя. Старикан торговался даже за однопенсовую булочку, но в старухе, похоже, обрел достойную противницу: всем своим видом она давала понять, что цена тут одна, «бери или проваливай», и, что до нее, если гость провалится куда подальше, так она только порадуется.

В своем стремлении выторговать самую дешевую цену везде, где можно, Соломон нечасто терпел поражение; Финт ясно расслышал, как тот пробурчал под нос «Иезавель», уже оплачивая, как выяснилось, ключи от двух шкафчиков. Разумеется, Финт и прежде не раз бывал в обычных городских банях, но эта, как он надеялся, окажется приключением поинтереснее. Против перспективы умасливания он нимало не возражал.

И вот, завернувшись лишь в широкие полотенца и шлепая босыми ногами по мрамору, Соломон и Финт вошли в огромное помещение, которое выглядело приблизительно так, как выглядел бы ад, если бы его обустраивали с учетом, что человек заслуживает второго шанса. Там гуляло странное эхо – так бывает, когда пар, камень и род людской сведены воедино. К большому разочарованию Финта, вокруг не наблюдалось вожделеемых дам в полупрозрачных халатиках, но повсюду в туманном полумраке виднелись смутные очертания фигур – фигур явственно мужских. Соломон, тронув Финта за плечо, шепнул:

– Берегись Гнатонов – умный с полуслова понимает.

Это полуслово Финта умнее не сделало; но вот наконец до тошера дошло, и, спускаясь в ближайшую купальню, он заверил:

– Я, знаешь ли, в банях и раньше бывал, но красивее этой пока не видел. А Гнатоны мне никогда не докучали.

– Видать, Бог на них всерьез ополчился, – промолвил Соломон; а горячая вода поднималась все выше, уже почти им по пояс. – Сам я в толк не могу взять почему; сдается мне, они на свой скромный лад оказывают этой маленькой планете что-то вроде услуги, ибо не помогают заполнять ее совершенно лишними людьми.

В банях баня была не одна; были парные, холодные ванны, горячие ванны, а вот сейчас в купальню вместе с ними спустился какой-то завернутый в полотенца джентльмен с бицепсами толще, чем у нормальных людей бедра, и пророкотал, что мельничный жернов:

– Джентльмены, массаж не хотите? Основательный, качественный, сплошная польза, эффект сразу прочувствуете, будете потом бодры как огурчики, а?

Финт оглянулся на Соломона. Тот кивнул и промолвил:

– Попробуй обязательно. Здесь они тебя здорово утюжат, зато потом ощутишь в теле приятную теплоту. – Старик кивнул массажисту: – Сделайте массаж и мне, и моему другу тоже; а мы между тем потолкуем промеж себя и расслабимся.

Впоследствии Финт решил про себя, что ничего расслабительного в массаже не было, вот разве что, когда он наконец закончился, сразу так хорошо стало. Но пока двое массажистов щипали их, мутузили и мяли, иного интереса к своим жертвам, сиречь клиентам, не проявляя, юноша изливал Соломону душу, перемежая рассказ ойканьем и айканьем.

– Хорошо, что Симплисити в безопасности там, где она есть, – говорил Финт, – но жизнь ее окажется под угрозой всякий раз, как она просто прогуляться выйдет. А как я понимаю, в правительстве никто и пальцем не пошевельнет, чтоб ей помочь (уй!).

– Ммм, – протянул Соломон. – Это потому, что, ммм, правительство думает главным образом о народе – вот с отдельными личностями у него неважно получается – и в стране, безусловно, есть и такие, кто считает, что если выдать девушку обратно против ее воли, отношения между двумя державами таки заметно улучшатся. Воистину, хоть мне и выговорить такое страшно, это очень даже христианский поступок, потому что, в конце концов, она жена в глазах Господа – хотя, Финт, Богу иногда случается и отвернуться, за что я Ему частенько пеняю. Желания мужа, чтоб ты знал, неизменно считаются, ммм, более важными, чем желания жены.

– Этот вчерашний хмырь работал на парня по прозвищу Ушлый Боб, который (ай!) очень интересуется Симплисити и мной, – рассказывал Финт в промежутках между мощными шлепками. – Он хочет знать, где она, так что небось ему с того какая-то деньга перепадет. Ты его знаешь? Я слыхал, он из законников.

– Ушлый Боб, – задумался Соломон. – Ммм, сдается мне, я о нем слышал. И да, он адвокат – для преступников, так скажем. И я не о том, что он отмазывает их в суде. Этим он, безусловно, тоже занимается, но он скорее, ммм, что-то вроде посредника, скажем так. Например, кто-нибудь обратится к нему и, допустим, обронит: «Есть в нашем городе один джент, которому мне бы хотелось доставить некоторые неудобства». Никто ни словом не обмолвится насчет убийства или там отрезания уха; вполне довольно обменяться взглядами, до носа дотронуться – много есть разных знаков, – так что сам Ушлый Боб сможет заявить, что ведать ничего не ведал об этом деле и с какой такой стати чья-то гостиная вся забрызгана кровью. – Соломон вздохнул. – Говоришь, это его люди напали на мисс Симплисити?

– Ага, и теперь мне позарез надо его отыскать. Как только спихнем с плеч наше сегодняшнее дельце. Надо было вчерашнего хмыря выспросить, где этот Ушлый Боб обретается, но я (ой!) как раз пинал его в неназываемые и, грешным делом, позабыл. Думается, я и в носяру ему здорово въехал, по всей роже расплющил, так что он разве что похрюкивать мог.

– Пусть это послужит тебе уроком, – назидательно промолвил Соломон. – Насилие не всегда на пользу делу.

– Соломон, у тебя дома шестиствольный пистолет лежит! – напомнил Финт.

– Ммм, я сказал, не всегда.

– Что ж, если ты знаешь, где его искать, ты мне скажи, потому что завтра я в любом случае им займусь, – попросил Финт. – Он небось думает, кто-то будет рад услышать, что Симплисити мертва. Не потому, что ее ненавидят, а просто потому, что она (уй!) кому-то поперек дороги встала.

Соломон отозвался таким долгим «ммм», что поначалу Финт посчитал его откликом на особый, с вывертом, щипок массажиста, но тут Соломон тихо произнес:

– Так вот, Финт, ты сам только что решил свою головоломку. Пусть эти люди думают, что Симплисити, ммм, мертва. На покойников никто не охотится. Ммм, просто на ум пришло, вот и поделился. Не принимай всерьез.

Финт вгляделся в лицо собеседника: глаза его сияли.

– Что ты имеешь в виду?!

– Я имею в виду, Финт, что ты очень изобретательный юноша, а я всего лишь подбросил тебе мыслишку – обдумать на досуге. Вот и думай. Думай вот о чем: люди видят то, что хотят видеть.

Кулак смачно впечатался в Финтову спину, но тот даже не заметил: мозг его словно взорвался, голова пошла кругом. Финт оглянулся на Соломона и молча кивнул. В глазах его плясали бесенята.

Соломон поднялся на ноги, воздвигся над Финтом, словно кит, потрепал его по плечу.

– Нам пора, юноша. Во всем нужна мера, даже в чистоплотности.

Вытершись хорошенько, они вернулись к своим кабинкам, и Соломон предложил:

– Посидим тут, выпьем чего-нибудь: не стоит выходить на улицу сразу после бодрящего массажа, того гляди сквозняк прохватит. А после того, мальчик мой, я намерен познакомить тебя с Сэвил-роу, где одеваются все важные шишки. Времени у нас не так много, но вчера вечером я послал мальца к моему другу Иззи, он все сделает в лучшем виде. Его заведение – отнюдь не лавка старьевщика, и он, конечно же, даст хорошую скидку старому другу, который, между прочим, донес его на себе до безопасного места, когда его казаки подстрелили. – И добавил: – Пусть только попробует не дать. Тащил его больше мили, причем бегом, прежде чем мы оторвались от них в снегах, а у нас троих ни у кого даже башмаков не было, разбудили-то нас посреди ночи. После того мы разошлись каждый своей дорогой, но молодого Карла я навсегда запомнил – кажется, я тебе о нем рассказывал? – он мне твердил, что все люди равны, но безжалостно угнетаемы, причем некоторые так даже угнетают сами себя. Если задуматься, таки он еще много чего наговорил. В жизни не видал, чтоб юноша был так ужасно подстрижен, и глаза такие дикие – на голодного волка смахивал.

Но Финт не слушал.

– Сэвил-роу, это ж в Уэст-Энде! – воскликнул он, словно речь шла о другом конце света. – А мне точно нужны шмотки, как у благородных? Ведь мистер Дизраэли и его друзья, хм, они знают, кто я такой, разве нет?

– Ммм, о, и кто же ты такой, ммм, мой друг? Ты им – подчиненный? Их наемный рабочий? Или, смею предположить, ты им ровня? Молодой Карл, несомненно, сказал бы, что ровня; может, по сей день так говорит. Если, конечно, еще жив. – Финт как-то странно покосился на Соломона, и тот поспешил пояснить: – Ммм, насколько я помню, если объяснять людям направо и налево, как жестоко их угнетают, ты, скорее всего, наживешь себе врагов с обеих сторон: из числа угнетателей, которым это дело нравится и останавливаться они не собираются, и из числа угнетенных, потому что они, как людям свойственно, предпочли бы об этом не знать. А не то разозлятся, мало не покажется.

Финт заинтригованно уточнил:

– А я – угнетенный?

– Ты? Не то чтоб заметно, мальчик мой, да и сам ты тоже никого не угнетаешь; завидное положение, не так ли? – но на твоем месте я бы не слишком задумывался о политике, а то, чего доброго, расхвораешься. Кстати, я совершенно уверен, что некоторые, пусть и не все люди, с которыми ты познакомишься сегодня, заметно богаче тебя, но, полагаю, в их глазах это не повод считать себя выше таких, как ты, – судя по тому, что я слыхал про даму, в чьем доме мы нынче ужинаем. Деньги делают людей богатыми; заблуждается тот, кто думает, будто деньги делают людей лучше – или хуже, если на то пошло. Важно, что люди совершают и что после себя оставляют.

Соломон допил кофе и промолвил:

– Поскольку путь нам предстоит неблизкий, а у меня ноги ноют, возьмем извозчика и таки будем вести себя по-джентльменски, как нам и пристало.

– Но это ж чертова прорва денег!

– И что с того? Прикажешь мне теперь тащиться в этакую даль под дождем? Финт, кто ты такой? Ты – король необъятных просторов – при условии, что просторы эти лежат под землей. Ты подбираешь деньги с земли, чтобы жить, а поскольку находишь ты монетки играючи, думается мне, в каком-то смысле ты навсегда останешься ребенком. Жизнь для тебя – забава, ответственности – никакой; но вот сейчас ты принимаешь на себя ряд обязательств. У тебя есть деньги, Финт: новехонькая блестящая банковская книжка тому свидетельство. И ты надеешься завоевать сердце юной дамы, ммм, так? Это мужчине полезно; мужчину выковывают на наковальне, имя которой – обязательства.

Едва переступив порог бань, Соломон бросился на помощь почтенной старушке, которая всего-то потянулась погладить Онана. Старик помог ей отчиститься, а когда и платье ее, и Соломонов платок пришли в относительно приличный вид, он помахал кебу, и тот остановился даже вопреки воле кучера: от конских копыт аж искры посыпались.

Благополучно устроившись на подушках внутри и оставив лондонский дождь со всей его вязкой липкостью снаружи, Соломон откинулся назад и посетовал:

– В толк взять не могу, почему эти джентльмены так недобро настроены к своим клиентам. Казалось бы, в извозчики имеет смысл идти тем, кто любит людей, нет?

Дождь полил стеной, небо обрело цвет мятой сливы. Плохой день для тошера, но ночь, может, удачная выдастся; если повезет, то сразу после ужина Финт вернется под землю, туда, где ему и место… Памятуя о недавней Соломоновой лекции, Финт мысленно поправился: туда, где он иногда считает нужным бывать.

А Финт чувствовал, что ему туда надо, – он снова засомневался насчет себя. Конечно, он все еще Финт – но какой Финт? Потому что он со всей очевидностью не тот же самый Финт, что неделю назад. «А если люди так стремительно меняются, – подумал он, – как можно быть уверенным, что ты выиграешь и что потеряешь? Ну то есть нынче для меня взять извозчика… проще простого; я – парень, который раскатывает по Лондону в кебе, не уличный голодранец какой-нибудь, у которого зад из штанов торчит, который, помнится, бегал за кебами вдогонку, пытаясь прицепиться. Теперь я даже за проезд плачу; а узнал бы я былого мальчишку?»

Казалось, погода готовилась к великой грозе – сродни той ночи, когда Финт впервые повстречал Симплисити. Кучер сидел спереди, под открытым небом, во власти всех стихий, – может, потому и ворчал, – и уж конечно, находить дорогу под сплошным ливнем могла только лошадь. В мире, по всей видимости, не осталось ничего, кроме дождя, и теперь, вопреки всем законам природы, какая-то его часть явно падала вверх, потому что нигде больше места уже не нашлось бы.

В этот самый миг Финт услышал – совсем слабо, еле-еле – тот самый звук, который подсознательно выискивал в городском шуме не первый день: скрежещущий визг терзаемого металла. Раздавался он где-то впереди. Финт кинулся к сдвижному окошечку, позволяющему седокам говорить с кучером, если тот, конечно, соизволит прислушаться, и заорал, не обращая внимания на хлещущие в лицо струи воды:

– Если догонишь карету впереди нас – ту, что со скрипучим колесом, – дам тебе крону!

Ответа не последовало – да кто бы его и расслышал на многолюдных улицах, среди водяных испарений и дождевых брызг? – и однако ж скорость кеба внезапно поменялась, а озадаченный Соломон воззвал:

– Ой-вэй, откуда у нас возьмется лишняя крона?

Финт не слушал; смышленый парень всегда найдет в кебе, за что ухватиться, чтобы, подтянувшись, вылезти на крышу, в данном случае к вящему негодованию кучера, который ругался как сам дьявол и орал, заглушая грозу: пусть-де его удавят собственным галстуком, если он допустит, чтоб какой-то паршивый сопляк лазал туда-сюда по его экипажу. Невзирая на шум дождя и громогласную брань, Финт свесился вниз и заявил:

– Ты небось слыхал про парня, который одолел Суини Тодда, Демона-Цирюльника? Так вот, дядя, это я, да, Финт. Ты хочешь поговорить об этом или мне рассердиться? – Финт сполз пониже, чтобы было на что опереться, пока он разговаривает с кучером, и заявил: – Владелец той кареты впереди нас разыскивается по обвинению в покушении на убийство, вооруженном нападении и нанесении тяжких телесных повреждений. А также, возможно, в похищении молодой дамы и смерти ребенка!

Капитан экипажа, мокрый насквозь, прорычал:

– Да черта с два, ты гонишь!

– Это ты черта с два гонишь, прибавь ходу, сэр! – рявкнул Финт. – И если я найду этого гада до того, как им займутся пилеры, тем хуже для него, и, кстати, ты, понятное дело, без награды не останешься.

Кучер, пытаясь кое-как править лошадью среди вспыхивающих молний, искоса зыркнул на Финта: во взгляде этом слились гнев, любопытство и смутное недоверие.

– Ах, стало быть, ты для него страшней пилеров, так? А у пилеров, между прочим, здоровенные дубинки, кому и знать, как не мне! – Он широко разинул рот, в котором торчал один-единственный одинокий зуб, и добавил: – Эти ублюдки чертовски убедительны, когда им надо, мы на своей шкуре испытали. – Кучер сплюнул, добавив к грозе влаги в количестве примерно трех дождевых капель, с жалостью оглядел Финта и заворчал, беззубо усмехнувшись: – А чем это ты хуже пилеров, малыш, расскажи-ка дяде!

– Я? Да тем, что у пилеров есть правила. А я миндальничать не привык. И если уж дело дошло до драки, меня-то ничто не остановит – в отличие от пилеров!

А вот экипаж, однако ж, вынужден был остановиться. Более того, встал намертво. Кучер выругался себе под нос.

– Затор на Пикадилли-серкус – черт-те что творится, господин, все из-за дождя. Правду сказать, я даже не вижу, за каким ублюдком мы гонимся, шеф; все так и прут, как на рождественский обед. В толк не возьму, почему на дорогах вечно такое безобразие; небось это все из-за упряжек четверней – их вообще в город пускать нельзя! А тут еще идиоты по дороге расхаживают, как у себя дома, у них че, вообще мозгов нет?

В самом деле, между неподвижными экипажами тут и там пробирались пешеходы, и Пикадилли-серкус украсился прихотливым узором из зонтиков, снующих через непрерывно растущее скопище насквозь промокших экипажей, ни один из которых не мог сдвинуться с места, пока не стронутся остальные. Кони понемногу впадали в панику, а к месту событий между тем подтягивались все новые экипажи, кебы и парочка подвод с пивоварни. И тут в сырой, мятущейся, безумной куче-мале из перепуганных лошадей и растерянных пешеходов кто-то где-то, верно, ткнул зонтиком в лошадиную ноздрю, вызвав к жизни то, что предыдущие эпохи назвали бы «вавилонским столпотворением» – а уж то название, что подобрал кучер, на бумагу перенести никак нельзя, потому что она тотчас же вспыхнет огнем.

Вот теперь точно ничего поделать было нельзя. Как объяснил кучер:

– Чтоб все наконец смогли разъехаться, надо бы оттащить в сторону парочку экипажей да разобрать весь этот чертов дурдом.

При этих словах вышло солнце и ярко засияло посреди ясного синего небушка, отчего положение дел только ухудшилось, потому что люди и лошади, которые до сих пор не вспотели, начали обильно потеть сейчас.

Даже Финт понимал, что добыча ушла из-под носа – и шансов вновь ее отыскать нету. Бесполезно и пытаться. Соломон, высунувшись из окна, помахивал в воздухе массивными карманными часами, недвусмысленно напоминая о времени. Финт внутренне застонал. Если уступить, может быть, ну может быть, повезет, и когда наконец-то этот бурлящий затор рассосется – хорошо бы до того, как где-нибудь опять завяжется драка, – он окажется в нужном месте и опять услышит жутковатый, визгливый колесный скрежет. Это если ему ничего не удастся узнать от Ушлого Боба. Но прямо сейчас Соломон, судя по его виду, того гляди завизжит почище того колеса.

Финт обернулся к кучеру и пожал плечами.

– Сколько с нас, мистер?

К вящему изумлению Финта, кучер хитро ухмыльнулся, взмахнул руками в воздухе, давая понять, что движение гужевого транспорта в этом квартале – не что иное, как мешок с овечьим дерьмом, и заявил:

– Так ты правда тот самый парень, который уделал Суини Тодда? Мне думается, ты врешь, ну да если на то пошло, так я вообще никому не верю. Хо-хм, ладно, подпишись мне вот туточки, указав заодно, что это сделал ты, и будем считать, что в расчете, идет? Сдается мне, в один прекрасный день такая подпись будет денег стоить.

Что ж, подумал Финт, опять тот самый туман, о котором говорил Чарли; если вся правда как есть тебе не по душе, ты просто пересказываешь ее на иной лад. Кучер терпеливо ждал с карандашом и блокнотом. Взяв в руки и то и другое и аж вспотев от напряжения, Финт очень аккуратно вывел, по букве за раз: «Ето я побидил Свини Тода. Финт, и ето правда».

Едва блокнот вернулся к законному владельцу, Соломон, не церемонясь, стащил Финта на тротуар. Старик лихорадочно пытался открыть зонтик – черную ненадежную штуковину, что напоминала Финту давно сдохшую здоровенную хищную птицу – не увернешься, так того гляди глаз выколет. Финт указал, что прямо сейчас в зонтике нужды нет – разве что для защиты от лошадей повсюду вокруг, которые делали ровно то, что лошади делают регулярно, – и даже чуть больше, учитывая всеобщую панику.

Соломон с Финтом зашагали к Сэвил-роу. Переулки кишели пешеходами больше обычного, все из-за затора, который, по счастью, остался позади. Взмокшие и разгоряченные – что порою, как в данном случае, еще хуже, чем мокрые и иззябшие, потому что еще и липкие и пропахшие лошадьми, – друзья подошли к сверкающим полированным дверям магазина «Дэвис и сын» на Сэвил-роу, дом 38. Онана привязали к фонарному столбу и ради такого случая выдали ему специально припасенную косточку, в обществе которой пес забывал обо всем на свете.

Оказавшись внутри, Финт ощутил было священный трепет перед миром шмуттера – но тут же постарался взять себя в руки. В конце концов, он же знает, что важные шишки одеваются на порядок дороже и лучше его; но от такого количества роскошного шмотья в одном месте просто голова кругом идет, если не принять мер. Он тут же состроил скучающий вид – дескать, чихать он хотел на эти тряпки, у него этого добра и дома полным-полно, – хотя про себя-то понимал, что отчищенные, но все еще довольно благоуханные обноски от старьевщика как бы наводят на другие мысли. Но в конце концов, портной – это портной, а все остальное – только внешний блеск.

Наконец их передали в заботливые руки Иззи: этот тощенький, нервозный коротышка так и пульсировал внутренней энергией, что при иных обстоятельствах привела бы в движение станок. Он стрелой вклинился между Финтом и Соломоном и швейцаром, распахнувшим перед ними дверь, тараторя без умолку: дескать, даже и не берите себе в голову, Иззи обо всем позаботится в наилучшем виде, у него все, что надо, есть, все в его руках, положитесь на Иззи, предоставьте дело ему, и останетесь не только премного довольны всем и вся, но рады и счастливы как никогда в жизни, и знаете что? – наша цена приятно изумит и более чем устроит всех заинтересованных лиц, если – и это важно! – Иззи дадут наконец спокойно работать, спасибо вам всем большое. Он суетливо загнал Соломона с Финтом в одну из примерочных, ни на минуту не переставая мельтешить, беспокоиться и извиняться непонятно перед кем и бог весть за что.

Плечи ему стремительно обвила длинная тряпичная мерная лента; Финта мягко, но решительно вытолкнули в середину комнаты. Иззи оценивающе воззрился на него – в точности как мясник смотрит на особо упрямого бычка, – обошел его кругом и, наскакивая и отбегая, произвел необходимые замеры. За все это время он обращался к Финту исключительно с вариациями на тему: «Сэр, будьте добры повернуться вот так», и сэр это, и сэр то, пока Финт не почувствовал, что дольше не выдержит. Легче не стало, когда вертлявый неугомонный Иззи, надо думать другого выхода не видя, наконец замер, придвинувшись к левому уху клиента, и тоном человека, вопрошающего о местонахождении Святого Грааля, прошептал:

– На какую сторону носите, сэр?

Этот вопрос Финта озадачил: на самом деле он никогда не задумывался о том, что и куда он надевает; в конце концов, ты просто натягиваешь на себя свои шмотки, да и вся недолга. Но коротышка-портной выжидательно взирал на него, словно надеясь услышать, где зарыт клад, и Финт, собравшись с мыслями, принялся рассказывать:

– Ну, обычно я надеваю сперва правый носок на правую ногу, потом левый – на левую, а потом рубашку, правую руку – в правый рукав, левую – в левый, и застегиваю точно посредине… Нет! Вру… иногда случается носки перепутать…

На этой стадии Соломон пересек комнату с обычной скоростью бога, вознамерившегося покарать нечестивцев, и шепнул что-то Финту на ухо, а тот с некоторым возмущением воскликнул:

– Мне-то откуда знать? Я разве смотрю? Оно все как-то само себе место находит, так? Что это еще за дурацкий вопрос такой?

Соломон громко расхохотался и зашептался о чем-то с непрестанно вибрирующим Иззи – тот, похоже, ни секунды не мог постоять спокойно. Соломон и Иззи беседовали друг с другом на языке, что обошел всю Европу и Средний Восток, но вот наконец Соломон со смехом объявил:

– Финту, как всегда, сказочно везет: Иззи говорит, у него есть для тебя роскошное предложение! Как я понимаю, другому портному были заказаны фрак и элегантная темно-синяя рубашка, но, к прискорбию, один из Иззиных сотоварищей допустил нелепую ошибку, снимая мерку, так что означенные предметы благородному джентльмену не подошли, и мой друг Иззи, – продолжал Соломон, сверля собеседника взглядом, – готов предложить тебе, друг мой, очень выгодную сделку.

Иззи робко оглянулся на Соломона и, как человек, бросающий косточку льву, который уже нацелился его сожрать, обернулся к Финту и затараторил:

– Могу дать вам превосходную скидку, молодой сэр, на оба этих предмета одежды; они, по счастью, почти готовы, чуть-чуть подогнать по фигуре, буквально стежок-другой, и все; и так хорошо уступим… скажем, пятьдесят процентов?

О, этот предательский вопросец в конце, возвестивший миру о том, что Иззи самую малость сомневается, причем сомнения обуревали Иззи пред неумолимым лицом Соломона – что отнюдь не придавало портному храбрости.

Торговля только началась; не сводя глаз с Соломона, Иззи мудро пошел на попятную:

– Прошу прощения – семьдесят пять, извините, нет, восемьдесят процентов. И еще я совершенно бесплатно добавлю к покупке две пары чрезвычайно элегантных неназываемых, идет?

Соломон улыбнулся – по виду Иззи могло показаться, что ему не только даровали прощение уже на ступенях эшафота, но еще и вручили набитый соверенами кошелек в качестве моральной компенсации за недоразумение. Двадцать минут спустя благодарный Иззи проводил Соломона и Героя Флит-стрит восвояси; Финт прижимал к себе новый шмуттер, Соломон тащил пакет с неназываемыми, а в собственность Иззи перешла некоторая часть вознаграждения помянутого героя. Кроме того, за счет заведения Соломонов зонтик обсушили и отчистили; а на улице друзей ждал извозчик.

Ну не то чтобы ждал; он ехал себе по улице, не чуя зла, но тут перед ним воздвигся Соломон, воздевая перст Божий, и лошадь замедлила шаг еще до того, как кучер натянул вожжи, потому что лошади распознают неприятности с первого взгляда. Финт поспешил запихнуть Онана вместе с его косточкой в кеб, прежде чем кучер успел возразить; Онан оставлял по себе память везде, где оказывался.

Удобно расположившись внутри, Соломон приказал:

– В «Лок и К°» на Сент-Джеймс-стрит, будьте так добры, друг мой. – И, обернувшись к ошарашенному Финту, объяснил: – Там мы всенепременно подберем тебе шляпу, мальчик мой. Все важные персоны, или по крайней мере все, кто таковыми считаются, покупают шляпы только там.

– У меня есть шляпа от Иакова!

– Та, подержанная? Да ее, судя по виду, вместо гармоники использовали, а потом завещали клоуну. Тебе нужна шляпа, подобающая джентльмену.

– Но я не джентльмен, – запротестовал Финт.

– Ты куда скорее им станешь, будь у тебя элегантная шляпа для торжественных случаев.

И Финт был вынужден признать, что подержанная шляпа, ну да, подержанная, и этим все сказано. Вообще-то, если ты тошер, с шляпами ты не в дружбе; они то и дело с головы слетают. Финт обычно носил плотную кожаную кепку, в самый раз, чтобы уберечь голову, если вдруг резко выпрямишься в низком туннеле, да и чистить такую несложно.

Шляпы носят все, не ту, так эту; но шляпы в магазине, куда друзья вошли, поражали воображение – попадались среди них и на диво высокие. Так что Финт, понятное дело, указал на самую здоровенную: на ту, что смахивала на дымоход и взывала к нему сладким голосом сирены, никому, кроме Финта, не слышным:

– Сдается, вот эта мне в самый раз будет.

Глянув на свое отражение в зеркале, Финт подумал: о да, шикарно смотрится и сразу понятно – такому палец в рот не клади, остер что бритва. Исполнен самого что ни на есть благородного духа; а ведь еще недавно давал о себе знать не столько дух, сколько душок – потому что, сколько б ты ни мылся, проклятие тошера неизбежно отмечает тебя своей жизнеутверждающей печатью.

О да, эта – в самый раз для него! То-то удивится Симплисити, увидав его в такой роскошной шляпе! Однако Соломон не соглашался, почитая цену в один фунт и восемнадцать шиллингов вопиюще завышенной. Но Финт стоял на своем. Да, это чертова прорва деньжищ за вещь, ему на самом-то деле не нужную, но это дело принципа. Финт ведать не ведал, что это еще за принцип, но принцип есть принцип, и у принципа есть дело, так что ничего не попишешь. Кроме того, он напомнил, что буквально на днях Соломон, работая над одним из своих маленьких механизмов, сказал: «Этой штуке необходима смазка», и, безжалостно продолжал Финт, только за день до того старик заявил, что маленький токарный станок «желательно» смазать.

– Тем самым выходит, – заявил Финт, – желание – то же самое, что необходимость, так?

Соломон молча, очень медленно отсчитал монеты – и только тогда промолвил:

– Ты точно уверен, что ты не родился евреем?

– Точно, я посмотрел, – отозвался Финт. – Но спасибо за комплимент.

Последний, к кому друзья заглянули по пути домой, был цирюльник – цирюльник вполне здравомыслящий и аккуратный, и никаких тебе дополнительных услуг вроде перерезанной глотки. Однако у бедняги душа ушла в пятки, когда Соломон мимоходом упомянул (цирюльник как раз приступил к бритью):

– Вам, сэр, вероятно, небезынтересно будет узнать, что джентльмен, которого вы в настоящий момент бреете, это не кто иной, как герой, положивший конец злодеяниям гнусного мистера Суини Тодда.

Цирюльник запаниковал – на краткий миг, не более, но если ты только что поднес очень острую опасную бритву к горлу клиента, в панику впадать никак не стоит; так что едва не приключилось очередной кровавой резни в непосредственной близости к Финтовой шее. И царапина-то вроде пустячная, но кровищи вылилось ужас сколько, засим воспоследовало драматическое действо с полотенцами и квасцами. Финт втайне порадовался: наверняка ведь останется шрам: а Герою Флит-стрит подобающая отметина на лице просто необходима.

Теперь, когда Финтова физиономия обрела наконец приличный вид, а Соломон дружелюбно, но твердо выторговал шесть месяцев бесплатной стрижки, друзья опять взяли кеб и доехали до дому, и времени у них осталось только на то, чтобы помыться, одеться и в целом привести себя в порядок.

Обтираясь мокрой губкой с ног до головы, включая складочки, потому что сегодня ж особый случай, Финт поймал себя на том, что размышляет про себя: как бы так исхитриться, чтобы дать кому-то умереть, а потом воскресить его снова? Ну, то есть если ты не Господь Бог.

Тут его внутренний Финт зачем-то вспомнил держателей «Короны и якоря» с игральными костями и бодрячка с горошиной, которую никто и никогда не найдет. А сверх того зазвучал голос Чарли, уверяющий, что правда – это туман и в нем люди видят то, что хотят видеть; и Финту померещилось, что вокруг всех этих картиночек сама собою плетется интрига. Он затаил дух, чтобы ее не спугнуть, но колесики в голове уже пришли в движение, осталось только дождаться щелчка.

Новый костюм сидел превосходно, как и было обещано; Финт пожалел, что в доме есть лишь кусочек разбитого зеркала – так ему хотелось полюбоваться на себя в полном параде. Он отдернул занавеску, чтобы спросить мнения Соломона, – и перед ним предстал Соломон во всем своем великолепии.

Старик, который обычно расхаживал в вышитых комнатных туфлях или стоптанных ботинках и в обтрепанном черном габардиновом пальто, внезапно преобразился в старомодного, но весьма эффектного джентльмена в пиджаке из тонкой черной шерстяной баратеи, в широких темно-синих панталонах и длинных темно-синих шерстяных чулках, и в старинных, но прекрасно сохранившихся туфлях с блестящими серебряными пряжками. Но что поразило Финта до глубины души, так это огромный темно-синий с золотом медальон на Соломоновой шее. Юноша знал, что на нем за знаки, но даже не догадывался, что старик имеет к ним какое-либо отношение: печать и глаз внутри пирамиды – символы франкмасонов. Наконец, поскольку Соломон вымыл и расчесал бороду, все в целом производило сильнейшее впечатление.

И Финт о том не умолчал. Соломон не сдержал улыбки.

– Ммм, однажды, мой мальчик, я назову тебе имя августейшей особы, вручившей мне эти регалии. И позволь отметить, Финт, ты, как всегда, отлично смотришься; прямо-таки за настоящего джентльмена сойдешь.

Оставалось лишь аккуратно накормить Онана ужином и столь же аккуратно вывести пса наружу по его надобностям. Онана оставили в собачьем раю, одарив еще одной косточкой; теперь предстояло лишь найти кеб и в сгущающемся вечернем тумане вновь ехать на запад, к дому номер один по Страттон-стрит в Мейфэре.