Глава 8
«Я все могу!»
Его спросили:
— Который час?
А он ответил:
— Вечность.
Возбужденный, бездумный, он плыл в пьянящей эйфории. Все радовало, все он любил, все мог. Походка стала твердой, спина выпрямилась, голова откинулась назад, а выражение лица — это отражалось и во встречных взглядах — совсем как у маршала, принимающего парад.
Открывшееся ему тайное людское бытие явилось совершенным чудом. Необычное, диковатое и далеко не целомудренное, оно все же магнетически привлекало своей первозданной новизной.
Со снисходительным превосходством размышлял он о том, какими жалкими догадками пользовались ученые-человековеды, в какие фальшивые миры уводили писатели своих поклонников! Только один он, Виктор Санин, мог извлечь из скрытых погребов человека то сокровенное, что надежно пряталось от всех пяти чувств любознательных гениев.
Его переполняла горделивая уверенность в собственной неповторимости. А где-то глубоко внутри рождалась тщеславная теплота чуть стыдливого смущения, какое испытывает богатый и здоровый господин среди инвалидов и бездомных.
Перед ним, как перед Ильей Муромцем, открылся веер дорог. На перепутье камень извещал: «Направо пойдешь — к величию ученого придешь. Налево пойдешь — славу артиста обретешь. Прямо пойдешь властителем дум народных станешь». Куда идти? Дух захватывает, голова кружится от радужных далей…
Но Виктор сдерживал себя, не торопился, заставлял себя отвлечься от дурманящих замыслов, знал, что в неведомых глубинах подсознания все осмыслится без его эмоционального участия и ко времени всплывет единственно верное решение.
Он приблизился к нищему, ветхо одетому, небритому, жалостливо сгорбившемуся над протянутой ладонью.
«Еще часик поторчу… У, сучка гундосая, сама бы постояла, поклянчила… Ведь не пойдет, паршивка… Подай, вишь ли, японский телевизор, хоть умри…»
Виктор сочувственно посоветовал ему:
— Найдите другую, которая на российский телевизор согласится…
Нищий так распахнул в удивлении рот, словно этого потребовал строгий зубной врач. Подоспел язвительный смешок, и рот сам захлопнулся, проглотив издевку.
А Виктор уже старательно посылал тревожный сигнал к длинной очереди у пивного ларька: «Пиво кончилось. Расходитесь!»
Недовольно загудев, плотная очередь стала разваливаться на отдельных сухогорлых пивоманов.
Мирно дремавшую на ступеньках старушку он заставил вскочить как ошпаренную, закричать на всю улицу:
— Караул! Грабят! Спасите, люди!
Прохожие испуганно обернулись, а старушка оторопело спросила себя:
— Че это я, дура, вдруг разоралась?..
Насытившись баловством, Виктор вошел в крохотную церквушку, ярко выкрашенную под царские хоромы. Покорно склоненные головы, песнопение, схожее с почтительной мольбой, робкий свет тоненьких свечек и замершие под сводами сумерки перенесли Виктора в другое, умиротворенное Иисусом Христом состояние. А сам Иисус, распятый, холодно-серебристый, парил над всем этим безмолвным назиданием.
Виктора поразили его веки, усталые, будто только что прикрывшие глаза… Неужели ему две тысячи лет?..
А были еще помельче фигурки — Цезарь, Петр I, Линкольн, Наполеон, Батый, Ленин… История мира в именах совсем разных усталых и мудрых вечножителей…
Осенило неожиданное: они лишь по должности всевластные деятели, а по сути — влиятели, те, кто мог силой своего внушения поработить ближних, заставить народы слепо исполнять их волю.
Они были влиятелями, как и он. От этой наглой мысли Виктору даже жарко стало. Снова глянул на скорбно поникшего Иисуса Христа и, сдавив непрошеную улыбку, шепнул ему: «Прости меня, идиота-грешника!» Потом осторожно, спиной-бочком вывел себя из церквушки.
К церковной ограде прижалась спиной старая миловидная женщина, готовая вот-вот сползти, упасть. Щеки покрылись сероватой бледностью. Губы болезненно сжались.
— Что с вами? — подошел Виктор.
— Не знаю… Кружится… Давит… Плохо…
Он огляделся растерянно. Прохожие, настороженно косясь, огибали их.
— Сейчас все пройдет, — сказал Виктор.
«Вы сами начинаете бороться с болью. Сосуды расширяются. Расширяются. Кровь бежит быстрее. Сосуды расширяются. Сердце бьется спокойно, ровно. Вам уже лучше… Вы сильный человек. Сами прогоняете слабость, головокружение. Прогоняете… Вам становится лучше… Лучше… Глаза открываются…»
Не он, а как бы возникшее отдельно от него глубокое сострадание посылало эти слова, стараясь хоть что-то сделать, не веря, не надеясь. А обрадовался Виктор.
Щеки женщины слегка порозовели, губы расслабились, глаза моргнули два раза и открылись.
— Вы правы, проходит.
Она выпрямилась и, не глядя на Виктора, не поблагодарив его, двинулась вдоль ограды.
А он засмеялся ей вслед от наплыва хмельного веселья. Я все могу! Все! Как Иисус Христос! Подошел, сказал, исцелил!
Он как бы впал в состояние героического экстаза. Ноги пьяно понесли его вперед, в людскую толчею, где скрылась старая женщина. Шел, никого не замечая, только слышал, как все вокруг него ликовало. Теперь он знал, куда идти, он выбрал свой путь. Совсем рядом: две станции метро и три остановки на троллейбусе.
Главный врач психоневрологической больницы, лобастый, круглоголовый толстячок, нервно ходил по кабинету.
— Я Санин. Помните? Был у вас на практике.
— О, знакомое лицо! — остановился главврач, широко расставив ноги. — Проходите, студент. Чем могу служить?
— Разрешите провести несколько сеансов лечебного гипноза с вашими больными.
— Похвальное желание! Вы, кажется, ученик Шеленбаума? О, лучшая рекомендация для нашего заведения!
Он внезапно примолк, сложил ручки на животе; круглая, как луковица, головка откинулась назад. Странно, в этот момент он, как слепой, смотрел внутрь себя. По искривленному лицу можно было догадаться, что там, внутри, бурлит какая-то драма.
«Ой-ой-ой! Это ж невыносимо! Надо было вчера вырвать… Жаль, зуб хороший. А, все равно! Скорей бы! Лучше на сковородке жариться. Ой!»
— Зуб болит? — спросил Виктор.
Главврач круто обернулся.
— О, да вы еще и диагност прекрасный!
— Сейчас все пройдет, — сказал Виктор то же, что и старой женщине.
— Гипноз? Не трудитесь, дорогой! Полдня над собой работаю.
— Вы можете помолчать минутку? — спросил-потребовал Виктор.
— Извольте. Люблю эксперименты.
Пролетело секунд двадцать. «Вроде полегчало… Ей-Богу, полегчало! Какой зуб болел? Этот? Нет, этот…» Главврач сунул пухлый сосисочный палец в рот. «Господи, как легко стало!» Он подозрительно глянул на Виктора.
— Слушайте, маг и волшебник, как вы это сделали? Телепатически?
— Пока секрет…
— И от Шеленбаума?
— И от него.
— Ну и студенты пошли! Одни гении! — Он обежал письменный стол, плюхнулся в кресло. — Просите, студент, все что хотите. Последнее отдам. Ах, да, несколько сеансов гипноза? Пожалуйста! Выбор у нас на любой вкус. Меню шикарное. Истерия. Фобический синдром, недержание мочи. Наркомания. Шизофрения. Что пожелаете?
— Мне все равно, — честно признался Виктор.
Главврач понял его по-иному.
— О, какая самоуверенность! Тогда прошу вас. Вот у меня здесь три истории болезни. Кострова. Диагноз: истерия. Опасная, скажу вам, женщина. Припадки по незначительному поводу. Судороги в основном клинические. Со стороны физического и неврологического статуса отклонений нет. Психический статус тоже в порядке, если не считать аффектную возбудимость и неустойчивость. Подойдет?
— Подойдет.
— Вторая история. О, мой давний пациент Георгий Лукич Нефедов. Пятый раз у нас. Тоскливое настроение, плохой сон, головные боли, постоянное чувство страха. Считает, что у него опухоль мозга, что скоро должен умереть. Сделали десятки анализов, рентгеноснимков — ничего не нашли. Но он никому и ничему не верит. Причина банальна — жизненные потрясения. И на работе, и дома. Дочь с зятем выживают из квартиры. Принимаете Нефедова?
— Принимаю. Двоих достаточно для первого приема.
— Тогда успеха! Я еду на совещание, а вы можете священнодействовать в моем кабинете. Спасибо за исцеление!
Виктор сразу же углубился в истории болезней, старательно, как перед экзаменом, дважды перечитал их, выписал основные симптомы.
Первой вошла Кострова, пышная крестьянская девка лет двадцати пяти. Тяжеловесные груди, широкие бедра, доброе, по-русски красивое лицо. Поражали необычностью глаза — огромные, фиалковые, с коровьей поволокой.
Присев, она по привычке разгладила на толстых икрах туго стянувший ее больничный халатик.
— Расслабьтесь, — сказал Виктор. — Сейчас вы будете сами молча изгонять из себя болезнь…
Буквально минуты через две произошло ужасное. Кострова начала безвольно сползать со стула. Под напором грузного тела пуговицы с треском оторвались, халат, под которым, оказывается, не было ни лифчика, ни трусиков, распахнулся, и белая плывущая масса, опустившись на пол, забилась в судорогах.
Виктор подбежал к ней. Остановился, не зная, что предпринять. А она изгибалась внизу, взмахивала руками, ногами, оглашая кабинет невнятными воплями.
— Прекратить! — крикнул он в той тональности, в какой кричат истерично: «Спасите!»
Свершилось чудо. Тело будто лишилось энергии, студенисто опало. Коровьи глаза недоуменно расширились.
Он осмелел, вдохнул еще храбрости и уже твердо приказал:
— Встать! Сесть на стул!
Она с трудом вскарабкалась обратно, села, вся раскрытая, широко раздвинув ноги.
— Как вы можете? Да я вас…
Но тут она взорвалась, зло, раздраженно:
— Заткнись, козявка! Я сама так вмажу, что пятна на стене не останется…
— Да я вас лечить не буду… — машинально довершил он фразу с дрожью в голосе.
Под поволокой коровьих глаз вспыхнул испуг.
— Как не будете? — с большим усилием соображала она, — Лечите… очень прошу вас… Лечите… А поправлюсь, прямо здесь на полу…
Виктор совсем стушевался. Непредсказуемость поведения этой жирной истерички может любого довести до истерики!
— Не надо так говорить.
— Надо, надо! — уже плаксиво взмолилась она. — Я домой хочу. У меня муж хороший. Каждый вечер здесь под окнами ходит. Знаете, как он про меня говорит? Королева секса. Это про меня так. Вот излечите — сами попробуете. А здорова буду — пробуйте, сколько хотите. Муж не обидится, ему хватит.
— Перестаньте болтать глупости! — возмутился Виктор. Ему хотелось выбежать из кабинета, подальше от этой позорной, постыдной неудачи, и никогда сюда больше не возвращаться. Но, увидев за прозрачной поволокой тоскливую мольбу, сказал миролюбиво: — Хорошо. Давайте продолжим. Только без припадков и без дурацких предложений.
Кострова стянула, как могла, на груди и на животе халатик, поспешно закивала.
Боясь очередной каверзы, Виктор начал посылать в ее печальные глаза такие мягкие и осторожные слова, будто усыплял разъяренную тигрицу.
Она сама прервала сеанс восторженными вопросами:
— Я уже излечилась, да? И больше припадков не будет?..
— Да. Вы уже здоровы, — уверенно ответил Виктор.
Она встала, оглянулась, словно переселилась в другой мир.
— Так покойно и хорошо стало… Надо же, я здорова! — Она разжала кисти рук, стягивающие халат. — Если вы хотите, я…
— Никаких «если»! — грозно рявкнул Виктор. — Идите в палату. Через несколько дней завершим лечение.
Устало опустив голову на стол, Виктор почувствовал неимоверную усталость. Господи, как приятно было остаться одному после встречи с этой дикой, липучей девкой!
Заставило поднять голову легкое покашливание.
— Нефедов?
— Я самый, — ответило огородное пугало в больничном халате. У него были две ноги и лицо совсем человечье, морщинистое, как вынутая из компота груша.
— Что вас беспокоит? — спросил Виктор.
— Опухоль в голове, — прошелестело в ответ. — Скоро умру я. Врачи ничего не находят, а боли мучают.
«И пусть не находят… Здесь лучше. Наташка и зять не тиранят…»
Виктор не придал значения мыслям Нефедова, сказал веско:
— У вас нет опухоли. Сейчас вы сами убедитесь. Закройте глаза и расслабьтесь.
Как на экране в кадрах замедленной съемки оживал умирающий Нефедов. Поначалу распрямился, выгнул грудь. Губы стала передергивать ироничная улыбка. Руки сами поднялись, сложились на груди. Дыхание возвысилось до надменно-глубокого.
— Чувствуете головную боль? — спросил Виктор.
— Нет. Совсем нет… Да я уж и забыл про нее, — не шелестом, а важной хрипотцой последовал ответ. — Эх, сейчас бы рюмашку-другую. А потом… — Он вдруг покраснел, спросил безрадостно: — Мне прямо сейчас идти домой?
— Нет, главврач решит, когда вас можно будет выписать…
Повеселел Нефедов.
— Так я пойду? Там меня Юрка ждет. Есть повод… За выздоровленьице!
Худющий, жалкий Нефедов унес с собой волновавшие Виктора тщеславные сомнения, оставив в кабинете ощущение маленького праздничного озарения. Неверная надежда сменилась уверенностью. Он будет служить больным людям! Даже таким, как любвеобильная Кострова. Пусть любит, пусть радуется.
Именно с этой минуты Виктор не сомневался — началась прекрасная вечная жизнь.
