Михаил Павлов
Рудник

Зажигалка чиркала впустую, и во тьме вспыхивало сосредоточенное девичье, почти девчачье, лицо. Золотились линии слез на щеках. Наконец Карина сумела прикурить и надолго замерла, забившись в угол. Гущу мглы прожигал пульсирующий уголек сигареты.

– Дай курить, – произнес голос.

– Ни хрена, – буркнула Карина.

– Карин, дай сигарету, пожалуйста.

– Иди в жопу… – В ее голосе вновь зазвучали слезы. – Ты его убил.

– Да кого? Никто никого не убивал, дурочка.

– Ни хрена. Я же вижу, вон он лежит. Я вижу его зеленую куртку.

– Я не знаю, куда ты смотришь… Может, на меня? На мне моя зеленая куртка.

– Пошел ты, не верю я тебе! Не знаю, какая там на тебе куртка! Я тебя вообще не знаю!..

– Как это не знаешь? Что с тобой, Каринка?..

– Я не знаю, кто ты!

Тьма замолчала почти на минуту.

– Я тот, кто тебе нужен, – ответил голос наконец.

Возможно, я не открою все тайны. Даже не обещаю, что все сказанное мной – правда. Так уж вышло, что здесь только тень, в которой не различишь ни истины, ни лжи. Но все же выслушайте мой рассказ, он может оказаться полезным, если вы вдруг… ну повстречаете такого, как я, понимаете? И если успеете распознать. Это самое главное.

Меня зовут Глеб Нефедов. Я – такой же человек, как вы, мне просто очень не повезло. В свое время я выбрал не ту дорогу, теперь я знаю это. Но тогда первый шаг нового пути не казался таким уж значительным, цена выбора стала ясна лишь потом.

Помню, как мы с Сашкой сидели на корточках на Шахтерской набережной. Склон покрывала зеленая трава, вспоротая редкими тропками. Пригревало солнце, температура, наверное, поднялась до двадцати, потому что в куртках нам стало жарко. Я смотрел на блестящую синюю Воркуту, лежащую внизу в своем широком лоне. Думал о том, что через недельку, если вновь не приморозит, на пляже неподалеку появится люд. А Сашка глядел на закрытый пешеходный мост, с него еще несколько лет назад двенадцатилетний мальчишка свалился и утонул. Лицо у Сашки было какое-то странное.

Стояла середина июня, последние беззаботные каникулы. В сентябре одиннадцатый класс, только и разговоров будет, что об экзаменах: школьных, вступительных… Но сейчас можно было курить, молчать. Мы с Сашкой хоть и ходили в один детсад, да и в первом классе даже как-то сидели за одной партой, но сдружились только в последние года два. Зато сдружились крепко. Так уж вышло, что бывших моих товарищей потянуло в другую степь: сходняки да схлесты, шапки на глаза, арматура в руках. Или это меня от них утянуло что-то? А Санек, надо сказать, был странным малым. Довольно нелюдимый, меланхолик по натуре, он интересовался географией края, советской историей, диггерством и еще черт знает чем. Впрочем, он к тому же умел увлекательно обо всех этих штуках рассказывать.

…Но нет, сейчас Сашка смотрел не на мост. Его взгляд скользил по противоположному берегу, там так же, как и здесь, белели бетонные постройки, жилые корпуса, торчала труба котельной. Но тот берег был мертвым, люди там больше не жили. Это Рудник, шахтерский поселок, с которого начался город. Вот уже лет двадцать там все заброшено.

– Знаешь, на Рудник думаю слазить, – сказал вдруг Сашка.

Не то чтобы я удивился:

– Чего ты там не видел?

– В этот раз хочу с тобой пойти. И с Каринкой.

Вот тут недоумение у меня на лице, бесспорно, отразилось, и Санек пояснил:

– После одиннадцатого класса все разъедемся. Ты в Сыктывкар, в гуманитарный свой поступать, я насчет Москвы тоже уже точно решил. Случая может больше и не представиться, понимаешь?

– Но ты же… ты с Каринкой хочешь пойти. Я вам не помешаю? Мне-то некого взять, если ты подумал…

– Да нет, втроем пойдем. Нормально.

И мы правда пошли.

Проползла неделя, которую Сашка отвел мне на подготовку. Наступило то самое воскресенье. По утреннему небу скользили белые перья облаков, я шел по безлюдной улице с сумкой через плечо. Ветер шелестел в кустах. У Сашкиного подъезда сидела на рюкзаке Карина.

– Саша опаздывает, – вместо приветствия сказала она мне, крутя в руках сотовый.

– Хороший сон досматривает, – попытался пошутить я.

Карина не улыбнулась.

Минут через десять появился Сашка. За его спиной громоздился рюкзак, а туловище пересекали ремни.

– Привет, – виновато улыбнулся он и чмокнул Карину.

Мы выдвинулись. Прохожих не было вовсе, по дороге изредка мог пронестись автомобиль. Трудовой народ затаился по домам, остались только лозунги на зданиях. Их не замечаешь. «Шахтеры – гвардия труда!» «Слава трудящимся орденоносной Воркуты». «Больше угля Родине». «Честь предприятия – дело каждого». Вышли вдоль Шахтерской набережной к аварийному мосту мимо подтертой таблички: «Внимание! Проход за… еще…». По мосту двигались, вытянувшись в линию, холодный ветер то с силой толкал в бок, то бил наотмашь по лицу. У меня слезились глаза. Внизу мрачно шумела Воркута.

Противоположный берег встретил нас тревожным шелестом листвы. Неухоженные разросшиеся деревья и кустарник захватывали покинутый район. А ведь говорят, что в прошлом веке, не так давно по сути, воркутинцы и травы-то зеленой не видели. Климат меняется. Я обернулся, кинув взгляд назад, на город. Климатические изменения ничего не значат, Воркута вымирает, это все знают. Каждый.

Сашка что-то говорил Карине. Впрочем, наверное, и она его не слышала. Забывшись, он только бубнил под нос. Мы прошли мимо какого-то позеленевшего обелиска. Из-за деревьев слепыми окнами на нас глядело здание, похожее на Дом культуры, с широкой лестницей, некогда красивым фасадом и пустым постаментом перед ним. Слева и справа застыли сооружения менее претенциозной архитектуры с проявившейся сквозь былую белизну кирпичной кладкой и теми же черными глазницами окон.

– …здание бывшей комплексной геологопоисковой экспедиции, здание бывшей центральной лаборатории. Все бывшее, – бормотал Санек.

Никогда раньше я не видел его таким. Мы шли дальше, в некогда жилую часть поселка. Обглоданные временем и мародерством пятиэтажки, все эти окна, все эти двери… Трава, пробившая асфальт. Замусоренные дороги. Круглые пятна краски на стенах. Белый каменный крест на пустыре смотрит на другой, живой берег. Память о Воркутлаге. Как-то вдруг я понял, что здорово отстал от остальных. Карина иногда оглядывалась на меня. Сашка, по-видимому, все еще находился в трансе. Глядя, как они исчезают за углом, я сам впал в какой-то ступор, будто заполнился холодным свинцом. В мертвых жилищах живет ужас. Показалось, что кто-то глядит на меня из темных подъездов – там ведь может скрываться кто угодно…

Карина вышла из-за угла и помахала рукой.

Я едва сдержался, чтобы не побежать. Что на меня нашло, неужто я такой трус? Карина недоуменно глянула на меня, когда, приблизившись, я спрятал улыбку, но тоже улыбнулась. Санек ждал за углом дома. Вскоре он завел нас в двухэтажное здание бывшего детсада, где наверху мы и разбили лагерь. Я с наслаждением избавился от сумки, порядком натершей мне плечо. Мы еще побродили неподалеку. Я думал о своих родителях, когда-то живших где-то здесь, да и я тут жил, только совсем не помню этого. Мои родители погибли пять лет назад, авария на производстве, сейчас я живу с бабушкой. Ей семьдесят шесть.

К вечеру погода стала портиться. Ветер нагонял серые рябые тучи, пахло дождем. Поспешно набрали хвороста и вернулись к вещам. Сашка разжег костер прямо на полу, дым потянуло наружу через дыру в потолке. Из рюкзака появилась тренога, котелок, бутыль с водой, пакеты с вермишелью, тушенка. Карина и Сашка молча суетились с ужином, я отошел, чувствуя себя ненужным. На лестнице было окно без стекла, я пошел туда, вытягивая сигарету из пачки. Снаружи совсем стемнело из-за туч, в густом сумраке кропил дождь. Порывы сквозняка трепали мне волосы. Я курил, прищурившись, ощущая, как замерзает рука. Не знаю точно, о чем думал тогда. Возможно, о том, как глупо, что у меня нет девушки. Если бы мы поехали парами, было бы правильнее. Возможно, стоило предложить Марине пойти с нами, тогда я флиртовал бы с ней сейчас. Хотя Марина, конечно же, не согласилась бы пойти. Повезло Саньку – нашел девушку, разделяющую его интересы. Да и с самим собой Сашке очень повезло. Когда он говорит «я насчет Москвы уже точно решил», ему веришь. Возможно, мне тоже верят, когда я говорю, что насчет Сыктывкара я тоже уже точно решил, но на самом-то деле все не так. Ничего я не решил, боюсь даже говорить об этом с бабушкой, хоть и понятно, что в Воркуте после школы делать нечего. Из этого города нужно сбегать, пока не застрял.

Может быть, я думал обо всем этом, а может, и нет. В голове шумели ветер и дождь.

Окурок полетел в окно, а я пошел на голоса Сашки и Карины. Оказалось, Карина рассказывала анекдот, и я успел на концовку. Анекдот был, что называется, неприличный. Санек захохотал, я усмехнулся по инерции, девушка смутилась. Дальнейший вечер прошел в приятной атмосфере. Было уютно сидеть вблизи костра, уминать простецкий ужин, курить, пить чай. Сквозь худую крышу лил дождь, но до нашего кружка света не доставал, и на полу вода почти не скапливалась, уходя через дыры вниз. В рюкзаке у Сашки нашлась бутылка коньяка, и нам стало совсем тепло.

Позже, когда все веселые истории были рассказаны, а содержимое бутылки заметно убавилось, Санек заговорил о Руднике.

Конечно, большую часть мы знали. Рудник – это лагерный поселок, послуживший предтечей города. Знали мы о заключенных, работавших здесь. Первый этап прислали в тридцать втором году из Салехарда. А в тридцать седьмом на противоположном берегу реки арестанты сами строили заграждение вокруг палаточного лагеря. Это уже была Воркута. Знали мы о том, как в стране проходила реконструкция угольной отрасли, как была ликвидирована половина воркутинских угольных шахт, как пустели пришахтные поселки. Но все равно слушали, не перебивая. Карина прижалась к Сашке и смотрела куда-то вниз. Я видел, как блестит гипнотическое пламя в ее широко распахнутых глазах. Красивая она.

Когда ходил отлить, понял, что сильно захмелел, и испытал какое-то невнятное ликование. Кинув взор на лестницу, вздрогнул. Ступеньки спускались в темноту, первый этаж совершенно не было видно. В шорохах дождя даже и не расслышишь, если кто-то зайдет… Я поспешил к свету костра. Сашка рассказывал ту самую историю:

– Это было в прошлом году, летом. Ходили на Хальмер-Ю. Сами знаете, что там творилось в девяносто пятом, людей с ОМОНом из собственных домов вышвыривали, сгоняли в вагоны и отправляли к нам, на Воркуту. Сейчас там город-призрак – только охотники да сборщики металлолома, ну и вояки учения проводят, конечно. Полигон «Пембой». Соответственно, пошли туда через Рудник. Понятное дело, старались не задерживаться, район привычный, шли напрямик. Проходим через жилой корпус, мимо ободранной пятиэтажки. И как-то взгляд у меня по пустым окнам скользнул, вдруг вижу – стекло, окно застекленное. Редкость для здешних мест, сами понимаете. Ну и… не знаю, померещилось мне что-то там, за стеклом. Как будто кто-то смотрел. Лицо. Маленькое, над подоконником. Девчачье лицо испуганное. А может, кукла. Кто его разберет? Я и не остановился, откуда здесь дети? Померещилось, конечно. Шел я со всеми и все время придумывал что-то про это лицо, черты, выражение, как будто разглядывал его полчаса. Из города уже выбрались, а у меня все мысли там. Иду, молчу. Только когда ночью шли, от усталости, наверное, забыл про всю эту ерунду. Ну а как мы на Хальмер-Ю сходили, вы знаете, рассказывал. Виталий в шахте ногу сломал, вот уж мы с ним намучились. Там не до детских мордашек в окошках стало. И вроде нормально, забылось. Да вот только через полгода вспомнилось. Сон приснился, как будто мы опять под теми окнами проходим. И лицо за стеклом настоящее. Исхудалое, с тенями вокруг глаз. И как будто девчонка эта кричит мне, а я ее не слышу. Точнее, слышу, но далекий писк какой-то. Рот открывается, и все лицо так вытягивается страшно, а глаза просят. Только я все равно мимо прохожу почему-то. Мне вообще сны редко снятся, не помню я их. Да и этот не с первого раза запомнил, а он повторялся время от времени. Раз в неделю, раз в месяц – не знаю. Столько всего напридумывал про эту девчонку. Знаете, будто они жили с мамой там вдвоем, в заброшенном доме. Какого хрена? Не знаю. Жили вдвоем. Но мама откинула копыта. Как эгоистично с ее стороны, да? А дочка осталась. Ждала там много лет, и ничего не происходило. Никто не приходил. Не знаю, но почему-то она не росла, совсем не менялась, это меня больше всего пугает. Она ждала и смотрела в окно, а потом мы прошли мимо, и я заметил ее. Я даже имя ей придумал. Машенька. Неоригинально совсем, но вот прицепилось. Даже уже точно не скажу, что из этого я увидел в кошмарах, что наяву нафантазировал. Бывает со мной – отключаюсь на ходу и куда-то в себя проваливаюсь. Но это, конечно, перебор. Раньше я ничем подобным не страдал. Думал, душевные терзания – не для меня. А сегодня вот тот дом стороной обошел. Испугался до чертиков.

Забытый костер мерцал, угасая, разваливаясь угольями. Я никак не мог разглядеть Сашкиного лица, оно пропало во мраке. Эта его история, коньяк, нехитрая походная снедь – все смешалось во мне в одно глухое горячее варево. Кажется, Карина и Сашка еще что-то говорили, не помню. Наверное, мы пили еще, потому что я задремал на подоконнике, с которого свешивался, чтоб поблевать. Кто-то растолкал меня, отвел к спальному мешку и помог улечься. Ночь опрокинулась стеной.

…Кто-то звал меня. Я не хотел просыпаться. Знал, что будет плохо. Но этот детский голосок…

– Сашки нигде нет, – сказала Карина. И по ее встревоженным глазам я понял, что нет его давно.

– Сколько сейчас времени? – просипел я.

Она ответила, но я даже не попытался запомнить. Может, даже не услышал сквозь грохот. В голове что-то рушилось. Впрочем, все равно понятно было, что день наступил. Рассеянный серый свет проникал отовсюду. С трудом я поднес к губам баллон с водой, было чертовски холодно.

– Я пойду, поищу его, – предупредила Карина.

Пришлось оторваться от бутыли. Гудела, ухала головная боль, ледяной пот выступил по всему телу.

– Нет. Сиди здесь, а я поищу.

В глазах потемнело, когда я поднялся. Это было самое страшное похмелье за всю мою недолгую жизнь. Я – не большой мастак пить, опыта маловато.

– Ты такой бледный.

– Нормально все. Я пошел.

И действительно пошел. За стенами бывшего детсада меня ожидал безжизненный немой город. Сверху падало хмурое небо. Я будто вживую ощущал его давление на свои плечи. Надо было покричать, вдруг Санек услышал бы, но голос увяз в колючках, которыми поросло иссушенное горло. И я бродил кругами, боясь отойти далеко от лагеря, думая лишь о боли, желая только одного – упасть прямо здесь. Круги становились шире, мыслей – больше. Куда Сашка мог уйти ни свет ни заря? Может, с ним случилось что… Под ногами хрустел битый кирпич, хлюпала грязь. Пустые квадраты окон незряче пялились на меня. Приземистые порченные людьми и годами здания выстроились в ряды, словно облезлые скелеты на дороге в загробный мир. Какого черта Сашка вообще нас сюда затащил?.. Внезапно во дворе когда-то жилых домов ноги остановились, и весь я замер, задрав голову.

Увидел грязное застекленное окно.

Вспомнилась та страшная байка у костра. Конечно, это не могло быть правдой. Сашку не преследуют кошмары, он не такой человек. Наверняка эта жуть про Машеньку переходит из уст в уста среди таких же стукнутых на походах в заброшенные места, как и наш Санек. Но не мог же я просто пройти мимо… Что, если Сашка пошел прогуляться и тоже наткнулся на это окошко, ну и зашел… А потом чего? Восставшая из мертвых мамаша превратила его в маленькую нестареющую девочку?.. Короче, я двинулся к подъезду. Тьма. Нет, какой-то свет сюда проникал, глаза быстро привыкли к сумраку, и я начал подниматься по лестнице. Перил, естественно, давно уже не было. В квартирах отсутствовали двери. За долгие годы мародеры вынесли все, что представлялось возможным сбыть. Кровь отчетливо стучала в висках, когда я поднялся на нужный третий этаж. Сообразив, какую квартиру ищу, шагнул в дверной проем. Короткий коридор, направо ветхий санузел и кухня, прямо – единственная комната. На пороге скомкана ветхая тряпица… Кто-то занавешивал дверь. Воздух вдруг показался спертым, и в ногах задрожала слабость, но я все же прошел в комнату. Прошел и застыл. Не знаю, чего я ждал, мимолетный взгляд не нашел никого. Сквозь мутное стекло сочилось болезненно-серое сияние дня. Я стал всматриваться в предметы. Пол покрывала неясная лоскутная ветошь, мебели не было, но в углу кто-то соорудил лежанку. На импровизированной постели темнело что-то, напоминающее спящего человека… Ужас раздавил меня, я забыл обо всем: о головной боли, о ссохшейся липкой глотке, о слабости во всем теле. Но я сделал шаг. Понятия не имею, как. Сделал. Там лежала мумия. Серая паутина высохшей кожи висела на черепе, нижняя челюсть покоилась чуть набоку. Зубы были корявые, редкие. Темные длинные волосы прилипли к тряпью вокруг черепа. Грязная посуда валялась у лежанки. Девочка, маленькая дочь, она чем-то кормила, пыталась кормить мать перед смертью… Все, хватит с меня, сказал я себе, и ноги сами понесли прочь из этой душной бесцветной комнаты смерти. Я выскочил на лестничную площадку и заскакал по ступенькам вниз. Думал, что сейчас должно стошнить, но не тошнило. Я слишком спешил, врезаясь на повороте лестницы в стены, спотыкаясь. Знал, что упаду, и упал. Впереди ждал светлый прямоугольник – выход из мрака в тусклый день. А я не мог заставить себя подняться, не мог подумать об этом. Я так устал. Болели разбитые колени, оцарапанная рука, и головой тоже саданулся. Воздух комками влезал в горло. Вновь навалилось похмелье. И я сел на бетонные ступени, достал сигарету. Кровь на ладони заметил не сразу – только после пары глубоких затяжек. Крови оказалось много, она была темной, липкой, густоватой… не моей. Последнее я сразу не понял, но, когда обнаружил багровую жижицу на краю ступеньки, дошло. Глянул в дырку, которую должны были бы огораживать перила, внизу влажно блеснуло. И на боку соседнего лестничного пролета тоже виднелись размазанные следы, и еще выше как будто тоже. Я смотрел вверх, сквозь этажи. Казалось, кто-то недавно свалился между пролетами. Сашка?!

Я выскочил из подъезда, оглядывая двор. Получается, после падения Санек ушел отсюда самостоятельно… Что, если он потерял сознание где-то поблизости?.. Я будто начал слышать крик. Тот самый, про который рассказывал вчера у костра Сашка. Немой вопль, слышимый не ушами, а одним лишь трепещущим в ужасе нутром. Только кричала не девочка за стеклом – кричали заброшенные дома, разверстая пустота в них. Кричал Рудник. И едва не закричал я сам. Прочесав впустую двор, я сомнамбулой направился к лагерю. Смотрел по сторонам, но думал на самом деле только о том, что там, в здании бывшего детского сада, меня ждет Карина, живой человек. Конечно, я не представлял, как расскажу о том, что нашел. Может быть, лучше пока умолчать об этом? Но ведь рано или поздно все вскроется, с ложью иначе не бывает, уж я-то знаю. Как бы переложить на кого-то другого ответственность за плохую весть… Если я промолчу сейчас, это может только навредить Сашке. Что с ним стало? Жив он? Чертов Рудник просто сожрал его…

Принялся моросить дождь. Впереди показался детсад, и, чем ближе подходил я, тем более уверялся, что внутри никого нет, дом пуст. Карина исчезла. Что за глупости? Ощущение чужого взора, словно кто-то водит льдинкой по спине. В мертвых жилищах живет ужас… Я обернулся и увидел Сашку, он шел ко мне с неуверенной улыбкой. Кажется, хромал. И я рванул к нему, едва не плача от радости. И конечно же, в лагере нас встретила Карина. Как она посмотрела на меня, когда мы вошли! Никогда не забыть этот взгляд… Там, в ее глазах, на мгновение я был героем. Санек что-то сбивчиво пытался объяснить, Каринка хлопотала вокруг него, я присел рядом, понял, что здорово проголодался. Позже мы разделили трапезу, и меня сморила усталая сытая дрема.

Когда я проснулся, Санек и Карина сидели в обнимку у огнища спинами ко мне. Сашка что-то шептал на ухо девушке. Я поднялся с усмешкой:

– Шурик, пойдем, покурим.

Он оглянулся на меня и с явным сожалением пошел за мной. Не замечал раньше за ним таких припадков нежности.

– Я там был, – начал я, поднося ему огонь. – В квартире с застекленным окном.

– А я знаю, я тебя видел.

Повисло молчание. Я-то думал, что сам его огорошу, ведь с Кариной он ни словом не обмолвился о том месте.

– Чего тогда не окликнул меня?

– Не знаю, Глеб. Когда ты вышел, просто пошел за тобой. Я как будто потерялся тогда, а ты меня вывел.

– Ты сам-то понимаешь то, что говоришь?

– Глеб, там странное место. Ты видел ее?

– Труп? Да, видел. А еще кровь на лестнице. Это ты там свалился?

– Не совсем, хотя я помню это… падение.

– Я думал, ты где-нибудь лежишь переломанный, а ты…

– Пойдем к Карине, а? – Он выбросил выкуренную до половины сигарету и отошел.

Если Сашка и хромал поначалу, то теперь уже перестал. Я еще немного постоял один, глядя в окно. Солнце вновь выскользнуло из-за туч, окрашивая захваченный тундрой район в тяжелые бронзовые тона. Тени росли.

Вновь мы сидели втроем вокруг костра. Я впал в какой-то задумчивый ступор, глядя, как пламя змеится, вылизывая сыроватые дрова.

– Домой-то во сколько двинем? – наконец сорвалось с моих уст.

– Слушай, Глеб, – Сашка вздохнул, – мы бы хотели еще остаться на одну ночь. Ну, понимаешь, вдвоем.

Я опешил. А под коркой растерянности я был в бешенстве. Так меня кинуть! Я не мог ничего выговорить, даже придумать не мог, что сказать на это. Ну и в положеньице он меня поставил… Это с самого начала была дурацкая затея.

– Ну ладно. Понимаю, – пробормотал я, отведя взгляд. – Тогда я…

– Нет, – встряла вдруг Карина. – Куда ты его гонишь, Саш? Давайте все втроем останемся.

Глядя ей в глаза, я гадал, правда ли она хочет, чтобы я остался. И если да, то что это значит?

– Мне неудобно… – начал было я.

– Глеб, обещай, что ты никуда без нас не уйдешь, – настаивала девушка.

И я – куда деваться? – пообещал. Вечер выдался для меня тяжелым. Солнце, горячий злой кусок угля, зависло над кромкой горизонта, не собираясь затухать и ночью. Санек и Каринка отправились гулять, я остался сторожить лагерь, поддерживать огонь. Думал о том, как поменялся за день Сашка. Самая явная перемена произошла в его отношении к собственной девушке. Только теперь я понял, как он был холоден с ней раньше. Черт, он же после одиннадцатого класса будет поступать в МГУ, а Каринка? Похоже, мысленно Сашок с ней уже расстался. Тот Сашок, каким он был еще вчера. Что-то произошло с ним в той душной комнате с мумией на лежанке. Неужели он просто испугался?

Когда влюбленные вернулись, я спохватился, что забыл предупредить бабушку. Попросил у Сашки мобильник. Дело шло к полуночи, но бабка не спала, с этим в ее годы туго. Оказалось, что обо мне она и не волновалась, думала, что я в своей комнате.

После незатейливого ужина мы просидели недолго. Выпили чаю, поговорили ни о чем, покуда тлел костер, и отправились к спальным мешкам. Отвернувшись к стене, я лежал без сна. Думал, думал. Мысли давили голову изнутри, носились по кругу, словно состав на игрушечной железной дороге. Без перерыва, без смысла. Так я и ворочался, путаясь в изматывающих полуснах. Вязкий сумрак наполнял помещение.

– Ты ведь не спишь, – произнес Сашка в моих тягостных грезах, и я проснулся.

Рядом сидела Карина и заглядывала мне прямо в лицо.

– Мы с Сашей пойдем прогуляться, – прошептала она, и я с удовлетворением услышал в ее шепоте сожаление. – Дождись нас.

Она не хотела уходить с ним.

– Зачем надо было его будить? – откуда-то донесся Сашкин голос, послышались шаги.

Карина поднялась.

– По-моему, Глеб и не проснулся, – ответила она с улыбкой.

Я закрыл глаза, и веки будто срослись. Когда забытье окончательно оставило меня, никого уже не было. В комнате царила сырая полумгла. Отчего-то одиночество показалось мне особенно острым. Ежась от холода, я завязывал шнурки на ботинках, когда заметил, что у кострища остались только мои вещи. Сашка и Карина не вернутся.

Собрался я быстро, задерживаться не имело смысла. Выглянув в окно, в который раз ругнулся. Рудник застлало туманом. Сквозь серый покров темнели костяки пятиэтажек, дороги будто не бывало. Но это не могло уже меня остановить. Примерное направление к пешему мосту я помнил, заблудиться было бы глупо, не в лесу вроде… Про себя беспрестанно клял своих бывших попутчиков, в особенности Сашку, конечно. С друзьями так не поступают. Вспомнились бредовые сновидения, посещавшие меня ночью. В них и Сашка был, кажется. К чертям все это, сейчас главное – выбраться с Рудника. И, закинув сумку на плечо, я двинулся прочь. Спустился по темной лестнице, вышел из здания и нырнул в пепельно-молочную муть.

Странно, думал я, район Рудник хоть и заброшен, но забвению-то не предан. Обычно тут полно молодежи: кто приходит сюда с командой по страйкболу, кто с фотоаппаратом, кто с баллоном пива. И при этом за двое суток мы не встретили ни одного живого человека. Возможно, все дело в непогоде. Возможно, причина та же, что заставляет людей в последний момент отказываться от билетов на авиарейс, который закончится катастрофой.

Я брел в бесцветной мгле и беспрестанно чертыхался про себя. Тени зданий, на которые можно было ориентироваться, исчезли. Меня душил гнев. Понятно было, что я проскочил поворот на мост. Если, конечно, считать, что я действительно шел прямо, как мне казалось. Под ногами чавкала влажная трава – никакого асфальта. Я остановился, перебросил сумку на другое плечо и пошел обратно. Через какое-то время впереди выросла стена. Точнее, обломанная часть стены, а в ней окно без стекла и рамы. И я понял, что не имею ни малейшего понятия, где нахожусь. Пошел дальше. Из тумана являлись мне призраки города, в тумане же и пропадали. В какой-то момент я услышал запах дыма, и отчего-то это внушило мне надежду. Идти на запах нелегко, надо сказать. Я путался, останавливался, порой казалось, что нос уже ничего не чует, но на самом деле запах гари только усиливался. Завидев впереди желтоватое пятно костра, я ускорил шаг; мне не верилось. В голове стоял бессмысленный звон. Но пламя становилось все ближе, проявились две сидящие по его сторонам фигуры, и я их сразу узнал. Ближе оказалась Карина.

– Что за фигня?.. – начал я, но умолк, заметив, что руки девушки, сложенные за спиной, связаны скотчем с лодыжками ног.

Карина подняла на меня заплаканные глаза.

– Он с ума сошел, – пробормотала она.

Я бросил быстрый взгляд на вторую фигуру. Та же коленопреклоненная поза, голова в капюшоне свесилась на грудь. Позади лежат рюкзаки.

– Кто? Сашка?

– Да, он. Освободи меня, у меня все тело затекло! – Она заплакала. Я принялся искать в сумке складной нож. – Я думала, мы погуляем и вернемся, но, когда мы выходили, у Саши были все наши вещи. Он меня не слушал, просто пер вперед. Не могла же я вернуться без него. А потом Саша заговорил, и мне стало страшно. Он тараторил какую-то бессмыслицу, он не мог что-то решить, абсурд…

– В смысле? – Я рылся в сумке и все время поглядывал на недвижимое тело Сашки, боялся, наверное, что он просто затаился и вот-вот прыгнет на меня. Под руку все время попадался фонарик, и я убрал его в карман куртки.

– Да я не поняла ничего! В какой-то момент он просто остановился, сбросил рюкзаки и стал собирать хворост для костра. Сказал что-то вроде: «Он от нас все равно не отстанет». А потом я даже не сообразила, когда Саша подошел ко мне сзади со скотчем.

– И дальше что? – Я нашел ножик и принялся резать липкие путы Карины.

– Дальше он ушел.

– Ушел? – переспросил я, уставившись на сидящую напротив фигуру.

– Это не Саша. Он притащил это вон оттуда. – Девушка указала освобожденной рукой на ближайшее здание. – Усадил, прислонил к рюкзакам. По-моему, это кукла.

Какая еще, к чертовой матери, кукла? Сашкина куртка, вроде его же джинсы. Осторожно ступая, я приблизился к телу. Из капюшона выглядывал локон его челки, кончик носа. Вытянув руку, я опасливо ткнул пальцем в холодный лоб «куклы»…

Это был Сашка. Серо-синий, распухший, мертвый.

Кровь на его волосах и лице свернулась, засохла черной грязью. Разбитые губы были приоткрыты, зубов не хватало. Куртка была испачкана. Вроде бы руки как-то неестественно вывернулись за спиной. Кажется, краем глаза я уловил движение в доме, на который показывала недавно Карина. Не сдержав дрожи, я поднял взор. Внутри у меня все будто судорогой свело.

– Помоги с ногами, – позвала Карина. Занятая собственным освобождением, она ничего не замечала.

– Подожди, – сказал я и, не дожидаясь вопросов, быстро зашагал в сторону выпирающего из тумана трехэтажного здания. Может, привиделось? В дверном проеме уже никого не было, но буквально секунду назад… Я шел, стискивая в карманах левою рукой фонарь, правой – нож. Карина окликнула меня, но я не обернулся. В дверях остановился, прислушиваясь, вглядываясь. Включил фонарик и вошел. Верил ли я в то, что видел? Не знаю – не вполне. Все вдруг поменялось, и очень сильно. Только что я смотрел на раздувшееся синюшное лицо лучшего друга, а потом, едва ли не в тот же миг…

– Мне показалось?.. – Во рту вдруг пересохло, и вопрос оборвался хрипом. Слабый свет фонарика выдергивал из темноты облупившиеся стены. В полу были квадратные провалы. – Мне показалось или ты мне вправду помахал? – Слушая свой голос, я почувствовал себя идиотом.

А потом что-то с силой ударило по левой руке. Свет задрожал, я выругался сквозь стиснутые от боли зубы. В темноте покатился булыжник. Я поднял фонарь и успел заметить его. У второго этажа не было пола, но были стены и двери. Там, наверху, в проеме кто-то стоял, фонарь осветил ноги, прежде чем они исчезли. Он же бросил в меня камнем! Я рванул вперед, наверх можно было забраться по выпирающему обломку стены… Битый кирпич колотил по ногам сквозь подошвы кроссовок. Пальцы впились в изуродованную кладку, держать фонарик во рту оказалось очень неудобно, больно зубам. А вдруг сейчас он столкнет меня?! Но нет, я взобрался на уровень второго этажа, дотянулся ногой до обрывающегося в воздухе порога и шагнул. Здесь пол наличествовал.

– Сашка! Это ты? – Фонарь, скользкий от слюны, вновь был в ладони. – Как все это может быть!

Полумгла впереди скрипела осторожными шагами. Высокие окна по правую и левую стороны источали тусклое дневное сияние. Я погасил фонарик и всмотрелся. Его было видно – силуэт, крадущийся вдоль стены.

– Санек, что ты делаешь! – заорал я, в горле клокотало, и даже слезы проступили на глазах. Правая рука вытянулась вперед с разложенным ножом. Я не понимал, что стало с моим другом. Недоумение, негодование, страх – я беспомощно захлебывался в каше, бурлящей внутри головы.

И в тот момент дурной сон превратился в кошмар.

Тень отделилась от стены, Сашка побежал на меня, а потом вдруг оказался в другом месте. И вновь исчез, тотчас появившись поодаль. Исчез – появился, исчез – появился. То слева, то справа, то ближе, то дальше. Он будто бежал напрямик, но что-то переставляло его, как шахматную фигуру по полю. Наверное, я закричал. И абсурдные скачки прекратились, силуэт застыл на секунду, и из темной глубины помещения показались другие фигуры. Они рванули ко мне, идентичные в каждом движении. Свет задрожал, марионетки заслоняли окна. Тьма шелестела шагами. Могу поклясться, что видел, как фигуры бегут и по потолку тоже. Сквозь стиснутые зубы сочился бессловесный вой ужаса, я замахал ножом. Меня толкнули, крутанули на месте, ударили в бок, схватили, ткнули в лицо, дернули за волосы. Показалось, будто что-то членистоногое, большое быстро взбирается по ноге… Я потерял ориентацию в пространстве, меня валили, я вырывался, ожесточенно размахивая лезвием. Нож словно резал плотную черную паутину. Ни единого вскрика – только шорохи движений, шагов. Но мне повезло. По-видимому, я все-таки приблизился к дверному проему, через который проник сюда. Наверное, так, потому что, отступив назад, я просто не ощутил опоры под ногой и сорвался вниз, увлекая за собой весь ворох опутавших меня теней…

Воздух вышибло из легких. Я даже не сумел застонать от боли. Какой-то миг я видел светлый прямоугольник выхода, но потом эти твари, среди которых уже нельзя было различить Сашку, вновь навалились всем скопом, распластали меня на полу. Я вновь ощутил, как что-то перебирает лапками по спине, подбираясь к затылку…

И я вспомнил, как погиб Саша.

Душная сумеречная комната, ароматы сырости и гнили висят в недвижимом воздухе. В полутьме глаза видят хорошо. Пыльное стекло, голова едва выше подоконника, но, если встать на цыпочки, можно увидеть, что кто-то стоит перед домом. Размытые очертания, пыльное стекло. Радостный шепот:

– Он пришел, пришел. Все-таки пришел. Он пришел за мной…

Позади зашелестело покрывало, прикрывавшее вход: в дверях появился паренек. Взлохмаченный, не верящий собственным глазам.

– Ма…ша… Машенька? – произнес он, пытаясь проглотить ком, застрявший в горле.

– Так меня мама называла.

Девочка неслышно подошла к нему и протянула ладошку.

– Сколько же ты здесь… – Юноша взял ее за руку и заплакал, опускаясь на колени.

– Я тебя звала, а ты не шел.

– Прости меня, я просто…

– Ты меня не любишь, да?

– Что… Что ты говоришь? – Он непонимающе уставился на нее сквозь слезы.

– А тебя кто-то любит, Саша? – Выражения эмоций плавно сменялись на ее бледном личике, менялось и само лицо.

Саша выпустил ее руку, но та мягко и влажно, словно лягушка, перехватила его запястье. Со вскриком юноша вскочил, рванулся к выходу. Покрывало сорвалось, упало на лицо, в ноздри попала горькая многолетняя пыль… В исступлении парень закружился, врезался затылком в дверной косяк, но все же содрал покров с головы. Девочка висела на руке… Он оглянулся. Нет, не девочка – что-то белесое, бесформенное. Сашка заорал, пытаясь стряхнуть с себя гнусное нечто. Вместе они вывалились из квартиры, существо с размаху влетело в стену и стекло по ней. Сашка заметил массивную белую ногу, растущую из лысой головы, и бросился бежать, но споткнулся, взмахнув руками. У лестницы не было перил, за которые можно было бы ухватиться. Смачно приложившись головой о ступеньку, он ринулся вниз между пролетами. Сила тяготения протащила его три этажа, обдирая о бетонные челюсти.

Искореженный, не чувствующий боли, Сашка приподнялся, глядя белыми кругляшами глаз на дверь, ведущую прочь из подъезда. Внутри что-то чавкало. Изо рта непрестанным потоком шла кровь. Слева на ступенях показались детские сандалики, худые ножки в теплых грязных колготках.

– Не уходи без меня, пожалуйста, – попросила Машенька, садясь на ступеньку. Маленькая ее ладошка заслонила для Саши свет.

Похоже, что туман рассеивался, медленно оголяя скелет покинутого района. Глеб все не возвращался. Карина то и дело поглядывала на здание, в котором он скрылся. Руки меж тем пытались справиться с клейкой лентой, опутавшей ноги. Слезы заслоняли мир матовой пеленой. Казалось, выдержать все это было выше ее сил. Ей исполнилось уже шестнадцать, она курила около двух лет, да и то изредка, но сейчас ей хотелось сигарету. Нестерпимо.

Со стороны трехэтажного дома донеслись крики.

Как-то неожиданно Карине удалось вытянуть левую ногу, освободить правую уже было делом техники. Она встала, не зная точно, что теперь делать. В распахнутой сумке, брошенной Глебом на земле, белела сигаретная пачка. Карина схватила ее и, не размышляя, бросилась на шум. В здании что-то происходило. Проникнув внутрь, девушка тотчас отступила в сторону, чтобы не маячить на фоне дверного проема. Пока зрение обвыкалось в плотном сумраке, она слушала чьи-то сдавленные стоны. Страх не давал заговорить. Позже она смогла разглядеть фигуру человека, распростертого на полу лицом вниз. Он будто пытался поднять голову, но что-то удерживало его. И трепещущие напряженные руки словно насильно раздвигались в стороны, прижимались к земле. Это был Глеб, ему нужна была помощь, и Карина хотела уже подбежать к нему, когда что-то шевельнулось наверху на стене. В движении темного силуэта девушка угадала Сашу. И вновь слова засели в горле, Карина без сил съехала по стене.

Саша прыгнул. Неестественно для человека – как зверь, хищник. Существо, оказавшееся над распятым сопротивляющимся телом Глеба, уже Сашей не было. В свете, проникающем из пустого входного проема, Карина увидала нечто белое, гладкокожее, дородное. Тварь уселась Глебу на плечи, положила короткие толстые пальцы ему на затылок и жалостно заскулила. Ее будто током било. Наверное, Карина вскрикнула от всего этого кошмара, потому что в какой-то момент создание замерло, а потом повернуло голову на звук. Молочно-бледное опухшее лицо застыло в гримасе страдания, маленькие розоватые глазки альбиноса блестели от слез. Из приоткрытого беззубого рта вырвался невнятный лепет. Существо схватило жертву за шею и отскочило вместе с ней в противоположный, темный угол. Что там творилось, Карина не могла различить. Надо было бежать. Или хотя бы ползти. Но девушка, придушенно рыдая, просто сидела на полу, отказываясь верить.

Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем в углу медленно выпрямилась знакомая фигура. Парень обошел полосу света в центре помещения и приблизился к ней, но остановился метрах в пяти. Несколько минут они молчали, Карина разглядывала его. Потом стала возиться с сигаретой, и он заговорил.

– Ты ведь не спишь, – произнес Саша.

Я едва не подскочил. Он стоял около кострища. Черт знает сколько времени уже стоял.

– Санек… – выдохнул я.

– Почему ты не ушел?

– Слушай, друг, я…

Но ему, похоже, не нужен был мой ответ.

– Ты почему-то нравишься Карине. Вы ведь не общались раньше, верно?

– Ты сам знаешь, что…

– Ее тянет к тебе, это плохо. Ты мешаешь нам.

– Если у вас что-то не ладится, я тут ни при чем. Я ничего…

– Будет лучше, если ты уйдешь.

– Я не могу просто так взять и уйти.

– Так будет лучше для всех.

– Что ты как заведенный, твою мать! Ничего не изменится, если я уйду.

– Тебе тоже нравится Карина, это еще хуже. Ты не согласишься оставить нас вдвоем, и все будет очень плохо. Я должен быть тем, кто ей нужен, понятно? Уходи, пока можешь что-то исправить.

– Саш, мне ни хрена не понятно. Ты городишь ерунду. Проспись, брат.

– Ты не уйдешь?

– Завтра мы уйдем все вместе.

Приходится признать: я ненавижу принимать решения. Люблю, когда все идет своим чередом. Поэтому одиннадцатый класс для меня – проблема. Надо выбирать дорогу дальше. У меня нет родителей, которые могли бы решить все за меня. Чтобы я имел право винить их всю последующую жизнь. Бабке, по-моему, наплевать. Ей нужна сиделка – не внук. Но иногда мы даже не замечаем развилки на пути. Любая мелочь, любой поступок или слово может послужить причиной выбора дороги. Часто мы просто переоцениваем так называемую свободу воли. Я говорю не про судьбу – я просто усомнился, наконец, в возможности человека осознавать свой выбор. Слишком много сиюминутных деталей, сиюминутных решений выстраивают то, что потом назовут независимым выбором. Этот мир – сложная непознанная штука, а мы решили, что знаем, как она работает. Осознавал ли я, какой путь избираю, когда говорил те последние слова Сашке? Конечно же, нет. А ведь это и был мой первый шаг. Все, что произошло потом, – его последствия. Возможно, именно в попытке избежать мучительного осознания собственной вины я и внушил себе, что весь тот разговор с Сашкой мне просто приснился. Когда я проснулся, рядом сидела Карина и заглядывала мне прямо в лицо.

Что происходит после первого шага? Я скажу вам. После первого шага к вам приходит понимание содеянного, и, если то была ошибка, вы заплатите полную цену.

Меня зовут Глеб Нефедов. Я был таким же человеком, как вы, мне просто очень не повезло. Я жив, потому что живы мои мысли и моя память. Я помню, как упал. Помню, как ощутил чужие быстрые руки, проникающие мне в голову, охватывающие, впивающиеся пальцами в мозг. Так оно запоминало меня, чтобы воссоздать. Мир – сложная непознанная штука, она порождает странности в самой себе. Один я умер, другой я смотрел на это. Только Карина не должна была этого видеть, потому что все это было ради нее.

Меня зовут Глеб Нефедов. А также Александр Пашков и Мария Терехова, есть и другие имена – много имен. Все это здесь, все вместе: клочки мыслей, груды воспоминаний. Оно неразумно. У него нет иных мыслей, кроме наших. Оно повинуется инстинкту. Как это не странно и страшно, но, чтобы выжить, ему нужна наша любовь.

Теперь меня зовут Карина Ларина.

Рудник оцепенел в конвульсии ужаса и боли, словно лицо, разорванное немым криком. Солнце осветило каждую черточку того портрета. Из мглы трехэтажного строения вынырнула девушка и, жмурясь, поглядела по сторонам. Подошла к тлеющему костру и за ноги отволокла тело в здание, вернулась за вещами. Все три трупа теперь лежали вместе, присыпанные землей, битым кирпичом и стеклом. За рекой, в городе, волнуясь, ждали родители свою дочь. Ветер шептал проклятия в кустах, солнечные лучи искрились в синеве вод.

Девушка шла по мосту, она покидала Рудник.