Владимир Кузнецов
Венецианская маска

Слабые волны с тихим плеском разбивались о поросший илом камень широких ступеней, уходящих в мутно-зеленую глубину. У самого края воды стоял человек, одетый в длиннополое облачение священника, черное с фиолетовой подкладкой. Редкие брызги падали на носки его дорогих ботинок, собираясь на смазанной жиром поверхности в крохотные сферы, которые стекали, не оставляя за собой никакого следа. Вода источала сильный запах, запах застоя и разложения, который, впрочем, совершенно не беспокоил стоявшего. Тот, кто родился и вырос в Венеции, едва ли замечал этот одор, вдыхаемый с первых дней жизни.

Приметный, узнаваемый покрой одежды заставлял редких прохожих ускорять шаг и невольно отводить взгляды. Это также не удивляло стоявшего. То, что служитель государственной инквизиции вызывает подобные чувства, казалось ему совершенно естественным.

Домминико Кавалли, прозванный соратниками Circospetto , уже несколько лет занимал почетный и важный пост секретаря трибунала городской инквизиции. Его положение было особенным: находясь всего на одну ступень ниже триумвирата инквизиторов, Кавалли обладал весьма значительной властью, при этом не обагряя свои руки кровью еретиков и колдунов. Приговоры выносил и подписывал трибунал, а следовательно, в ответе за них были его члены. И все же службу, которую нес Circospetto, нельзя было назвать синекурой. Человек острого ума и многих знаний, именно он являлся тем пауком, который сидел в центре паутины, незримо оплетавшей весь город. Многочисленные шпионы, доносители, провокаторы и агенты – все они подчинялись воле этого человека, слаженно работая во благо истинной церкви. Пускай мессер гранде командует толпой неумелых и вечно пьяных сбирро  – Кавалли не нуждался в таком очевидном и одновременно ненадежном символе власти. Его армия, незримая и словно не существующая вовсе, действовала куда эффективнее.

Но сейчас этот человек пребывал в глубокой, почти гипнотической задумчивости. Это состояние предшествовало самому сладостному моменту его службы – охоте. Словно натасканный пес, напряженно втягивающий носом воздух, он готовился взять след, который, казалось, безнадежно терялся в пропахшем тиной темном лабиринте, названном Венеция.

Сейчас должно было восстановить в уме события, имевшие место в последние несколько месяцев. Именно они, надлежащим образом рассмотренные и изученные, станут тем следом, который укажет на преступника.

Все началось с происшествия, породившего немало толков в светском обществе Венеции. Четырнадцатого августа была задержана девица, среди бела дня нагишом разгуливавшая по пьяцца Сан-Марко. Всякому очевидно было, что девица эта помешалась рассудком, – она бросалась к прохожим то плача, то смеясь, то умоляя отвести ее к некоему молодому французу, без которого, по ее словам, дальнейшее земное существование ее было никак невозможно. Девица немедленно была препровождена в приют для душевнобольных, где после некоторых расспросов назвала свое имя. Это оказалась графиня Лоренца Бонафеде, чье немногочисленное семейство в данный момент испытывало значительные денежные затруднения. Вскоре найден был ее отец, единственный близкий родственник, находившийся в городе. Именно его слова пролили первый луч света на личность, доселе скрывавшуюся во тьме.

Впоследствии граф повторил свои слова в личной беседе с Кавалли. Инквизитор хорошо запомнил их – в подобных делах его память была надежнее записанных протоколов.

– Некоторое время назад мы с дочерью проживали в Париже… – начал свой рассказ пожилой граф, в некоторой нервозности беспрестанно поправляя кружевные манжеты, упорно не желавшие ложиться ровно.

Поскольку история эта уже была пересказана Кавалли, тот не стал медлить с необходимыми уточнениями.

– Некоторое время? – Острый как бритва взгляд остановился на подрагивающем одутловатом лице графа. – Когда именно?

– Два года назад, – достав из кармана носовой платок, Бонафеде суетливо промокнул им покрытый испариной лоб.

– Два года? В тысяча семьсот пятьдесят третьем?

– Да, кажется, так… – Старик задумчиво пожевал губами, опустив взгляд. – Да, именно так. В тысяча семьсот пятьдесят третьем. Так вот, там нам довелось познакомиться с одним молодым человеком, французом. Он был хорош собой и весьма обходителен, к тому же вхож в общество и выделялся роскошью нарядов и щедростью в тратах… Неудивительно, что моя дочь, очарованная показным блеском…

– Как звали этого француза? – Домминико продолжал неотрывно смотреть на собеседника. Казалось, за все время он ни разу не опустил веки.

– Его звали Жак Нуафьер.

– Он был знатного происхождения?

– Это мне неизвестно. Он носил шпагу, но я ни разу не слышал, чтобы при обращении к нему к имени добавлялся какой-либо титул. Но могу сказать, что он был блестяще образован и демонстрировал это постоянно. Также, на мой взгляд, он было достаточно богат.

Граф замолчал, ожидая разрешения продолжить рассказ. Инквизитор коротко кивнул, положив руки на подлокотники резного кресла.

– Моя дочь, особа юная и неискушенная, воспылала к этому франту самым искренним чувством. Он, казалось, отвечал ей взаимностью. Я терпеливо ожидал, когда он, как и подобает достойному мужу, сообщит мне как отцу свои намерения. Но этого все не происходило. Тогда я запретил дочери встречаться с ним, и вскоре, дабы избегнуть соблазна, мы покинули Париж, в конце концов обосновавшись в Венеции.

Старик остановился, чтобы перевести дух. Рассказ, похоже, заставил его несколько взволноваться. Кавалли терпеливо ожидал продолжения.

– Не так давно, около месяца назад, нам стало известно, что рекомый француз прибыл в Венецию. Узнав каким-то образом о месте нашего проживания, он вскоре явился с визитом…

Тут Бонафеде прервался в явном смущении. Затем, подняв глаза и встретив холодный, немигающий взгляд инквизитора, продолжил:

– Не утая, скажу, что мы, по воле обстоятельств, испытываем некоторую нужду в деньгах. Хитрецу, похоже, стало о том известно, и он предложил ссудить мне определенную сумму. Я с благодарностью принял это одолжение, а после, уступив просьбам дочери, на некоторое время оставил их наедине. Вскоре Нуафьер покинул мой дом. После этого мою дочь стали охватывать слабость и уныние, растущие день ото дня. Она быстро утомлялась и много спала, а с каждым пробуждением разум ее все больше угасал. Это продлилось почти три недели, приведя к столь печальному финалу, о коем вам известно, святой отец.

– Обращайтесь ко мне «синьоре секретарь», – сухо произнес Кавалли. – Я состою на службе инквизиции, но не являюсь лицом духовным .

Старый граф с готовностью кивнул. Впрочем, рассказ его уже был закончен, хоть и требовал некоторых разъяснений.

– Скажите, синьоре граф, – подавшись вперед и сплетя пальцы, спросил Circospetto, – было ли вам известно, что вашу дочь в последние недели посещали кошмарные видения?

– Да, синьоре секретарь, – кивнул Бонафеде, – но в необразованности своей я принимал их за дурные сны, которые часто посещают молодых девиц в дни душевных переживаний.

– Эти видения есть следствие колдовских наваждений, – веско произнес инквизитор, – и первейший знак наложенных на вашу дочь вредоносных заклятий.

Кровь отхлынула от лица графа, губы его сжались, а подбородок мелко задрожал. Широко открытыми глазами он взирал на могущественного инквизитора, не решаясь произнести ни слова.

– Можете ли вы что-либо добавить к сказанному? – спросил Кавалли после недолгого молчания. – Не произносил ли при вас этот Нуафьер речей на странном, незнакомом языке? Не было ли при нем предметов или украшений, которые вам показались странными, возможно – старомодными? Может быть, ваша дочь передала ему что-то из личных вещей в качестве символа внимания. Платок, например, или перчатку?

На задаваемые один за другим вопросы старик только суетливо мотал головой в знак отрицания. Лишь над последнем он задумался.

– Мне кажется, такое могло быть, синьоре секретарь, – произнес он наконец. – Не могу утверждать с полной уверенностью, но я отметил, что дочь моя после описанного мной свидания перестала надевать один из перстней, унаследованных ею от покойной матери. Он был очень дорог ей, и потому даже в нашем трудном положении мы не продали и не заложили его, хотя я неоднократно предлагал это.

– Как выглядел перстень? – Худые пальцы Circospetto с силой сжали резные подлокотники кресла.

– Продолговатый ограненный изумруд в тонкой золотой оправе, – с готовностью ответил Бонафеде.

Этот перстень был сродни отпечатку лапы во влажной глине, который оставляет волк, уходя от загонщиков. Явный знак.

Домминико медленно снял черную бархатную перчатку и провел ладонью по щеке. Кожа была почти ощутимо мокрой, словно бы он недавно умывался. Это все воздух: он был пропитан влагой так сильно, что казалось, еще немного – и она начнет собираться в капли, против всяких природных законов висящие над землей. Вечерело. Дневной свет угасал, и вода в канале постепенно обращалась из белесо-лазурной в обсидианово-синюю. Слух инквизитора уловил мерный плеск весла. Вскоре из-за поворота показалась небольшая гондола, лишенная каких-либо приметных украшений. Паланкин, укрывавший место пассажира, также не отличался искусной резьбой рамы и роскошью ткани полога. При этом он надежно скрывал тех, кто мог под ним расположиться, и глушил беседу, буде такая имела место быть.

Сегодня у Circospetto не было попутчиков. Он планировал навестить одного из своих осведомителей, Клодио Мануцци, зарабатывавшего на жизнь огранкой камней и проживавшего на острове Мурано, известном своими стеклодувными мастерскими. Безвозвратно ушли те времена, когда венецианское стекло было тайной за семью печатями, и попасть на этот остров, расположенный в северо-восточной оконечности Венеции, являлось делом крайне сложным. Сейчас всякий мог посетить Мурано как по личной, так и по деловой надобности. Дело Домминико Кавалли, впрочем, трудно было отнести к одной из этих категорий. Если бы кто-то спросил его, с какой целью он отправился сюда, ответом скорее всего было бы:

– В эту ночь я не посещал остров Мурано.

Тайна, которой окружал свои действия секретарь государственной инквизиции, оставалась тайной даже для тех, кто стоял над ним, – могущественного триумвирата. В защиту членов последнего стоит сказать, что сами они никогда излишне не усердствовали в ее раскрытии.

Дом Мануцци не отличался роскошью: трудясь над драгоценными камнями, человек этот, по большей части, прикладывал руки к чужой собственности, вверенной ему исключительно на время работы. И все же ремесло огранщика делало его вхожим в самые богатые венецианские палаццо. Оттого он был особенно ценным агентом Кавалли.

Инквизитор трижды ударил в бронзовую колотушку, отлитую в виде льва, сжимавшего в пасти кольцо, и терпеливо стал дожидаться ответа. Стук этот был хорошо известен хозяину дома, и потому, даже явись Circospetto посреди ночи, долго ждать под дверью ему бы не пришлось. К тому же сегодняшняя вечерняя встреча была условленна заранее.

Поводом к ней стал второй разговор, предметом которого был зловещий француз.

Клодио Мануцци явился к Кавалли три дня назад, передав через слугу любопытную записку. Ознакомившись с ее содержанием, инквизитор без промедления принял своего шпиона.

– В твоей записке говорится, что ты вчера был у человека, в доме которого видел колдовские книги, – без приветствий произнес Circospetto.

Одетый в неброский камзол, худой, как палка, огранщик низко поклонился:

– Истинно так, синьоре секретарь. Этот пройдоха пожелал приобрести у меня бриллианты в кредит, на что я решил, что прежде должен осмотреть его жилище, дабы убедиться в его кредитоспособности.

– Как его звали?

– Жакомо Нуафьерро, синьоре секретарь. Так я запомнил – французские имена для меня тяжелы и непривычны.

Инквизитор стоял у окна, наблюдая, как, едва различимый в вечерней дымке, тонет за горизонтом мутный медяк солнца. Дом Кавалли располагался в юго-восточной части острова Джудакка, окнами глядя в открытое море. Осень в этом году пришла необычайно рано, затянув небо низкими серыми тучами и принеся холодные штормовые ветра.

– Что за книги ты увидел в его доме? – спросил Кавалли, неторопливо обернувшись к собеседнику.

– «Ключ Соломона», «Пикатрикс» и «Зекорбен» – те, что я запомнил с его слов, и иные, названия которых я не уловил, больно уж мудрено они звучали. Но француз, видя мой интерес к этим томам, принялся разглагольствовать о том, как благодаря им научился повелевать духами четырех первоэлементов.

Инквизитор в молчании и неподвижности смотрел на стоящего перед ним человека. Немигающий взгляд его, казалось, обозревал иные пространства, далекие от этого места. Circospetto размышлял.

– Отправляйся к этому французу, – произнес он наконец. – Я должен быть уверен, что все это – не твоя ошибка и не бахвальство молодого прощелыги. Скажи, что знаешь человека, готового заплатить за эти книги тысячу цехинов, но прежде он хочет на них взглянуть, чтобы убедиться в их подлинности.

– Эти книги я должен показать вам? – Мануцци скорее утверждал, чем спрашивал.

Кавалли кивнул:

– Да. И, чем скорее, тем лучше.

Огранщик не стал мешкать с исполнением поручения – и вот могущественный секретарь инквизиции стоит у его дверей. Можно было вызвать Мануццо к себе и не утруждаться дальней поездкой, но Домминико Кавалли был весьма щепетилен во всех своих поступках. Человеку стороннему он сказал бы, что не желает осквернять свой дом богопротивными трудами. Внутри же себя он следовал несколько иному принципу: нельзя пренебрегать даже самым малым поводом, из которого может родиться обвинение. Circospetto не верил в нерушимость дружбы – но верил в силу вражды.

Щелкнул замок, и в образовавшейся щели проступила залитая желтым светом фигура огранщика.

– Синьоре секретарь, – склонил он голову, впуская гостя в свой дом.

Убранство этого обиталища, вне всякого сомнения, вызвало бы презрительные усмешки у спесивых обитателей кварталов Сан-Поло или Сан-Марко. Но Кавалли, чей достаток мог посрамить многих из них, не изменился в лице даже на мгновение.

– Не желаете вина? – услужливо предложил огранщик.

Кавалли покачал головой:

– Нет. Где книги?

– Они здесь. Следуйте за мной, синьоре секретарь, – согнув спину, сделал приглашающий жест Мануццо.

Они прошли в тесную комнату на втором этаже, где на небольшом столе лежало три массивных тома в толстых кожаных переплетах. Circospetto сделал несколько неторопливых шагов, остановившись в итоге у стола. Он не спешил прикасаться к книгам, внимательно разглядывая обложку верхней. Наконец он осторожно притронулся к обложке кончиками пальцев, словно пытаясь почувствовать что-то, скрытое под ней. Мануццо стоял у дверей, по-птичьи вытягивая шею в попытке заглянуть инквизитору через плечо.

Кавалли осторожно раскрыл книгу, перевернул несколько страниц. Сомнений быть не могло – в его руках находились вместилища колдовского знания. Издания были довольно новыми – перепечатанные копии древних фолиантов, написанных несколько столетий назад. Наверняка часть запретного знания при перепечатке утратилась или исказилась, но даже того, что сохранилось, было довольно для ареста француза. Однако что-то тревожило Домминико. Будь Нуафьер практикующим колдуном, стал бы он отдавать столь ценные фолианты первому встречному? Несомненно, для этих изданий тысяча цехинов была очень хорошей ценой, но…

– Хорошо, – кивнул Circospetto, закрывая книгу. – Верни книги французу и скажи, что покупатель счел их подделкой.

– Слушаюсь, синьоре секретарь, – Мануццо поклонился, при этом не отрывая взгляда от застывшего как изваяние Кавалли. В глазах его читался вопрос, который он страшился облечь в слова.

– Ты хочешь знать, поддельные ли они на самом деле? – спросил инквизитор насмешливо.

Огранщик вздрогнул, затем хотел было кивнуть, но сдержал свой порыв.

– Пусть тебя это не беспокоит, – Circospetto позволил себе едва заметную улыбку, тронувшую его тонкие, бледные губы подобно странной тени. – Свою плату ты получишь, ибо бдительность твоя была уместна и необходима. Впредь также сообщай мне, если встретишь у кого-то подобные тома.

– Для меня счастье служить богоугодным делам, – пролепетал Мануццо.

Сидя в гондоле, отплывшей с Мурано, инквизитор хмуро обозревал раскинувшийся впереди город, в котором жизнь дневная уступала место жизни ночной, полной порока и тайн. Загорались в окнах многочисленные огни, закутанные в плащи силуэты проступали в неясном свете розовых фонарей , появляясь и исчезая словно призраки; беззвучно скользили по воде гондолы, в которых, укрытые за парчовыми занавесками, разворачивались баталии любовные, меркантильные и даже политические.

Все это не представляло интереса для могущественного секретаря инквизиции. Вглядываясь в разноцветную россыпь огней, словно вуалью, укрытую легким туманом, он пытался отыскать среди размытых силуэтов того, кто, подобно ночному хищнику, сейчас отыскивал себе очередную жертву. Рано или поздно охотник всегда становится жертвой.

– Поворачивай, – вдруг произнес Кавалли коротко и отчетливо. Гондольер, меланхолично правивший лодкой, замер. – Плыви в Сан-Кроче, к дому мессера гранде, – распорядился инквизитор.

Гондольер уверенно заработал веслом, разворачивая свою посудину.

– Это тот дом, что стоит возле малой церкви Святого Симеона? – спросил он, видимо, чтобы удостоверится. Инквизитор кивнул, не заботясь о том, увидел ли гондольер его жест.

Нынешний мессер гранде не отличался ни особым богатством, ни знатностью рода. На должности своей он имел неплохой доход, в том числе – со взяток, которые получал регулярно. Этого дохода хватило ему, чтобы собрать хорошее приданое трем своим дочерям и купить приличный дом, который и собирался посетить Circospetto. Визит обещал получиться поздний, но секретарь не желал медлить – француза нужно было арестовать, и, чем скорее, тем лучше.

Пожилой блюститель порядка встретил ночного гостя с явным недовольством, которое, впрочем, улетучилось сразу же, как только инквизитор переступил порог.

– Синьоре Кавалли! – Широкое, рыхлое лицо мессера гранде расплылось в улыбке. – Чем обязан столь позднему визиту?

– Есть дело, не терпящее отлагательств, – сухо произнес Circospetto. – Завтра утром, как можно раньше, вам надлежит отправить своих людей в дом француза Жака Нуафьера. Рекомый француз должен быть арестован, а комнаты его подвергнуты самому тщательному обыску. Официальное обвинение – контрабанда соли.

Главу венецианских сбирро нельзя было назвать глупцом. В делах государственной инквизиции он имел немалый опыт и умел находить в словах ее представителей истинный смысл. Объяснений не требовалось.

– Я вас понял, досточтимый синьоре Кавалли. С рассветом я отправлю своих людей. Арестованного…

– Доставить в Пьомби ,– закончил за него Circospetto.

Мессер гранде кивнул, и на том они распрощались.

Стальные набойки звонко стучали по булыжникам кампо. Эхо шагов отражалось от каменных стен и спокойной поверхности воды канала. Circospetto не спешил. До причала была всего сотня шагов, а путь домой должен был занять не более получаса. Он сделал все что должно – и все же странное предчувствие продолжало тревожить инквизитора. Он тщетно искал объяснения этой тревоге. Казалось, что само Провидение помогает в поимке этого колдуна, призывая Домминико унять охватившее его беспокойство и насладиться плодом своих усилий. Но что-то мешало ему это сделать. Предчувствие.

Утром слуга разбудил его, сообщив о прибытии гонца от мессера гранде. Было еще очень рано – солнце едва успело подняться, а напольные часы пробили половину девятого. Одевшись, Кавалли прошел в комнату для приема гостей и расположился в резном деревянном кресле.

Вошедший сбирро поклонился инквизитору, стараясь скрыть испуг на лице.

– Святой отец, мессер гранде велел передать вам, что Жак Нуафьер не ночевал этой ночью дома. Обыск был учинен, но контрабанды найдено не было.

– Передай мессеру гранде, чтобы продолжил поиски. Нуафьер должен быть арестован.

Жестом отпустив гонца, Кавалли какое-то время после этого сохранял неподвижность. Возможно, отсутствие Нуафьера было случайностью – француз не мог знать о том, что его хотят арестовать. Но даже в этом случае ситуация складывается не так хорошо, как хотелось бы. Чернокнижник предупрежден и теперь наверняка попытается скрыться. Это означало необходимость новых шагов со стороны Circospetto.

Граф Бонафеде рассказал все, что было ему известно. Слова его мало помогли следствию, даже похищенный перстень не мог однозначно доказать причастность Нуафьера к колдовским делам. Кавалли задумчиво потер пальцами щеку. Был еще один свидетель, которого он не допросил. До сих пор инквизитор старался избегать подобных бесед, умело маскируя свой необъяснимый страх перед душевнобольными. Этот страх он объяснял разными причинами – и с каждой новой понимал, что причины нет. Будто какая-то сила заставляла Доминика Кавалли сторониться всякого, чей разум помутился. И сейчас, размышляя о необходимости беседы с Лоренцой Бонафеде, он ощущал, как зарождается внутри него отторжение, которое вырастет и усилится невероятно, стоит лишь приблизиться к душевнобольной.

И все же это было необходимо. Слова графини могли выдать слабость колдуна или сообщить место, где тот мог скрываться.

Решительно поднявшись со своего места, инквизитор громким хлопком вызвал слугу. К поездке надлежало подготовиться.

Спустя два часа Домминико Кавалли переступил порог приюта для душевнобольных на небольшом острове Сан-Клементе, расположенном в миле от южной оконечности города. Аскетичное серое здание с потрескавшейся штукатуркой стен и ржавыми решетками на окнах было обнесено высоким забором. Несчастные узники этого места не имели в большинстве своем даже возможности выходить на двор, пустынный и унылый. Внутри здания Кавалли встретила пожилая монахиня-кармелитка , с некоторым удивлением взглянувшая на его облачение инквизитора.

– Нечасто нас посещают представители трибунала, – произнесла она вместо приветствия. Голос ее по-старчески дребезжал.

Кавалли склонил голову:

– Инквизиция выступает в защиту католической веры, и стопы ее служителей всегда направляются туда, где эта защита требуется. В вашем приюте пребывает девица Лоренца Бонафедо, пострадавшая от чар, наведенных на нее хитроумным колдуном. Я хотел бы побеседовать с ней.

Монахиня мелко кивала в такт словам Circospetto. Когда он закончил, она пожевала немного губами, не поднимая на него задумчивого взгляда, а затем произнесла:

– Я отведу вас к ней, инквизитор. Но знайте, что колдовство до сих пор довлеет над ней. Несчастную посещают ужасные видения…

– Видения? Какие?

– Об этом вам лучше спросить ее саму. Они столь греховны и богомерзки, что я не стану пересказывать их вам. Пойдемте.

Они поднялись на третий этаж, оказавшись в длинном, темном коридоре, тускло освещенном лишь небольшим оконцем в дальней стене. Две череды дверей, тяжелых, окованных медью, тянулись по обе стороны коридора. Странные звуки доносились из-за них, причудливо искаженные массивной деревянной преградой, – едва ли можно было поверить, что их исторгают человеческие уста.

Кармелитка остановилась у одной из дверей. К облегчению Домминико, за дверью царила тишина. Тяжело щелкнул ключ, скрипнули несмазанные петли, и инквизитор вошел в крошечную келью, где не было ничего, кроме кровати, на которой, повернувшись лицом к стене, лежала девушка. Она не обернулась на звук отпираемой двери и, казалось, спала. Монахиня осторожно коснулась ее плеча.

– Проснись, дитя мое, – произнесла она тихо и ласково, – к тебе пришли.

Девица не пошевелилась. Монахиня снова осторожно коснулась ее плеча:

– Ну же, дитя. Просыпайся.

Медленно, словно придавленная неимоверной тяжестью, молодая графиня обернулась. Болезненная бледность делала ее лицо похожим на мраморное, лишенное всякого намека на румянец. В то же время глаза ее, очерченные темными кругами, контрастно выделяясь, сверкали в сумраке кельи лихорадочным блеском.

– Я не сплю, – произнесла она. – Я не буду спать. Не буду.

Монахиня хотела что-то возразить, но Кавалли жестом остановил ее.

– Почему ты не спишь, дитя? – спросил он.

Девушка перевела на него пустой, бесчувственный взгляд.

– Мне нельзя уснуть. Если я усну, ко мне снова придет она.

– Кто?

– Она. Черный зверь, клубящийся у моих ног. Темная женщина. Ее поцелуи иссушают меня. Ее ласки причиняют страдание и боль…

Кармелитка отвела взгляд от больной и спешно перекрестилась.

– Несчастной девушке каждую ночь снится, что к ней в келью приходит женщина, которая принуждает ее к противоестественной связи. – Слова эти дались монахине с большим трудом. Произнеся их, она снова перекрестилась, одними губами прошептав короткую молитву.

– Нельзя уснуть… Нельзя, – монотонно шептала больная, но затем вдруг вскинулась, заговорив громко и страстно: – Позовите его! Позовите! Он может мне помочь! Он избавит меня от этих видений, он освободит! Позовите!

Она села на своей постели, резко выкинув вперед худые дрожащие руки. Белые как снег пальцы вцепились в одежду инквизитора, потянули. Домминико почувствовал, что горло его судорожно сжимается, отказываясь пропускать воздух. В глазах потемнело, хотелось рвануться, выбежать прочь, не останавливаться… Невероятным усилием совладав с собой, он остался недвижим. Приступ, охвативший графиню, внезапно прошел, пальцы разжались, руки бессильно упали. Инквизитор смотрел на нее сверху вниз – поникшую, словно лишившуюся чувств. Дыхание его было частым и прерывистым, словно после долгого бега.

– Ты хочешь позвать Нуафьера, дитя? – с трудом произнес он.

Лоренца вздрогнула, словно от удара, медленно подняла голову.

– Да, его, – она шептала, но в шепоте этом слышалось невероятное чувственное напряжение.

– Видения появились у тебя после встречи с ним?

Инквизитор понимал, что вопрос этот был излишен и неуместен, но не смог устоять. Он должен был знать. Должен был обрести уверенность.

Графиня медленно покачала головой:

– После встречи? Не с ним – с ней. Я встретила ее ночной порой, такую прекрасную… Ее золотые украшения сияли в свете фонарей подобно солнцу. Ее глаза… глаза…

С каждым словом речь больной становилась все тише и неразборчивей, постепенно превратившись в бессвязное бормотание. Кармелитка, недвижно стоявшая у входа, забеспокоилась:

– Пойдемте, инквизитор. Ей нужно отдохнуть… Вы взволновали ее…

Подчинившись словам монахини, Кавалли покинул келью. Он и сам ощущал ужасное истощение, словно короткий разговор с больной отнял у него все силы. И все же во время этого краткого свидания он узнал много больше, чем ожидал. Причем знание это принесли ему не только уши, но и глаза.

Смущенный и растерянный, секретарь городской инквизиции покинул остров Сан-Клементе.

Его возвращения ожидали. Мессер гранде неторопливо прохаживался по молу Сан-Марко, время от времени бросая короткие взгляды на выходившего из гондолы Кавалли. Вид у него был весьма довольный.

– Синьоре секретарь! – Приветствие блюстителя порядка буквально лучилось самодовольством. – Вы заставляете себя ждать!

– У меня были неотложные дела, – коротко пояснил инквизитор, не желавший распространяться о своей утренней поездке.

Толстяк кивнул с видом человека, допущенного к некой пикантной тайне:

– Конечно, конечно! Меж тем у меня для вас хорошая новость. Тот контрабандист-француз – он арестован.

Кавалли обернулся к собеседнику, смерив его внимательным взглядом:

– Где он?

В коротком вопросе не слышалось даже обычного интереса. Впрочем, мессер гранде был человеком опытным и знал, что Circospetto не из тех людей, кто прилюдно станет проявлять свои чувства. Многие поколения искушенных тосканских предков-торговцев превратили его в прирожденного актера, безупречно владеющего эмоциями. И Кавалли, несомненно, нашел своему таланту достойное применение.

– Его доставят в Пьомби с минуты на минуту.

– Хорошо.

Инквизитор лично встретил Нуафьера. Начальник стражи привел арестованного, который, похоже, был сильно угнетен нынешним своим положением. Был он среднего роста, хорошо сложен и, казалось, не отличался особенной красотой или грацией. Лицо его скорее походило на женское: округлые, плавные черты, тонкий подбородок, полные губы. Высокий покатый лоб выдавал определенную силу ума, в глазах же читались страх и растерянность. Circospetto внимательно оглядел его, отметив дорогое платье и броские украшения, затем обратился к начальнику стражи:

– Equello; mettetelo in deposito.

Он сознательно заговорил на тосканском наречии, которое понимал охранник, но, скорее всего, не понимал француз. Нуафьер, видимо догадавшись, что его сейчас уведут, обратился к инквизитору по-венециански:

– В чем моя вина? Почему я арестован?

Голос его слегка дрожал, но при этом не утратил до конца природно присущей ему приятности. Наверняка этот бархатистый тембр вызывал сильное волнение у дам. Все это Кавалли отметил про себя, следуя давно выработанной привычке изучать и запоминать людей в деталях.

– Вы обвиняетесь в колдовстве, – произнес он холодно. – Доказательство тому – книги, найденные в вашем доме.

Плечи француза опустились, взгляд поблек. Похоже, он не намеревался отрицать своей вины. Кисти рук его мелко дрожали.

– Где перстень, который вы получили от графини Бонафеде? – неожиданно спросил инквизитор.

На лице Нуафьера отразилось самое искреннее удивление.

– Перстень? – переспросил он неуверенно.

– Золотой перстень с изумрудом, доставшийся графине от матери.

Француз упрямо покачал головой:

– Графиня не дарила мне перстня. Она была не в том положении. Ее семья остро нуждалась в деньгах – настолько, что они даже попытались устроить мне ловушку. Девица соблазняла меня, в то время как ее отец прятался в соседней комнате, ожидая удобного момента, чтобы застать нас в щекотливом положении. Только случайность спасла меня – я ошибся дверью и встретился с ним, сидевшим в компании двух головорезов. Негодяй поспешно извинился и ушел.

– Это не меняет сути дела, синьоре Нуафьер, – покачал головой Кавалли. – Используя каббалу и другие магические искусства, вы околдовали Лоренцу Бонафеде. Это очень серьезное преступление. Можете мне поверить.

Француза, казалось, такое обвинение повергло в шок. Некоторое время он пытался совладать с собой. Наконец, когда ему это удалось, лицо его обрело решительное выражение.

– Я не знаю, кто вы, синьоре, – речь его от волнения приобрела сильный французский акцент, – но смею заверить вас, что это обвинение ложно и беспочвенно. Я никогда…

– Довольно, – прервал инквизитор. – В камеру его.

Француза увели, а Circospetto еще некоторое время провел в размышлениях. Негодяй отпирается – в этом нет ничего удивительного. С другой же стороны, про перстень он, как видно, не врал. Сам по себе этот факт ничего не доказывал, но… Домминико задумчиво потер пальцами щеку. Что-то упущено. Что-то важное.

Кавалли вернулся в приемную, целиком поглощенный своими размышлениями. Там он нашел мессера гранде, о чем-то беседовавшего с одними из инквизиторов. Почтительно поклонившись, Circospetto терпеливо дождался окончания разговора. Когда инквизитор ушел, мессер гранде не спеша приблизился к недвижно стоявшему секретарю.

– Я хотел бы поговорить с вами, – негромко произнес Домминико, в очередной раз отметив поразительно острое чутье законника. Этот толстяк прекрасно чувствовал ситуацию – полезное качество, которому стоит поискать применение.

– Я слушаю вас, синьоре секретарь, – вежливо улыбнулся мессер гранде. Его круглое лицо лучилось доброжелательностью.

– Я хочу знать, что вы нашли в доме того француза, – бросив на улыбающегося толстяка внимательный взгляд, заявил Circospetto. – А также хочу услышать как можно более подробное описание его жилища.

Добродушное выражение на лице блюстителя закона сменилось сосредоточенно-задумчивым. Он беззвучно пошевелил губами, подняв глаза в потолок, – вспоминал детали.

– Рекомый француз снимал комнаты в доме Марии Мадзони, дочери которой, Катарине, давал уроки танцев. В его обиталище мы нашли множество книг и записей, кои изъяли для изучения, а также гардероб из двух платьев. Более ничем, кроме повседневных мелочей, Нуафьер не владел. Хозяйка утверждала, что он даже не в состоянии был заплатить за жилье – у него большие игорные долги.

– Не те ли это Мадзони, чья дочь Катарина тяжело больна? – спросил Кавалли.

Мессер гранде кивнул:

– Та самая. Медик регулярно пускал ей кровь, но теперь, я слышал, она исцелилась.

– Исцелилась?

– Да. Поговаривают о чуде, ибо никакого нового лечения назначено не было.

– И когда же произошло чудесное исцеление?

– Не так давно, – подумав немного, ответил блюститель закона, – полагаю, вскоре после переезда к ним Нуафьера.

Кавалли кивнул, после чего они обменялись с мессером гранде еще несколькими общими фразами, соблюдая ритуал вежливости, и разошлись. Секретарь инквизиции предался рутинным своим обязанностям, стараясь более не размышлять о колдуне-французе.

И все же избавиться от мыслей о нем не удалось. К вечеру Circospetto отправился в Пьомби, где содержался заключенный. После шестого часа узникам тюрьмы давали по стакану вина, и инквизитор рассчитывал, что, придя вскоре после этого, застанет Нуафьера более расслабленным и сговорчивым.

Мрачные застенки свинцовой тюрьмы у иного могли вызвать страх одним только своим видом. Узкие проходы в тисках массивных стен, тяжелые, обшитые металлом двери, ведущие в одиночные камеры – capacita. В подвале располагались еще более жуткие узилища – pozzi, глубокие, сырые колодцы, где держали самых опасных преступников.

Когда тюремщик открыл окошко в двери камеры, Нуафьер лежал на полу. Подняв голову, он сощурился, пытаясь рассмотреть лицо в возникшем в двери квадрате.

– Буона нотте, синьоре Нуафьер, – негромкий голос Кавалли в гулкой тишине камеры прозвучал неожиданно резко.

– Это вы, синьоре инквизитор? – спросил француз, поднимаясь. – Чем обязан вашему визиту?

Похоже, вино сделало свое дело – узник не выглядел таким подавленным и испуганным, каким был во время их первой встречи. Circospetto позволил себе легкий кивок удовлетворения.

– Рад видеть вас в бодром расположении духа, синьоре. – Тон, каким были произнесены эти слова, однако, отнюдь не выражал радости. – У меня есть к вам разговор.

– В таком случае я был бы рад пригласить вас, усадить за стол и угостить хорошим вином, – француз откровенно язвил, – но, увы, не имею возможности сделать ни первое, ни второе, ни третье.

– Тем лучше, – не остался в долгу инквизитор. – Я хочу знать, имеете ли вы отношение к исцелению Катарины Мадзони?

Нуафьер смерил его надменным взглядом, какой часто можно увидеть у молодых повес, воображавших, что их достоинство оскорблено.

– Имею, синьоре инквизитор, и самое прямое.

– Хорошо. Не соблаговолите ли описать, каким образом оно было достигнуто?

– Это было бы бесчестным по отношению к этой юной девице.

– Глупо. Если вы еще не уразумели, от вашего ответа зависит решение суда инквизиционного трибунала в отношении вас.

Эти слова возымели эффект. Нуафьер заметно вздрогнул, после чего стал говорить не так заносчиво:

– Недуг девицы исцелился простым и естественным способом.

– И какой же способ вы считаете естественным?

Взгляд француза встретился со взглядом Circospetto. В ясных голубых глазах читалось очевидное торжество самца.

– Вы соблазнили ее, – не спрашивая, а утверждая, произнес Кавалли. – Поступок наглый и бесчестный, но не подлежащий суду инквизиции. Но как она была соблазнена?

Нуафьер гордо вскинул подбородок.

– Если вы считаете, что для этого я прибег к колдовству, то ошибаетесь. Природа наградила меня достаточной красотой и умом, чтобы обойтись без подобного подспорья. Девицу по ночам мучили кошмары, оттого она подолгу засиживалась перед сном, часто – на балконе, где любил коротать вечерние часы и я. Мы много беседовали, она очаровательна и умна – неудивительно, что я проникся к ней самыми искренними чувствами. Я готов был женится на ней – но моему намерению помешал этот глупый арест!

– Не забывайтесь, синьоре Нуафьер, – холодно осадил француза Кавалли. Тот вздрогнул и сник. – Она рассказывала вам о природе своих кошмаров?

– Да, – кивок вышел суетливым и слишком глубоким. – Катарина говорила, что ей снился черный зверь, проникавший ночью в ее спальню, который затем обращался в прекрасную женщину. Женщина целовала Катарину, но поцелуи эти причиняли острую боль…

Нуафьер замолчал. Кавалли также не спешил продолжать разговор. Сомнения черными нитями проникли под кожу, незримые, но ощутимые.

Видения графини Бонафеде и Катарины Мадзони странным образом совпадали. Что это могло значить? Если наваждения, терзавшие их, наводил сам Нуафьер, стал бы он признаваться в этом? Возможно ли, что француз – лишь жертва совпадения, а истинный малефик все еще остается на свободе? Или же, узнав от графини о мучивших ее снах, Нуафьер решил приписать своей новой жертве такие же видения, чтобы сбить инквизицию со следа?

Не удостоив узника прощанием, Circospetto покинул тюрьму.

Солнце уже почти скрылось в трепещущем багровыми бликами море, посылая последние лучи замершему в предвкушении городу. Эти вечерние часы были в Венеции особенным временем. Дневная жизнь в городе уже затихала, закрывались лавки, и прекращалась торговля; ночная же еще не начиналась – ищущие любовных утех, азартной игры или задумавшие тайное терпеливо дожидались наступления темноты. Редкие гондолы развозили запоздалых горожан, спешивших попасть домой до того, как сумерки и туман создадут над городом непроницаемый покров. Кавалли тоже мог сойти за такого путника – одевшись в светское платье и утратив облик грозного служителя трибунала, он мало отличался от обычного горожанина. Он снова плыл на Мурано – в этот раз с намерением посетить дом Мадзони.

Приютивший Жака Нуафьера дом был в меру скромным, демонстрируя приличный для уважаемых граждан размер дохода. Украшенный фасад, колоннада у входа, изящный навес у причала. Не задерживаясь, Домминико постучал в дверь. Ему открыла служанка, девица не старше семнадцати лет.

– Что вам угодно, синьоре? – спросила она, слегка поклонившись.

– Мне угодно видеть твою хозяйку, Марию Мадзони, – ответил инквизитор без лишней надменности.

– Как представить досточтимого синьоре?

– Синьоре Домминико Кавалли.

Имя его было достаточно известно в городе, и Circospetto знал об этом. Служанка, впрочем, только кивнула, не выказав никаких чувств, – значит, ей имя грозного секретаря трибунала знакомо не было.

Спустя минуту Домминико расположился в небольшом кресле, стоявшем в гостиной, а почтенная вдова Мария Мадзони сидела напротив. На небольшом столе уже успели появиться вино и сласти, но инквизитор их не коснулся.

– Полагаю, ваш визит связан с арестом моего постояльца? – В голосе вдовы слышалось скрываемое напряжение.

Circospetto покачал головой:

– Боюсь, что нет. Я здесь по поводу вашей дочери Катарины.

Кровь отхлынула от лица женщины:

– Моей дочери? Чем могло провиниться перед инквизицией невинное дитя?

Внутренне выразив сомнение по поводу невинности Катарины, Кавалли покачал головой:

– Никакой вины за ней нет – и надеюсь, не будет и впредь. Есть основания полагать, что ваша дочь стала жертвой злого колдовства. Скажите, как ее здоровье? Все ли хорошо?

Удивленная и испуганная, синьора Мадзони покачала головой:

– Увы! Утренние события вызвали в ней немалые душевные волнения – Катарина была привязана к своему учителю танцев. Она в своей комнате.

– Могу ли я увидеть ее? – спокойно осведомился Кавалли.

Лицо женщины приняло непроницаемое выражение – она прекрасно сознавала, что слышит не просьбу, но приказ.

– Конечно, – произнесла она наконец, – извольте пройти за мной.

Катарина Мадзони оказалась миловидной девицей в самом расцвете юной трепетной красоты. Ее, пожалуй, несколько портила только некоторая излишняя бледность, видимо следствие болезни. Она сидела у окна, читая какой-то небольшой томик. Увидев мать и гостя, Катарина отложила чтение и поднялась для приветствия.

– Катарина, это – синьоре Домминико Кавалли, секретарь инквизиционного трибунала. Он желает побеседовать с тобой.

Упоминание инквизиции вызвали у девицы легкую дрожь, с которой она, впрочем, быстро совладала.

– Хорошо, матушка.

Эти слова были произнесены самым покорным тоном, глаза говорившей были опущены, фразу сопровождал почтительный кивок головы. Непохоже, чтобы она чувствовала вину за что-то, – во всяком случае, так показалось Кавалли.

– Садись, дитя мое, – проговорил он спокойно. – Я хотел побеседовать с тобой о тех дурных снах, которые преследовали тебя недавно.

Эти слова вызвали удивление не только дочери, но и матери. Похоже, тревожные видения были семейной тайной. Тем лучше – лишний штрих к портрету всевидящей и всезнающей инквизиции.

– Скажи, когда впервые они посетили тебя? – спросил Кавалли негромко.

– Несколько месяцев назад, – тихо ответила девушка, – за несколько дней до того, как впервые проявился мой недуг. Сон повторялся каждую ночь, а потом проступила болезнь…

– Синьоре Нуафьер в то время уже проживал в вашем доме?

– Нет, он появился куда позже.

– Полагаю, в то время он еще не прибыл в Венецию, – добавила мать.

Circospetto задумчиво погладил щеку.

– Не предшествовали ли этим снам некие неожиданные встречи или странные события? Не появлялся ли в вашей жизни некто новый, доселе незнакомый?

Катарина задумалась.

– На приеме у господина Боккаччо, – произнесла она после некоторых размышлений, – я познакомилась с необычной девушкой. Она была чуть младше меня, но наделена столь удивительной красотой, что я даже не обратила внимания на ее юность. Она назвалась Лукрецией – это старинное и редкое имя показалось мне очаровательным. Внешность ее была необычна: золотые волосы, плавные черты. Когда я спросила, откуда она родом, Лукреция ответила, что из Рима. Я всегда мечтала посетить Вечный город и потому засыпала ее сотней вопросов. Она отвечала мне сдержанно, словно боялась раскрыть какой-то секрет. А потом… потом она начала вести себя странно. Мы остались на балконе, она гладила мою руку и целовала меня в щеку, говоря, что наша дружба определена судьбой и переродится в нечто большее. Я смутилась и ушла.

– Видели ли вы ее впоследствии?

– Нет, не видела. Начавшаяся болезнь лишила меня возможности надолго покидать дом. Но вчера ночью мне показалось, что я видела ее за окном, на другом берегу канала. Однако стоило мне моргнуть, как она пропала.

– Как вы спали прошлой ночью?

Девушка смутилась, украдкой бросив виноватый взгляд на мать.

– Я… мне снова снился кошмар.

Синьора Мадзони встрепенулась:

– Почему ты не рассказала мне, Катарина?

– Сон был совсем короткий, матушка, и я решила, что все пройдет само собой…

– Оставим этот разговор, – решительно произнесла вдова. – Не будем заставлять синьоре инквизитора ждать.

– Я уже выяснил все, что необходимо, – произнес Кавалли, – и покидаю вас. Проводите меня, синьора Мадзони.

Выйдя за порог, инквизитор поднял ворот плаща и надвинул поглубже шляпу. За время его пребывания в доме Мадзони на остров спустился густой туман, холодный, словно кожа лягушки. Он мгновенно проникал сквозь ткань одежды, жадно поглощая тепло человеческого тела. Кавалли спешно сел в гондолу, накренившуюся от резкого движения. Гондольер недвижно застыл на корме, даже не повернув головы в сторону хозяина.

– Домой, – бросил Circospetto.

Плеснула потревоженная веслом вода.

– Слушаюсь, синьоре, – запоздало произнес гондольер.

Тон его показался инквизитору странным, но усталость и умственное напряжение затерли эту деталь. Кавалли откинулся на сиденье и прикрыл глаза. Похоже, он все-таки ошибся. Не француз был виновником несчастий двух девиц. Скорее даже напротив: с обеими он выступил скорее как спаситель – не оттого ли безумная графиня просила привести его, не потому ли внезапно исцелилась болезнь Катарины Мадзони?

Кавалли раз за разом взвешивал все, что ему удалось узнать. Особняком от прочих фактов стояла пропажа перстня графини Бонафеде. Она не дарила его французу – в таком случае, куда он мог подеваться? Скажет ли она? Нет, новой встречи с безумной Кавалли не желал. И все же факт требовал уточнения.

– Стой, – произнес он громко, обращаясь к гондольеру, – вези меня к дому графа Бонафеде.

Неожиданный визит Circospetto застал пожилого графа уже спящим. В ночной сорочке, с огарком свечи в дрожащей руке, он впустил ночного гостя, не сводя с него тревожного взгляда.

– Синьоре граф, – без предисловий обратился к нему Кавалли, – мне нужно знать, кому ваша дочь подарила фамильный перстень, золотой с изумрудом.

Старик замешкался с ответом. Он явно не ожидал подобного вопроса.

– Перстень? – наконец пробормотал он. – Я же говорил вам, что перстень она подарила этому французу…

– Вы лжете, синьоре граф, – Circospetto не был до конца уверен в этом, но решил пойти на риск: – Она рассталась с перстнем раньше, еще до того, как Нуафьер впервые пришел сюда.

От удивления нижняя челюсть графа отвисла, неприлично приоткрыв рот.

– Но как? – спросил он, совладав с изумлением. – Как вам удалось узнать это?

– Вы лжесвидетельствовали против человека, граф. Вам лучше сейчас подумать об этом. Отвечайте!

Угроза оказалась весьма действенной. Старик побледнел, руки его задрожали сильнее обычного.

– Дочь подарила его своей подруге. Я был в гневе, узнав об этом, но ничего не мог поделать – мы не знали, где проживает эта девица, а сама она более с тех пор не появлялась в моем доме.

– Как ее звали?

– Я не помню. У нее было странное имя, старое. Я клянусь…

– Лукреция?

– Да, да, именно так!

Граф был напуган более, чем следовало бы. Подобное состояние не слишком хорошо сказывалось на ясности ума, и Circospetto ослабил напор:

– Прекрасно, граф. Я знал, что память вас не подведет. Расскажите, как ваша дочь познакомилась с этой девицей?

Более мягкий тон и краткое поощрение несколько успокоили старика. Сглотнув, он ответил:

– Мы тогда только прибыли в Венецию… Лоренца пребывала в состоянии сильной меланхолии – ей тяжело дался переезд. Она встретила Лукрецию случайно, на прогулке. Я не знаю подробностей знакомства, но уже вечером дочь пригласила свою новую подругу к нам. Я нашел ту очень милой, хотя, пожалуй, слишком юной. И все же она была обаятельна и умна, к тому же Лоренца питала к ней самую искреннюю симпатию.

– Как долго продлилась эта дружба? – спросил Кавалли, уже предвидя ответ.

– Последний раз Лукреция посещала наш дом за день до появления синьоре Нуафьера. Тогда же пропал фамильный перстень.

Холодно кивнув – скорее своим мыслям, нежели словам графа, – Circospetto распрощался. Все складывалось. Тот, кого он вначале принял за виновника, был скорее благодетелем. Но каким же образом ему удалось отвадить ведьму от ее жертв? Собственным колдовством? Видимо, да, поскольку на набожного человека француз не походил.

– Теперь – домой, – бросил он гондольеру. Утром нужно будет еще раз навестить Нуафьера. Его тайна может стать ключом к поимке таинственной Лукреции.

В небе над Гранд-канале расцветали букеты фейерверков, причудливо отражаясь в дрожащей воде. Играла музыка, слышались громкие голоса и веселый смех. По мосту Риальто шествовали роскошно одетые люди, лица которых скрывали маски – очередной карнавал, длинная череда которых превращала жизнь города в один нескончаемый праздник. Пусть Венеция давно утратила свой былой вес и права владычицы Средиземного моря, но блеск и слава ее пройдут сквозь года, лишь ширясь и умножаясь.

– Пристань здесь, – вдруг произнес инквизитор, – я хочу немного пройтись. Жди меня у мола Сан-Марко.

Сойдя на берег, он надел простую кожаную бауту , сделал несколько шагов и словно растворился в пестрой толпе. Многоголосый шум царящего вокруг празднества залепил уши, от буйства красок рябило в глазах. В доли мгновения Домминико Кавалли словно перестал существовать, как дождевая капля, упавшая в море. Безликий и неузнанный, он был лишь частью потока, следующего путем, начало и конец которого не были видны изнутри. На мгновение инквизитору показалось, что он оказался в некой аллегории, изображающей саму жизнь человеческую: бесконечное движение в неистовом хаосе цвета и звука, поглощающее без остатка, не имеющее ни начала, ни конца. Кто бы ни вошел сюда, кто бы ни вышел – ничего не изменится, движение продолжится и едва ли перемену заметят.

– Вы куда-то спешите, синьоре? – Негромкий женский голос прозвучал над самым ухом Кавалли.

Обернувшись он увидел молоденькую, хрупкую девушку, лицо которой скрывала богато украшенная колумбина .

– Не имею чести знать вас, синьора, – вежливо ответил он. Где-то внутри ему было приятно внимание молодой особы, но чувство это не имело шанса подняться наружу. Девушка мелодично рассмеялась.

– Это же маскарад, синьоре! Зачем иначе носить маски, если не для того, чтобы остаться неузнанными?

– Вы правы, – согласился Circospetto, – чем могу служить?

– О, вы можете! Не откажите в просьбе даме – вы выглядите разумным, трезвым человеком в этой вакхической процессии. Я потеряла в толпе моего отца и не могу отыскать его. На такой случай мы договорились, что я найду провожатого и отправлюсь домой сама, дабы не плутать среди пьяных и праздных.

Домминико задумался. Слова девушки казались ему несколько странными – ведь куда проще было условиться о встрече в каком-нибудь приметном месте, чем подвергать себя риску добираться до дома с неизвестным попутчиком. С другой стороны, девушка могла жить неподалеку…

– Как далеко отсюда ваш дом? – поинтересовался Circospetto.

Лазурные перья, украшавшие маску, очаровательно всколыхнулись.

– О, совсем недалеко, буквально в паре домов.

– Ну что же, – кивнул инквизитор, – я с удовольствием провожу вас.

Они выбрались из основного шествия и свернули в узкий проулок, куда едва проникал свет огней Грандканале. Идти рядом тут было невозможно, и Домминико шел впереди, таинственная дама – за ним.

– Вы выглядите очень молодо, – желая поддержать светскую беседу, произнес Circospetto. – Вашему батюшке стоит приглядывать за вами более внимательно.

– Вас обманула моя внешность, синьоре, – голос девушки звучал беззаботно и весело, – я старше, чем может показаться.

– И сколько же вам? Восемнадцать? – Названная цифра казалась Кавалли слишком завышенной, но он решил польстить девице.

Та рассмеялась:

– Вы задаете неприличные вопросы, синьоре.

– Хорошо, оставим это.

Они вышли в небольшой дворик, разместившийся в плотном кольце домов. Здесь было темно и тихо, словно дома были покинуты жильцами – что не казалось таким уж невероятным, учитывая карнавальное действо, развернувшееся неподалеку.

– Мы все еще не представились друг другу, – произнесла девушка, поравнявшись со своим провожатым, – это так невежливо с моей стороны.

– Что вы, – инквизитор испытывал некое странное наслаждение от их краткого общения. Это был редкий случай, когда он мог говорить с кем-то, кто не знал его и не задумывался о его должности. Странная свобода этой беседы пьянила, словно крепкое вино.

Девушка остановилась, обернувшись к Домминико. Их разделяло не больше локтя. Глаза в прорезях маски загадочно поблескивали.

– Меня зовут Лукреция.

Уже готовый спросить о фамилии, которую девушка забыла назвать, Circospetto замер. На тонких девичьих губах играла легкая полуулыбка.

– Что же вы молчите? Впрочем, не старайтесь. Мне известно ваше имя, синьоре Кавалли. Я давно наблюдаю за вами…

Первым внутренним побуждением инквизитора было отпрянуть от жуткого создания, в которое вдруг обратилась невинная девушка. Но что-то словно тисками сжало его грудь, сковало члены. Он шумно сглотнул, не сводя взгляда с двух серебряных искр, вспыхивающих в темных прорезях.

– Вы очень проницательны, синьоре Кавалли. Вас стоило бы прозвать Astuto  – ведь осмотрительности в вас куда меньше, чем проницательности.

– Как вы узнали меня?

– Вас трудно не узнать. Да и маску вы надели уже на берегу, в свете фонарей.

Инквизитор напряженно обдумывал ситуацию. Перед ним – молодая девушка, хрупкая и слабая. Но ее стараниями одна девица помешалась, а вторая едва не умерла от неизвестной болезни. Кто знает, какие колдовские трюки есть у нее в запасе?

– Вы не боитесь меня? – спросил он, стараясь выиграть время для принятия решения.

Девичьи плечи презрительно вздрогнули.

– Я встречала и более могущественных людей – но даже они не вселяли в меня страх. Это чувство утрачено мной уже очень давно.

– Страх, но не осторожность. Я могу быть вооружен.

– Так же, как и я, – голос девушки изменился, став ниже и в одночасье утратив беззаботную наивность.

– Я не вижу при вас оружия.

– Видите, Домминико, видите, – губы Лукреции приоткрылись, обнажив ряд ровных, белоснежных зубов. – Вы просто не замечаете его.

– Зачем вы заманили меня сюда? – Вопрос этот инквизитор боялся задать до последней секунды – он мог побудить ведьму к действию.

– Чтобы убить, конечно, – без тени смущения ответила та.

Кавалли снова сглотнул.

– Какая дьявольская одержимость заставила вас причинять вред двум несчастным девушкам? – уводя разговор от опасной темы, поспешно спросил он.

Лукреция рассмеялась – в этот раз смех ее прозвучал зловеще.

– Эту дьявольскую одержимость поэты и певцы зовут любовью. Я люблю их, Домминико, разве это не очевидно? Не моя вина в том, что любовь бессмертного – слишком тяжелое бремя. Они уйдут, растают, а я буду горевать о них. Но такова судьба всякого сильного чувства – оно приносит боль и страдания той же мерой, что счастье и удовольствие. Их жизнь наполнит меня, и я пронесу частичку их сквозь вечность…

Правда была столь же неожиданной, сколь и очевидной. Кавалли готов был проклясть себя за то, что не прочел знаки, столь явственно указывавшие на сущность той, кто сейчас стояла перед ним.

Упырь.

Неупокоенный мертвец, сосущий кровь живых, суккуб в оковах человеческой плоти. Сама смерть, воплощенная в хрупком и прекрасном теле.

Он чувствовал, что не в силах пошевелиться. Тело утратило всякую подвижность, будто обратившись в статую, высеченную из безжизненного камня. Разум мучительно метался, пытаясь найти ответ, цена которому – жизнь. Как удалось Нуафьеру отвратить упырицу от ее жертв? Что он сделал?!

Лукреция шагнула к застывшему инквизитору, разом преодолев разделяющее их пространство. Она прижалась к нему, и он с удивлением ощущал теплоту ее кожи, горячее дыхание…

– Не противься, – прошептала она, – ты испытаешь наслаждение, которого ни один живущий не испытывал…

Губы отказывались подчиняться, но невероятным усилием он все же смог их разомкнуть:

– Погоди! Всего мгновение… Скажи, как Нуафьер заставил тебя отступиться от твоих жертв?

Лукреция улыбнулась:

– Он… он был слишком красив, чтобы лишать моих возлюбленных такого удовольствия. Я не ревнива. Я все равно получаю свое.

Ее губы коснулись губ Домминико. Он закрыл глаза, не в силах противится тяжелой волне, накрывшей его с головой. В эти бесконечные мгновения он ощущал, как уходит из него жизнь, – и одновременно купался в чувственном наслаждении, большем, чем способна дать любая женщина.

Утром сбирро нашли его тело в небольшом дворике в квартале близ моста Риальто. Ночные грабители забрали все, что представляло собой хоть какую-то ценность, – даже белье. Мессер гранде пригласил известного по всей Венеции доктора, который осмотрел тело.

– В чем причина смерти, синьоре медико? – спросил толстяк обеспокоенно.

– Кровопотеря. Кто-то выпустил из него всю кровь. Всю до капли, – задумчиво покачав головой, заявил доктор.

Мессер гранде был мудрым человеком. Отчитываясь перед трибуналом, он сообщил, что секретарь государственной инквизиции Домминико Кавалли прозванный Circospetto, пал от руки грабителя, который уже пойман и вскоре будет повешен меж двух колонн . Этого оказалось достаточно.

Катарина Мадзони вскоре оправилась от горя по угодившему в тюрьму французу. Болезнь более не докучала ей.

Графиня Бонафеде провела остаток дней в приюте, так и не оправившись от выпавших на ее долю потрясений. Впрочем, видения, терзавшие ее, вскоре прекратились.

Жак Нуафьер, проявив чудеса дерзости, бежал из Пьомби и на долгие годы покинул Венецию. Вернуться он смог лишь спустя двадцать лет. Ценой возвращения стала служба осведомителя государственной инквизиции.

Загадочная Лукреция с завидным постоянством появлялась в разных частях города, нигде не оставляя достаточно заметного следа. Обладатель пристального взгляда мог бы отметить, что вскоре после ее появления в городе умирали молодые, красивые девушки. Впрочем, обладатель мудрого взгляда предпочитал не связывать эти два факта.