Александр Вангард
ЯR
Иногда жаль, что не могу больше писать автопортретов. Говорили, этот жанр мне особенно удается. Хотя меня все меньше интересует, что говорят здесь. А «там», скорее всего, никого не интересует мое творчество. Впрочем, это еще предстоит узнать. Надеюсь, ждать осталось недолго.
Последний автопортрет, начатый год назад, мне так и не довелось завершить. Его можно назвать предсмертной маской. Скоро вам станет ясно, почему.
Забавно, по-прежнему часами маячу перед зеркалами, только теперь мои ладони не орудуют живописными кистями или пастельными мелками, создавая новую рукотворную реальность, а пытаются преодолеть грань между двумя мирами, похожими друг на друга с точностью до наоборот. Грань между «здесь» и «там»…
Несколько лет назад я приобрел дачу. Почти все время занятый творчеством или общением с людьми своего круга, не стал ничего переделывать в приобретенном доме. Нанял местных мужиков, чтобы выправили покосившееся строение, да развесил и расставил по комнатам любимые безделушки. Мебель тоже не поменял – старые массивные шкафы, этажерки, столы и стулья из хорошего дерева, кое-где проеденного жучком, сделали бы честь любому антикварному магазину. В средней дверце платяного шкафа было зеркало с потемневшей, местами сошедшей амальгамой. В старину зеркала проверяли огнем свечи. Чем больше отражений рождало зеркало, тем лучше. Поднесенная мной как-то раз к платяному шкафу зажженная свеча дала шесть уходящих в глубину огоньков. В конце концов я решил, что такой красоте не пристало прятаться в темном углу, и, сняв дверцу со шкафа, перенес зеркало на веранду и повесил там на стену.
С тех пор все автопортреты писались перед ним. В том числе и последний.
В тот день я вынес из дома мольберт и три стула. На один из стульев поставил дверцу с зеркалом, на второй положил футляр с отличной французской пастелью. Потом укрепил на мольберте планшет, затянутый серо-голубой тонированной бумагой, сел на третий стул напротив зеркала и приготовился в очередной раз запечатлеть черты знакомого незнакомца по ту сторону зеркальной границы. Того, кто с детства воспринимал как себя самого, несмотря на то что рот у него был чуть перекошен не в ту сторону и родинка была не на правой, а на левой щеке, а значит, и характер, и судьба его должны были отличаться от моих.
День выдался жарким и слегка ветреным. Весна запоздала, большинство дач в садоводстве еще пустовало – прекрасное время для работы. Где-то жгли старую траву, до меня доносился приятный запах дыма. На свежевскопанной соседской грядке скворец искал червей. Как всегда, работая над автопортретом, я подумал, что человек в отражении – самый удобный объект для портретирования. Никогда не вертится и не ерзает, готов вечно позировать и к тому же всегда желает сделать перерыв на чашку кофе в то же время, что я сам.
Набросав общие формы хорошо знакомой головы, я закрепил набросок лаком и остановился. Второй год моя изобразительная манера не менялась – хотелось попробовать что-нибудь совсем новое. Так сказать, переменить стиль. Я задумался, перебирая в уме варианты работы пастелью.
Где-то рядом в траве стрекотал кузнечик. За спиной побрякивало от ветра приоткрытое окно веранды. Скворец расхаживал по грядке, иногда что-то клевал. Я задремал.
Как часто бывает, во сне я остался там же, где был. В старом зеркале отражался мой двойник. С отражением что-то было не в порядке. Привстав со стула, я приблизил лицо к стеклу. Нос коснулся поверхности и неожиданно погрузился в нее. Кончику носа стало жарко. Целая буря ощущений и мыслей за секунду пронеслась в голове. Все детство мечтал попасть за зеркало или хотя бы заглянуть за его край, чтобы узнать, что в той части комнаты, которую не видно в отражении. Казалось, там что-то очень интересное и красивое. А воздух в отражении всегда выглядел светлее и чище.
Я сделал шаг вперед и, переступив через сиденье стула, вошел в зеркало.
Первым, что я ощутил, был особый запах. Воздух пахнул горячим стеклом, как в мастерской стеклодува. При движении выяснилось, что воздух был еще и густым, как вода.
Передо мной была дача. Как и положено в отражении, теперь дачное крыльцо было не справа, а слева. Все вокруг было незнакомым, потому что зеркально поменяло места. Я обернулся, увидел зеркало и нагнулся к нему. Там не было меня! Пустой стул на фоне дачного пейзажа, как при взгляде в простое окно.
«Естественно, меня там нет, потому что перебрался сюда!» – сообразил я и отвернулся от зеркала. Детские ощущения не обманули. Солнечный свет был прозрачнее, чем в обычном мире. Трава выглядела так, словно ее только что помыли. И совсем не было пыли. «Ну да, откуда ей взяться, в таком вязком воздухе?» – подумалось мне. Стояла тишина, как будто в мире выключили звук. По пути до крыльца шаги звучали приглушенно и ватно. «Это все воздух…» – опять подумал я, поднявшись по ступенькам, удивился, куда делась ручка на двери, потом понял, что она теперь по другую руку от меня, открыл дверь и вошел в дом. Все было одновременно знакомым и чужим, поэтому возникало странное чувство, что и я сам – не совсем я. Но отчего-то на душе было очень, очень спокойно. На стене висел календарь с репродукцией Сезанна, с колонками дней на тарабарском языке.
«Интересно, что будет, если поднести к нему зеркало?»
– Как будто не ясно?! – сказал я и испугался звука собственного голоса.
Звук сопровождался странным эхом, словно слова ударялись о невидимую границу прямо перед лицом и возвращались обратно. Я подошел к столу и сел на стул, уже не удивляясь, что почти не чувствую своего веса.
«Воздух как вода».
При мысли о воде я встал и вышел из дома. Рядом с крыльцом на двух столбах с перекладиной висела кухонная раковина с деревенским умывальником. В раковине лежали миска из-под салата, наполненная водой, и нож с кусочками рубленой зелени на лезвии. Я взял нож, поболтал им в миске и рассмеялся от восхищения. Вода была жиже, чем обычно. Меня охватило лихорадочное любопытство! Я, как ребенок, бултыхал нож в миске, любуясь результатом. Воздух слегка выдавливал воду, словно на ее поверхность наступало невидимое колено. Мелкие-мелкие брызги, разлетаясь, ударялись о воздух и дробились на еще меньшие капельки. Над раковиной повисло неподвижное облачко водяной пыли.
Я смеялся, и смех, гулкий, с множественным эхом, был очень приятен, как щекочущие пузырьки внутри и снаружи меня. Никогда мне не было так хорошо, разве что в детстве.
Услышав гулкий голос, я вздрогнул, уронил нож и обернулся. За спиной стоял сосед.
– Мой умер. Зеркала с той стороны уже занавешены. Но это не навечно, сам знаешь, через сорок дней снимут. Теперь придется держаться подальше отсюда. И от зеркал. Такие дела.
Я ничего не понял, но на всякий случай покивал головой и сказал:
– Сочувствую.
– Да брось ты! Все равно как вольную получить. Хотя пока непривычно. А твой как?
– Нормально, – ответил я, вдруг поняв, что он спрашивает обо мне.
Обо мне настоящем! А принимает меня за моего зеркального двойника. По коже пробежали мурашки. Следом пришло любопытство:
– А как твой умер?
– А вот так! – сказал он, взял из раковины нож и воткнул себе в сердце.
Брызнула кровь, и я закричал.
– Ты что орешь? – удивился он и, спокойно вынув нож из груди, бросил его обратно.
Никаких следов крови нигде не было!
Я только открывал и закрывал рот, не в силах ничего сказать.
– Какой-то ты странный, – сказал сосед, внимательно посмотрел мне в лицо и покачал головой. – Ладно, я пошел. Заходи вечером, обсудим планы. У меня теперь совсем другая жизнь начнется.
Он ушел, а я продолжал стоять как вкопанный возле раковины. Из умывальника в раковину упала капля, и я подскочил на месте. Спокойствие улетучилось, сменившись чувством опасности, сзади давившей на плечи. Я даже пригнулся. Взял нож и осторожно провел лезвием по подушечке указательного пальца левой руки. Ничего не произошло. Я сильнее нажал на палец лезвием, провел им туда-обратно еще раз и увидел, как сталь погружается в плоть. Потекла кровь, но боли не было. Я отдернул нож, и на пальце не осталось пореза. Я не успел увидеть, куда девалась кровь.
«Это сон. Я сплю!» – осенило меня.
Все вокруг всколыхнулось. Стало горячо. Я судорожно втянул ртом сгустившийся еще больше воздух и поперхнулся им, как киселем.
Меня оторвала от земли невидимая сила, пронесла по воздуху и бросила через дверь-зеркало обратно, в мой мир.
Я пришел в себя на стуле напротив деревянной дверцы старого шкафа. На месте зеркала зияла пустая ниша. Под ногами лежал футляр из-под пастели в куче рассыпавшихся мелков и осколков. Похоже, дернувшись во сне, я сбросил футляр, и он разбил зеркало. Большой кусок стекла, амальгамой вверх, лежал у меня на коленях. Я взял его, порезался и уронил. Осколок упал на футляр и разбился. Я сунул в рот окровавленный кончик указательного пальца и пососал его.
Ну вот, семь лет невезения обеспечено. Или девять? Не помню точно. Надо собрать мелки и убрать осколки. Но сначала заклеить палец пластырем.
На крыльце ждала новая неприятность – дверь была закрыта на замок. Замочная скважина у навесного замка была сбоку, и сейчас она смотрела влево.
– Похоже, этот замок закрывал левша… – тоном детектива из телесериала сказал я.
Мысленно проделав привычную операцию запирания двери, я убедился – все правильно. То есть все неправильно – скважина должна смотреть в другую сторону, потому что я поворачивал в ней ключ правой рукой.
У меня всего один комплект ключей. Всегда оставляю его на холодильнике в сенях, сразу за входной дверью. Неосторожно, но привычно. Вот и доигрался!
Вспомнив, что на той же связке висел ключ от машины, я выругался и обежал дом.
Так и есть! Машина исчезла. Ворота, через которые я заезжал на дачный участок, заперты.
– Хороши дела!
Все окна веранды тоже были закрыты. Странно… Судя по положению солнца, сон длился совсем недолго. Как же я не проснулся, когда выезжала машина? Проклятие! Ключи от квартиры и мастерской все на той же связке! А в «бардачке» машины – записная книжка, где предусмотрительно вписаны мои координаты на случай утери! Как говаривал Остап Бендер, «ключ от квартиры, где деньги лежат».
– Кретин!
Сняв полотенце с гвоздя возле умывальника, я намотал его на руку и огляделся. На дачных участках никого не было видно. Выбив обмотанной полотенцем рукой окно веранды, я залез в дом, уже предполагая, что там увижу. Ни мобильного телефона, ни кошелька не было. При смене рабочей одежды на выходную выяснилось, что куртка тоже пропала. В кармане брюк обнаружилась сдача, полученная после покупки вчера козьего молока. Ну что же, на попутную машину не хватит, но на электричке или автобусе до города доехать можно.
Я вылез из дома и мысленно попрощался с дачным телевизором – закрывать чем-нибудь разбитое окно не было времени.
У соседа есть телефон! У того самого, что привиделся во сне. Надо срочно позвонить кому-нибудь в город и попросить сторожить квартиру, пока не вернусь. И мастерскую тоже. Ее можно поручить моему агенту – если картины украдут, он потеряет не меньше меня.
Пришлось перелезть через калитку – ее вор тоже запер ключом. Странно, но грабитель как будто заботился о том, чтобы вслед за ним сюда не проникли другие его коллеги.
Входная дверь соседа была заперта. Это тоже удивило: пенсионер всегда летом безвылазно жил на даче, пополняя запасы с приездом родных по выходным. Разве что, ушел по грибы или ягоды. Хотя для них рано…
На всякий случай я позвонил. Бесполезно, только палец опять начал кровить, оставив на кнопке звонка красный отпечаток папиллярных линий. Хотел ведь заклеить. Потерявши голову, о шапке не плачут…
Из-за дома напротив вышла соседка, подошла к своей грядке, выдрала черными от земли руками парочку сорняков, вытерла тыльной стороной ладони пот со лба и посмотрела на разбитое окно моей веранды. Потом перевела взгляд на дом пенсионера и увидела меня:
– Не звоните понапрасну. Он умер сегодня ночью. Уж в город увезли. Утром. Вы небось еще спали. Зарезался, представляете?! Ужас! Я же его и нашла, спичек хотела попросить. В окно заглянула, а та-ам!.. Силы небесные! И мне ж пришлось потом своими тряпками зеркала у него накрывать. Знаете, наверное, так положено. Еле следователя уговорила. Да там опечатано, не заметили?
Только теперь я углядел стандартную ленточку на уровне моего пояса.
– А почему дверь-то заперта? Через окна, что ли, туда-обратно лазили? С телом?
– Да ну! – Она махнула на меня рукой. – Скажете тоже! Он сам изнутри заперся, видать. У него запасной ключ всегда под камнем лежал, вон там, возле скамейки. Мало ли, в городе свой забудет, так чтоб не ломать дверь. Ну я им и сказала, где ключ-то взять.
Тот еще конспиратор был покойничек. Под камнем! Хотя чья бы корова мычала…
– А потом, значит, опять дверь заперли?
– Ага. Сказали, чтоб все было как при обнаружении тела.
– Но зеркала разрешили завесить, – усмехнулся я.
– Так ведь нехорошо. Закон законом, а мало ли…
– Ну да. Люди делятся на тех, кто открыто признает, что суеверен, и тех, кто это скрывает. Иногда даже от себя.
– Я вам больше скажу…
– Вы меня извините, мне срочно позвонить надо. От вас можно?
– Не-а! У председателя есть телефон, но он уехал с милицией. Как раз по этому делу. А я думала, вы тоже уехали. Вроде видала, как машину выгоняли и запирали все. Вижу-то плохо, но куртка ваша была, по-моему.
То-то и оно, что куртка.
– Давно это было?
– Да минут десять прошло, не больше.
Значит, я все-таки проснулся, когда он уезжал. Таким манером можно искать телефон до вечера. А квартиру и мастерскую тем временем обчистят. Надо двигать в город! До железнодорожной станции пешком около часа, а до автобусной остановки – минут десять.
Я пошел к остановке. Точнее, побежал. Еще на подходе к ней стала видна моя машина. Она стояла на встречной полосе, уткнувшись капотом в гусеничный трактор. Поблизости переминался на нетвердых ногах долговязый тракторист. Он был пьян. Рядом тараторила незнакомая старушка – видимо, она подошла с остановки.
– Он ехал-то по ентой стороне дороги! Так и пер по ней, пока ты не выехал. Чего ему втемяшилось не с той стороны ехать-то?! Убился! Как есть насмерть. Вона ему всю грудь раздавило.
Я подошел к трактористу, пытаясь отдышаться.
– Это… моя… машина.
– Не знаю чья, а только я не виноват! Он по встречной ехал! Какого лешего ему на встречке надо было?! Обгонять-то некого! – Дылда качнулся, икнул, и меня обдало перегаром.
Угонщик лежал грудью на руле, а головой – на измятом капоте, поверх вылетевшего лобового стекла. Повсюду блестели причудливые брызги крови, как если бы кому-то вздумалось обильно окропить ею машину спереди. Почему-то вспомнилась вода из моего сна. Голова покойника была повернута влево. Остановившийся взгляд выражал удивление. Я нагнулся, чтобы разглядеть залитое кровью лицо, и остолбенел.
Это был я!
Закружилась голова, пришлось сесть на капот. Внимательный осмотр подтвердил: рядом со мной находился мой же труп, одетый в мою куртку поверх такой же одежды, в какой я работал за мольбертом полчаса назад. На запястье левой руки остались следы пастели. Я посмотрел на свою правую руку и увидел такие же следы.
Поднявшись с капота, я отошел, чтобы не видеть свое мертвое тело. По крайней мере пока.
– У вас есть сигарета?
Тракторист достал папиросы, и мы закурили.
– Ой, а где покойник-то? – послышался крик все той же старушки.
Мы бросились назад к машине. Тела не было! Не было и никаких следов крови. Только куртка, торчком повисшая на руле.
– Гроб твою с мусором, где ж он?! – Долговязого охватил приступ неостановимой икоты.
– Убег он, что ли? – сделала дикое предположение старушка, и все мы, как по команде, огляделись.
В машине со звоном разлетелось зеркальце заднего обзора, и головоломка в моем сознании сложилась. Единственный вариант, объясняющий все факты.
Тракторист приблизился вплотную, продолжая икать, посмотрел на меня с надеждой и спросил:
– Что… ик! делать-то… ик! будем?
– Так милицию ж вызывать! – вмешалась неугомонная старушенция.
– Бабуля, не мешайся! – Долговязый рукой отодвинул ее в сторону.
Показался автобус, старушка побежала на остановку и уехала.
– Тут не моя вина, – дылда плюнул себе под ноги.
Он нервничал, и было понятно, почему. Я, тот второй «я», сам был виноват в аварии. Но тракторист сел за руль пьяным, а кроме того, выехал на шоссе с боковой дороги, о чем недвусмысленно говорили следы гусениц на грунте. Ему полагалось убедиться в том, что дорога свободна. Так что было очевидно, кого признают виновным в этой аварии. Я представил себе, какое облегчение долговязый испытал, когда труп «убежал» с места аварии.
Мне милиция и подавно не требовалась. Формально, на мне тоже лежала ответственность. Именно моя неосторожность позволила угнать машину. Не говоря уже о том, КТО оказался угонщиком. Как вообще все это рассказывать? Никто не поверит.
Я выбросил докуренную до картона папиросу и сказал:
– Давай так: никакую милицию не вызываем. Оттаскиваешь машину к моей даче, и забываем об этой истории. Дальше сам разберусь.
– А тачка точно твоя?
Я взял куртку и порылся в карманах. Ага, вот и бумажник.
– Смотри сам: права, документы на машину…
Спустя час я снова сидел перед верандой своей дачи, пытаясь привести в порядок мысли и нервы.
Итак, что мы имеем? Мой неизвестно откуда взявшийся двойник уехал на моей машине с моей дачи, собрав вещи и заперев дом так же, как сделал бы я сам. Но, в отличие от меня, он был левшой. И зачем-то занял на пустой дороге левую, встречную полосу. Даже если считать пребывание в зазеркалье всего лишь сном, одежда двойника и прочие детали, вроде испачканной пастелью руки, говорили только об одном: он не просто двойник, он – мое зеркальное отражение.
Пораженный внезапной догадкой, я бросился к умывальнику, над которым был укреплен кусок зеркала.
И увидел, что у меня больше нет отражения.
Первым делом я убрал из квартиры все зеркала, чтобы ненароком не напугать гостей. Тогда в доме еще бывали гости.
Вне дома приходилось избегать отражающих поверхностей, чтобы не вызывать лишних вопросов. Но вскоре я перестал приглашать к себе людей, а затем и выходить из дому. Одно время даже еду заказывал через Интернет.
С каждым днем нарастали скука и уныние. Порой я забывал, как выгляжу, и перебирал старые фотографии. Казалось, держа перед глазами портрет времен отрочества, я и сам молодею.
Прежние сеансы молчаливого общения с зеркальным двойником во время создания автопортретов были, оказывается, тем, что придавало моей жизни больше всего смысла. Понимаю теперь, почему в те часы я внимательно вглядывался в мир за стеклом, испытывая головокружение от прикосновения к тайне. Единственная короткая прогулка в зазеркалье принесла чувство волшебной текучести, которое делало меня счастливым в детстве. Но в детскую пору это счастье жило во мне, а по ту сторону зеркала оно разлито всюду, в самом воздухе, и мне даже известен теперь его запах – запах горячего стекла.
Прежние финансовые накопления постепенно проедались. В душе царили депрессия и тоска по зеркальному миру. Однажды утром, глядя в потолок над постелью, я спросил:
– Как ты, черт возьми, думаешь попасть в желанную реальность, если попрятал все зеркала?!
Для начала я вернул их на свои места. Потом устроился на работу к приятелю в мастерскую художественного стекла, чтобы почаще чувствовать любимый запах. Стал простым подмастерьем, и о моем имени хорошего портретиста быстро забыли, ну да кого это беспокоит? Во всяком случае, не меня.
Люди невнимательны, приятель-стеклодув лишний раз подтвердил это. Он ни разу не озадачился тем, что ни в одной из сотен стекляшек на наших полках не появляются миниатюрные копии его помощника. Когда-нибудь все же заметит. Но надеюсь, раньше исполнится мое желание.
Теперь моя всепоглощающая страсть – зеркала. Зарабатываемые деньги уходят на поиски и покупку старинных и необычных экземпляров, а также на сбор сведений о всевозможных техниках изготовления отражающих поверхностей, начиная с древнейших.
Каждый квадратный сантиметр стен и даже потолка моей квартиры теперь отражает, так что здесь только пол и воздух принадлежат этому миру, а во все стороны уходят коридоры взаимных отражений глядящих друг на друга зеркал. В них нет меня, и, только поднося руки к лицу или глядя под ноги, я убеждаюсь, что по-прежнему существую. Часами хожу по комнатам, превратившимся в перекрестки бесконечных анфилад, повторяя заклинания на разных языках, найденные в антикварных фолиантах, дебрях мировой компьютерной паутины и просто пригрезившиеся во сне. Коридоры, изгибающиеся при моих движениях, расходящиеся во все стороны из центра каждого помещения, недоступны для меня. Они запечатаны прозрачной нерушимой стеной, где мое дыхание оставляет туманные тающие облака, а руки рисуют пятнистый узор отпечатков.
Я не теряю надежды. Вдруг меня снова пустят туда, в зазеркалье, на этот раз навсегда? А может, после того как разбилась «дверь», мне придется ждать семь лет, согласно примете? Не хочется думать, что вход был только один. Почему передо мной открылся путь на другую сторону? Сыграла тут роль любовь к автопортретам, которые, по сути, были портретами моего зеркального брата? Или место, время, мое состояние, воля двойника, а может быть, чья-то еще? Или все вместе? У меня нет и, наверное, никогда не будет ответов на эти вопросы.
Но я брожу и брожу среди причудливого лабиринта отражений, прикасаясь к прохладной невидимой границе в ожидании, что дверь откроется. И я займу место погибшего брата и снова буду чувствовать тот стеклянный запах – всегда, до самой смерти.
Если у них там есть смерть.
