Михаил Киоса
Поединок
Григорий Степанович упруго поднялся со скамейки и не спеша зашагал к выходу из любимого парка. Вот и еще один выходной позади. Всего-то осталось – прийти домой, поужинать да лечь спать, почитав на ночь любимого Чехова. И все, и снова рабочая неделя.
Вообще-то Григорий Степанович три года как вышел на пенсию. Но привычный распорядок жизни сохранил, не желая давать себе поблажек. Каждый будний день он вставал рано и до шести вечера занимался делами, список которых педантично составлял накануне вечером. Григорий Степанович не раз видел, что творит с людьми безделье. Многим его ровесникам, таким же одиноким, как и он, уже ничего не было нужно, кроме дивана, телевизора и столика для домино во дворе. Да и тот зачастую только для того, чтобы бутылку со стаканами поставить.
Нет, Григорий Степанович был не из таких и потому выглядел лет на десять моложе, сохранив и блеск в глазах, и живость движений.
Конечно, куда лучше было бы просто работать по-прежнему, как раньше.
Просто работать…
Григорий Степанович вздохнул.
Был бы жив Советский Союз, глядишь, и он работал бы. Ведь не уволили же в девяностом, когда шестьдесят стукнуло. Знало руководство – с его-то опытом да разрядом самое оно молодежь уму-разуму учить. Да и – тут Григорий Степанович усмехнулся – побаивались уволить, чего уж там. Как же, в войну пацаном в партизаны пошел, заслуги имеет. Видать, думали, шум поднимет, в райком жаловаться побежит. Ничего-то они про него не понимали…
А сейчас… На что надеяться пенсионеру, если вокруг толпы выпускников да сокращенных шляются, работу ищут? То-то и оно. Новый начальник, Иван Петрович, и так, сколько мог, держал Григория Степановича после развала Союза. Добрый был, все помочь хотел. Развел руками только осенью девяносто третьего, когда на заводе дела совсем плохи стали.
А этот иуда, продавший родину, просит, чтобы за него проголосовали!
Григорий Степанович огляделся и, заметив поблизости чудом уцелевшую в парке урну, с чувством плюнул в нее.
Да чтоб ему гореть в аду, этому предателю!
Чуть успокоившись, перекрестился, покаянно склонив голову. Вот опять не сдержался. А ведь давал себе слово, что не станет клеймить паскуду, не станет! Бог ему судья, в конце концов…
Но такое со страной сделать, это кем же надо быть!
Григорий Степанович развернулся лицом к солнцу, прикрыл глаза и некоторое время стоял неподвижно, наслаждаясь мягким теплом закатных лучей, потом чуть улыбнулся и шагнул вперед. Пусть противоположный выход из парка дальше от дома – ничего. Не развалится. Зато так светлее.
Придя домой и поужинав, Григорий Степанович сел за письменный стол и раскрыл записную книжку. На чистой странице старательно вывел: «Понедельник, 22 апреля 1996 г.». Помедлил немного и начал аккуратно заполнять строчки. Собственно, список дел был ему давно известен. Он не менялся уже который месяц, если только не случалось чего-то непредвиденного. Да и на память мужчина не жаловался. Но порядок надо соблюдать. К этому Григорий Степанович привык еще тогда, в белорусских лесах.
Закончив, он перечитал написанное и кивнул. Все верно. Завтра напротив каждой строчки появится плюсик и время выполнения. День будет прожит не зря.
Григорий Степанович пересел в кресло, включил торшер и раскрыл томик Чехова. У него было еще сорок минут до отхода ко сну.
Понедельник начался с похода на рынок. Продавцы Григория Степановича знали уже давно и охотно уступали в цене. Немного, конечно, но сэкономленного как раз хватало на кое-какие соленья. В первую очередь он покупал квашеную капусту, которую любил больше всего.
Спустя два часа Григорий Степанович выходил с рынка, везя за собой приятно потяжелевшую тележку. Купленного хватит на неделю – в еде он всегда был умерен.
Сев на автобус, мужчина достал записную книжку, поглядел на часы и приготовился поставить первый плюсик в списке дел. Прикрыв глаза, перебрал в памяти сделанные покупки. Огурцы, лук, четыре головки чеснока, картошка, вилок капусты, консервы, десяток рыженьких, молоко, кефир, масло…
Вроде бы все. Но Григорий Степанович сидел нахмурившись. Откуда взялось это «вроде бы»? Он еще раз мысленно повторил свой путь по рынку. Да нет, ничего не забыл. Все как всегда.
Однако на душе по-прежнему было муторно. И Григорий Степанович, выбранив себя за мнительность, не выдержал и подался к тележке. Поиски оказались недолгими. Поджав губы, мужчина закрыл клапан сумки и выпрямился. Сыр. Он забыл купить сыр.
Но не отсутствие сыра так расстроило Григория Степановича. В конце концов, Бог бы с ним, с этим сыром: можно прожить и так или, в наказание за собственную нерадивость, заставить себя еще раз сходить на рынок.
Он забыл. Вот что главное.
Григорий Степанович сидел очень прямо, невидяще смотря в окно. Надо было непременно разобраться, почему это произошло, чтобы не допускать такого в будущем. Он восстановил в памяти разговор с молочницей. Как всегда, он подошел и с улыбкой поздоровался. Спросил, как здоровье, – в последнее время Ольга часто жаловалась на ноги. Потом перешли к покупкам. Перечень оба знали назубок, а потому Григорий Степанович даже не озвучивал его. Просто стоял и наблюдал за тем, как Ольга взвешивает продукты.
Почему же она не положила сыр? Он напрягся, побуждая память дать, наконец, ответ. Но ничего не получалось. Перед внутренним взором скользили смутные тени. Вроде бы – опять это «вроде бы»! – кто-то подошел и отвлек Ольгу. Она ответила, а затем… затем, кажется, начала подсчитывать на калькуляторе, сколько же взять с Григория Степановича. Или это он сам раньше времени вдруг сказал ей обычное: «Ну вот и все. Сколько с меня?»
Припомнился чуть удивленный взгляд продавщицы и то, как она, секунду помедлив, кивнула.
Григорий Степанович, не сдержав раздражения, хлопнул ладонью по колену. Дожил! Мало того что забыл сделать дело, так еще и не может толком вспомнить, как и почему это допустил.
В затылок резко дохнуло холодом, словно на улице вдруг воцарился самый настоящий январь. Да не московский, с его вечными оттепелями и слякотью, а студеный сибирский, хорошо знакомый Григорию Степановичу по работе в первые послевоенные годы. Он вздрогнул и оглянулся на полуоткрытое окно за спиной. В лицо пахнуло весной и только-только распускающейся зеленью.
Успокоиться удалось, только когда он дошел от остановки до подъезда. Заодно нашлось и решение проблемы. Раз память сплоховала, значит, надо ее тренировать. И контролировать. Если еще вчера Григорий Степанович полагал достаточным просто составить список дел, то теперь будет расписывать все по пунктам. А потом сверять с тем, что получилось. Пока же…
Присев на лавочку возле подъезда, Григорий Степанович вытащил записную книжку и напротив строчки «Рынок» без всяких колебаний поставил минус. Дело или сделано, или нет. Почти сделанных дел не бывает.
Дома пришлось немного задержаться: он сел и на новой странице подробно расписал все остававшиеся на понедельник хлопоты.
Остаток дня прошел без проблем. Память работала как часы, и к вечеру Григорий Степанович повеселел. Да, обмишулился. Но вот взял себя в руки, и все в порядке. Главное теперь – не задирать нос, чтобы снова не ударить в грязь лицом.
На утро вторника у него был запланирован поход в собес. В начале марта Анна Ильинична намекнула, что, может, удастся отправить ветерана куда-нибудь отдохнуть да подлечиться чуток, и предложила заглянуть ближе к концу апреля. Сказать по правде, Григория Степановича здоровье особенно не беспокоило – так, чепуха всякая, но почему не походить на процедуры, если предлагают?
Предстоящий визит был у него спланирован от и до. Конечно же, начать стоит с подарочка. Коробка конфет в нарядной упаковке давно уже ждала своего часа в буфете. Заодно стоит сравнить Анну Ильиничну с весной – мол, все расцветает да расцветает. То же самое он говорил ей и год назад, но это не беда. Им комплименты не надоедают, даже если повторяются. Затем можно и к сути перейти. А если и в самом деле образуется путевочка, то не грех будет отдать и круглую жестяную банку заграничного печенья – подарок школьников на прошлое Девятое мая. Все равно он сладкое не любит. Но до поры до времени пусть лежит себе в пакете. Не в этот, так в следующий раз пригодится.
Разговор прошел как по маслу. На крыльцо собеса Григорий Степанович вышел, зная, что семнадцатого июня едет в подмосковный санаторий. Он улыбнулся: как раз сходит на выборы и поедет отдыхать. Хорошо бы его голос помог стране!
Григорий Степанович опустил взгляд, чтобы сойти с лестницы, и недоуменно уставился на пакет в левой руке. Внутри совершенно явно угадывались очертания коробки с печеньем. Даже рисунок на крышке виднелся сквозь полиэтилен.
Мужчина медленно обернулся, поглядел через плечо на окна кабинета Анны Ильиничны. Нет, поздно. Ерунда получится.
Спустившись со ступенек, Григорий Степанович оперся спиной о перила и полез во внутренний карман за записной книжкой. Пальцы наткнулись на пустоту. Он замер. Этого не может быть. Просто не может! Ветеран прекрасно помнил, как, стоя в прихожей перед зеркалом, клал книжку в карман. Еще проверил, хорошо ли легла.
Или это было вчера, перед походом на рынок?..
Затылок заломило от холода. Легкий весенний ветерок донес до Григория Степановича чей-то смех, показавшийся весьма злорадным – словно некто знал о беде ветерана и потешался от всей души. Отдавая себе отчет в том, что это, конечно же, ерунда, и стыдясь себя самого, мужчина все же внимательно оглядел прохожих. Нахала, посмевшего высмеивать его беду, ясное дело, не нашлось.
До дома Григорий Степанович шел, ссутулившись, тяжело переставляя ноги. Энергичность, которой он так гордился, свысока посматривая на сверстников, расплывшихся по лавочкам, улетучилась без следа. В голове неотступно крутилось: почему?
Ведь он же сосредоточился, он же стал себя контролировать.
Раскрытая на странице «Вторник, 23 апреля 1996 г.» записная книжка ждала дома на комоде, который стоял в коридоре. Григорий Степанович, скрипнув зубами, потянулся было за ручкой, но вместо этого вдруг смял в горсти ни в чем не повинный лист.
Нет!
Это значит – признать поражение.
На то, чтобы взять чувства под контроль и разжать кулак, ушло около минуты. Еще не вполне доверяя себе, Григорий Степанович переоделся и только затем снова взял в руки записную книжку. Помедлил немного и, старательно разгладив страницу, под списком дел на сегодня нарисовал большой вопросительный знак.
С этим надо что-то делать. Вчера вечером он праздновал победу, и, как стало ясно сегодня, сильно поспешил.
Возрастное, промелькнуло в голове, и Григорий Степанович возмущенно хмыкнул. Чушь! Пусть другие в это верят, пусть оправдывают так свое бессилие и безделье.
И поэтому в поликлинику он не пойдет. Ничего полезного ему там не скажут. Был он у этих коновалов года три назад, когда спину крепко прихватило, так они по кабинетам загоняли. Сдайте то, сделайте это… а потом руками развели: мол, что ж вы хотите, в ваши годы? С тех пор ветеран зарекся обращаться к районным врачам. Совсем обленились, ничего делать не хотят, и управы на них никакой. Не то что раньше.
Куда лучше сходить в библиотеку.
– Память улучшить? – Молоденькая библиотекарша призадумалась, затем чуть кивнула и скрылась среди рядов книг.
Григорий Степанович с удовольствием посмотрел ей вслед. Шустрая какая! Порск – и нету ее, поминай как звали.
– Вот, нашла, – девушка положила перед ним стопку томиков. – Есть наши авторы, есть иностранные.
Последнее слово она произнесла с особенным выражением, и симпатия Григория Степановича к библиотекарше тут же растаяла. И эта туда же, перед иностранцами готова спину гнуть!
Он аккуратно разложил книги на стойке, пробежал взглядом названия, посмотрел на даты издания и выбрал две: «Наедине с памятью» Игоря и Натальи Корсаковых и «Маленькую книжку о большой памяти» Александра Лурии. И авторы отечественные, и вышли книги еще во время Союза. Можно доверять. К тому же и объем небольшой.
На чтение у Григория Степановича ушел остаток дня. К вечеру он укрепился в мысли, что уж теперь-то точно сможет побороть недуг. Главное, следовать инструкциям.
В самом деле, ведь в войну он с первого раза запоминал, где стоят немцы, и выводил своих из окружения. А после победы, уже на заводе, сразу точь-в-точь повторял все за мастером.
Не ему склерозу сдаваться.
Перед тем как лечь спать, Григорий Степанович еще раз раскрыл записную книжку, чтобы полюбоваться на дополнения в распорядке дня. Строчка «Тренировка памяти» была подчеркнута двойной линией, пометки о времени выполнения ждал нарисованный красной ручкой квадратик.
Утром Григорий Степанович встал с четким ощущением, что он должен сделать что-то важное. Вспомнить, что именно, не удавалось. Он промучился полдня, пытаясь найти ответ, но не преуспел.
Возрастное, подумалось ему. Слово легло на душу тяжкой ледяной глыбой. Григорий Степанович поежился и стал собираться. Надо было сходить в библиотеку.
– Но вы же были у нас только вчера! – изумилась девушка. – Уже прочитали? А почему тогда не несете?
Григорий Степанович молча смотрел на нее. Услышанное с трудом доходило до сознания. Как так – был вчера?
– Вы взяли Игоря и Наталью Корсаковых, «Наедине с памятью», и еще Александра Лурию, «Маленькую книжку о большой памяти», – терпеливо пояснила библиотекарша. И добавила: – Может, возьмете что посовременнее, раз эти…
Спохватившись, она осеклась и прикусила губу. Но взрыва праведного негодования со стороны Григория Степановича не последовало.
Вместо этого после длительной паузы он медленно, преодолевая себя, произнес:
– Напишите мне на бумажке названия, пожалуйста. За спиной, в читальном зале, засмеялись, громко и весело. Он взглянул на библиотекаршу, ожидая, что та призовет посетителя к порядку, но девушка, никак не отреагировав, продолжала смотреть на него с вежливым вниманием.
Засунув листок в нагрудный карман рубашки, Григорий Степанович вышел из библиотеки. Солнечные лучи впились в глаза. Он сморгнул, по щекам потекли слезы.
Что же это такое происходит? Что с его памятью?
Он был в библиотеке, взял книги – и уже читал их, наверное, – но не помнит об этом ничего. Ни-че-го.
Придя домой, Григорий Степанович хотел было сразу начать поиски библиотечных книг, но, взглянув на часы, решил сначала пообедать. Полчаса ничего не решат, а сосредоточиться как следует на голодный желудок все равно не выйдет, он себя знал.
После обеда ветерану попалась на глаза рубашка, висевшая на стуле в гостиной. По верху воротничка шла отчетливая черная полоса. Григорий Степанович заглянул в таз, куда кидал грязное белье, и полез за стиральным порошком.
Перед тем как загрузить вещи в машинку, он еще раз проверил карманы одежды. Карман рубашки отозвался на прикосновение пальцев шуршанием. Григорий Степанович вытащил на свет аккуратно сложенный пополам листок и прочитал написанное на нем. Две книги, судя по названиям, чьи-то мемуары. Ниже – пометка: «Сдать до восьмого мая». И почему они его заинтересовали?
Григорий Степанович покопался в памяти и не нашел ответа. Это что же, он не помнит?
Подавив в себе недоуменное раздражение, старик сел на край ванны и постарался рассуждать логически. Если кто-то – почерк явно не его – записал для него названия книг, значит, он сам об этом попросил. Но ему никогда не нравились мемуары. В этих что-то особенное есть, что ли?
А если учесть пометку, то можно предположить, что книги эти – библиотечные. Библиотечные. Взятые в библиотеке. Выходит, он ходил в библиотеку, и притом совсем недавно. Он никогда не носит рубашки дольше трех дней.
Старик сцепил пальцы так, что побелели суставы, и замер.
Через несколько минут он встал и пошел в гостиную, где на стене возле окна висели книжные полки. Раз ходил в библиотеку, значит, была в том нужда. Пусть книги дадут ответ на вопрос, почему Григорий Степанович их выбрал.
Но как же так – он не помнит?! И ведь это не мелочь повседневная, не свет в туалете.
Долго искать книги не пришлось. Ветеран обнаружил их на нижней полке и, волнуясь, открыл первую, которой оказалась «Наедине с памятью».
Прочитав аннотацию, Григорий Степанович закрыл книжку, оперся ладонями о подоконник и прислонился лбом к холодному стеклу.
Вот, значит, как.
Никакие это не мемуары. Значит, память начала подводить не сегодня. И даже не вчера, раз накануне он уже пошел в библиотеку.
Господи, когда же это началось, если сейчас он уже не помнит, что было всего день назад?
А что он вообще помнит?
Григорий Степанович содрогнулся и стал лихорадочно рыться в воспоминаниях.
Детство… еще довоенное, беззаботное. Пыль на босых ногах, песня жаворонка в небе, таком ясном, таком ярком… брызги, вспыхивающие на солнце разноцветными искрами, Васькины пятки, торчащие из воды – «Смотри, как я на руках стоять могу!» – костер на берегу и обжигающая ладони картошка, запеченная в углях. Есть невозможно, но ждать не получается.
Война… родное село, в котором почти не осталось мужчин… «Немцы идут!» Лес. Вылазки на разведку в захваченные деревни – ему, пацану, удавалось пролезть там, куда боялись сунуться взрослые… Первая молитва, неумелая, зато от души… Яркой вспышкой – рычащий танк и он, Гришка, скорчившийся перед ним в яме. В руке – связка гранат. Дикий страх наматывает кишки на ледяной кулак, и уже не вспомнить, зачем он здесь, в этой яме. Но вот проползает над макушкой стальное брюхо, и Гришка чуток оживает. В голове по-прежнему пусто, но руки знают свое дело. Скорей бросить, пока немец не ушел далеко. А то тяжеленная связка попросту не долетит.
Завод… Виктор Прохорович, мастер. Улыбается, принимая от Гришки его первую деталь. «А из тебя выйдет толк». Станки, запах масла, визг куска металла, становящегося – изделием. Усталость с отчетливым привкусом гордости после рабочей смены.
Григорий Степанович возвращался из прошлого в настоящее, и на душе постепенно становилось спокойнее. Нет, не все так плохо. Вот же помнит, словно это было только вчера.
Промелькнул перед внутренним взором августовский путч, за ним распад Союза в конце декабря… и Григорий Степанович остановился, с разбегу угодив в серый туман.
Все, что ли? Но за окном явно набирала силу весна, а стало быть, хотя бы несколько месяцев уже должно было пройти.
Чувствуя, как слабеют ноги, старик кое-как добрел до кресла и мешком свалился в него.
Внутренности, как тогда, на войне, кто-то снова медленно наматывал на ледяной кулак. Только не было теперь перед Гришкой врага, не было рычащего стального чудовища, которого можно было бояться, но которое можно было и победить, взорвав к чертовой матери.
Враг оказался внутри самого Григория Степановича и одерживал победу за победой, пожирая память.
Старику почудился тихий смех, будто бы склероз, торжествуя, насмехался над ним…
Месяца три-четыре. Это уж точно. А может, и больше. Еще два года сверху? Пять? Десять? Сколько?
Григорий Степанович повел вокруг себя мутным взглядом. Заметив на стене календарь, привстал было, но тут же опустился обратно. Собраться с духом, чтобы узнать правду, удалось только минуты через две.
Красный квадратик на прозрачной ленте сообщил ему, что сегодня – двадцать четвертое число. С усилием подняв глаза выше, старик прочитал: «Апрель» и «1996».
Между лопаток скатилась холодная капля. Дотронувшись рукой до шеи, Григорий Степанович ощутил под пальцами мокрые завитки волос.
Значит, четыре с лишним года… если он, конечно, не забывал следить за календарем.
Что же делать?
Он покосился через плечо на книжную полку. Нет… это он уже проходил. Не помогло.
Надо идти в поликлинику.
Найдя выход из ситуации, Григорий Степанович чуть приободрился. Наверняка есть лекарства, а может, и еще какие-нибудь способы лечения. Должны быть. Ему помогут.
Если только по пути он не забудет, зачем идет.
Старик замер, а затем яростно затряс головой. Нет! Он будет твердить это всю дорогу, без перерыва, пусть даже вслух, и плевать на то, что о нем подумают, только бы добиться своего!
К поликлинике Григорий Степанович подошел уже через пятнадцать минут, благо до нее было рукой подать – всего-то пройти через парк.
Еще минут двадцать пришлось отстоять в очереди в регистратуру. Все это время старик беззвучно шевелил губами, повторяя про себя, зачем пришел.
– Девушка, у меня память отказывает. К кому обратиться? – понизив голос, спросил он.
– Это вам к неврологу. Сегодня запись уже закончилась, приходите в следующий раз. И постарайтесь пораньше, к открытию.
Григорий Степанович растерянно посмотрел на регистраторшу.
– Но мне сегодня… мне срочно.
Та устало вздохнула:
– Всем срочно. Вас много, а невролог у нас один. Он же не может круглыми сутками работать. Запишитесь и приходите.
Но Григорий Степанович продолжал топтаться у окошечка, и тогда женщина лет сорока пяти – пятидесяти, которая стояла за ним, попросту оттерла старика в сторону.
Заметив стенд с расписанием врачей, он подошел к нему и, прищурившись, стал искать невролога.
Если записаться завтра, то когда же он сможет попасть на прием? Григорий Степанович решил спросить.
– Опять вы? – Девушка поморщилась. – Ну я же вам сказала – записывайтесь и приходите. Или вы уже забыли?
Очередь захихикала.
Кровь бросилась старику в лицо. Он сжал кулаки, открыл рот… а затем, сплюнув, развернулся и вышел из поликлиники. Нет, не стоит ругаться и тратить на это время. Все равно не поймут ничего. У этой фифочки на лице все написано. А у него каждая минута на счету.
И с чего он вообще взял, что здесь ему помогут?
Но что же тогда делать?
Дойдя до парка, Григорий Степанович опустился на первую же скамейку и задумался. Если сам он не справился, а эти… – коновалы! – и браться за дело не хотят, то к кому же обратиться?
Ему припомнились первые послевоенные годы. С врачами было туго, и все село со своими хворями бегало к бабке Марье. Знахаркой она была умелой и не отказывала никогда, даже если приходили ночь-полночь.
Вот!
Народные целители, конечно. Осталось только найти толкового, настоящего. Знать бы еще, где искать… может, в газетах есть что-нибудь? Стоит попробовать – надо же с чего-то начинать.
Григорий Степанович поднялся, похлопал себя по карманам. Кошелька в них не оказалось. Что ж, значит, придется зайти за деньгами домой.
Старик повернулся и зашагал по дорожке. Сейчас, сейчас он возьмет кошелек, дойдет до «Союзпечати» и спросит про народных целителей. А там будет видно.
Интересно, а может, и ходить никуда не надо? Может, у него дома есть вырезки?
Дома…
Григорий Степанович замедлил шаг, а затем остановился.
Господи!
Где его дом?
Он обернулся вокруг себя.
Куда идти? Вперед? А может, надо назад?
Голова закружилась, и старик, не удержавшись на ногах, осел на землю. Привалился спиной к стволу какого-то дерева, задышал глубоко и часто.
Не может быть!
Сейчас, сейчас он обязательно вспомнит, где живет. Конечно, вспомнит, а как же иначе. Ведь он там уже… сколько же лет он там уже?..
Григорий Степанович тихо заплакал, беспомощно оглядываясь по сторонам. По ветвям пронесся порыв ветра, и они отозвались на плач старика злорадным шорохом.
Мысли путались, сталкивались одна с другой. Старик сполз на землю и уставился в небо. Кроны в зеленом пушке недавно лопнувших почек плавно закружились перед глазами.
Он попытался сосредоточиться, но из этого мало что вышло. Из теплого омута, в который все глубже погружалось сознание, вынырнули звуки детского смеха и плеск воды. «Гришка! Гриня! Айда за нами!» – прозвенели мальчишеские голоса.
Гриша? Это он – Гриша?
Кто он?..
* * *
Григорий Степанович, затаившись, наблюдал, как его тело двигается само по себе. Вот, дернувшись, руки легли ладонями на землю и попытались приподнять корпус над землей. Потерпев неудачу, неведомый кукловод согнул руки в локтях и попытался снова. На этот раз удалось. Приняв позу полулежа, тело дернулось и оперлось плечами на ствол дерева.
Короткая передышка – и Григорий Степанович увидел, как он пытается встать. Удалось не сразу. Наконец тело выпрямилось и, оторвавшись от дерева, сделало первый шаг. Опорная нога подломилась в колене, и все пришлось начинать сначала.
Все это время сам Григорий Степанович вел себя очень тихо.
Он помнил, как оказался в парке. Помнил, как над ним смеялась регистраторша. Помнил почти все, что с ним случилось за последние дни, кроме понедельника и первой половины вторника. Эту дыру затягивал уже знакомый ему серый туман.
Но память не помогала понять, почему сейчас он не хозяин своего тела. Едва очнувшись и осознав это, Григорий Степанович поддался на миг панике – и чуть не наломал дров. Слава богу, сработала партизанская выучка: если ты чего-то не понимаешь, сиди тихо и смотри, пока не поймешь. Глядишь, жив останешься.
И Григорий Степанович замер. Прислушался.
Вскоре он услышал тихий голос. Кем бы ни был его хозяин, на ветерана он не обращал никакого внимания. Ему было не до того: непослушное тело требовало всех сил без остатка.
Послушав еще немного – тело тем временем, пьяно пошатываясь и время от времени подергиваясь, словно кукла на веревочках, зашагало к выходу из парка, – Григорий Степанович едва смог удержаться от того, чтоб не выматериться в сорок петель.
Вот, значит, как.
* * *
Тварь была довольна. План сработал как надо. Осталось только занять тело.
Она не торопилась. Скользя вокруг Григория Степановича незримой тенью, тварь наслаждалась беспомощным видом жертвы, распростертой на земле.
Победа далась даже легче и приятней, чем предполагалось. И уж точно новый способ был надежнее тех, которыми пользовались сородичи твари. Это стало ясно еще до вселения.
Оно должно было стать для нее первым. В отличие от сверстников, тварь не спешила. Долгое время она просто следила за тем, как это делают другие. Подмечала ошибки, размышляла над тем, как их избежать.
Ее сородичи, выбрав подходящую жертву, вселялись сразу и боролись с хозяевами тел уже внутри. Бывало, что люди быстро сдавались, и тогда все заканчивалось хорошо. Твари пользовались телами, пока те не отказывали.
Но случалось и по-иному. Порой родственники жертв звали священников, чтобы те изгнали тварей. Тем, кто верил по-настоящему, это время от времени удавалось. А бывало и так, что сами жертвы сражались до конца. За все эти тысячелетия победить смогли единицы. Однако сама борьба привлекала к себе столько внимания, что жертвы зачастую отправлялись на костер или – позже – в сумасшедшие дома. Последнее для тварей было даже хуже сжигания, так как, вселившись, они могли покинуть тело жертвы только после ее смерти. Муки гибели в огне, разделенные с жертвой, ничего не стоили по сравнению с годами заключения в больнице.
Тварь не хотела для себя такой участи. Терять так много времени зря? Пусть рискуют другие, если им нравится.
Однажды она поняла: надо съесть человека заранее. Надо отнять у него то, что дает ему силы жить, – память.
Сначала тварь примеривалась, пробовала силы на разных людях. А когда убедилась, что новый способ работает, выбрала подходящую жертву.
Она не стала зариться на молодых особей. Успеется, потом придет и их черед. А пока стоило удовольствоваться теми, кто слабее. К тому же никто не удивится, если у какого-нибудь старика станет пропадать память.
И вот жертва распростерлась перед ней: пустая, готовая принять в себя новую хозяйку.
Тварь и не представляла, что это за наслаждение: есть память кусок за куском. Еще недавно она думала, что будет глотать воспоминания медленно, давая им раствориться в ней без остатка, – как знать, вдруг иначе они вернутся к жертве после вселения? Но, едва начав, тварь так вошла во вкус, что уже не смогла остановиться, и пиршество закончилось куда быстрее, чем должно было бы.
Это, конечно, было ошибкой, и, вселившись, тварь поначалу ждала от хозяина сопротивления. Но тот молчал, и она вскоре забыла о нем, увлекшись новой игрушкой.
* * *
Григорий Степанович давно уже верил в Бога, но чтоб вот так наглядно убедиться!..
Одержимый…
Он – одержимый.
И что теперь?
Послушав голос несколько минут, ветеран понял, что вскоре бес овладеет его телом основательно. Научится, тварь поганая! И тогда пиши пропало. Хрен его вышибешь отсюда своими силами. А до церкви дойти вражина, ясное дело, не даст.
Бес неуклюже шагал по парковой дорожке, а Григорий Степанович лихорадочно обдумывал ситуацию.
Выходит, если брать верх над нечистой силой, то только сейчас, пока она еще слаба, пока не укрепилась в нем. Но как? Молиться? Ага, даст ему бес дочитать до конца хотя бы одну молитву, как же! Высмотреть в толпе священника и в ноги броситься? А если не встретится священник? Или встретится, да не тот, что в вере крепок, – видал он таких, и немало.
Второго шанса не будет, в этом Григорий Степанович был уверен. Бес на глазах обретал сноровку, движения становились все увереннее. Того и гляди, вконец освоится и тогда заметит внутри старого хозяина.
Нет, на других да на слово Божие надеяться нельзя. Нет времени. Хорошо, если у него будет хоть десять секунд власти над собой, пока бес сообразит, что к чему. А может, и того меньше окажется. И за эти секунды надо победить.
Бес вышел из парка и зашагал к «зебре». Навстречу ехал автобус. Водитель явно торопился, стремясь проехать на мигающий зеленый.
«…рычащий танк, и он, Гришка, скорчившийся перед ним в яме…»
Но теперь, если выжил, то – проиграл.
«Прости, Господи!»
