Не все бретонцы любят свой родной язык. В том же кабачке у Мари Подерс с нами произошла маленькая скандальная история. Когда я мирно беседовала с одним милым дедушкой, заинтересовавшимся тем, как у нас в России выращивают озимые, а Андрео с Валери выясняли у кого-то местный вариант какой-то песни, в бар вошел нетипичный посетитель. Он был одет по-другому, да и держался не так, как все. Позже мне объяснили, что он скорее всего работал в торговом флоте и часто бывал за границей, поэтому, вероятно, считал себя культурным человеком и смотрел на окружающих немного свысока. Тем не менее он со всеми поздоровался, перекинулся двумя-тремя фразами (на бретонском, разумеется) со старыми моряками и посмотрел на нас троих.

— А вы тут что делаете, интересно? — спросил он почему-то по-французски. Узнав, что мы студенты и приехали сюда попрактиковаться в бретонском, он неожиданно рассердился: — И как вам не стыдно! А еще в университете учитесь! Кто только вас там учит? Молодежь, а туда же… Ну они, — он не очень уважительно указал рукой на завсегдатаев кабачка, — люди необразованные, не понимают, а вы-то должны понимать, на каком вы языке говорите! Это же фашистский язык!

Мы попробовали что-то возразить, но посетитель продолжал свой прочувствованный монолог:

— Дожили! Теперь бретонский преподают в школах! Хорошо еще не во всех… Да если бы у моих детей в школе преподавали бретонский, я бы забрал их оттуда. Пусть бы лучше совсем без образования остались, чем учили бы этот фашистский язык!

Честно говоря, услышав такое, я просто опешила. Сердитый посетитель удалился, а я решила выяснить у моих друзей, при чем тут фашисты. Вот что мне рассказали.

В любой семье, как говорит пословица, не без урода. Любое национальное движение, особенно если оно встречает упорное сопротивление властей, может приобретать уродливую форму. Патриоты легко превращаются в шовинистов, а борцы за национальную культуру — в террористов. Было такое и в Бретани. Еще до Второй мировой войны на центральной площади Ренна бретонские террористы взорвали скульптуру, украшавшую здание мэрии. Скульптура, изображавшая коленопреклоненную Бретань, отдающую свою свободу Франции, не льстила самолюбию бретонцев.

Это происшествие, естественно, наделало много шума, как в буквальном, так и в переносном смысле, но несколькими годами позже произошло нечто куда более скандальное: некоторые бретонские писатели, лидеры национального движения, в пику французам, боровшимся с фашистскими захватчиками, стали на сторону оккупантов. Этот факт был подхвачен прессой, и, как это всегда бывает, дурная слава распространилась и на всех тех, кто не имел никакого отношения к политике и занимался только языком и культурой.

Давно ушли в прошлое террористические акты, на смену которым пришли забастовки рыбаков и фермеров, но и через пятьдесят с лишним лет, как оказалось, у многих словосочетание «бретонское движение» продолжало вызывать неприятные ассоциации. Да и сейчас многие, как тот сердитый посетитель кабачка, уверены, что бретонским языком занимаются только фашисты. Часто можно услышать, как о ком-то говорят «Он увлекается бретонской культурой… Но вы не думайте, он не националист, он просто собирает бретонские книги!».

Бретонцев так упорно убеждали, что их язык недостоин человека, что некоторые считают, что по-бретонски можно общаться только с животными. Как-то я спросила у одной фермерши:

— Вы говорите по-бретонски?

— Что вы? — искренне удивилась она. — Я не говорю по-бретонски, а вот мои коровы — другое дело.

— То есть как?!

— Они понимают, когда я к ним обращаюсь по-бретонски: «домой», например, или «на луг». Так они привыкли. А я сама по-бретонски только несколько слов знаю и до девятнадцати считать умею

— А почему до девятнадцати?

— Я не знаю, как будет двадцать.

Все это показалось мне несколько странным, тем более что от Валери я знала, что эта женщина выучила французский в школе и не может не помнить хоть чего-нибудь.

— А сколько у вас коров? — спросила я по-бретонски.

— Коров-то? — на том же языке ответила женщина. — Двадцать четыре!

Иногда можно переубедить человека. После моих визитов на каникулах мадам Коттен, по-моему, перестала считать бретонский язык чем-то ненужным и некрасивым. По крайней мере Валери в этом уверена.

Но переубедить — не значит вернуть потерянное. Можно, хоть это и нелегко, доказать людям, что не следует стыдиться собственного языка, но это не значит, что они смогут снова на нем говорить.

Перед нашим отъездом в Ренн семья Коттен решила устроить небольшой обед в кругу ближайших родственников. Собрались несколько человек лет пятидесяти. Видимо, долгие беседы о бретонском языке пробудили в них ностальгические воспоминания, и они решили: за столом говорить только по-бретонски. По-французски — не слова. Но все оказалось не так просто. Язык, даже родной, с годами забывается. То и дело кто-то забывал какое-нибудь слово и обращался за помощью к окружающим. Через полчаса напряженных усилий всем стало тяжело и неловко. Однако переходить на французский первым никто не решался. Положение спас один из младших кузенов Валери, неожиданно появившийся на пороге. «Интересно, — с надеждой спросили его, — а ты говоришь по-бретонски?» Как и следовало ожидать, он ответил: «Нет, я, кроме двух или трех слов, ничего не знаю». Сидевшие за столом с явным облегчением вздохнули и перешли на французский.

Как-то я спросила у Валери:

— А читать по-бретонски твои родители умеют?

— Нет, — ответила Валери, — даже бабушка не умеет. А вот мой прадедушка, ее отец, умел читать.

— А что, если показать им бретонскую книгу?

— Не поймут. Я много раз предлагала им что-нибудь прочитать. Ты ведь видишь, какая разница между тем, как в книгах пишут, и тем, как здесь говорят. И произносится не так, и слова не те.

Действительно, иногда Коттены, позабывшие многие слова, спрашивали их у меня или у Валери. Часто мы с Валери употребляли слова из стандартного литературного языка, которых здесь никто никогда не слышал.

— У вас так в университете говорят? — со смущением и опаской спрашивали у нас — Ну, значит, так и надо говорить, а мы, наверное, говорим неправильно…

И больших трудов стоило доказать им, что их живая речь ничем не хуже того языка, который преподают нам в Ренне.

Забавно, что те же самые слова, сказанные тем же тоном, я часто слышу от отца-ассирийца, который тоже говорит на родном диалекте и не умеет ни читать, ни писать по-ассирийски. В студенческое время я начала учить ассирийский по учебнику Биньямина Арсаниса, с трудом осваивая восточно-сирийскую письменность. За консультациями, естественно, обращалась к отцу. Часто в учебнике знакомые ему слова рекомендуется произносить по-другому или у них другое значение. И много раз я вспоминала родителей Валери, когда мой отец в сомнении произносил:

— В учебнике так написано? А у нас по-другому говорили… Может быть, мы говорили неправильно?..

При желании, конечно, те, кто говорит на диалекте, могут выучить литературный язык. В кельтский департамент часто приходят люди из тех областей, где в некоторых семьях еще говорят по-бретонски. Поначалу им трудно даются чтение и письмо, но зато в устной речи они оставляют далеко позади своих товарищей, которые начали учиться читать и говорить одновременно. А вот освоить другой диалект, не зная литературного варианта, гораздо сложнее.

Рашель, одна из моих университетских подруг, рассказывала:

— Как жаль, что моя мама так и не смогла как следует выучить бретонский. Она сама бигуденка, а живем мы в Ваннской области. Она как-то даже записалась на курсы бретонского, но как услышала этот ужасный ваннский диалект — ничего не поняла, как ни билась. Пришлось бросить всю эту затею, хотя она очень об этом жалеет. Если бы она еще читать умела…

Теперь бретонский выучить сравнительно легко, достаточно записаться на вечерние курсы. В школах он преподается по программе иностранного языка. Существуют созданные несколько десятилетий назад двуязычные школы и школы Diwan, где все предметы преподают на бретонском. Другое дело, что практичные и здравомыслящие люди спросят: а зачем его учить? На этот вопрос, мне кажется, каждый должен найти свой ответ. А если уж люди учат этот язык, значит, он им нужен.

Итак, пока одни борются за права бретонского языка, другие в погоне за «культурностью» пересиливают себя и говорят на ломаном французском или на жуткой смеси из двух языков… Пока интеллигенты в городах отправляют своих детей в бретонские школы, на селе по-бретонски говорят разве что с коровами. Долгие годы бретонцам, упрямо сохранявшим свой язык, внушали, что на этом языке говорить неприлично, а теперь энтузиасты пытаются заставить их понять, что без родного языка теряется то самое главное, что делает бретонца бретонцем.

Действительно, парадокс. Как сказал один бретонский крестьянин, выучивший французский из-под палки в школе:

— Теперь по-бретонски и по радио, и по телевидению говорят. Стало быть, нормальный язык, как все остальные… Так за что же нас по рукам били?