Действительно, за что? Не надо думать, что учителя были все как на подбор злющими садистами (и это тоже случается, но не настолько часто, как об этом любят рассказывать школьники). Им так велели. Они считали, что так лучше. Они сами стыдились себя и своего языка. И вообще вопрос «Чья вина в том, что тот или иной язык оказался на грани вымирания?» в принципе неуместен. Никто не виноват. Не вина это, а беда. Уже упомянутая мной Валери Коттен рассказывала, что в тех местностях, где люди в массовом порядке оставляли свой родной язык и переходили на французский, немедленно начиналась настоящая эпидемия: у психотерапевтов не было отбоя от клиентов, и даже у психиатров работы прибавлялось. Депрессии и другие нервные расстройства становились такой же банальностью, как и простуды. Я думаю, Валери изрядно преувеличивала, тем более что никакой статистики по числу нервных заболеваний в районах, где бретонский язык вышел из употребления, я не видела. Массовых сумасшествий на моей памяти в Бретани не наблюдалось, а депрессия в XXI веке, как это ни печально, стала почти такой же банальностью, как насморк. Вот только статистика самоубийств настораживает: то и дело Бретань по числу самоубийств оказывается на первом месте в Европе.

Так что не буду излишне драматизировать. Но что есть, то есть: переход на новый язык — это сильнейший стресс. Исследования психолингвистов разных стран, занимавшихся проблемой двуязычия и потери родного языка, не раз приводили к схожим результатам: когда человек теряет родной язык и вынужден постоянно пользоваться неродным, его чувственный мир обедняется. Многое хотел бы выразить, а не может — трудно. И обратную реакцию, и эмоциональную отдачу получить тоже сложно. А детей воспитывать, из лучших побуждений разговаривая с ними только на неродном языке, да еще исковерканном, — это как отзовется? Забыть бабушкины сказки, прибаутки, потешки, прервать связь поколений — насколько это легко? Не такие уж это безобидные вещи, как кажется, — потерять свой язык, то есть потерять часть себя. Это серьезный удар. Другое дело, что наносят сами себе такой удар обычно не от хорошей жизни — порой в целях физического выживания. Но все равно это стресс.

И «отыграть» это обратно, вернуть утраченное предыдущими поколениями, как показывают мои наблюдения и исследования коллег, очень сложно, если вообще возможно. Именно поэтому с таким трудом и скрипом приживаются попытки энтузиастов, возрождающих угасающий или уже утраченный язык. Не то чтобы все вокруг были против того, чтобы заново выучить родной язык, но то одно мешает, то другое, то третье. Как говорится в научной литературе, «см. выше»: в предыдущих главах об этом немало сказано. И очень часто те же бретонцы, корнцы и шотландцы начинают мечтать, мол, было бы у нас свое государство, приказали бы нам в обязательном порядке учить язык в школе, вот тогда бы уж мы точно заговорили. Но под самым носом у таких мечтателей Ирландия, где все это есть: и школьное обучение, и законы, защищающие язык, но каков при этом результат?

Вспоминаю, как в 1999 году вместе со старшей коллегой приехала в Ирландию. Первое, что мне бросилось в глаза в самом аэропорту и по дороге из аэропорта в Дублин, — двуязычные надписи. Причем сверху были ирландские, а внизу скромно располагались английские, набранные более крупным и, как правило, более удобочитаемым шрифтом. У несведущего человека могло сложиться впечатление, что по-ирландски говорят везде, ну, может быть, чуть хуже, чем по-английски. Ведь ирландский — второй государственный язык в стране, его в обязательном порядке изучают в школах.

Действительно, ирландский в Ирландии знают все, но говорят на нем немногие и далеко не везде. Живую ирландскую речь можно слышать только в Гэлтахте — районах, где еще говорят по-гэльски, да и там число говорящих на этом языке сокращается.

Когда мы с Татьяной Андреевной приехали в город Корк и сели в такси, чтобы попасть в университет, где должен был состояться конгресс, куда мы, собственно, и отправлялись, водитель начал разговаривать с нами о том и о сем. Мы мило беседовали, и, выяснив, кто мы и чем по жизни занимаемся, шофер, естественно, сказал:

— А я учил ирландский в школе.

В ответ Татьяна Андреевна обратилась к нему по-ирландски, и тогда водитель, нисколько не смущаясь, продолжил по-английски:

— Вот только после школы я никогда по-ирландски не разговаривал.

Следующей моей надеждой услышать ирландский язык вне стен университета была экскурсия по стране, в ходе которой нас обещали в обязательном порядке завезти туда, где до сих пор говорят по-ирландски. На полуострове Дингл мне довелось увидеть еще много замечательных вещей: например, остров, который напоминал спящего великана. Огромный бородатый мужчина чинно дремал посреди океана, сложив руки на большом животе. Там же я посидела на самом краю света, в том самом месте, где берег круто обрывается в море, за которым нет ничего, кроме горизонта. Но ирландской речи местных жителей я там не услышала: кругом были лишь море, солнце, скалы и коллеги.

После обеда, когда довольные ученые разбрелись кто куда, я стояла, вперившись взглядом в два чудных изумрудных холма, между которыми вдалеке белели чистенькие и симпатичные домики. Невдалеке мычали коровки и блеяли овечки — в общем, более идиллического пейзажа и нельзя было себе представить. И как это всегда бывает, когда оказываешься в таком приятном месте, в особенности после сытного обеда, думалось о том, как здесь, наверное, классно жить. В голове понеслись идиотские фантазии типа «А вот была бы здесь у меня дача…».

Тут ко мне подошел весьма приятный господин, один из организаторов конгресса Брендан О'Конхуир. Мое восхищение пейзажем, похоже, тронуло его.

— А ведь я сам из этих мест. Здесь родился и вырос.

— Здорово тут у вас.

— Летом-то здорово. А вот если бы вы приехали сюда в ноябре, вам бы вряд ли понравилось. Вообще сейчас удивительная погода, ветра почти нет. Обычно он дует чуть ли не круглый год, а зимой он такой сильный, что сбивает с ног, к тому же очень холодный. Представьте себе — море серое, небо прочти черное, постоянный ветер, холод, сырость. Поэтому здесь почти никто и не живет.

«А как же все эти дома?» — хотела было спросить я, но мой собеседник ответил раньше, чем я озвучила этот вопрос.

— Почти все дома, которые вы видите, — это дачи. Очень многие принадлежат иностранцам. Летом здесь много народу, а зимой почти никого. Местные уезжают, в основном молодежь, потому что работы здесь никакой нет, кроме сельского хозяйства. А этим много не заработаешь.

— Грустно все это, — сказала я. А про себя подумала: «Ну везде, везде одно и то же…»

— Еще бы не грустно, особенно если подумаешь, что это ведь один из немногих районов, где говорят по-гэльски. А молодежь уезжает в города, забывает язык.

— А вы сами с детства говорили по-гэльски?

— Да, конечно. — Похоже, мой вопрос даже удивил собеседника. — В семье только на нем и говорили.

— А с детьми вы на каком общаетесь?

— На гэльском, естественно.

«А вот это здорово, — отметила я про себя, — обычно все ратуют-ратуют за язык, а с детьми все равно по-английски общаются».

— Я считаю, что от английского они все равно никуда не денутся: вокруг все по-английски говорят, в школе его учат. Так что дома мы учим родной язык.

Да, это редкость! Признаюсь, что нигде на улицах Корка я не слышала ирландской речи (про Дублин вообще молчу). И так — почти повсеместно, несмотря на все меры, которые предпринимает правительство! А меры были самые что ни на есть «правильные», и по всему выходило, что еще чуть-чуть — и вся страна заговорит по-ирландски. Этот язык в обязательном порядке изучают в школах, он звучит по радио и по телевидению, правительство поощряет писателей, которые предпочитают творить на языке предков. Долгое время существовал даже специальный экзамен по языку для чиновников: плохо говоришь по-ирландски — не место тебе на государственной службе. Но толку от такого закона было мало, и не так давно его отменили.

Причем ситуация одинакова что в Ирландской республике, что в Северной Ирландии. Там я вообще видела только одного человека, который периодически разговаривал при мне по-ирландски: это преподаватель университета, специалист по средневековой ирландской истории. Думаю, что он вполне заслуживает того, чтобы торжественно представить его на страницах этой книги. Его зовут Максим. А фамилия его Фомин. И родился он в городе Твери. Думаю, что комментарии излишни.

Правда, все в том же 1999 году мне удалось-таки побывать в Гэлтахте и услышать настоящих (да не обидятся на меня уроженцы Твери!) носителей ирландского языка.

Итак, после продолжения экскурсии еще не очень усталые, но снова голодные ученые были несказанно рады, когда, уже в сумерках, автобус подкатил к ресторанчику в каком-то поселке. Ресторанчик был уютный, на полированном буфете лежали милые крахмаленые салфеточки вроде тех, которые вяжут из белой пряжи бабушки везде-везде, в том числе и у нас.

Именно там я наконец-то по полной программе ощутила, что действительно нахожусь в Гэлтахте. Ирландские ученые мужи и дамы объяснялись с официантками по-гэльски к обоюдному удовольствию. Но это было еще не все. Когда ужин подходил к своему завершению, из бара, находившегося по соседству, до моих ушей донеслись знакомые ирландские мелодии. Ну как пропустить такое? Вот он, ирландский фольклор в чистом виде! Попросив коллег предупредить меня, когда автобус будет отчаливать, я вышла из-за стола и направилась в бар.

Действительно, за одним из столиков расположились милые юноши, которые наигрывали народные мелодии к большому удовольствию окружающих. И хотя играли они на уровне самодеятельного ансамбля песни и пляски, смотрелось и слушалось это весьма и весьма приятно. А главное, аутентично. Возле стойки толпились посетители моего возраста и — о чудо! — переговаривались между собой по-гэльски. Даже неудобно было обращаться к ним по-английски, но что уж поделаешь, на местном наречии я знала всего одно-единственное, но крайне полезное слово. Посетители бара были настроены весьма дружелюбно, они объяснили мне, что музыку играют ребята с местных ферм, просто так, для собственного удовольствия. Особенно словоохотливым оказался симпатичный молодой человек по имени Фредди, он не только расспрашивал меня о том, с чего именно мне взбрело в голову изучать кельтские языки, но и рассказал о том, что в его родной местности практически все говорят по-гэльски и даже гордятся этим.

Последнее меня особенно воодушевило, потому что доводилось слышать, что люди, говорящие на кельтских языках с рождения, стесняются этого. Сколько раз в Бретани люди упорно не желали говорить со мной по-бретонски только потому, что это «некультурно вроде». А тут — на тебе, пожалуйста! — я беседую с ребятами по-английски, а они обмениваются между собой фразами на гэльском (уж не острят ли на мой счет?).

Музыка играла, и уходить из бара мне совсем не хотелось, тем более что Фредди решил угостить всех пивом. Пиво не замедлило появиться, и тут-то я и сказала то самое заветное слово: «slainte!» (по-ирландски «здоровье»). Все, кто хоть сколько-нибудь знаком с Ирландией, знают этот самый короткий ирландский тост, а также то, что при отсутствии всяческих познаний в ирландском гэльском им можно обойтись в общении с местными жителями. Разумеется, все заулыбались, ответили тем же коротким тостом… И тут я увидела, как мои коллеги чинно покидают ресторан и направляются к автобусу. Но не бросать же пиво! И допивать второпях тоже вроде неприлично: люди угощают, рассказывают мне о своем житье-бытье, да и вообще, когда второй раз представится такая возможность — поговорить в ирландской глубинке с местными жителями. И музыка играет…

…На автобус я все же успела. Действительно, стоило ли дергаться из-за пустяков? В Ирландии все вокруг опаздывают, это не повод куда-то спешить. Приезд в Корк был запланирован на десять вечера, а вернулись мы за полночь. Почему? Все дело в ирландском национальном характере. Но о нем — в следующей главе.