8 апреля наконец вернулись Ислам и Якуб. Больших хлопот и торгов стоило им купить в Каргалыке восемь отличных, тщательно выбранных верблюдов по 120 крон (около 60 рублей) за голову. Местные жители узнали о том, что верблюды нам необходимы, и подняли цены вдвое-втрое, что очень и затруднило покупку.

Кроме того, требовались именно верблюды, привычные ходить по пустыне, по песку, по жаре, без воды и корма. Поэтому люди мои не столько обращали внимание на наружный вид и общие достоинства верблюдов, сколько именно на указанные специальные качества. Утром я дал верблюдам имена и измерил их, опоясав туловище между горбами, чтобы знать потом, как отзовется на них странствование по пустыне. Вот перечень их:

Ак-тюя (белый верблюд) … 8 лет … 2.37

Богра (верблюд двугорбый) … 4 -«- … 2.35

Нэр (самец) … 2 -«- … 2.25

Баба (старик) … 15 -«- … 2.28

Чон-кара (большой черный) … 3 -«- … 2.23

Кичик-кара (маленький черный) … 2 -«- … 2.22

Чон-сарык (большой желтый) … 2 -«- … 2.30

Кичик-сарык (маленький желтый). … 1¹/₂ -«- … 2.14

Мало подозревали мы тогда, что лишь один верблюд Чон-кара переживет это путешествие. Правда, и Ак-тюя прошел через пустыню, но околел от изнурения. Это был славный белый верблюд, выступавший во главе каравана, позванивая колокольчиком с большим тяжелым железным языком. Богра, мой верховой верблюд, был удивительно статен, вынослив и кроток. Нэр был забияка, порывавшийся укусить или лягнуть каждого, кто подходил к нему. Баба, самый старый из верблюдов, серой масти, пал первым.

Остальные три верблюда были молодые резвые животные, которые долго отдыхали и теперь, видимо, охотно пользовались случаем поразмяться.

Все верблюды находились как раз в периоде линяния; густая теплая шуба сваливалась с них большими клоками, что очень безобразило их. Все были оседланы большими, мягкими вьючными седлами, набитыми сеном и соломой. Ислам-бай купил также целую связку арканов (веревки из верблюжьей шерсти) для перевязывания вьюков и три больших караванных колокольчика.

Верблюды стояли на привязи во дворе бека и отъедались — в последний раз в жизни — сочным сеном. Приятно было смотреть на своих собственных чудесных верблюдов, жевавших душистое сено, и видеть в их больших черных глазах выражение полнейшего благополучия. Собаки наши, Джолдаш и Хамра, были, однако, другого мнения. Они, в особенности Джолдаш, терпеть не могли верблюдов. Последний лаял на них до хрипоты, кидался на них и был, по-видимому, очень доволен самим собой, если ему удавалось выхватить у них клок шерсти.

В Яркенде Ислам-бай нанял двух надежных людей. Один был Магомет-шах, 55-летний старик, с седой бородой, опытный вожак верблюдов; его одного только неукротимый Нэр и подпускал к себе, не кусая. У него были в Яркенде жена и дети; пустыни он не боялся ничуть и вообще был отличный, надежный человек. Я, как сейчас, вижу его перед собой. Чисто философское спокойствие не оставляло его никогда; он продолжал сохранять свое хорошее расположение духа и какую-то добродушную усмешку вокруг рта и тогда, когда над нашим умирающим караваном спустились грозовые тучи несчастья. Даже когда он лежал в предсмертном бреду, глаза его светились тем же неземным спокойствием, а от высохшего коричневого лица веяло миром.

Другой — Касим-ахун, 48 лет, неженатый, уроженец Ак-су, проживавший в Яркенде, караван-баши по ремеслу. На нем лежала обязанность помогать в уходе за верблюдами. Роста он был среднего, крепкого сложения, с черной бородой, серьезный, никогда не смеялся, в обращении был ласков и задушевен, но нередко нуждался в напоминании о своих обязанностях.

Нам, однако, нужен был еще один человек, и бек Ни-аз нашел нам Касима-ахуна из Янги-гиссара. Он был одних лет с Магомет-шахом и шесть лет подряд хаживал весной дней на 10–14 в пустыню искать золота. Всякий раз он брал с собой хлеба на вьючном осле и не заходил в пустыню дальше таких мест, где еще можно было дорыться до грунтовой воды. Звали мы его то Джолчи, то Кумчи (Пустынножитель) в отличие от другого Клейма. В Меркете, куда он переселился несколько лет тому назад, у него были жена и взрослые дети.

Ему отчасти были мы обязаны тем, что с нами случилось. Он был груб, горяч, и остальные товарищи, которыми он пытался командовать, скоро невзлюбили его. В силу своего знания пустыни он принял властный тон, особенно не жаловал Ислам-бая за то, что тот считался «караван баши», или предводителем каравана, а другие должны были подчиняться ему. Многие из жителей Меркета предостерегали нас насчет этого человека, говоря, что он несколько раз был наказан за воровство. Но было уже поздно; мы, кроме того, нуждались в нем, так как он один во всем селении знал пустыню по опыту.

Кроме верблюдов и собак, мы брали с собой трех овец, десять кур и петуха, который будил нас по утрам. В первые дни мы всегда находили по одному, по два яйца в куриной клетке, возвышавшейся на одном из вьючных верблюдов, но, когда у нас оказался недостаток в воде, куры перестали нестись. Петух был большой живчик и весельчак; ему не нравилась езда на верблюде, и он во время пути всегда ухитрялся высвободиться из клетки. Постояв с минуту, раскачиваясь на верхушке, он с громким криком слетал на землю. На бивуаках кур всегда выпускали погулять, и они очень оживляли наш лагерь в пустыне, разыскивая в песке брошенные им зерна.

9 апреля были сделаны последние приготовления. Пара мешков с заказанным заранее хлебом были увязаны, четыре железных резервуара наполнены свежей, речной водой. В них входило: 80, 86, 87 и 122 литра да в бурдюки 80 литров, итого 455 литров, которых должно было хватить на 25 дней пути. Эти продолговатые четырехугольные резервуары, употребляющиеся для перевозки меда из Индии в Яркенд, помещаются в крепких деревянных решетчатых ящиках, чтобы предохранить тонкое листовое железо от пробоин. В ящики люди насовали травы и тростника, чтобы вода не так скоро согревалась на солнце.

В заключение несколько слов о самом плане путешествия. Пржевальский, Кэри и Дальглейш были первыми европейцами, видевшими (1885 г.) кряж Мазар-таг на левом берегу Хотан-дарьи. Первый пишет об этом так: «Через три небольших перехода (от Тавек-кэля) вниз по Хотан-дарье мы достигли того места, где в восточный берег описываемой реки упирается обрывистым мысом невысокий хребет, или, правильнее, горная гряда, известная туземцам под именем Мазар-тага. Эта гряда в восточной части имеет не более VA — 2 верст в ширину, при высоте около 500 футов над окрестностями, и состоит из двух параллельных резко по цвету между собой различающихся слоев: южный — красная глина с частыми прослойками гипса, северный — белый алебастр. В тех же горах, верстах в 25 от Хотан-дарьи добывают, как нам говорили, кремень, который и вывозится на продажу в Хотан. Описываемая двухцветная гряда уходит из глаз в песчаную пустыню, заворачивая притом к северо-западу и повышаясь немного к средине, и тянется, по словам туземцев, до укрепления Марал-баши, на реке Кашгарской. Растительности в Мазар-таге нет вовсе; притом горы эти снизу засыпаны до половины песком; обнаженная же их часть, в особенности красная глина, сильно разрушается».

Сообщения туземцев дали Пржевальскому повод нанести на свою карту хребет гор, тянущихся наискось поперек пустыни. Ошибка эта вполне естественна, так как Пржевальский слышал, что около Марал-баши тоже находится кряж Мазар-таг, вследствие чего и мог предположить, что этот кряж является продолжением хотан-дарьинского Мазар-тага. Кэри осторожнее; он нанес на свою карту Мазар-таг лишь на таком протяжении, на каком его видно с реки. Я и полагал, что если мы из Меркета направимся к востоку или к северо-востоку, то рано или поздно наткнемся на Мазар-таг. Вместе с тем я разделял мнение туземцев, что мы найдем у подошвы кряжа подветренную сторону, где песок не накопляется и где нам удастся делать ежедневно большие концы по твердому и голому грунту, найдем источники и растительность, а также, быть может, следы древней цивилизации.

Путь по прямой линии через пустыню занимает, согласно имеющимся картам, протяжение в 287 километров, или около 290 верст, и, если бы мы могли проходить хотя бы по 20 верст в день, на всю экспедицию пошло бы не более 15 дней. Таким образом, мы брали с собой воды более чем достаточно.

Такие расчеты очень подбодряли нас, и мы смотрели на всю экспедицию, как на пустячное дело. В действительности путешествие заняло 26 дней; путь оказался вдвое длиннее.

10 апреля еще задолго до восхода солнца на дворе начались суетня и движение. Люди вытащили весь наш багаж и ящики с продовольствием, чтобы приготовить равные по весу парные вьюки для верблюдов и перевязать веревками. Затем вьюки были расставлены попарно в таком расстоянии друг от друга, чтобы между ними прошел верблюд. Последних заставляли ложиться между двумя вьюками, и вьюки крепко привязывались с обеих сторон к вьючному седлу. После того как верблюд вставал, вьюки, ради осторожности, перехватывали еще веревкой, обвивавшей накрест туловище животного, и закручивали узел, вставляя в него палку. Снаряжение наше было очень сложное; продовольствия мы брали на несколько месяцев, особенно риса и хлеба, консервов, сахару, чаю, зелени, муки и проч. Затем взяты были зимние одежды, тулупы, войлока, так как у меня было намерение от Хотан-дарьи направиться в Тибет. Кроме того, я брал с собой все свои приборы, два фотографических аппарата, около тысячи пластинок, несколько книг, номера шведской газеты за целый год — я каждый вечер намеревался прочитывать по одному нумеру, — походную кухню, посуду, и металлическую и глиняную, три ружья, шесть револьверов, боевые припасы в двух ящиках и много разных мелочей. Так как мы взяли еще запас воды на 25 дней, то верблюды наши были навьючены довольно тяжело.

Во время вьюченья я определил первый базис для измерения расстояния: 400 метров мой Богра проходил в 5¹Л минут. Определять базис приходилось ежедневно снова, так как грунт то и дело менялся, а один и тот же конец по более или менее глубокому песку брал различное время.

10 апреля явилось знаменательным днем в летописях Меркета. Весь наш двор, соседние улицы и забор были усеяны народом, желавшим присутствовать при нашем выступлении в путь. «Не вернуться им больше! Верблюды слишком тяжело навьючены, им не пробраться по глубокому песку!» — раздавались голоса.

Такие зловещие предсказания, однако, ничуть не пугали меня. Я сгорал желанием поскорее выступить, и впечатление от дурных пророчеств изгладилось совершенно, когда индусы в самую минуту выступления бросили мне через голову несколько горстей «да-цянь» (китайская бронзовая монета), крича: «Счастливый путь!»

Верблюды были связаны по четыре вместе веревкой, которая была привязана одним концом к палочке, продетой сквозь носовой хрящ одного верблюда, а затем завязана узлом на хвост шедшего впереди верблюда так, что, если животное падало, узел развязывался сам собой. На другом конце палочки, продетой в носовой хрящ животного, находится шарик, чтобы она не выскочила.

Четыре молодых верблюда открывали шествие, затем ехал я на Богре, за нами шли Баба, Ак-тюя и Нэр. Богру все время вел Магомет-шах, так что мне нечего был заботиться о том, как идет животное, и я мог сосредоточить все свое внимание на компасе, часах и на наблюдениях за изменениями грунта и рельефа.

Ислам-бай отлично приладил вьюк на моем верховом верблюде. Богра нес оба ящика с наиболее хрупкими приборами и вещами, которые мне надо было иметь под рукой на каждом бивуаке. Между горбами и поверх обоих ящиков были настланы кошмы, ковры и подушки, и я сидел точно в кресле, спустив ноги по обе стороны переднего горба.

Когда все было готово, я простился с беком Ниазом, щедро вознаградив его за гостеприимство, с миссионером Иоганном и Хашимом. Миссионер еще в Лайлыке поговаривал, что боится следовать за мной в пустыню; тут же, в виду последних приготовлений, мужество окончательно покинуло его, и он во второй раз оставил меня в самую серьезную минуту. Со всей своей показной благочестивостью он, очевидно, страдал недостатком истинной веры, без колебаний поручающей себя Богу. Какая разница в сравнении с Ислам-баем, идеалом самоотвержения и преданности! Этот за все время ни разу не поколебался последовать за мной куда бы то ни было, даже, когда я кидался в опасности, которых благоразумие советовало бы избегать.

Признаки вступавшей в свои права весны давали себя знать за последние дни все больше и больше. Температура медленно, но правильно подымалась с каждым днем, и минимальная температура держалась куда выше нуля. Днем солнце припекало сильно, весенние ветры так и шумели, поля были засеяны и затоплены, мухи и другие насекомые жужжали в воздухе. И вот в это роскошное в Азии время года, время надежд, мы выступили в поход в область, где жизнь окована тысячелетним сном, где каждый бархан является могильным курганом; в сравнении с царящей там жарой самая жестокая зима могла бы казаться нам улыбающейся весной.

Спокойно, величественно, с высоко поднятыми головами выступали наши верблюды длинной вереницей по узким улицам селения, между густыми толпами народа. Торжественное настроение охватило всех, и толпа молчала, словно на похоронах. Вспоминая теперь наше выступление, я и не могу сравнить его ни с чем иным, как именно с погребальным шествием. Я, как сейчас, слышу мерный, глухой, зловещий звон караванных колокольцев — настоящий похоронный звон. И в самом деле, смерть ожидала большинство участников нашего похода, смерть в далекой пустыне, тихая безмолвная могила в вечных песках!

Местность была ровная. Дома селения разбежались между многочисленными тополями, хлебными полями, рощами, садами и арыками. Шли мы спокойно с полчаса, как вдруг случилось происшествие. Два самых молодых верблюда точно взбесились, разорвали веревки, сбросили с себя вьюки и бешено понеслись по полю, подымая пыль столбом. На одном из верблюдов были навьючены два резервуара с водой, и один дал течь, но у самой крышки, так что беду легко было поправить. Беглецов скоро изловили и навьючили снова. Их повели затем отдельно — в услужливых руках недостатка не было, так как до окраины селения нас сопровождало до сотни всадников.

Немного погодя вырвалось два других верблюда; часть вещей рассыпалась, ящике порохом съехал набок. Магомет-шах сказал мне, что верблюды после долгого отдыха всегда немного бесятся, а после нескольких дней форсированного марша опять присмиреют, как ягнята. Ради осторожности мы и решили, что пока каждого верблюда поведет один из людей.

Как и всегда, в первый день пути случилось немало разных непредвиденных задержек. То оказывалось, что левая половина вьюка перевешивает правую, и приходилось ее облегчить, то замечали, что какой-нибудь мешок с рисом грозит выскользнуть из-под веревки, и надо было перевязать вьюк, и т.д. Но на другой день, когда, пользуясь опытом предыдущего дня, уравновесили все вьюки, навьючили наиболее дорогие предметы и, главное, резервуары с водой на самых смирных из верблюдов, все пошло, как по маслу.

Мне, восседавшему на значительной высоте над уровнем почвы, открывался чудесный вид во все стороны. Сначала от езды на верблюде кружится голова, но затем скоро свыкаешься с этим равномерным покачиваньем, колыханьем. На меня они не действовали, но человеку, подверженному морской болезни, они, наверное, показались бы очень неприятными. Почва состояла сначала из тонкой, подвижной пыли, частью с отложениями соли, затем пошел один песок, образовывавший маленькие низкие барханы, дальше опять пошла растительность — камыш и тополя. Тут мы и сделали привал на краю оврага.

В полчаса верблюды были развьючены и связаны в круг, чтобы не дать им лечь, — иначе они становятся тяжелыми на подъем. Часа через два их пустили бродить на свободе в густой заросли камыша. Бивуак наш вообще вышел очень живописным. Я обновил свою палатку, разбитую под тополем; это была красивая индийская офицерская палатка, которую подарил мне мистер Мэкэртней. В этой палатке умер молодой лейтенант Дэвисон на пути с Памира в Кашгар. С тех пор она успела проветриться, да к тому же я не суеверен. Земляной пол в палатке был устлан пестрым ковром. По стенам были расставлены мои сундуки, ящики с приборами, фотографические аппараты и моя постель. Остальной багаж, мешки и резервуары с водой были размещены на воле.

Люди развели огонь, вокруг которого и уселись варить обед: рисовый пудинг и яйца; рису и яиц было у нас запасено вдоволь. Овец пустили пастись, а куры чувствовали себя, по-видимому, совсем как дома, роясь в отбросах у костра. Собаки получили по куску мяса и принялись гоняться друг за другом. Словом, картина была самая оживленная.

Когда стали рыть колодец, земля скоро сделалась влажной, и на глубине 108 сантиметров уже показалась вода. На вкус вода была солоновато-горькая, но собаки и овцы пили ее с жадностью. Верблюдам же дали напиться только на следующее утро, незадолго до выступления. Этой же водой воспользовались для варки яиц, для стирки и мытья посуды; запас пресной воды с самого начала приходилось беречь да беречь. Магомет Якуб, провожавший нас до этого первого лагеря, сделал нам сюрприз — преподнес пару медных кувшинов с речной водой, так что все люди могли напиться досыта, не дотрагиваясь до нашего запаса.

Подкрепившись продолжительным, спокойным сном, я проснулся на рассвете. Погода оказалась неблагоприятной. Норд-ост так и выл, воздух был насыщен пылью; из пыльного тумана выступали только ближайшие предметы; остальное все тонуло в серой мгле. Верблюды артачились во время вьючения. Растительность снова исчезла, и мы запутались в лабиринте барханов. Мы пытались по возможности обходить их, но приходилось и перебираться через некоторые вершины; взбираясь на один из гребней, два верблюда, несшие резервуары с водой, упали, но, к счастью, удачно, на колени передних ног. Пришлось все-таки развьючить их и потом навьючить снова. Спускаются же они с таких гребней, скользя и тормозя задними ногами.

Около полудня мы заблудились между такими высокими барханами, что пришлось сделать большой крюк к северу, чтобы из них выбраться. Джолчи объяснил, что, если бы мы, пошли к востоку, мы все равно принуждены были бы вернуться назад, так как в ту сторону тянется нескончаемый «чон-кум» (большой, глубокий песок). Дневной переход и образовал извилистую дугообразную линию вдоль края «чон-кума».

Северо-восточный ветер продолжался весь день, небо хмурилось, и в воздухе чувствовалась сырость. В сумерки мы сделали привал, пройдя за день 21,3 километра. Лагерь разбили на этот раз на ровном, твердом бархане, на сухом чистом грунте. Поблизости нашлись несколько засохших тополей, которые пошли на топливо, и чахлый камыш, пригодившийся для верблюдов. Они вспотели от продолжительной ходьбы, и их с час водили взад и вперед, чтобы они остыли понемногу и не простудились.

12 апреля мы сделали 23,7 километра вдоль края «большого песка», отпрыски которого направлялись к северу. Временами песок перемежался узкими степными участками с редко разбросанными твердыми, как стекло, высохшими травяными кочками, которые с каким-то звоном разлетались вдребезги, когда до них дотрагивались.

Твердый, ровный, песчаный грунтудобнее всего для ходьбы; но иногда такой грунт покрыт слоем пыли, в которой резко отпечатываются следы верблюдов. Слой этот мягок, как хлопок, и в некоторых местах так глубок, что верблюды тонут в нем по колени. Случалось также, что ровный песчаный грунт был покрыть тонкой коркой соли, хрустевшей под ногами.

Медленно, важно шествовали верблюды, вытягивая свои длинные шеи, чтобы достать на ходу травяные кочки; они точно предчувствовали, что им предстоит пост. Когда был разбит третий по счету лагерь, двое из людей, по обыкновению, немедленно принялись рыть колодец. Вырыта была яма, глубиной в 178 сантиметров, а воды все еще не было, и больше рыть они не могли. Часа через два вода, однако, показалась сама собой, и на дне ямы образовалась небольшая лужица. Собаки и куры следили за рытьем колодца с особенным вниманием; им всегда очень хотелось пить, и они знали, в чем тут дело.

Пока, следовательно, все шло хорошо, и мы могли беречь свой запас воды. Запас корму для верблюдов тоже оставался нетронутым; верблюды обходились камышом и солоноватой водой из колодцев. Собак кормили хлебом, кур зерном и яичной скорлупой. В первый день снесли яйца три курицы, во второй две, в третий одна. Потом яйца стали появляться все реже и реже, но у нас был взят с собой большой запас яиц в плетушке с рубленой соломой.

День был теплый. Собаки тщетно искали воды, суясь носом в каждую ямку или ложбинку, похожие на те, в которых люди обыкновенно рыли колодцы. За неимением лучшей защиты от солнечных лучей они искали тени под каждым тополем, мимо которого мы проходили, сгребали лапами верхний слой горячего песку и растягивались на нижнем, еще сохранявшем прохладу с ночи.

Ислам-бай ехал на первом верблюде, которого вел Джолчи, наш лоцман в этом песчаном море. Но так как Исламу-баю с верблюда было виднее, то он часто и подавал первому советы и предлагал другое направление. Это сердило необузданного «сына пустыни», и он несколько раз в гневе швырял повод, бросался ничком на песок и говорил, что пусть в таком случае Ислам и ведет караван.

На ночевке между ними разыгралась серьезная ссора. Джолчи пришел ко мне в палатку и сказал, что хочет вернуться, так как Ислам все «учит» его и, кроме того, скупится на хлеб и на воду. Он, однако, опешил, когда я спокойно выразил свое согласие, поставив лишь одно условие — возвращение месячного жалованья в 100 тенег, полученного им вперед. Золотоискатель принялся смиренно просить прощения, и оно было ему дано на условии во всем слушаться Ислама.

Я боялся, что такие ссоры чем дальше, тем будут чаще, так как однообразие и уединение портят настроение. Но все с тех пор обходилось мирно. Джолчи молчал, затаив злобу на Ислама, и злоба эта все росла втихомолку. Он шел всегда отдельно, не разговаривал с другими людьми и даже спал один в отдалении от них. К бивуачному костру он подкрадывался тогда лишь, когда другие ложились отдыхать. Остальные люди подозревали его в том, что он нарочно вел нас по ложному пути. В таком случае он и сам попал в яму, которую рыл другим, так как и он погиб от жажды в пустыне.

Вода показалась на глубине 1,15 метра. Собакам так страшно хотелось пить, что они пытались было спуститься в самый колодец, и пришлось их привязать.

В первый день Пасхи 14 апреля мы прошли только 18,5 километра. В одном месте подветренная сторона барханов была серо-стального цвета; оказалось, что песок здесь был покрыт тонким налетом слюды. Кроме того, мы убедились, что тополя могут расти только в защите барханов. Где исчезали эти последние, пропадали и тополя.

Затем мы достигли настоящей бесплодной пустыни, с плоским, твердым, бурым грунтом и низкими барханами, торчащими, как чурбаны. Они казались желтыми на буром фоне грунта, часто усеянного гальками.

Во время пути мы в первый раз наткнулись на следы дикого верблюда. По крайней мере, так утверждал Джолчи, но я не вполне был уверен в этом. Дальше такие следы попадались часто. Впрочем, мало вероятия было, чтобы заблудились в пустыне домашние животные. Видели мы также лошадиные следы и помет, и Джолчи уверял, что в этой части пустыни водятся дикие лошади. Мы остановились на вершине одного бархана, чтобы рассмотреть в бинокль стадо, пасшееся в камышовой заросли к северу, но как только мы остановились, стадо скрылось по направлению к северу, не дав нам времени определить — лошади это или антилопы.

Собаки были очень беспокойны и бежали далеко впереди каравана. Раз они совсем пропали на четверть часа и вернулись мокрыми по брюхо — видно, нашли воду. Пройдя 18,5 километра, и мы наткнулись на лужу. Я попросил Касима попробовать, какова вода на вкус. «Сладкая, как мед», — ответил он, хлебнув здоровый глоток. Мы и расположились тут бивуаком. Люди, собаки, овцы и куры — все спешили утолить жажду, донимавшую всех в такую жару.

Вода была ключевая, прозрачная, совершенно пресная, скоплявшаяся в небольшой впадине. Здесь водилось множество водяных пауков и жуков. Последние кружились в воздухе над водой, и куры устроили настоящую охоту за ними.

Мы зарезали с обычными церемониями первую овцу, и собаки поживились внутренностями и кровью. Приятное местоположение лагеря манило отдохнуть здесь денек, в чем нуждались и люди и животные. Все спали долго, а затем день прошел в разных делах. Резервуары долили ключевой водой, белье выстирали, седла и упряжь привели в порядок. Воды мы могли пить, сколько душе хотелось, не чувствуя при этом никаких угрызений совести. Верблюды и собаки так усердствовали, что видно было, как бока у них раздувались от воды. Куры снесли в этот день отдыха четыре яйца.

Собаки лаяли всю ночь и кидались по тому направлению, откуда мы пришли и где видели следы диких верблюдов. Вероятно, обитатели пустыни подходили ночью напиться, но останавливались в подобающем расстоянии, видя, что место занято.

16 апреля прошли 24,7 километра. Песчаные холмы в 5 метров высоты часто сменялись высохшими степными участками, поросшими камышом. Тростник хрустел и распылялся под ногами верблюдов. Миновали два водоема, похожие на первый. Все три лежали на прямой линии и, должно быть, являлись остатками разливающегося в половодье рукава Яркенд-дарьи.

17 апреля мы завидели на северном горизонте очертания довольно высокой горы, рисовавшейся вдали тенью, похожей на облако. Час за часом ехали мы в этом направлении, а гора все как будто оставалась в том же расстоянии. Пройдя в общем 28,4 километра, мы разбили лагерь в тени двух густолиственных тополей. Мы основательно рассудили, что рыть здесь колодца нет надобности, так как неподалеку должна быть вода. К северу шел довольно густой тополевый лесок. Мошки, мухи и ночные бабочки так и реяли в воздухе. Бабочки вечером сотнями вились около моей свечки.