Желая с пользой употребить время, пока мои люди были в отсутствии, я решил предпринять с опытным проводником экскурсию на мазар Урдан-Падишах, находящийся в песчаной пустыне в двух днях пути на запад от Лайлыка.

Мы сели на лошадей и рысью пустились сначала по лесу, который мало-помалу редел и сменился кустарником, затем по степи, которая в свою очередь перешла в песчаную пустыню. Песок здесь, однако, еще не глубок, барханы незначительной высоты; крутые склоны их обращены на запад, что указывает на господство здесь в это время года восточных ветров.

Было очень интересно проехаться по тракту, на который еще не ступала нога европейца. Оставив большое селение Могол (Монгол) вправо, мы сделали привал в Тариме; местный бек предоставил в наше распоряжение свое жилище. Места нам, впрочем, немного было надо, так как мы взяли с собой в путь лишь самое необходимое да пару лошадей. Селения Тарим и Могол имеют каждое по 200 дворов; управляются беком и 8 он-баши; кроме того, в одном из них проживает китайский сборщик податей. «Тарим» означает «пашня», т.е. возделанное место, и жители говорят, что в былые времена местность эта действительно славилась богатыми жатвами и обильным орошением. Сюда со всех сторон стекались люди для закупки зерна. Изменение этих условий, без сомнения, находится в связи с изменением течения реки.

10 марта в 8 часов утра мы покинули Тарим и направились дальше к западу, по степи, пустырям или болотам. Поблизости находится могила святого, называемая Кызыл-джи-ханым. Название это возбуждает интерес, так как встречается у Эдризи. Около того места, где, собственно, начинается песчаная пустыня и барханы имеют уже около 8 метров высоты, находится незначительное селение Лян-гар. Здесь проживает во время больших годовых праздников дервиш, который берет под свой присмотр лошадей пилигримов.

В часе пути от мазара мы обогнали партию в 45 пилигримов — мужчин, женщин и детей, шедших из Лянга-ра на поклонение святыне. Пятнадцать мужчин несли «туги» — длинные шесты с разноцветными и белыми лоскутьями в виде знамен. Во главе ехал музыкант, игравший на флейте, а по сторонам его шли два барабанщика, изо всех сил колотившие по своим инструментам. Время от времени все пилигримы разом восклицали во все горло: «Алла!» Дойдя затем до места, они с теми же дикими возгласами: «Алла!» поклонились шейху, а несшие «туги» столпились около самого мазара и стали исполнять религиозный танец. В сумерки мы добрались до ханка (дом молитвы). Тут же находилось селение, обитаемое 25 семействами, большинство из которых, однако, проживает здесь лишь временно; только четыре семьи живут здесь круглый год для присмотра за могилой. Главный шейх, в ведении которого находится также могила Хазрет Бегам, был в настоящее время в Янги-гиссаре. Так как он должен постоянно переезжать с места на место, то в каждом пункте и имеет по жене.

Один из постоянных здешних жителей говорил мне, что за зиму на могиле перебывает 10–12 тысяч пилигримов, летом же только тысяч 5, что объясняется летними жарами и недостатком воды. Пилигримы, пришедшие с нами из Лянгара, принесли пару мешков маиса, который и был высыпан в большой котел, находящийся в особом помещении при молельне. Маис пошел затем на обед сторожам и пилигримам, но самый акт этого жертвоприношения должен был обеспечить пилигримам урожайный год.

Мне отвели необычайно уютную комнатку в верхнем этаже странноприимного дома. В комнате было окно с деревянной решеткой, из которого открывался вид на юг, на песчаное море. Всю ночь на улице шла невероятная суетня и шум. Пилигримы расхаживали в торжественной процессии взад и вперед, играли на флейтах, распевали, били в барабаны и размахивали руками. Шум, впрочем, мало беспокоил меня. Я спал хорошо, и только утром меня разбудил бешеный песчаный вихрь, влетевший ко мне сквозь решетку окна и закрутившийся по комнате.

11 марта посвящено было ближайшему ознакомлению с этим оригинальным пунктом паломничества. Кроме главного шейха постоянный персонал священного места составляют имам, мутеваллий и двадцать супи, или слуг. Содержатся они исключительно на счет пилигримов. Последние жертвуют по мере сил и средств лошадей, овец, коров, кур, яйца, хлеб, плоды, халаты и другие полезные вещи. Все пожертвования, исключая животных, кладутся в самый большой жертвенный котел, называемый Алтын-даш, или Золотой камень.

Всех же жертвенных котлов пять; они вмазаны в глиняный шесток в Казан-хана, или Котельном доме. Алтын-даш из бронзы и имеет полметра в диаметре. Говорят, что он сохраняется со времен самого Урдана-Падишаха. Затем идет красивый медный котел, одного метра в диаметре, пожертвованный на могилу Якуб-беком, который сам являлся сюда на поклонение три раза. Остальные котлы поменьше и разной величины.

При значительном стечении пилигримов «аш» или «палау» (рисовая каша) варится зараз для всех в самом большом из котлов. При меньшем стечении народу кушанье варится в котлах поменьше, глядя по числу ртов. Котельный дом выстроен два года тому назад; старый же наполовину засыпан песком надвинувшегося бархана, серповидный рог которого находится всего в 4 метрах от нового дома и грозит и ему. Ветры, обусловливающие направление барханов, дуют с северо-запада.

На наветренной стороне ближайшего бархана из песку выглядывает до половины могильный холм с тугами. Говорят, что холм этот существует 710 лет и скрывает прах шаха Якуб-шейха. Судя по тому направлению, по которому движутся барханы, могила скоро должна выступить из-под них совсем. Барханы имеют в ширину самое большее 120 метров, а в высоту 5 метров и, таким образом, превышают кровли всех домов в местечке.

Ханка, или дом молитвы, заключает зал для молитвы с обращенной на восток галереей о шестнадцати колоннах. Около северной окраины селения бьет пресный ключ Джевад-ханым, образующий довольно чистый водоем, обнесенный деревянной загородкой. Раз в год водоем очищается от песку. Ключ бьет слабой струей, и при большом стечении народа в праздники воды не хватает; приходится прибегать к находящемуся в десяти минутах ходьбы дальше солоноватому источнику Чешме (персидское слово, обозначающее источник)

В двадцати минутах дальше на северо-запад возвышается самый мазар, высокое, оригинальное сооружение. Это, в сущности, частокол из нескольких тысяч тугов с флагами, имеющий форму Эйфелевой башни и стремящийся к небу. Видно его издалека, так как он стоит на гребне песчаного холма, в 12 метров высоты. Холм этот попытались закрепить, натыкав в песок вокруг мазара вязанок камыша; попытка эта удалась лишь до некоторой степени, так как та часть холма, на которой находится мазар, образует на северо-западе, т. е. с наветренной стороны, выступ, которому теперь угрожает ближайший соседний бархан.

Песчаный вихрь все продолжался, и тысячи флагов на тугах развевались и хлопали так, что треск стоял. Туги приносятся сюда пилигримами, и частокол все растет да растет. Чтобы его не повыдергало ветром, он закреплен поперечными перекладинами. Частокол из туг поменьше образует вокруг могилы наружную четырехугольную ограду, высотой в 30 метров.

Имам сообщил, что Урдан-Падишах, настоящее имя которого султан Али-Арслан-хан, воевал 800 лет тому назад с народами Тогда-рашид и Нокта-рашид, желая обратить его в ислам. В самый разгар битвы «кара-буран», или черный песчаный ураган, похоронил его и все его войско. В истории восточнотуркестанских сказочных героев Урдан и доныне играет большую роль.

12 марта мы сели на коней рано утром. Солнце так и не показывалось; небо было желто-огненного цвета, переходившего местами в пепельный. Миновав поселок Кётте-клик (Мертвый лес), мы наконец достигли Тарима; как мы, так и лошади наши были совершенно серы от насевшей на нас пыли. Пришлось ехать рысью девять часов по ала-куму, т.е. по местности, где степные участки перемежаются песчаными. Неподалеку от реки мы переехали по мосту через большой Ханды-арык, выведенный из Яркенд-дарьи в одном дневном переходе отсюда и снабжающий водой много селений. Девять лет назад он был исправлен по приказанию китайских властей; говорят, над ним работало одиннадцать тысяч человек.

Сооружение этого гигантского канала, вероятно, было значительно облегчено тем обстоятельством, что он проложен по одному из прежних русл Яркенд-дарьи. Между арыком и рекой ясно видно несколько старых береговых линий, и здешние жители уверяли меня, что река прежде текла подле самого города, находящегося теперь в расстоянии трех километров от нее. Они, впрочем, очень довольны таким капризом реки, так как могут расширить свои поля за счет речных наносов.

14 марта мы повернули на северо-восток, к Лайлыку. Первая половина пути лежала через целый ряд селений. Затем местность приняла пустынный характер, сохранявшийся до самого леса около Лайлыка, куда мы прибыли тотчас после полудня и нашли все в наилучшем порядке под присмотром Иоганна.

Настало время долгого испытывающего терпение ожидания. День проходил заднем, а о верблюдах не было ни слуха ни духа. Я мог бы совершенно обойти эти 25 дней молчанием, но нахожу в своем дневнике несколько записей, не лишенных интереса.

Пользуясь временем, мы собирали всевозможные сведения о пустыне, находящейся на восток. Однажды нам рассказали о двух жителях селения Янтак, которые несколько лет тому назад отправились по правому берегу реки прямо на восток, захватив с собой продовольствия на 12 дней. На третий день они пришли к очень глубокому, каменистому речному ложу, через которое был перекинут полуразрушившийся деревянный мост. Переход по мосту был невозможен, и они сперва порешили идти вверх по руслу; по пути они видели много залежей нефрита.

В легендах живет таинственный город Шар-и-катак, или попросту Ктак, также волнующий фантазию местных жителей. Местоположение его указывается различно. В Лайлыке утверждали, что он лежит в расстоянии 5 потаев (потаи — собственно путевые знаки, отстоящие друг от друга приблизительно на четыре версты) на запад от селения и что один человек много лет тому назад видел там его развалины. По рассказам лайлыкских жителей, только один Аллах может указать путь к этому городу; иначе его не найти и во веки веков.

Затем мне сообщили, что как раз на этих днях намеревалась выступить из Яркенда в пустыню партия из 12 человек на поиски золота. Для таких экскурсий вообще выбирают весеннее время, полагая, что весенние песчаные вихри обнажают золото. Месяц тому назад отправился туда еще один человек, но до сих пор не вернулся. В Яркенде рассказывают, что путники время от времени слышат в пустыне голоса, зовущие их по имени.

Интересно сравнить эти рассказы с тем, что говорит о великой пустыне Лоб венецианец Марко Поло: «Об этой пустыне рассказывают диковинные вещи, например, что, если кому из путников случится ночью отстать или заснуть и т.п., то, догоняя затем товарищей, он слышит голоса духов, разговаривающих голосами его товарищей. Иногда духи называют его по имени, и путник, сбитый ими с толку, часто совсем теряет следы товарищей. Таким образом погибают многие».

Вернулся из Яркенда Ислам-бай и привез четыре челека (железные водохранилища), шесть бурдюков, масла и кунжутных отжимок для верблюдов, керосина, хлеба, талкана (поджаренная мука), гомана (макароны), меда, мешков, лопат, кирок, кнутов, уздечек, посуду — все в надлежащем количестве.

19 марта мы собрались в большое селение Меркет на правом берегу Яркенд-дарьи, откуда предполагали выступить с караваном в пустыню. Утром и явилась целая толпа жителей Меркета, чтобы проводить нас в свое селение. Сам бек Магомет-Ниаз явился с дарами — курицей, яйцами и дастар-ханом. Это был высокий человек, с жиденькой белой бородой и строгим энергичным взглядом. Для перевозки нашего багажа были взяты вьючные лошади, и, щедро расплатившись и деньгами и подарками с лайлыкским он-баши и его славной женой, которые оба оказывали мне всякое внимание во время моего пребывания в их гостеприимном доме, мы направились к парому, который и перевез нас с нашей многочисленной свитой и багажом в четыре приема.

Через четверть часа езды в юго-восточном направлении мы миновали селение Ангытлык, орошаемое восточным рукавом Яркенд-дарьи. Через час мы были в селении Чам-гырлык, а еще через три четверти часа прибыли в Меркет. Местный бек предоставил в наше распоряжение свой дом, и мы расположились по-домашнему в большом, удобном, устланном коврами покое с нишами в стенах.

Меркет вместе с окрестными кишлаками насчитывает тысячу дворов; 260 из них расположены вблизи базара. В селении Янтак, лежащем неподалеку, 300 дворов. Вместе с Ангытлыком и Чамгырлыком Янтак составляет бекство, тогда как Меркет имеет своего отдельного бека.

В Меркете живут два сборщика податей, десять китайских купцов и четыре индусских ростовщика из Шикарпура. Область эта плодородна; здесь хорошо родятся пшеница, маис, овес, бобы, репа, огурцы, дыни, свекла, виноград, абрикосы, персики, тутовые ягоды, яблоки, груши и хлопок. В урожайные годы большое количество зерна всякого рода вывозится в Кашгар и Яркенд, зато в неурожайный приходится привозить хлеб из Яркенда.

Меркет, хотя и лежит так близко от Яркенд-дарьи, не пользуется для орошения своих полей и каплей воды из нее, получая всю нужную влагу из реки Тызнапа, текущей параллельно Яркенд-дарье. Когда приток воды незначителен, река эта доходит только до Янтака, в другое же время она течет далеко на север и образует два небольших озера, которые лишь в половодье наполняются водой.

Замечательно, что Меркета до сих пор никогда не посещал ни один европеец. Самое название его впервые встречается в описании путешествия генерала Певцова (он пишет «Мекет»), который, однако, не мог пробраться туда по случаю высокой воды. Китайцам же это место давно известно; оно упоминается в изданном в 1823 г. труде «Си-юй-шуй-дао-цзи» под именем Май-ге-те. По китайской транскрипции Янтак (или Янтаклык) становится Ян-ва-ли-ке, а Тыз-нап — Тин-цза-бу. Автор китайского труда сообщает, что река эта (Тызнап) соединяется с Яркенд-дарьей. Так оно и должно было бы быть, если бы воды ее не отводились арыками и не терялись в маленьких озерах. 80 же лет тому назад описание китайцев и могло соответствовать истине. И тут есть золотоискатели. Один человек рассказывал, что он вместе с другими целых 20 дней бродил пескам. Они взяли с собой провизии и воды на ослах. Человек этот, как и многие другие, каждый год отправлялся в пустыню попытать счастья, но пока еще не находил ничего. Тут называли пустыню «Такла-макан» и полагали, что с хорошими, сильными верблюдами мы наверно пройдем ее поперек до Хотан-дарьи.

Вечером у нас был общий прием. Бек Ниаз и он-баши из Ангытлыка, Тогда-ходжа, подарили нам по барану, а индусы щедро снабдили нас картофелем и маслом, особенно желанными для нас продуктами. Кроме того, нас угостили музыкой, меланхолическими звуками цитры и калына (род гуслей).

Тогда-ходжа, славный почтенный человек, навещал меня очень часто и засиживался в беседе со мной целыми часами. Когда я, все не слыша ничего о верблюдах, начинал терять терпение, он успокаивал меня, повторяя самым спокойным и убежденным тоном, не допускающим никаких возражений: «келхеды, келхеды» (придут, придут). Но они все не приходили, а дорогое время уходило. Я с горечью предчувствовал, что мы таким образом сами накликаем беду на свои головы, так как весна все более и более вступала в свои права, а в жаркое время пустыня становится раскаленной печью. Тогда-ходжа снабжал меня тем временем ценными сведениями. Так, однажды он сообщил мне, что жители Меркета долоны и, как по языку, так и по типу, те же кашгарцы; лишь некоторые слова у них различны. Но зато Тогда-ходжа находил, что жители Меркета очень не похожи на своих соседей нравом. Они жестоки, холодны и так злопамятны, что какая-нибудь пустячная ссора вырастает с годами в настоящую вражду. Религиозные постановления ислама соблюдаются строго. Так, один человек в последний базарный день, пришедшийся в середине поста, поел до захода солнца. Его тотчас же арестовали, наказали палками и затем со связанными руками на веревке провели по всему базару, чтобы все могли смеяться и глумиться над ним вдоволь. На каждом углу базара ему предлагали вопросы: «Ты ел?» — «Да!» — «А ты будешь еще так делать?» — «Никогда!» Иногда такому грешнику еще вымазывают сажей все лицо, прежде чем вести его по улицам.

21 марта я посетил базар. Он очень обширен, каждому товару отведено свое место. Раз в неделю, в базарный день, прилавки и лотки с товарами выносят из домов и расставляют на площадях перед ними. На площадках сидят также массы женщин и шьют. Женщины ходят здесь без покрывал, обыкновенно с непокрытыми головами, и носят свои длинные густые черные волосы заплетенными в две косы; иногда надевают также маленькие круглые шапочки. Особенно любимое занятие их — искать друг у друга в голове, и часто видишь, как то одна, то другая уткнется головой в колени товарки.

22 марта наконец вернулся из Кашгара Магомет-Якуб с объемистой почтой, но без верблюдов. Итак, мы не подвинулись ни на шаг с начала месяца. Тут уж вступил в дело мой славный Ислам-бай. На следующий же день он отправился в Яркенд, решив, что не вернется без верблюдов. Счастье еще, что метеорологические и астрономические наблюдения, привезенная почта и старый Тогда-ходжа помогали мне коротать время.

Миссионер Иоганн, напротив, доставлял мне мало радости. Он принадлежал к числу современных болезненно религиозных людей, которые не допускают, чтобы истинное христианство могло уживаться с жизнерадостностью и хорошим настроением духа. Вероятно, причиной таких взглядов являлось отчасти то обстоятельство, что он был обращенный в христианство магометанин; такие прозелиты часто становятся куда нетерпимее своих учителей. Вообще же он был малый услужливый, но, по-видимому, очень скучал.

Несколько дней спустя у меня сделалась мучительная опухоль в горле — «горкак», обычная здесь болезнь. Полосканье, по совету бека, теплым молоком не помогало, и бек предложил мне прибегнуть к содействию заклинателей — «пери-бакши». Я сказал, что не верю в такие фокусы-покусы, но что во всяком случае готов принять «пери-бакши».

В сумерках, когда комната моя освещалась только светом углей на шестке, ко мне вошли трое высоких бородатых мужчин в длинных белых покрывалах. У каждого было по барабану («дуфф»), обтянутому крепкой телячьей кожей. Они выбивали на барабанах дробь пальцами, ударяли по ним ладонью плашмя и колотили кулаками, производя в общем такой шум, что, я думаю, за версту было слышно.

Они обрабатывали свои барабаны с необычайной быстротой, притом удивительно дружно. Так, после некоторого перебирания пальцами они все разом хлопали ладонью, а затем несколько раз равномерно ударяли кулаками, опять перебирали пальцами и т.д. без малейшего перерыва, не сбиваясь с лада. При этом они то сидели, то вдруг, воодушевляясь своей своеобразной музыкой, вскакивали и пускались в пляс, то подбрасывали барабаны кверху и с треском ловили их. Каждый такой прием продолжался пять минут, и следовали они в известном порядке, что и обусловливало стройность исполнения. Для того же, чтобы обратить в бегство злого духа, надо проиграть весь мотив девять раз, и, раз заклинание началось, невозможно остановить заклинателей прежде, чем они доведут его до конца.

Услугами заклинателей пользуются, главным образом, больные женщины и родильницы, так как женщины куда суевернее мужчин. Заклинатель, входя в помещение, где находится больная, внимательно вглядывается в пламя светильника, по которому, как он говорит, он узнает, одержима ли женщина злым духом. Затем он начинает обрабатывать свой барабан в присутствии родных и друзей больной, толпящихся в помещении и за дверями.

Церемония этим не кончается. После того как отбит последний такт, заклинатель остается наедине с больной и накрепко вгоняет в земляной пол палку, верхушка которой обмотана привязанной к потолку крепкой веревкой. Больная изо всех сил тянет за веревку, а заклинатель продолжает барабанить. Наконец ей удается оборвать веревку, и, значит, злой дух выгнан.

Такую же силу приписывают соколам, почему и называют их «куш-бакши» (сокол-заклинатель). «Пери», или злые духи, боятся его. Рассказывают, что женщина во время родов видит, как вокруг нее вьются злые духи, причиняющие ей мучения; другой же никто не может видеть их, кроме сокола; его поэтому впускают в комнату, и он сразу изгоняет их. Дело, вероятно, попросту в том, что как сокол, так и барабаны и веревка с палкой отвлекают внимание больной от ее страданий и она до некоторой степени забывает о них.

26 марта. Бек Ниаз держит на дворе суд и расправу, и иногда довольно громко. Сам он сидит около столба, подпирающего крышу галереи, и ведет допрос с ужасно строгим видом. Рядом, на площадке, сидит его «мирза» и записывает показания, вокруг стоят слуги и исполнители правосудия с длинными прутьями, а перед беком сами преступники.

Сегодня разбиралось несколько своеобразных дел. У одного человека было пять жен. Самая младшая, молодая, красивая, крепко сложенная женщина, взяла да бежала от мужа в Кашгар с другим. Бек уведомил кашгарские власти, женщину задержали и отправили обратно в Меркет. После того как женщина призналась в нарушении супружеской верности, бек дал ей две пощечины, и женщина принялась вопить. В оправдание свое она могла сказать одно: что ей невмочь было уживаться с четырьмя другими женами. У нее был при себе нож, и бек спросил, для чего она его носит; на это женщина ответила, что решила умертвить себя, если ее принудят вернуться к мужу. В наказание ее отправили на некоторое время к мулле для исправления, а потом пусть с миром вернется домой.

Затем была приведена молодая женщина с окровавленным, исцарапанным лицом; ее сопровождал муж. И эта бежала от мужа, но он сам поймал ее и жестоко расправился с нею. Многие свидетели утверждали, что у него при этом была в руках бритва, но он отрицал это. Чтобы заставить его признаться, бек приказал связать ему руки за спиной и подвесить за руки к ветке дерева. Виновный не замедлил сознаться. Тогда его сняли и угостили 40 ударами по мягким частям. Но так как он утверждал, что и жена била его по спине, то его раздели и, не найдя знаков, прибавили еще порцию.

Вообще правосудие в этом глухом углу вещь очень растяжимая. Если обвиняемый может хорошо заплатить, то он избегает наказания, а бек во всяком случае получает несколько тенег за труды. Если жалобщик не доволен судом, он может прибегнуть к высшей инстанции — ближайшему китайскому мандарину, которому бек и должен дать отчет. Китайцы вообще поступают умно, предоставляя туземцам самоуправление по местным законам и обычаям, установившимся еще в правление Якуб-бека.

Нарушения супружеской верности, однако, нередки и не особенно строго наказываются. Обыкновенно женщине вымазывают сажей все лицо, сажают на ослицу, лицом к хвосту, связывают ей на спине руки и провозят по всем улицам и базарам. Одноженство вообще правило; многоженство — редкое исключение. Женщина, вступившая в брак с китайцем или европейцем, считается оскверненной, и по смерти ее не хоронят на общем кладбище: труп жившей с тем, кто «ел свинину», может осквернить другие могилы.

«Калым» здесь также узаконен обычаем, как и у киргизов. Размеры его зависят от средств и положения жениха; уплачивают его родителям невесты. Богатый жених платит 2 ямбы (около 180 рублей). Бедный жених отделывается угощением и платьями невесте. Размер калыма определяют родители невесты по своему усмотрению; красота и другие физические достоинства невесты играют меньшую роль, нежели у киргизов. Если молодые люди полюбили друг друга и хотят жениться, а родители не дают согласия, то парочка часто перебирается в другое селение. Через несколько месяцев они, однако, в большинстве случаев возвращаются к родителям и приглашают их к себе в гости, после чего все улаживается к общему удовольствию.

В другой раз беку пришлось судить двух людей, игравших на деньги. У одного из них была глубокая рана около уха и лицо все в крови. Оказалось, что он проиграл другому семь тенег и обещал добыть деньги на базаре, но выигравший требовал их немедленно. Тогда проигравший выхватил нож и ударил себя в ухо, крича: «Вот тебе вместо денег!» Бек присудил выигравшего к хорошей публичной порке; другого же порка ожидала после того, как заживет рана. Выигрыш, разумеется, пошел в пользу бека.