Глава 5
Конный патруль на северном конце ярмарки нами если и заинтересовался в первый момент нашего прибытия, то известие, что эти купцы едут в Нижние Долины, успокоило. Наверняка им дан приказ останавливать всех подозрительных, спешащих со стороны Нижних Долин через Уламрию на север.
Поздно ночью Понсоменер тихохонько разбудил, Фицрой остановил меня, когда я направился к выходу, молча приложил палец к губам и указал на край палатки со стороны далекого леса.
Понсоменер чуть приподнял, на четвереньках выбрались друг за другом на ту сторону. Там темно, хотя не для нас, а затем уже, изображая усталых и пьяных, медленно прошли к своим коням.
В патруле тоже люди, никто не пустился в погоню, когда мы выехали за территорию ярмарки по южной дороге. Либо не заметили, либо у них приказ следить только за прибывающими на ярмарку, но мы сперва ехали шагом, изображая старательных торговцев, что встают еще до рассвета, тем более поехали по дороге, ведущей в Санпринг, и лишь когда скрылись из виду возможных наблюдателей, свернули к лесу и пошли на рысях в северную сторону.
Солнце выскочило из-за края земли белое, помчалось по небосводу, бросая на землю пугающе призрачные уродливые тени, затем начало величаво подниматься огромное оранжевое, и тени пошли уже не такие страшные.
Фицрой повертел головой по сторонам, повернулся ко мне.
– Смотри, уже неделю едем, а ни одного разбойника!.. Видать, Антриас с ними не церемонится.
– Строгость нужна, – согласился Рундельштотт. – Народ должен чувствовать себя защищенным. Верно, Юджин?
– Точно, – согласился я. – Но и полностью искоренять нельзя. Последнюю отдушину для угнетенной твари перекрывать неверно…
Все трое повернули ко мне головы с удивленными лицами. Фицрой спросил неверяще:
– Ты чего… за разрешение разбойничать?
– Ни в коей мере, – пояснил я, сам путаясь в том, что чувствую, но объяснить внятно пока не могу, – разбойников нужно уничтожать, но разбойничание должно существовать, как символ демократии, чтобы не подавить в людях инициативу!..
Фицрой спросил ошарашенно:
– Чего-чего?
Я пояснил старательно:
– Лучшие предприниматели, финансисты и правители всегда из разбойников. Не важно, явных или скрытых. Если искоренить разбойный промысел полностью, люди превратятся в стадо баранов! А то и вовсе овец.
Они переглянулись, Фицрой и Понсоменер промолчали, Рундельштотт сказал с уважением:
– Ничего не понял. Но, видимо, какой-то смысл есть… вон у тебя даже голос дрожит, а взгляд прям и светел, как у городского сумасшедшего…
– Говорить правду всегда трудно, – заверил я скромно. – Я мог бы стать пророком, но они недолго живут, да и заканчивают кто на костре, кто на кресте… А я, демократ и гуманист, лучше соглашусь с причудами любого строя, чем дам прищемить себе даже мизинчик. Демократу можно быть любым презренным трусом, это доказывает высокую духовную организацию и утонченность мышления!
Они уже не слушали этот, по их мнению, бред, ускакали вперед, а я подумал философски грустно, что передовому мышлению еще долго продираться к свету через тьму устаревших правил доблести, чести, верности, преданности и необходимости защиты слабых.
У поворота дороги высится крепкое каменное здание с высокой деревянной башенкой. Я успел увидеть там под навесом человека, он перегнулся через барьер и что-то прокричал вниз.
Через пару минут оттуда вышли двое солдат, один продолжал жевать куриную ногу, а когда мы приблизились, швырнул ее в далекие кусты и вытер ладони об одежду.
– Таможня, – сказал он хриплым голосом. – Кто, куда, зачем?
Рундельштотт произнес с поклоном:
– Купец Рунд, господин. Везу товары из своего городишка, надеюсь чуточку заработать.
Таможенник посмотрел на него с явным неодобрением.
– В вашем возрасте нужно сидеть дома, – изрек он непререкаемым голосом, – и греть у камина старые кости. И смотреть, как внуки играют с собаками.
Рундельштотт сказал с грустью:
– Увы, не успел я сколотить состояние, сыновья все пускали по ветру. А помощники мои не очень надежные, за ними нужен глаз да глаз.
Таможенник с еще большим неодобрением посмотрел на нас с Фицроем, Понсоменера просто не замечал.
– Пороть их надо!
– Надо, – согласился Рундельштотт, – да я вот опоздал, а теперь поздно. Хорошо, вы все наверняка успели вовремя…
Таможенник нахмурился, буркнул:
– Хотелось бы, да тоже…
Уже без всякого интереса заглянул в самый толстый и яркий тюк, махнул рукой.
– Уезжайте. Вижу, не разбойники.
Я сказал со вздохом:
– Говорят, разбойники зарабатывают больше…
– Нет, – возразил Фицрой, – таможенники.
– Разбойники, – сказал я.
– Таможенники, – возразил он.
Рундельштотт прикрикнул:
– Перестаньте!.. Будете возить товары, а грабить запрещаю!
Я поторапливал коней, пока таможенник не сообразил, что его работу и разбойный промысел мы уравняли, только Понсоменер смотрит чистыми честными глазами, подспудного текста не понимает, вечное дитя этого странного мира.
Фицрой оглянулся в недоумении.
– Таможня, понятно… но почему в таком месте? Мы давно едем по Уламрии!
– Здесь была граница, – сообщил Рундельштотт. – Но короли Уламрии время от времени отщипывают от Нижних Долин земельные наделы… Так, понемногу, чтобы не начинать из-за пустяков войны.
Я сказал задумчиво:
– Экономика Нижних Долин впятеро мощнее уламрийской. Королева могла бы собрать и вооружить армию, способную захватить Уламрию, а то и Опалоссу.
Фицрой хищно улыбнулся:
– Может быть, к этому и ведет? Подождет, когда всех знатных глердов охватит праведный гнев…
Винринг величественен, это первое, что пришло мне в голову, как только увидел город. Вторая столица Уламрии, как пояснил Рундельштотт, а когда-то была первой. На широком холме со срезанной почти до основания вершиной блистает под оранжевым солнцем высокобашневый город, где все высокое, начиная от городских стен и заканчивая простыми домами, крыши которых выглядывают из-за стены слишком уж заметно.
– Крепкий город, – сказал Рундельштотт с грустью. – Сколько выдержал штурмов, осад, налетов!.. Только поэтому лет триста назад столицу и перенесли в более спокойное место.
Фицрой остановил коня, оглянулся, веселый и бодрый, шире открыл глаза, чтобы мы оценили и полюбовались на сияющую бездну его синих гляделок.
– Переодеваемся, – напомнил он. – В город едем! Не бродяги вроде… не буду показывать пальцем.
Рундельштотт и Понсоменер тоже покинули седла. Изорванную в лесу одежду в самом деле нужно сменить на чисто городскую, нарядную, словно никогда в лесу и не были, а только по широкой дороге от одного города к другому.
Фицрой разнарядился, как петух перед новыми курами: одежда расшита затейливыми рисунками из золотых нитей, золотая цепь на груди, дублет из тщательно выделанной кожи парадно-черного цвета, золото смотрится на нем особенно ярко, кожаные штаны и сапоги с высокими ботфортами, Рундельштотт хоть и в плаще, но сменил на расшитый и с оторочкой рыжим мехом, Понсоменер и я в одеждах простых горожан, не богатых, но и не бедных, а так, чтобы нас меньше всего замечали.
Подъехали к воротам ближе, уже замечая на стенах следы от ударов камней из катапульт и требушетов. Кое-где даже выбоины от тарана, хотя что за сумасшедшие тащили таран вверх по склону, да и бить приходилось под углом, это уже совсем от отчаяния, чтобы потом доложить своему королю насчет недостатка боевой техники.
Проезжая ворота, я даже плечами передернул в нервозности: стена настолько широка, что по верху четверо воинов пройдут в ряд, однако некоторые зубцы повреждены, а другие и вовсе сбиты камнями из метательных машин.
Рундельштотт заметил мой взгляд, кивнул.
– Не стали восстанавливать. Столицу перенесли, а здесь ни к чему… Так что город в некотором упадке.
Фицрой сказал с уважением:
– Но боевого духа не растерял.
– Уламрийцы, – ответил Рундельштотт с легким презрением.
– Разве это плохо? – спросил Фицрой. – Умеют себя защитить.
– Особенно на чужой территории, – буркнул я. – Не очень хороши для соседей.
Рундельштотт сказал мирно:
– К счастью, мы местным не интересны.
– Ничего, – возразил Фицрой, – мы этот интерес пробудим.
– Уламры, – повторил Рундельштотт. – Они считают себя самым великим народом.
– Вот и прекрасно, – шепнул я. – Кто-то из великих велел жить незаметно.
Фицрой услышал, в изумлении вскинул брови.
– Это что же, мне и шляпу с пером нельзя? Хорошо, что я не великий.
– Это про других великих сказано, – пояснил я. – Которые не стремятся ими быть, но становятся.
Понсоменер ждал нас на перекрестке, и снова я обратил внимание на его коня, словно блестящая статуя, даже ухом не шелохнет в такие вот минуты покоя.
– Вон там постоялый двор, – сказал он, – а на той стороне через два дома гостиница.
– И что предлагаешь? – спросил я с интересом.
Фицрой превратился в слух, Понсоменер вообще ничего не предлагает, он исполнитель, а сейчас я вообще ставлю его перед выбором.
– Гостиницу, – ответил Понсоменер без малейших колебаний и тут же пояснил: – Хорошая дорога для отступления, широкие окна во двор и на улицу, близко базар…
Фицрой с энтузиазмом потер ладони.
– Базар?.. Хорошо! Надо заглянуть, а то у меня прохудилось тут… что-то. Ага, подошвы. Много в седле сижу. Поеду вперед, закажу номера и обед, а вы тут философствуйте, у меня от умных разговоров голова болит и есть сразу хочется.
Рундельштотт усмехнулся, но смолчал, мы двигались по улице молча, прохожих хоть и не толпы, но гнать коня галопом, как Фицрой, улюлюкая и размахивая плетью, слишком уж по-мальчишечьи…
Фицрой к нашему приезду в самом деле успел заказать номера и обед, нам сказал бодрым голосом, чуть не подпрыгивая от страстного желания ринуться на улицу:
– Вы тут устраивайтесь, а я спущусь вниз, узнаю новости. Вдруг принцессу провезли вот прямо только что перед нами?
– Узнавай, – согласился я без энтузиазма, – только не начинай.
– Чего? – спросил он с подозрением.
– Ничего не начинай, – посоветовал я. – Знаю, что такое дивный меч в руке и простая с виду рубашка, что крепче кольчуги. Разве это не повод для драки?..
– Ни о какой драке и не думаю, – возразил Фицрой. – Чего ты на меня такие несправедливые наговоры? Мастер, видите, как он на меня клевещет?
– Репутация, – объяснил я.
Рундельштотт сказал задумчиво:
– Может, ему лучше меч оставить здесь?
Фицрой одним прыжком оказался у двери.
– Но-но!..
И мгновенно оказался в коридоре. Рундельштотт сказал мирно:
– Детство играет. Пообтешется. А сейчас старается доказать себе и другим, что он вот такой большой и страшный. Это обязательный этап превращения юноши в мужчину.
– Я его миновал, – сказал я гордо.
Он посмотрел искоса, широко улыбнулся во весь рот.
– Ну да, конечно…
Распахнулась дверь, Понсоменер переступил через порог и аккуратно закрыл за собой.
– Лошадей устроил, – сообщил он, – в таверне народ говорит о большой войне… Никто армии еще не видел, но мелкие отряды идут в одну сторону, где-то большой сбор. И вообще… ощущение, как перед большой бурей. Даже ураганом.
– Хорошо, – сказал я, – пойдемте обедать. Без Фицроя. Он наверняка расскажет потом, где что продают и как странно одеваются женщины… тоже какая-то информация.
– И что ты с нею будешь делать? – спросил Рундельштотт с интересом.
– Не знаю, – ответил я. – Но умные люди даже по ней могут многое рассказать о королевстве, нравственности населения, стойкости, экономике, устойчивости строя, устремлениях и амбициях…
Он посмотрел на меня несколько странно.
– Ты говоришь о магах?
Понсоменер пошел впереди, в таверне несколько человек степенно обедают, двое прямо на столешнице азартно бросают кости, воздух тяжелый, пропитанный ароматами и запахами, но жареное мясо и печеная рыба кому из нас покажутся неприятными?
Рундельштотт, как старший, степенно распорядился насчет хорошего сытного обеда и вина, я молча подивился жадности чародея на магию, а когда нам принесли три широкие миски с гусем и двумя кроликами, я сказал тихо:
– А почему не создать свое вино?
Он буркнул:
– Зачем создавать, когда проще купить?
– Разве тут может быть хорошее вино?
Он сказал все еще недовольно:
– На такую ерунду тратить магию?
– Рубашка впитывает ее постоянно, – напомнил я.
Он вздохнул, подумал, прислушиваясь к ощущениям. Мы с Понсоменером ждали, а он устремил взгляд на середину стола, и через минуту там начал формироваться простой глиняный кувшин с залитой сургучом пробкой.
– Магию нельзя зря расходовать, – проворчал Рундельштотт.
– Есть и другая система, – возразил я. – Чем больше упражняешься, тем быстрее нарастают мускулы.
Он поморщился.
– Ладно, упражняйся, вскрывая пробку.
– А джинн не вылетит? – спросил я на всякий случай.
– Что за джинн? – спросил он.
– Хорошо, – сказал я, – какие здесь безопасные королевства… Какой мирный народ…
Сургуч скалывается нехотя, уже окаменев, будто этот кувшин простоял сотни лет в хранилище. А может, и простоял, сам Рундельштотт может не знать, создал он кувшин с вином прямо здесь или же перенес из винного погреба какого-нибудь великого короля.
Вино в наши три чаши хлынуло темно-красное и душистое настолько, что мужики даже за дальним столом начали поводить носами, стараясь понять, откуда вдруг дивный запах.
Я сделал осторожный глоток, восхитительно, древние не умели изготавливать даже крепкие вина, не говоря уже о более убойных напитках, зато позаботились о букете, я как будто заправский ценитель подержал вино во рту, прежде чем проглотить, сказал с чувством:
– А может, маги высшего уровня исчезают, потому что спиваются?
Рундельштотт покачал головой, лицо стало почти жестоким.
– Чем выше поднимаешься, – ответил он серьезно, – тем строже за собой смотришь. Там другая опасность…
– Какая?
– Нельзя смотреть в бездну.
