На темно-голубом фоне стрела гигантского метронома застыла, как перст, бессмысленно и неизменно указующий в никуда. Ее подсвечивали миниатюрные лампочки, и хорошенько набравшимся гостям она казалась необязательной тенью самой себя, но только яркой и праздничной. Стрела занимала часть стены, нависавшей над нишей для оркестра. Изобретательный молодой декоратор так спроектировал эту нишу, что помост, на котором располагался оркестр, сам казался проекцией ажурной пирамиды метронома. Конец стрелы описывал над головами оркестрантов одну и ту же завораживающую монотонностью бесконечных повторений дугу, как бы подхлестывая музыкантов, как бы настаивая на непрерывности производимого ими шума. Перевернутый метроном считался большим изобретением декоратора, но время от времени приводной механизм приходилось отключать, чтобы он не перегревался, и тогда усеянная лампочками стрела указывала прямо в пол. В такие минуты Бризи Беллер и все солисты старались держаться от нее подальше.

На полукруглой эстраде семь музыкантов танцевального оркестра припадали к своим инструментам, дули в них, чем-то скрипели и грохотали. Эта команда отрабатывала в «Метрономе» удлиненные программы, с обеда до одиннадцати вечера. Оркестр назывался «Джайвестеры» и не имел такой высокой репутации, как «Бризи Беллер и Его Мальчики», а потому и оплачивался скромнее. Но, конечно, оркестр был хорошим, ибо выбрал его Сесар Бонн, управляющий, хозяин ресторана и крупный акционер «Метронома» в одном лице.

Сам Сесар, благопристойный, поразительно энергичный, полностью контролируя свою точно отмеряемую сердечность, беспрестанно, чуть покачивая бедрами, циркулировал между вестибюлем и рестораном и встречал гостей. Он с лукавинкой в глазах поклонился, когда его старший официант, подняв руку, провел мимо компанию из пяти человек к заказанному ими столу.

— Как жив, Сесар, привет, — сказал лорд Пестерн. — Вот, привел к тебе свое семейство.

— Сегодня в «Метрономе» грандиозный вечер, миледи, концерт концертов, — сказал он, потирая руки.

— Несомненно, — отозвалась ее светлость.

Леди Пестерн разместила своих спутников. Сама она — спина прямая, бюст вперед — села лицом к танцплощадке и спиной к стене. Поднесла к глазам лорнет. Сесар и старший официант нависли над столиком. Лорд Пестерн заказал рейнвейн.

— Мы слишком близко, Джордж, — голос леди Пестерн перекрыл «Джайвестеров», хотя они как раз вошли в финальный раж. В самом деле, их столик был почти вплотную притиснут к оркестровому помосту, и барабанщик оказался совсем рядом. Фелисите могла коснуться его ноги.

— Я поставил его сюда специально, — завопил в ответ лорд Пестерн. — Решил, что вы захотите посмотреть на меня.

Карлайл, оказавшаяся между дядей и Эдуардом Мэнксом, нервно сжимала вечернюю сумочку и размышляла, не сошли ли все они чуть-чуть с ума. Взять Фелисите — что случилось с нею? Почему при каждом взгляде на Эдуарда она заливается краской? Почему так часто и так пытливо на него смотрит — ни дать, ни взять, смущенная и… да, опьяненная чем-то школьница. И почему на лестничной площадке в «Герцогской Заставе» после ужасной ссоры с Риверой (Карлайл старалась забыть ее привкус) Нед повел себя так сурово? И почему, наконец, став свидетельницей сложных и запутанных страстей, она чувствует себя такой счастливой?

Эдуард Мэнкс сидел между Фелисите и Карлайл и тоже выглядел смущенным. В минувший вечер с ним случилось многое. Он разругался в столовой с Риверой. Сделал поразительное открытие. Впоследствии (в отличие от Карлайл все в его воспоминаниях вполне согласовалось) он вышел на лестничную площадку в тот самый миг, когда Ривера предпринял очевидную попытку обнять Карлайл, и очень сильно ударил музыканта по левому уху. Все трое еще стояли на площадке и смотрели друг на друга, как вдруг с письмом в руке там появилась Фелисите. Она бросила на Эдуарда всего один взгляд и, сначала побледнев, а потом покраснев так, что это было заметно даже под слоем пудры, упорхнула наверх. С этого мгновения Фе вела себя самым странным и непостижимым образом. Она пыталась поймать взгляд Неда и, если ей это удавалось, улыбалась и краснела. Как-то у нее вырвался короткий безумный смешок. Эдуард покачал головой и пригласил леди Пестерн на танец. Та милостиво согласилась. Он встал и, поместив правую руку на железную талию, осторожно провел ее светлость на танцплощадку. Это было грандиозно — танцевать с кузиной Сесиль.

— Если что и может компенсировать мое унижение от участия в этом прискорбном деле, мой дорогой мальчик, — начала она в самой удаленной от оркестра точке площадки, — то лишь перемены, произошедшие с Фелисите в вашем присутствии.

— В самом деле? — нервно спросил Эдуард.

— Да, несомненно. С тех самых лет, когда она была ребенком, вы оказывали на нее огромное влияние.

— Послушайте, кузина Сесиль… — заговорил было крайне неуютно чувствовавший себя Эдуард, но тут оркестр, до сих пор ограничивавшийся повтором синкопированных хрипов и вздохов, вдруг разразился немыслимым грохотом. Эдуард замолчал.

Склонив набок голову, лорд Пестерн созерцал оркестр с видом снисходительного критика.

— Они ничего, — сказал он, — только у них кишка тонковата. Ты все поймешь, Лайла, когда нас услышишь. Что?

— Я знаю это, — ободряюще сказала Карлайл. Его наивность вдруг тронула ее. Ей захотелось похвалить своего дядю, словно перед ней был ребенок. Она посмотрела на Эдуарда — теперь он осторожно вел леди Пестерн мимо оркестрового помоста. Наблюдая за этой парой, Карлайл вдруг почувствовала взгляд мужчины, сидевшего за соседним столиком. Внешне он напоминал обезьяну, хотя голова у него была хорошей формы, а рот выдавал утонченную натуру. С ним рядом сидела женщина с короткими темными волосами. Скорее всего, эту пару связывала настоящая близость. «Они хорошо смотрятся», — подумала Карлайл. Внезапно ее охватило радостное чувство любви ко всему на свете, и, под властью своего порыва, она повернулась к Фелисите. Та тоже с необъяснимым влюбленным вниманием смотрела на Эдуарда.

— Фе, что с тобой? — мягко спросила она. — Что произошло?

Фелисите, не меняя направления своего взгляда, ответила:

— Нечто чрезвычайно важное, дорогая. Я boulevers, но пребываю на небесах.

Совершив два круга, Эдуард и леди Пестерн остановились у своего столика. Она высвободилась из его объятий и села на место. Эдуард проскользнул между Карлайл и Фелисите. Фелисите наклонилась к нему и вынула белую гвоздику у него из петлицы.

— Здесь нет ни одного человека с белым цветком, — ласково сказала она.

— Я очень vieux jeu в своих вкусах, — откликнулся он.

— Давай потанцуем.

— Давай.

— Хочешь потанцевать, Лайла?

— Пожалуй, Джордж, спасибо.

— Нет возражений, если мы с Лайлой немного разомнемся? Уже без четверти одиннадцать. Через пять минут я беру ноги в руки и присоединяюсь к мальчикам. Пошли, Лайла.

Танцуя с дядей Джорджем, нужно все время, думала Карлайл, быть начеку. У него прекрасное чувство ритма и бешеный темперамент. Не склонный к изобретательству, он импровизировал, слушая веление своей души, и просто покрепче сжимал партнершу в объятиях, когда наступала пора очередных вариаций и эксцентрических шагов. Карлайл заметила, что другие пары посматривают на них с интересом, который редко появляется на лицах английских кутил.

— Ты умеешь быстро и с резкими движениями танцевать под джаз?

— Нет, дорогой.

— Жаль. Все, кто здесь, считают себя слишком важными для таких танцев. Между прочим, Лайла, люди — это толпа расслабленных снобов. Я тебе говорил, что всерьез подумываю отказаться от титула?

Он с некоторым напором заставил ее сделать полный оборот. В дальнем конце площадки она увидела кузину и ее партнера. Нед был спиной к Карлайл. Фелисите смотрела ему в глаза. Ее руки почти обнимали его. Он наклонил к партнерше голову.

— Не присоединиться ли нам к тете Силь? — проговорила Карлайл увядшим голосом.

Бризи Беллер повесил пальто на крючок в стене и с опустошенным видом сел за маленький столик в комнате позади кабинета хозяина ресторана. Барабанщик Сид Скелтон достал колоду карт и взглянул на часы.

— Без четверти, — сказал он, — пора перекинуться в картишки.

Он играл за двоих. Почти каждый вечер примерно в это время Бризи и Скелтон проводили минут десять за «детским» покером. Оставив мальчиков в помещении за сценой, они на пару шли в кабинет хозяина. Там обменивались приветствиями с Сесаром или Дэвидом Ханом, его секретарем, и удалялись в эту самую комнату. Такой была обязательная прелюдия перед долгой ночной работой.

— Говорят, ты обедаешь в домах знати, — с подковыркой сказал Скелтон.

Бризи механически улыбнулся и дрожащими руками взял карты. Они играли молча. Раз или два Скелтон пытался завязать разговор, но без успеха.

— Что случилось? Отчего такая надмирная тишь?

— Я потерпел страшное поражение, Сид, — сказал Бризи, вертя карты в руках.

— Бог с тобой, разве бывают трагедии в наше время?

— Бывают. Я вылечу в трубу, если так пойдет дальше. Честно, полный крах.

— Ты сам этого захотел. Я предупреждал тебя. Выглядишь ты кошмарно.

— А как я себя чувствую! Слушай, Сид, все дело в сегодняшнем вечере. В треклятом лорде. Я совершил непоправимую ошибку.

— И это я тебе, кажется, говорил. Точно — говорил.

— Знаю, все знаю. Но мы влипли под завязку, Сид.

Дешевое стремление к известности. Ничего больше за этим не стоит. Потворство старому болвану только потому, что у него есть титул.

— Он не так уж и плох — как музыкант.

— Ужасен, — отрезал Сид.

— Я знаю, номер безумен, в нем полно чувствительного мусора, но он пойдет. Не наш номер, старина, — его. Честно, Сид, я уверен, что у него не все дома. — Бризи бросил карты на стол рубашкой кверху. — Из-за него я распсиховался, — проговорил Бризи. — Слушай, Сид, он… он ничего тебе не говорил?

— О чем?

— Значит, не говорил. Прекрасно. Не слушай его, старина, чего бы он тебе ни наплел.

Скелтон откинулся на спинку стула.

— Какую такую чертовщину ты пытаешься мне сообщить? — спросил он.

— Только не действуй мне на нервы, — взмолился Бризи. — Ты знаешь, я на пределе. Речь об идиотской мысли, которую он высказал вслух. Я от нее отмахнулся, клянусь.

Он замолчал.

— Надеюсь, речь не о том, чтобы устроить еще один провальный вечерок, как сегодня?

— Как ни странно, о том, Сид. Смех да и только.

— Теперь мне все ясно, — сказал Скелтон и подался к столу. — Из уважения к тебе я пошел сегодня на уступку, это мне не нравится и повторять ее я не хочу. Еще у меня появилось неприятное ощущение, что я делаю ошибку, работая с командой, которая гонится за дешевыми сенсациями. Ты меня знаешь. Человек я горячий и решения принимаю быстро. Есть и другие оркестры.

— Сид, Сид, Сид, остановись. Возьми себя в руки, — залопотал Бризи. — Забудь обо всем, старина. Я не начал бы этого разговора, только он сказал, будто хочет поговорить с тобой сам.

— Бог ты мой, уж не пытаешься ли ты случаем сказать мне, — сказал Скелтон, в упор глядя на Бризи, — что этот пыльный одуванчик хочет занять мое место? Что ты поплыл перед его…

— Бога ради, Сид! Я сказал ему, Сид, что он спятил. Слушай, все будет в порядке, это не моя вина, Сид. Давай по-честному — не моя вина.

— Тогда чья?

— Карлоса! — Бризи понизил голос до шепота. — Только потише. Он рядом, выпивает с Сесаром. Все дело в Карлосе. Он посеял эту идею в голове старого трутня. Хочет быть с ним в друзьях, чтобы девчонка не передумала и чтобы тот ее правильно нацелил. Все Карлос, Сид. Это он сказал лорду, что тот хорош, как никто.

Скелтон коротко сообщил, что думает о Ривере. Бризи меж тем нервно поглядывал на дверь.

— Это дело другое, — проговорил Скелтон и встал. — Я сам побеседую с Карлосом, дай ему Бог здоровья.

Бризи вцепился в него.

— Нет, Сид, не сейчас. Не перед началом шоу. Только потише, Сид, ради дружбы. Он участвует, а ты сам знаешь, какой он. Сегодня он решил всех поразить. Старая я развалина, — вдруг завопил Бризи и вскочил на ноги, — чуть не забыл! В конце-то концов, он хочет, чтобы в новом номере мы запустили другой вариант. Сможешь подстроиться? Сначала номер идет с ним, а потом — с тобой. Он мне долдонил, что я должен выступить в роли маэстро, соединившего два номера в одном. Один Бог знает, как его светлость это себе представляет. Нужно сообщить мальчикам. Я такой нервный, что чуть не забыл все к чертовой матери. Договоримся, ты ничего не слышал, почему я так раздергался. Сам видишь, в каком я состоянии. Пушка, пушка виновата. Такой дьявольский наворот, Сид, а его светлость делал эти пустышки сам, и, Богом клянусь, я сплошной нерв. Он ведь такой кретин, что перемешает пустышки с настоящими. Они все у него вперемешку в том треклятом ящике, Сид, такое вот дело. А нацелит он эту штуковину в Карлоса, старина, и пальнет. Кто знает, что у него на уме?

— Я сна не лишусь, если он Карлоса порешит, — с мрачной уверенностью произнес Скелтон.

— И что ты только несешь, Сид, — раздраженно зашептал Бризи. — Сам черт ногу сломит, какое дело. Я рассчитываю на твою помощь, Сид.

— Почему бы тебе не взглянуть на пушку?

— Мне? Не знаю, не знаю. Да он меня к ней не подпустит. Честно тебе скажу, я к нему близко и подойти-то боюсь — вдруг начнет орать на меня.

— А ты серьезно насчет пушки? — после долгой паузы спросил Скелтон.

— По-твоему, я на шутника похож?

— До одиннадцати восемь минут. Лучше пойти к ребятам. Если улучу шанс, попрошу его показать патроны.

— Молодец, Сид. Шикарная мысль, — сказал Бризи, вытирая лоб. — Все будет чудесно. Ты настоящий друг, Сид. С Богом — потопали.

— Имей в виду, — сказал Скелтон, — я не забыл про все остальное. Я имею в виду мистера Карлоса Риверу. Он точно хочет схлопотать кое-что, пока не состарился. Пошли.

Они прошли через кабинет. Ривера сидел там с Сесаром Бонном и не обратил на них никакого внимания. Бризи робко посмотрел на них.

— Я собираюсь еще раз все объяснить мальчикам, старина, — сказал он. — Ты придешь прямо к открытию занавеса?

— А почему нет? — ядовито обронил Ривера. — Как обычно. Я сделаю все так, как мы отрепетировали. Само собой.

— Ну, ладно. Все так. Извини за нервозность. Потопали, Сид.

Сесар встал.

— Уже пора? — спросил он. — Тогда я должен пойти поздравить нашего нового оркестранта.

Впереди всех он прошествовал через вестибюль, все еще заполненный запоздавшими гостями. Здесь они столкнулись с Фелисите, Карлайл и Эдуардом.

— Хотим пожелать удачи Джорджу, — сказала Фелисите. — Привет, Сид. Очень любезно в твоей стороны дать ему попробовать себя. Вперед, друзья.

Все вошли в помещение, расположенное впритык к оркестровому помосту и напрямик соединявшееся с нишей, в которой он находился. Музыканты были в сборе и готовили инструменты. Бризи поднял руку и, обильно потея, обратился к своей команде:

— Слушайте, мальчики. Прошу внимания. Если композитору все равно, крутим второй вариант. Карлоса не радует перспектива грохнуться на пол. Он боится нанести кому-нибудь увечье своим громоздким инструментом.

— Как-как? — вмешался лорд Пестерн.

— Именно так, как вы сами хотели, лорд Пестерн, — закудахтал Бризи. — Это же прекрасный вариант, разве нет? Не будем тратить времени понапрасну.

— Значит, я свожу соло на нет и меня уносят?

— Именно. Второй вариант. Я убедил Карлоса. Все счастливы? Тогда — надулись!

Мальчики начали настраивать инструменты. Комната наполнилась негромкими диссонирующими звуками. Бормотал и гудел контрабас.

Скелтон подошел к лорду Пестерну.

— Я должен присоединиться и пожелать, чтобы новая сенсация состоялась, — хмуро глядя на новичка, сказал он.

— Спасибо.

— Великий вечер, — промурлыкал Сесар Бонн, — его запомнят надолго.

— А пушка заряжена? — спросил Скелтон и неприятно засмеялся.

Револьвер вместе с сомбреро лежал возле барабанов. Лорд Пестерн поднял его. Скелтон поднял руки над головой.

— Признаюсь во всем, — пошутил он. — В самом деле заряжен?

— Холостыми патронами.

— Вот те на, — громко засмеялся Скелтон, — надеюсь, они в самом деле холостые.

— Джордж сделал их своими руками, — вмешалась Фелисите.

Скелтон опустил правую руку и протянул к лорду Пестерну; тот вложил в нее револьвер.

Стоявший поодаль Бризи тяжело вздохнул. Скелтон разломил револьвер, подцепил ногтем барабан и вытащил его.

— Замечательная работа, лорд Пестерн, — сказал он. Вращая барабан, он вытаскивал патрон за патроном и вставлял на место. — Ничего не скажешь, замечательная работа.

Явно польщенный, лорд Пестерн принялся рассказывать про револьвер, собственную меткость и обстоятельства, при которых свояк подарил ему оружие. Сообщил об инициалах, выцарапанных на рукоятке. Скелтон мельком заглянул под курок, закрыл револьвер и протянул его лорду Пестерну. Тот повернулся и посмотрел на Бризи.

— Ну, чего же мы ждем? — сказал он и поднатянул барабаны. — Вперед, к новым победам. — Барабаны загудели.

— Спасибо, Сид, — промямлил Бризи.

Он искал что-то в нагрудном кармане. Тревожно посмотрел на Скелтона. Проверил один карман, потом другой. Крупные капли пота застряли у него в бровях.

— В чем дело, дружище? — спросил Хэппи Харт.

— Не могу найти таблетку.

Бризи вывернул один за другим оба кармана.

— Без них я не человек, — пожаловался он. — Боже, я знаю, что одна у меня оставалась.

Дверь, ведущая в ресторан, открылась, и со своими инструментами вошли музыканты оркестра «Джайвестеры». Поприветствовали улыбками мальчиков Бризи и косо посмотрели на лорда Пестерна. Комната внезапно стала мала для набриолиненных голов, фигур в черном, контрабасов, аккордеонов, барабанов и причудливо изогнутых саксофонов.

— Нам, пожалуй, лучше уйти отсюда, Фе, — сказал Эдуард. — Пошли, Лайла. Удачи, Джордж.

— Удачи.

— Удачи.

Они вышли. Бризи продолжал обшаривать карманы. Все с беспокойством наблюдали за ним.

— Тебе нельзя быть таким рассеянным, — сказал Скелтон.

Лорд Пестерн направил обвиняющий перст в сторону Бризи.

— Возможно, теперь вы оцените то, что я говорил вам, — назидательно произнес он.

Бризи злобно взглянул на него.

— Бога ради, дружище, — сказал Хэппи Харт. — Нам уже пора!

— Я должен ее найти. Я весь трясусь. Не могу найти. Один из вас…

— Что это все значит). — в крайнем раздражении крикнул лорд Пестерн и подскочил к Бризи.

— Мне нужна таблетка, — ответил Бризи. — Я всегда принимаю одну от нервов.

— Все таблетки — гадость, к черту их. — В голосе лорда Пестерна звучало осуждение.

— Бога ради, я должен ее принять, черт побери, и все!

— Поднимите руки.

Лорд Пестерн принялся бесцеремонно обыскивать Бризи. Обшарил его с ног до головы, вывернул все карманы, выбрасывая то, что в них находилось, прямо на пол. Осмотрел портсигар и бумажник. Потом взялся охлопывать и ощупывать. Бризи захихикал.

— Я боюсь щекотки, — глупо пискнул он.

В конце концов лорд Пестерн выдернул из нагрудного кармана пиджака Бризи носовой платок. Маленькая белая таблетка выпала из него. Бризи схватил ее, сунул в рот и проглотил.

— Премного благодарен. Все в порядке, мальчики? Пошли на сцену.

Музыканты вышли на помост. Основной свет в зале был потушен, горели только неяркие настольные лампы под розовыми колпаками. Скрытый в потолке оркестровой ниши прожектор заливал потоком янтарного света места музыкантов, и там все сияло и переливалось; ресторан напоминал многоцветное подводное царство, в котором смутно виднелись лица людей, то там, то здесь на миг вспыхивали, отразив случайный лучик света, драгоценности, и, как большие рыбы, плавали официанты, небольшие облачка табачного дыма поднимались над столиками. Из глубины ресторана ярко освещенная ниша казалась романтическим приютом в ночи. Музыканты и их инструменты блестели и выглядели как надо. Неподвижная стрела гигантского метронома над ними указывала прямо в пол. С улыбками, изображавшими огромную радость, мальчики расселись по своим местам. Официанты принесли зонты, сомбреро, тарелки и барабаны.

В комнате за сценой лорд Пестерн, стоя возле Бризи, поигрывал револьвером, что-то насвистывал сквозь зубы и через щелку в двери смотрел в зал. Сразу за барабанами он различал лица жены, приемной дочери, племянницы и кузена. Фелисите не сводила глаз с Неда Мэнкса. Вдруг лорд Пестерн пронзительно рассмеялся.

Бризи Беллер неприязненно взглянул на него, провел рукой по волосам, одернул пиджак, приклеил к лицу свою знаменитую улыбку и вышел на сцену. Мальчики, как обычно, приветствовали его заставочной мелодией. Шелест аплодисментов наполнил ресторан звуками, напомнившими о летнем дожде в кронах деревьев. Бризи улыбнулся, поклонился, повернулся к оркестру и с вычурной резкой жестикуляцией, его собственным изобретением, начал работать.

Сид Скелтон сидел, слегка согнувшись. Его нога ерзала по полу — не притопывала, а напрягалась и расслаблялась, послушная какому-то другому ритму, не совпадавшему с синкопированным грохотом, который он извлекал из своей установки. Четыре саксофониста раскачивались в такт, лица — одинаковые, никакого выражения, поскольку его вытеснили усиленно работающие губы и надутые щеки. Как только у них наступала передышка, все четверо разом начинали улыбаться. Оркестр играл знакомые Карлайл старые мелодии. Они были хорошо узнаваемыми вначале, а потом диковинные хрипы, взвизги и глухие удары в манере Бризи Беллера уносили слушателей в джунгли неизвестности. «Все, кто играет в свинговой манере, — подумала Карлайл, — должны быть неграми. Что-то неправильное есть в том, что они не негры».

Потом трое саксофонистов запели. Длинными легкими шагами они вышли вперед и встали на краю сцены, сдвинув головы и раскачиваясь в унисон. Они что есть силы гримасничали. «Орешки», — завывали они. Но так и не спели песню о продавце орешков, которая говорила сама за себя, Карлайл она нравилась. Они исказили, перекрутили, сломали ее, а затем подскочили к своим инструментам. Дальше шла еще одна старая песня — «Человек с зонтом». Ее безыскусность и спокойная монотонность всегда доставляли Карлайл удовольствие. Прожектор погас, узкий луч света выхватил из тьмы пианиста. Он играл и пел один. Вот это хорошо, подумала Карлайл. Она с наслаждением слушала. Но вдруг пронзительный визг разорвал наивную мелодию. Луч метнулся к двери в дальнем конце ресторана. Там стоял Карлос Ривера, и руки его ползали по клавишам аккордеона. Он прошел между столиками и поднялся на помост. Бризи повернулся к Ривере. Он еле-еле пошевеливал своей палочкой. Плоть его, казалось, готова была отделиться от костей. В этом состояла манера Бризи. Без всякого аккомпанемента Ривера заставлял свой аккордеон замирать, реветь, стонать. Он был мастером своего дела. Он наклонился к Карлайл и, не отрываясь, смотрел на нее расширенными глазами. «Он извлекает из своего инструмента откровенно непристойные звуки, — подумал Эдуард Мэнкс. — Чудовищно и нелепо заставлять людей в вечерних нарядах тупо сидеть в ресторане и слушать, как Ривера изливает на Карлайл свое мерзкое сладострастие».

Луч света перебежал в угол помоста; теперь играл барабанщик и поддерживал его своим гудением лишь контрабас. Остальные музыканты один за другим проходили в луче света с раскрытыми зонтиками, вращая их как колеса. «Старый трюк, — подумала Карлайл, — и исполняют они его неизобретательно. Что-то они недоработали».

Во время сравнительно спокойного пассажа леди Пестерн громко сказала:

— Смотри, Фелисите, ведь это мой эскотский зонтик.

— Да, маман, это он.

— Твой приемный отец не имел права так поступать. Это очень ценный и к тому же свадебный подарок. Ручка вся в драгоценностях.

— Ничего страшного.

— Я категорически и со всей решительностью возражаю.

— У них что-то случилось. Смотри, они перестали крутить твои зонтики.

Музыканты вернулись на места. Шум оркестра стал громче, перешел в неописуемый рев — и вдруг разом оборвался.

Бризи кланялся, улыбался и кланялся снова. Ривера смотрел на Карлайл.

Из боковой двери вышла молодая женщина в изумительном платье — и теперь только ее было видно в луче света; волосы женщины напоминали обесцвеченные перекисью морские водоросли, а в руках она судорожно скручивала длинный шифоновый шарфик ярко-красного цвета. Она посмотрела в зал глазами человека, который, скрепя сердце, идет на добровольное заклание перед стадом баранов, и с напором завыла: «Иеоо ни-оо-бом, это был всего-навсего летний гром». Карлайл и Эдуард возненавидели ее с первого взгляда.

Следом Сид Скелтон с саксофонистом исполнили дуэтом нечто такое, что можно было назвать tour de force акробатического искусства, и сорвали громкие аплодисменты.

Скелтон раскланялся и со странной смесью обиды и снисхождения на лице удалился в комнату для оркестрантов.

Наступила тишина, Бризи подошел к краю помоста. Его улыбка стала еще шире и победительнее. Томным от переполнявших его чувств голосом он сказал, что хотел бы поблагодарить всех-всех за очень-очень теплый прием его мальчиков и что у него есть небольшое объявление. Он не сомневается — как только уважаемая публика услышит о приготовленном для нее сюрпризе, то сразу согласится с ним, что сегодня очень-очень особый вечер. (Леди Пестерн скрипнула зубами.) Несколько недель назад, говорил Бризи, он сподобился счастья услышать маленькое чудо на барабанах в исполнении выдающегося — он даже не знает, правильно ли будет так его называть, — любителя. Он пригласил замечательного исполнителя присоединиться сегодня к его мальчикам, а дополнительной изюминкой номера будет собственное сочинение открытого им таланта. Бризи сделал шаг назад, произнес громко и с необходимыми выделениями все имена и титулы лорда Пестерна и выжидающе посмотрел на дверь в задней стене ниши.

Карлайл, как все другие, близкие и дальние родственники лорда Пестерна, часто по его вине страдала от мучительной неловкости за него же. И сегодня она приготовилась вновь испытать хорошо знакомое ощущение дискомфорта. Но когда он вышел на сцену и встал перед ними с порозовевшими щеками и натянутой улыбкой, Карлайл внезапно почувствовала сострадание. Было что-то глупое, пустячное и бесконечно трогательное в том, что он делает из себя дурака таким вот образом. Сердце ее устремилось к нему.

Лорд Пестерн подошел к барабанам, вежливо наклонил голову и с беспокойным выражением на лице занял свое место. Потом вороватым движением положил револьвер на помост, совсем рядом со стулом Фелисите, и накрыл его сомбреро. Бризи нацелил дирижерскую палочку на лорда Пестерна и объявил: «Леди и джентльмены, прошу любить и жаловать: „Крепкий парень, крепкий стрелок“». Рука Бризи резко пошла вниз — и оркестр заиграл.

Сочинение дяди, думала Карлайл, ничем особенно не отличается от тех, что они уже слышали в этот вечер. Лорд Пестерн стучал, колотил, грохал почти также, как Сид Скелтон. Слова песни, исполненные все теми же тремя саксофонистами, были не глупее других. Мелодия — не хуже. Но, Боже мой, как он вульгарно выглядит среди своих барабанов, подумалось Карлайл.

Мысли Эдуарда текли почти по такому же руслу: вот он сидит здесь, лакомый кусочек для любого насмешника, который придерживается по поводу социального неравенства тех же, что и я, взглядов. Можно сразу рисовать карикатуру или писать фельетон. Барабанящий по указаниям палочки Бризи кузен Джордж, а на заднем плане толпа обездоленных людей. Метроном символизирует Время… бессодержательную фигуру презрения по отношению к обществу. Конечно, символика чересчур прямолинейная, думал он, уже отвергая ее, поскольку истинна лишь отчасти, а значит, отчасти ложна. И он повернул голову, чтобы понаблюдать за Карлайл.

Фелисите думала совсем о другом: «Молодец Джордж, хотя немного смешон». Обратила внимание на сомбреро лорда Пестерна. Дотронулась до колена Эдуарда. Он наклонился к ней, и она сказала ему на ухо: «Что если стащить пушку Джорджа? Я могу. Смотри!» Она потянулась к краю помоста и просунула руку под сомбреро.

— Остановись, Фе! — вырвалось у Эдуарда.

— Ты приказываешь мне?

Он отрицательно покачал головой.

— Бедный Джордж, — проговорила Фелисите. — Что ему еще предстоит! Она отдернула руку и откинулась на спинку стула, теребя белую гвоздику. «Вставить или не вставить ее себе в волосы? — размышляла она. — Это. вероятно, будет глупо и не к месту, но идея неплоха. Я хочу, чтобы он кое-что сказал — всего несколько слов, но тогда я знала бы, что мы понимаем друг друга. После этого мы уже не сможем ходить без конца вокруг да около».

Размышляла и леди Пестерн: «Нет предела возможностям человека унижать других. Он дискредитирует меня и свой класс. Все та же самая история. Опять будут те же самые сплетни, те же самые дерзости в газетах, та же самая горечь унижения. Тем не менее я хорошо сделала, что пришла сюда. Хорошо сделала, что решилась вынести мученья этой ночи здесь. Инстинкт меня не подвел». Она, не отрываясь, смотрела на Риверу, который шел к центру сцены. «Я победила тебя», — с триумфом подумала она.

А вот какими были мысли лорда Пестерна: «Пока ни одной ошибочки. И раз, бам, и два, бам, и бам-бам, п-шшш. Раз, два, три, на аккордеон смотри и жди, когда он вступит. Великолепно. И весь этот завод делаю я. Смотри. Он пошел. Хи-де ох хи. Йип. Он пошел. Начинает работать. Крепкий парень, вот он, вот он, твой аккордеон».

Он громыхнул тарелками, придержал их рукой и сел поудобнее.

Ривера стоял в луче света. Оркестр безмолвствовал. Огромная неподвижная стрела метронома, казалось, вот-вот вонзится солисту в голову. Ривера как будто впал в экстаз, одновременно мучительный и восторженный. Он раскачивался, дергался и строил глазки. Однако никоим образом не был смешон, он просто служил дополнением к своей музыке. Соло заканчивалось продолжительным крещендо, и когда оно подошло к кульминации, Ривера под немыслимым углом откинулся назад — инструмент поднялся кверху, а стрелка метронома угрожающе нацелилась музыканту в грудь. Режущий ухо диссонансный звук выделился из рева оркестра, луч света резко переместился на барабанщика. Лорд Пестерн в сомбреро на голове нетал. Приблизившись к Ривере на полтора метра, он поднял револьвер и выстрелил.

Пальцы музыканта пробежали по клавиатуре сверху вниз. Ривера опустился на колени и упал. Ударившись об пол, аккордеон рявкнул и стих. В тот же миг пронзительно взвыл тенор-саксофон, и музыкант тут же сел на место. Видимо обескураженный, лорд Пестерн перевел взгляд с лежащего Риверы на саксофониста, секунду помедлил, а затем выпалил три раза. Пианист, тромбонист и контрабасист проиграли каждый по ноте из нисходящей гаммы и замерли, как мертвые.

Последовала еще одна секундная пауза. Лорд Пестерн, теперь уже совершенно сбитый с толку, внезапно протянул револьвер Беллеру, тот прицелился в него и нажал на спусковой крючок. Послышался удар бойка по металлу, но выстрела не последовало. С гримасой отвращения на лице Беллер пожал плечами, посмотрел на револьвер и вынул барабан. Быстро высыпал из него гильзы. Потом почесал голову, сунул револьвер в карман и решительно взмахнул дирижерской палочкой.

— Йипс! — закричал лорд Пестерн. Оркестр словно с цепи сорвался. Его светлость бросился к своим барабанам. Луч света озарил его. Неподвижный до сих пор метроном, вдруг заработал. Стрела его с характерным тик-так, тик-так начала раскачиваться. Цветные лампочки на ней и на каркасе мигали, словно вторя безумствованию оркестра и лорда Пестерна, который старался во всю мощь.

— Черт! — вырвалось у Эдуарда. — Да он сейчас сам себя угробит.

Между тем Бризи Беллер взял большой венок из искусственных цветов. Промокнув платочком глаза, опустился на колени возле Риверы и положил венок ему на грудь. Потом, склонив голову, принялся неистово шарить рукой по телу Риверы, словно не в силах найти сердце, и наконец с изумлением посмотрел на барабанщика, который продолжал исступленно терзать свои инструменты. Соло лорда Пестерна продолжалось около восьмидесяти секунд. К лежавшему Ривере подошли четыре официанта с носилками. Крайне возбужденный Беллер что-то сказал им. Риверу унесли под гротескное траурное рыдание саксофонов, а лорд Пестерн, ударив по большому барабану, тут же ослабил натяжение и проводил музыканта приглушенным рокотом.

Метроном, крякнув, остановился, в ресторане вспыхнул свет, и публика щедро поаплодировала оркестру. Бризи, трясущийся, с белыми губами, простер руку в сторону лорда Пестерна, который присоединился к нему весь мокрый от пота и поклонился. Бризи сказал несколько слов ему и подошедшему пианисту и вышел, за ним последовал лорд Пестерн. Пианист, контрабасист и саксофонисты заиграли танцевальную мелодию.

— Добрый старина Джордж! — воскликнула Фелисите. — Я думаю, он был великолепен. Маман, дорогая, ты так не считаешь? Нед, разве он не чудо?

Эдуард улыбнулся.

— Он поразителен, — сказал он и добавил: — Кузина Си, вы не будете возражать, если мы с Лайлой потанцуем? А ты не против, Лайла?

Карлайл положила руку ему на плечо, и они удалились от столика. Старший официант проскользнул мимо них и на секунду склонился к мужчине за столиком, стоявшим дальше в зале. Мужчина встал, уронил свои очки и с видом глубоко задумавшегося человека прошел мимо Карлайл и Эдуарда в сторону вестибюля.

Они танцевали молча, слаженно. Наконец Эдуард заговорил:

— И что, по-твоему, он выкинет дальше? Неужели что-то еще осталось?

— Происшедшее показалось мне ужасно патетичным.

— А мне — квинтэссенцией глупости. Лайла, перед отъездом сюда у меня не было возможности поговорить с тобой о дневном происшествии. Наверно, я не должен был ударять Риверу, учитывая его отношения с Фе, но, честно тебе скажу, это было выше моих сил. Сожалею о безобразной сцене, но в глубине души доволен собой. — Она молчала, поэтому Мэнкс продолжил менее уверенно: — Ты всерьез огорчена? Лайла, тебе никоим образом не следует…

— Нет, не огорчена, — прервала она его. — С таким же успехом я могу укорять саму себя за чрезмерную терпимость. — Его рука пожала ее руку. — Я стояла у входа в свою пещеру и прихорашивалась.

— Ты обратила внимание на его ухо? Не такое изуродованное, как у боксеров, но изрядно распухшее и со следами крови. И после всего, что было, этому инфернальному типу хватило дерзости улыбаться тебе из-за своей шарманки.

— Все это было ударом для Фе.

— Не уверен.

— Но если такова была его цель, он не преуспел.

— Что ты имеешь в виду?

— Спроси себя, дорогой.

— Ты хочешь сказать, что Фе… — Он на мгновение остановился и сильно покраснел. — Что касается Фе… произошло что-то очень странное, Лайла. Поразительное и чертовски двусмысленное. Я не могу ничего объяснить, но хотел бы надеяться, что ты понимаешь.

Карлайл взглянула на него снизу вверх.

— Твои слова не слишком ясны, — сказала она.

— Лайла, дорогая моя… Послушай, Лайла…

Они огибали оркестровый помост.

— Наш официант стоит у столика и ждет нас. Думаю, он пытается поймать твой взгляд, — сказала Карлайл.

— Ну его к черту.

— Так и есть. Он идет сюда.

— Обязательно какие-нибудь треклятые дела гонятся за мной повсюду… Да, в чем дело?

Официант тронул Эдуарда за руку.

— Извините, сэр. Срочный вызов, — сказал он.

— Спасибо. Пойдем вместе, Лайла. Где телефон?

Поколебавшись, официант взглянул на Карлайл и сказал:

— Если мадам извинит меня, сэр… — Голос его упал до шепота.

— Боже праведный! — воскликнул Эдуард и взял Карлайл за локоть. — Там что-то случилось неприятное. Кузен Джордж просит меня подойти к нему. Я провожу тебя к столу, Лайла.

— Что он еще натворил, несчастный?

— Я вернусь сразу, как смогу. Извини.

Эдуард направился к выходу, и Карлайл с изумлением увидела, что он очень бледен.

В почти пустом вестибюле Эдуард остановил официанта.

— Он очень плох? — спросил он. — Серьезно ранен?

Официант поднес стиснутые руки ко рту.

— Говорят, он мертв.

Бризи Беллер находился в комнатушке за кабинетом, где обычно играл со Скелтоном в покер. Проходя через кабинет, Эдуард услышал увещевания и звуки борьбы; дверь ему удалось открыть только преодолев чье-то отчаянное сопротивление. Двое мужчин бестолково топтались возле сидевшего на полу Бризи, пытаясь поставить его на ноги. Дирижер обмяк и не сопротивлялся. Его мягкие руки как бы сами по себе ерзали по столу. Волосы растрепались, дыхание прерывалось, рот был широко открыт, из глаз непрерывно лились слезы. Дэвид Хан, секретарь Бонна, стоял позади Бризи и похлопывал его по плечу.

— Вы не должны делать этого, старина, — говорил он. — Честное слово. Не следует даже пытаться.

— Оставьте меня, — прошептал Бризи. Сесар Бонн, ломая руки в общепринятом жесте отчаяния, смотрел мимо Эдуарда в глубину кабинета. Там за столом сидел человек в монокле и чуть слышно разговаривал по телефону.

— Как это случилось? — спросил Эдуард.

— Смотрите, — сказал лорд Пестерн.

Эдуард пересек комнату.

— Его нельзя трогать, — затараторил Сесар Бонн. — Извините, сэр, простите меня. Доктор Алингтон сразу сказал, что его нельзя трогать.

— Я и не собираюсь его трогать.

Он склонился над лежавшим на полу Риверой. Его длинное тело аккуратно положили у дальней стены. У ног лежал неуместный венок, а чуть дальше — аккордеон. Глаза Риверы были открыты. Верхняя губа поднялась вверх и обнажила зубы. На белой рубашке под расстегнутым пиджаком расплылось кровавое пятно. В самом центре пятна из груди убитого торчал короткий темный предмет.

— Что это? Похоже на дротик.

— Закройте ту дверь, — сердитым шепотом проговорил Бонн. Хан подошел к соединяющей помещения двери и закрыл ее. Как раз в этот момент мужчина у телефона сказал в трубку: «В кабинете. Буду ждать вас, конечно».

— Мы разорены. Мы погибли, — сказал Бонн.

— Люди подумают, что проводится финансовое расследование, только и всего, — сказал Хан. — Если мы не потеряем голову.

— Все равно убийство скрыть не удастся. Настаиваю, мы разорены.

Еле слышным фальцетом вдруг заговорил Бризи:

— Слушайте, ребята. Слушай, Сесар, я не знал, что все так плохо. Я не мог предвидеть. Откуда мне было знать. Меня ведь не в чем упрекнуть, правда? Я успел предупредить мальчиков, сказал им: что-то не так. И ведь ничего бы не изменилось, если бы я действовал иначе, ты согласен, Дейв? Они ведь не могут меня ни в чем обвинить, верно?

— Успокойся, старина.

— Ты все делал правильно, — решительно заявил Бонн. — Поступи ты иначе — был бы жуткий скандал! Катастрофа — и ничего больше! Нет-нет, все правильно.

— Да, но послушай, Сесар, это же ужасно — что мы натворили. Похоронный марш в качестве коды и все такое. Я знал, что получится ерунда. Я говорил об этом, но он настоял на другом варианте. Все мальчики со мной согласились! — Дрожащим пальцем он указал на лорда Пестерна. — Ваша бредовая идея. Вы ее нам навязали. Сами видите, куда она нас завела. Какой конфуз: кода — и она же похоронный марш!

С искривившимся ртом Бризи захохотал, делая судорожные вздохи и колотя руками по столу.

— Заткнитесь, — раздраженно сказал лорд Пестерн. — Вы — дурак.

Дверь открылась, и вошел мужчина с моноклем.

— Что здесь за шум? — спросил он и подошел к Бризи. — Если вы не в состоянии держать себя в руках, мистер Беллер, придется принять радикальные меры.

— Он взглянул на Бонна и добавил: — Дайте ему бренди. Если сможете, достаньте аспирин.

Хан удалился. Бризи рыдал и что-то вполголоса бормотал.

— Полиция будет здесь с минуты на минуту, — сказал мужчина с моноклем. — Меня попросят сделать заявление. — Он сурово посмотрел на Эдуарда. — Кто это такой?

— Я послал за ним, — сказал лорд Пестерн. — Он был в ресторане с моими близкими. Мой кузен Нед Мэнкс — доктор Алингтон.

— Понятно.

— Я подумал, что мне будет приятнее, когда рядом Нед, — задумчиво проговорил лорд Пестерн.

Доктор Алингтон повернулся спиной к Бризи и взял его руку. Внимательно посмотрел на дирижера.

— Вы немного не в порядке, мой друг, — заметил он.

— Это не моя вина. Не смотрите на меня так. Я ни в чем не повинен. Господи…

— Да я ничего подобного и не думаю. Бренди вам помогает? Вот и оно.

Хан принес бренди.

— Аспирин нашелся, — сказал он. — Сколько нужно?

Доктор Алингтон вытряхнул из флакона две таблетки. Бризи выхватил у него флакон и высыпал на стол штук шесть. Доктор остановился на трех. Бризи запил аспирин бренди, вытер лицо платком, зевнул во весь рот и затрясся всем телом.

В кабинете послышались голоса. Бонн и Хан подошли к Бризи. Лорд Пестерн расставил ноги и слегка согнул руки в локтях. Поза была знакома Эдуарду. Она означала, что лорд Пестерн в тревоге. Доктор Алингтон вставил монокль в глаз. Бризи продолжал что-то шептать.

В дверь постучали. Затем она открылась, и вошел плотный мужчина с сединой в волосах. На нем было темное пальто, хорошо сшитое, теплое и немодное, на голове — котелок. Его светлые глаза дольше и внимательнее, чем принято при встрече с незнакомыми людьми, изучали присутствующих. Проницательный обезличенный взгляд поочередно остановился на каждом, а затем на теле Риверы, от которого все отступили в сторону. Доктор Алингтон отделился от группы.

— У вас здесь неприятности? — сказал вошедший.

Вы доктор Алингтон, сэр? Мои ребята поблизости. Я — инспектор Фокс.

Он приблизился к телу. Вдвоем с доктором они несколько секунд смотрели на мертвого Риверу. Фокс хмыкнул и вернулся к остальным.

— А кто эти джентльмены? — спросил он.

Сесар Бонн быстро подошел к нему и затараторил.

— Мне хотелось бы узнать имена, — сказал Фокс и вынул записную книжку. Переписывая присутствующих, он смотрел каждому в лицо и дольше всех задержал взгляд на Бризи. Бризи полулежал на стуле и не сводил глаз с инспектора. Пиджак со стальными пуговицами съехал набок. Один карман был оторван и висел.

— Простите, сэр, — сказал Фокс, — вам плохо? — Он наклонился к Бризи.

— Я разбит к чертовой матери, — захныкал Бризи.

— Так, если вы позволите… — Инспектор сделал мягкое неуловимое движение, и револьвер из кармана дирижера перекочевал в его большую руку в перчатке.

Бризи вытаращил глаза, а потом дрожащей рукой указал на лорда Пестерна.

— Это не мой револьвер, — забормотал он. — Не подумайте. Это вот чей — его светлости. Он пальнул в беднягу Карлоса, и старина Карлос упал, чего вовсе не хотел делать. Так ведь было, ребята? Так, Сесар? Боже, неужели никто не может рассказать обо всем вместо меня? Его светлость дал мне револьвер.

— Не волнуйтесь, — успокоил его инспектор. — Мы сейчас обо всем поговорим. — Он положил револьвер к себе в карман. Еще раз пристально оглядел всех в комнате. — Итак, благодарю вас, джентльмены, — сказал он и открыл дверь. — Нам придется еще раз побеспокоить вас, доктор, а остальных я прошу подождать здесь.

Они прошли в кабинет. Там их уже дожидались четверо. Фокс кивнул, трое из четверых присоединились к нему, и все они направились в комнату, прилегающую к кабинету. В руках у них были черные сумки и тренога.

— Доктор Кертис — доктор Алингтон, — познакомил врачей Фокс. Он расстегнул пальто и положил котелок на стол. — Может быть, вы произведете осмотр вдвоем? Когда закончите, мы сделаем несколько снимков. Будьте готовы, Томпсон.

Один из его людей установил треногу с фотокамерой. Врачи вели себя, как персонажи из комедии. Подтянули брючины, опустились на правое колено, и каждый положил руку на левое бедро.

— Я ужинал здесь, — сказал доктор Алингтон. — Когда я к нему подошел, он был уже мертв — прошло не больше трех-пяти минут после… — он ткнул пальцем в пятно на рубашке Риверы… — выстрела. Поднявшись сюда, я увидел труп у той стены, возле которой он лежит и сейчас. Бегло осмотрел его и позвонил в Скотленд-Ярд.

— Никто не пытался извлечь орудие убийства? — спросил доктор Кертис и добавил: — Оно необычно.

— Кажется, один из них — видимо, лорд Пестерн — сказал, что не следует до него дотрагиваться. Наверно, исходил из предположения, что вслед за извлечением хлынет кровь. Они почти сразу поняли, что он убит. На ваш взгляд, значительно ли проникновение в правый желудочек? Между прочим, я не дотрагивался до этой штуки. Мы не можем посмотреть, что она из себя представляет?

— Через минуту посмотрим, — ответил доктор Кертис. — Все готово, Фокс.

— Приступайте, Томпсон.

Врачи отошли в сторону. Их тени четко отпечатались на стене, когда мигнула вспышка. Тихонько насвистывая, фотограф перемещал камеру, включал вспышку и щелкал затвором.

— Готово, мистер Фокс, — сказал он наконец.

— Отлично, — сказал Фокс. — Сделайте все, что сможете, с орудием убийства, Бейли.

Специалист по отпечаткам пальцев, худой смуглый мужчина, захлопотал возле Риверы.

— Я бы хотел получить показания о происшедшем, — сказал Фокс. — Вы сможете нам помочь, доктор Алингтон? Как все произошло в точности? Насколько я понял, револьвер был использован против убитого в ходе концерта.

Он аккуратно расправил свое пальто на спинке стула. Сел колени врозь, надел очки, разгладил записную книжку на столе.

— Будьте любезны, доктор, — сказал он, — своими словами, ничего не усложняйте.

Доктор Алингтон поправил очки и виновато посмотрел на инспектора.

— Боюсь, я мало чем буду вам полезен, — проговорил он. — Если честно, инспектор, меня больше интересовала соседка по столику, чем сам концерт. И, между прочим, я хочу как можно скорее принести ей свои извинения. Она наверняка недоумевает, куда я к дьяволу запропастился.

— Если нужно передать записку, сэр, мы пошлем ее с одним из официантов.

— Как? Да, прекрасно, — раздраженно сказал доктор Алингтон. Записку взял у него Томпсон. Через приоткрывшуюся дверь детективы увидели группу подавленных мужчин в кабинете. Как раз в этот момент пронзительным голосом говорил лорд Пестерн:

— …совершенно неправильно. Как обычно, полный беспорядок… — Дверь закрылась, и голос стал неслышен.

— Итак, доктор, — спокойно произнес Фокс.

— О, Господи, они давали какое-то идиотское представление. Мы разговаривали, я почти не обращал внимания на него и могу сказать только, что оно было жалким, а старый Пестерн делает из себя осла. Этот вот парень — он неприязненно взглянул на мертвого Риверу — вошел в дверь в дальней части ресторана и устроил адский шум на своем аккордеоне, а потом взревел оркестр. Я поднял голову и увидел старого Пестерна с какой-то пушкой в руке. Этот парень упал, дирижер положил на него венок, и его унесли. Примерно через три минуты прислали за мной.

— Я зафиксирую, если не возражаете, — сказал Фокс. Подняв брови и дыша ртом, он не спеша все записал.

— Так, а на каком, по-вашему, расстоянии, — спросил он все так же спокойно, — его светлость находился от убитого в момент выстрела?

— Очень близко. Не скажу точно. Метрах в полутора-двух, пожалуй.

— Вы видели, сэр, как вел себя убитый сразу после выстрела? То есть, не заметили вы чего-то необычного?

Доктор Алингтон нетерпеливо посмотрел на дверь.

— Поразило? Меня ничего вообще сегодня не поразило. Я поднял голову, когда на сцене появился пистолет. Подумал еще, что музыкант очень ловко упал. Выглядел он омерзительно, эти его зубы и волосы в масле…

— Вы хотите сказать… — начал Фокс, но доктор прервал его.

— На самом деле я ничего не хочу сказать, инспектор. Я уже сообщил вам свое мнение, начиная с того момента, когда осмотрел беднягу… Говорить что-то еще непрофессионально и глупо. Я просто-напросто не смотрел на сцену и потому ничего не знаю. Вам бы лучше найти кого-нибудь, кто наблюдал и все видел.

Фокс поднял голову и устремил взгляд на дверь, мимо доктора Алингтона. Его рука замерла на раскрытой книжке. Челюсть отвисла. Доктор Алингтон повернулся и увидел очень высокого худого мужчину в вечернем костюме.

— Я наблюдал, — сказал этот человек, — и, думаю, помню все, что видел. Можно попробовать, инспектор?

— Боже милостивый, — выдавил Фокс и поднялся. — Спасибо, доктор Алингтон. Я пришлю ваши показания в отпечатанном виде завтра. Попрошу прочитать их и подписать, если согласитесь со всем изложенным. Мы хотим привлечь вас к проведению дознания, если вы будете не против.

— Все в порядке, спасибо, — сказал доктор Алингтон, направляясь к двери, открытой вошедшим. — Спасибо, — повторил он и бросил незнакомцу: — Надеюсь, вы дадите более понятное описание, чем я.

— Боюсь, это маловероятно, — приятным голосом ответил тот и закрыл дверь за доктором. — Вот и вы попали на нашу вечеринку, Фокс, — продолжил он и подошел к трупу.

— Добрый вечер, сэр, — сказал Бейли, эксперт по отпечаткам пальцев, и, усмехнувшись, отошел в сторону.

— Могу я полюбопытствовать, сэр, — сказал Фокс, — как вы оказались здесь?

— Разве я не могу расслабиться в собственном ресторане с собственной женой? Здесь что, не хватает кексов и эля? Только к тебе это уже не относится, бедолага, — сказал он и наклонился над Риверой. — Я вижу, Фокс, вы еще не вытащили эту штуковину.

— С нее сняли отпечатки, а потом ее сфотографировали. Сейчас уже можно вытащить.

Фокс опустился на колени. Рука, обернутая платком, обхватила предмет, торчавший из груди Риверы. С трудом повернула его.

— Туго идет, сказал инспектор.

— Дайте-ка, может у меня, получится.

Фокс отодвинулся. Мужчина встал на колени рядом с ним.

— А что это такое? — спросил он. — Необычный дротик. На конце резьба. Эту штуковину из чего-то вывинтили. Черная, оправленная в серебро. Черное дерево, я полагаю. Или темная бронза. Ну и чертовщина. Попытайтесь теперь вы, Фокс.

Фокс начал крутить стержень. Скрытая мокрым от крови шелком, рана немного расширилась. Инспектор с силой потянул на себя, потом дернул — и с негромким, но неприятным звуком орудие убийства появилось на свет божий. Фокс положил его на пол и убрал платок. Бейли прищелкнул языком.

— Посмотрим — посмотрим, — сказал инспектор. — Ну и ну, дьявольская штука. В секцию стержня зонта вставили дротик или гвоздь.

— Черно-белого зонта, — сказал собеседник Фокса. Инспектор поднял голову, но промолчал, а гость продолжал: — Да. Вы сами видите — это пружинный замок. Поэтому наш дротик и не вылезал. Искусная работа, почти музейная вещица. Внутри замка небольшие драгоценные камни. Посмотри-ка сюда, Фокс.

Гость выставил длинный палец. С одного из концов секции торчал стальной штырь длиной сантиметров в пять, у основания широкий и постепенно становящийся тоньше и острее.

— Напоминает шило или стилет. Вероятно, прежде у него была короткая ручка. Эту штуковину вставили в секцию и каким-то образом закрепили в ней. Наверное, специальным клеем. Видите, с той стороны, где дротик, секция была полой. Вероятно, более длинная часть стержня ввинчивалась в эту, короткую, а на противоположный конец навинчивали набалдашник или ручку зонта. — Гость вынул записную книжку, быстро нарисовал что-то и показал Фоксу. — Примерно вот так, — продолжал он. — Необычный зонт, французской, полагаю, работы. Мальчиком, помнится, я видел такие в Лоншампе. Стержень настолько тонок, что для нормального зонта пришлось выполнить его составным, из нескольких секций. Эта — одна из них. Но почему в чью-то голову могла прийти такая бредовая фантазия — использовать стержень зонта как кинжал?

— Томпсон, нужно сделать еще один снимок. — Фокс тяжело поднялся и после долгой паузы спросил: — А где вы сидели, мистер Элейн?

— Совсем рядом с компанией Пестерна. В нескольких метрах от помоста.

— Какая удача, — сказал Фокс.

— Не спешите радоваться, — остановил его старший инспектор Элейн. Он сел на стол и зажег сигарету. — Ситуация, несомненно, щекотливая, дружище Фокс. Вы ведь знаете, я не должен влезать в вашу работу.

— Но вы можете принять расследование на себя, сэр, — возразил Фокс.

— Я имею право хотя бы дать свидетельские показания. И хочу с самого начала предупредить вас, что наблюдал за этим экстравагантным чудаком Пестерном почти все время. Странные шутки иногда выделывает с человеком жизнь.

— Я полагаю, сэр, — без тени улыбки сказал Фокс, — вы сообщите мне, что состояли при нем «шестеркой» в Итоне.

Элейн усмехнулся.

— Случись такое, я провел бы остаток жизни в сумасшедшем доме. Нет, я хочу сказать только, что наблюдал именно за ним и не смотрел на остальных. Заметил, к примеру, что он в самом деле навел свою пушку — револьвер какой-то марки — на этого человека и во время выстрела стоял от него не дальше, чем в двух метрах.

— Похоже на истину, — сказал Фокс и открыл свою записную книжку. — Не возражаете, мистер Элейн? — официальным тоном добавил он.

— Радуетесь чужому несчастью? — пошутил в свою очередь старший инспектор и продолжал: — Итак, музыканты как раз исполняли чертовски глупый номер и вертели зонтики, словно перезрелые хористки, но я обратил внимание, что с одним, черно-белым, очень французским и очень женским, у них возникли затруднения. Парню пришлось держать его выше того места, где обычно находится ручка.

— Вот как? — Фокс посмотрел на Томпсона. — Постарайтесь достать зонтик.

Томпсон вышел, Бейли с распылителем для контрастного порошка склонился над орудием преступления.

— Будет лучше, наверное, если я опишу заключительный номер, — сказал Элейн и начал рассказывать. Он говорил спокойно и неторопливо. Томпсон вернулся с черно-белым зонтом.

— Наверняка тот самый, сэр, — сказал он, — одна секция стержня отсутствует. Смотрите! Замка, чтобы закрыть зонт, нет. — И он положил зонт рядом с дротиком.

— Хорошо, — отозвался Фокс. — Сделайте снимки.

Щелкнув еще три раза, Томпсон завернул орудие убийства в носовой платок и положил в сумку Фокса.

— Когда мы закончим, я нанесу на него защитный фиксатор, мистер Фокс, — сказал он. Фокс кивнул, Томпсон и Бейли собрали свою аппаратуру и вышли.

— …когда прозвучал выстрел, — говорил Элейн, — он повернулся лицом к лорду Пестерну и оказался спиной к публике наполовину, а к дирижеру — полностью. Он отклонился назад под немыслимым углом и задрал кверху аккордеон. Грудь его находилась прямо под стрелой метронома, которая в тот момент была неподвижна. После выстрела он еще немного отвернулся от публики и слегка выпрямился. Пальцы его пробежали по клавишам аккордеона сверху вниз — получилось какое-то инфернальное блеяние. Колени его подогнулись, он сначала опустился на корточки, а потом упал на спину, а аккордеон оказался между ним и залом. В тот же момент один из музыкантов изобразил из себя подстреленного. Я не мог видеть Риверу ясно, поскольку прожектор перевели на старого Пестерна, который, чуть поколебавшись, расстрелял весь магазин. Еще три музыканта потешно зашатались, словно их подстрелили тоже. Мне показалось, здесь у них что-то пошло не так. Оркестранты словно бы не знали в точности, как действовать дальше. А Пестерн отдал свою пушку Беллеру, тот прицелился в него и нажал на спусковой крючок. Но патронов в магазине не было, поэтому раздался только щелчок. Беллер изобразил на лице отвращение, разломил револьвер, сунул его в карман и сделал жест, словно бы говоривший: «Револьвер у меня. Продолжаем». Затем лорд Пестерн постарался изобразить на своих барабанах, что такое ад. Выглядел он при этом совершенно необычно. Глаза горят, со лба течет пот, на лице блуждает полуулыбка, а сам, как паяц, дергается между своим барабанами. Лицезрение немолодого пэра за таким занятием может вывести из равновесия, но он, конечно, безумен, как мартовский заяц. Трой и я просто в ужас пришли. Как раз тогда включился метроном и замигали цветные лампочки. А до того стрела указывала точно в грудь Риверы. Официант принес дирижеру венок, тот встал перед аккордеонистом на колени и положил венок ему на грудь. Потрогал сердце, а потом пристально посмотрел на Риверу и, склонившись к телу, начал шарить внутри венка. С изумленным видом повернулся к старому Пестерну. Сказал что-то ребятам с носилками. Венок скрыл лицо Риверы, а инструмент — половину его живота. Беллер обратился к пианисту, затем к лорду Пестерну, и тот, поскольку свое безумствование он окончил, ушел следом за дирижером. Я нюхом почувствовал беду, увидел, как официант подошел к Алингтону, а потом остановил молодого человека из компании леди Пестерн. Долго боролся с самим собой и вот не удержался — пришел сюда. Вот и все. Вы видели револьвер?

— Я взял его у Беллера. Он у меня в кармане. — Фокс надел перчатку, достал револьвер и положил на стол. — Несерийного изготовления, — сказал он.

— Вероятно, им пользовались для прицельной стрельбы, — пробормотал Элейн. Фокс между тем достал из сумки дротик и положил рядом. — Он должен подойти. Смотрите, смотрите, Фокс. Видите?

— Это не слишком продвигает нас вперед.

— Вы правы.

— Я не совсем представляю, какую линию повести в отношении публики. — Фокс показал головой в том направлении, где находился ресторан.

— Перепишите имена и адреса. Официанты могут их знать. Многие здесь — завсегдатаи. Можно сказать, что таковы новые требования в связи с удлиненными ночными представлениями. Будем считать удачей, дружище Фокс, что публика поверит в любую глупость, если сказать, что она исходит от полиции. Компанию Пестерна лучше задержать.

— Сейчас распоряжусь, — сказал Фокс. Он вышел, на секунду явив взору старшего инспектора Элейна сборище во внешней части кабинета, «…всю ночь околачивается рядом, чтобы нарушить мои планы…», — протестующий голос принадлежал лорду Пестерну и мгновенно смолк, как только открылась дверь.

Элейн опустился на колени возле тела и занялся обыском. Откинув полы пиджака, вывернул нагрудный карман. Из него выпали четыре письма и золотой портсигар. На портсигаре с несколькими сигаретами внутри старший инспектор прочитал надпись: «От Фелисите». Проверил другие карманы. Нефритовый мундштук, два носовых платка, бумажник с тремя банкнотами по одному фунту. Элейн положил эти предметы в ряд и взялся за аккордеон. Инструмент был большой, обильно украшенный. Старший инспектор вспомнил, как сиял он на груди Риверы, когда тот извлекал из него последнюю в своей жизни какофонию звуков. Когда Элейн поднял инструмент, тот издал металлический стон.

Старший инспектор поспешно поставил аккордеон на стол и вернулся к обследованию тела. Вошел Фокс.

— Все сделано, — сказал он.

— Хорошо.

Элейн поднялся с колен.

— Красивый был парень, — сказал он. — Такое впечатление, что много раз видел его в голливудских фильмах — стоит на фоне экзотического задника и просительно смотрит на оператора. Можно накрыть его, как вы думаете? У управляющего найдется чистая скатерть.

— Вот-вот прибудет человек из похоронного бюро, мистер Элейн, — ответил Фокс. Он посмотрел на вещи Риверы, разложенные в ряд на полу. — Премного обязан, сэр. Что-нибудь относящееся к делу?

— Письма написаны по-испански. Судя по почтовым маркам. Их, конечно, нужно исследовать на отпечатки.

— Я позвонил в Скотленд-Ярд, мистер Элейн. Вам привет от начальства и пожелание, чтобы вы приняли это дело.

— Поразительно подлая ложь, — мягко сказал Элейн. — Начальство в Годелминге.

— Шеф уже вернулся, сэр, и случайно оказался в конторе. Чистое совпадение.

— Черт бы вас побрал, Фокс. Я сейчас же ухожу отсюда вместе с женой.

— Я послал записку миссис Элейн. Официант принес ответ.

Элейн развернул лист бумаги и обнаружил на нем изображение спящей дамы. Над кроватью весьма похоже были нарисованы Элейн и Фокс, изучающие четверых подозреваемых в большой микроскоп, труба которого завершалась подгримированной рожицей.

— Очень глупая женщина, и мне ее жаль, — пробормотал Элейн, усмехнулся и показал картинку Фоксу. — Продолжим, — добавил он. — Давайте еще раз взглянем на револьвер, а потом проведем дознание.