Лейтенант Муни снова уселся, не отрывая при этом глаз от лица Эндрю. В первую секунду Эндрю был слишком ошеломлен, чтобы здраво мыслить или чувствовать что-то связное.

Потом снова раздался голос лейтенанта:

— Вы не знали, что ваша жена была беременна, мистер Джордан?

— Не знал.

— Странно, не так ли? Сначала притворяется, что не может иметь детей, а затем два месяца как беременна?

Было дико, казалось, будто время перестало быть непрерывным, какие-то фрагменты из прошлого постоянно наплывали на настоящее. Эндрю казалось, что вот он стоит против лейтенанта, и тут же — что он лежит снова в кровати с женой…

— Я не знал, что ты страдала от этого.

— Страдала? О, милый…

— Может ты сходишь еще раз к доктору Вилльямсу?

— Я была у него два месяца назад, просто тебе не говорила. Я хотела выкинуть все это из головы.

— Тогда почему бы нам не взять чужого ребенка?

— Ах, милый, потом когда-нибудь. Но не сразу, не сейчас…»

Из настоящего вторгся бесстрастный голос лейтенанта Муни:

— Вы уверены, что ваша жена говорила вам, что не может иметь ребенка, мистер Джордан?

— Разумеется, уверен.

— Она обманывала вас насчет доктора Вилльямса; у нее было два месяца беременности, и она не сказала вам. У вас есть какое-нибудь объяснение этому?

С болью еще более неистовой, чем он испытывал до сих пор, правда дошла до Эндрю. Это точно была правда, это должно было быть правдой. Маурин приехала в Нью-Йорк, ненавидя Тэтчеров и весь мир, который разрушил то, что ей казалось большим романом с «сыном магната из Пасадены». Маурин вообразила себя окончательно разочарованной и циничной и жадно стремилась отомстить обществу за то, что оно сделало с ней. Найти подходящего человека, выйти за него замуж, пусть он содержит ее. Выйти замуж за Эндрю Джордана. Почему бы и нет? Выйти замуж за Эндрю Джордана, но не любить его и, кроме всего прочего, обмануть, будто нельзя иметь ребенка. Соврать насчет доктора Вилльямса. Разве не было такого? Маурин в девятнадцать думала, что могла бы быть тем, чем она никогда не могла бы стать, потому что, как сказала миссис Тэтчер, она была «хорошей девушкой, у которой было много любви, чтобы отдать ее…»?

Голубые глаза лейтенанта по-прежнему упорно смотрели на Эндрю. Эндрю совершенно отчетливо осознавал опасность, которую тот представлял для него. Но в этот момент он мог думать лишь о картине, которую придумал для своей жены. Маурин, оставаясь «реалисткой», постепенно открывает для себя, что ее планы не срабатывают, что ее муж — это человеческое существо, что он любит ее и что любовь может порождать любовь. Перемена? А после перемены возник кто-то из прошлого, кто знал о постыдных мотивах ее замужества, о которых она теперь так горько сожалела; тот человек преследовал ее, превратил ее жизнь в кошмарную ложь. И потом, будто этого было не достаточно для нее, возникло другое, что доставляло ей невыносимые страдания. Она забеременела, и ей хотелось этого ребенка, но как ей было набраться смелости и объяснить мужу, что она пыталась быть чудовищем, но у нее не получилось?

Не сейчас… потом. В тот момент, у него в объятиях, она, видно, почти нашла в себе смелость открыться. И она открылась бы, возможно, уже на следующий день… если бы осталась жива.

Все исковеркано; слепая ярость закипела в нем, и появилось чувство непоправимой утраты, ведь смерть Маурин лишила его не только любящей жены, но еще и ребенка. Его ребенка, которого он жаждал больше всего на свете!

Смутно Эндрю снова начал осознавать настоящее и лейтенанта рядом. Как долго он простоял здесь, не проронив ни слова? Он не имел представления. Он лишь видел, что лейтенант Муни продолжал сидеть перед ним, рассматривая его голубыми немигающими глазами, настолько же бесстрастный, как неживой предмет.

Зазвучал голос лейтенанта:

— Ну, мистер Джордан, я жду. Придумали какое-нибудь объяснение тому, почему ваша жена скрывала от вас, что она беременна?

Рассказать ему? Что? Что Маурин вышла за него замуж, презирая его, обманывая его, а потом, благодаря его «великой» любви к ней, переменилась и взрастила свою собственную любовь к нему? Рассказать, что ребенок, которого она носила, был его и что у нее не было мужества признаться? Какое-то время он анализировал, чему из того, во что верил он сам, поверили бы другие. Кто, кроме него самого, поверил бы в это? Нет? Эндрю представил, как брат грубо произносит: «Беременная? После того как наврала о докторе Вилльямсе? Кто был ее любовником? Боже мой, мерзкая потаскуха». Даже Нед не поверит.

И уж конечно, не лейтенант Муни.

Эндрю думал о лжи, отговорках, полуправдах, при помощи которых он отбрыкивался от вопросов лейтенанта, и еще смутно, потому что по-прежнему большая часть его внимания была сконцентрирована на Маурин, но уже чувствовал, как потихоньку запутывается в сетях.

— Я знаю, что это прозвучит странно, — сказал он. — Если бы я только мог сделать это мнение странным, я бы сделал. Но все, что мне известно, это то, что моя жена говорила, что не может иметь детей, и я не имел представления, что она была беременна.

— И вы ничего не придумали, как объяснить это?

— Ничего.

Блеск торжества вновь заиграл в глазах лейтенанта.

— Как вам кажется, могло быть такое, мистер Джордан, что ваша жена относилась к разряду тех невротических женщин, которые боятся иметь детей? Может, поэтому она лгала вам? А потом, когда она узнала, что беременна, она скрыла от вас это, потому что намеревалась избавиться от ребенка. Такое вот объяснение. Оно вам нравится?

Изнеможение навалилось на Эндрю. Он сел на ручку кресла.

— Я не знаю.

— Теперь насчет двух выстрелов. Она могла испугаться из-за ребенка, но не до такой же степени, чтобы убить себя. Такого не могло быть, правда? Кто-то другой убил вашу жену. — Лейтенант заглянул в кожаный блокнот и перелистнул страницу. — Кстати, мистер Джордан, я разговаривал с вашей секретаршей в офисе. Она сказала мне, что вы отпустили ее в пять, и сказала, что вы остались доделать какую-то работу. Может, вы остались, а может, и нет, но в любом случае от вашего офиса двадцать минут до дома самой неспешной ходьбы, и, кроме того, патологоанатом установил время убийства — между четырьмя тридцатью и шестью.

Он захлопнул блокнот и поднялся. Потом застегнул пуговицы пальто. Оно было слишком тесным для него. Должно быть, подумал Эндрю, он прибавил в весе с тех пор, как купил его.

— Мистер Джордан, есть еще одно объяснение этой смерти, над которым, я думаю, вам следует поразмышлять. Ваша супруга сказала вам, что не может иметь ребенка. Вы поверили ей. Вы очень любили ее. Затем вы узнали, что у нее любовник и что она лгала вам, а теперь ждет ребенка от другого мужчины.

Он засмеялся. Когда он смеялся, его глаза почти пропали под тяжелыми веками. Это придало его обычному простому лицу азиатскую загадочность.

— Годится это для мотива, мистер Джордан? В конечном счете все, что нам нужно, — это мотив, не так ли? Значит, так: ваш пистолет, ваша квартира, ваша жена, и вы могли бы быть здесь в подходящее время.

Эндрю знал, что рано или поздно это должно было произойти, но, парадоксально, сейчас, когда лейтенант оформил все это в словах, стало даже легче. Когда он посмотрел в ответ на пристальный взгляд полицейского, то понял, что, каким бы ни было его собственное выражение — спокойным, расстроенным, негодующим, скептическим, — оно автоматически покажется лейтенанту выражением признания вины. Голова раскалывается ужасно. Ничто уже не казалось важным.

Лейтенант неуклюже засовывал блокнот в карман пальто. Не поднимая глаз, он сказал:

— Вот вопрос, на который вы не можете ответить, не так ли, мистер Джордан? О’кей. Я не обвиняю вас. Но прежде чем мы двинемся дальше, я не хотел бы, чтобы у вас появилось неправильное представление обо мне. Я не тот коп, который чуть что хватается за пистолет. Я думаю и действую взвешенно, использую свое время. Я собираю улики. А потом, когда я абсолютно уверен в том, как все обстоит, я действую. — Он протянул руку и снова улыбнулся своей азиатской улыбкой. Эндрю пожал протянутую руку, и лейтенант принялся натягивать тяжелые кожаные перчатки.

— Патологоанатом закончил дело, мистер Джордан. Вы можете заняться похоронами когда угодно. И если у вас возникнут идеи, вы знаете, где меня найти. Вы увидите меня скоро в любом случае, так что — до следующего раза.

Он поднял руку в обычном прощальном жесте и медленно и осмотрительно направился к входной двери. Против ожидания, без него стало еще сложнее. Казалось, лейтенант был словно буфер между Эндрю и его ощущениями. Теперь, когда он остался один, Эндрю представлялось невероятным, что уже на следующий день после смерти жены он был готов подозревать ее в самом худшем, отречься от нее, врать полиции. И ради чего? Чтобы спасти свою собственную шкуру. И теперь, несмотря на все это, его обвинили в убийстве? Дух Маурин, навязчивый образ, который он создал, казалось, все еще витает вокруг него — не та Маурин, которую он знал, но Маурин, которая была закрыта для него, ужасная маленькая девочка за блестящим фасадом, борющаяся с проблемами, которые были чересчур большими для нее, проблемами, которые он должен был бы решать вместо нее, но которые, на деле, он только усугубил бы. Да, так оно и было бы. Из-за своей слабости и ненадежности, ответственность за которые он так многоречиво возлагал на свое «несчастное детство», он не был для Маурин опорой и поддержкой, но, что более гнусно, — стал ревнивым мужем.

Голова болела безжалостно. Эндрю прошел на кухню и приготовил себе выпивку. Потом он со стаканом вернулся в гостиную, ненавидя себя и бесполезно раскаиваясь, но больше всего он ненавидел убийцу жены.

Преследователь… шантажист. Кто? Кто-то знакомый?

В дверном замке послышался скрежет ключа Эндрю резко вернулся в прихожую. Заходил Нед, в плаще и шляпе.

— Привет, Дрю.

Брат стоял в прихожей и снимал плащ. Выцветшие светлые волосы слегка блестели; Нед улыбался своей широкой дружелюбной улыбкой, сверкая белыми зубами на фоне медово-коричневой кожи. Нед, единственный друг, единственный человек в его жизни, к которому у него осталась привязанность, Нед способствовал его первому предательству Маурин. «Интригующая маленькая сучка». Брат бросил плащ на кресло и направился к нему. Эндрю почувствовал, как от него повеяло прохладой.

— Я ждал на улице, Дрю. Я знал, что коп здесь. Как только я увидел, что он ушел, тут же поднялся.

Нед подошел к нему и обнял за плечи. Его улыбка, которая почти всегда непроизвольно присутствовала у него на лице, если не было причины убрать ее, — пропала. Голубые глаза смотрели обеспокоенно.

— Он тебе сказал, что был у меня? Он был у меня прямо перед тем, как отправиться к тебе. И вот почему я поспешил сюда. Я должен был. Слишком важно, чтобы просто звонить по телефону. Дрю, он думает, что ты сделал это.

Эндрю сел на тахту. Лед в его ожидании позвякивал по стеклу с каким-то высоким музыкальным переливом. Он вспомнил тот день, когда эти стаканы доставили им, а Маурин, счастливая, как маленькая девочка, щелкнула по одному из них пальцем — раздался ласковый перезвон.

Брат серьезно смотрел на него.

— Он не сказал этого явно, Дрю. Он слишком умен для этого. Но он думает, что ты сделал это. Он говорил с тобой об этом? Он высказал это обвинение?

— Он обвинил меня.

— Боже мой.

— Он не арестовал меня, только обвинил.

Во взгляде Неда были лишь любовь и обеспокоенность и ни намека на какое-либо понимание того, что чувствовал Эндрю. Нед никогда не обладал способностью сознавать, что другие люди могут думать о нем. Он просто чувствовал любовь к ним и предполагал, что и они его любят.

Он сел на тахту, положив руку на колено Эндрю. Это тоже было чертой Неда, как будто именно только через физический контакт он мог установить взаимопонимание.

— Ты избавился от драгоценностей Маурин?

— Нет, они в ящике комода в спальне.

— Боже мой, он мог бы найти их.

— Не нашел.

— А если бы нашел… О Боже, мы даже и не подумали об этом. Я имею в виду, что даже без письма, не зная того, что я подделал ограбление, без всего этого чертов сукин сын по-прежнему думает, что убил ее ты. Дрю, хочешь, я сейчас же расскажу ему все? Я расскажу, ты знаешь?

Лицо Неда, совсем рядом с лицом Эндрю, было так наполнено решимостью, что негодование Эндрю начало опадать и вместо него возникла странная смесь стыда и любви. Ну что ты поделаешь с Недом? Ненавидеть его, потому что он невзлюбил Маурин, потому что, с самого начала их брака, Нед чувствовал, что должен принять чью-то сторону, и с чистым сердцем оказался на стороне брата? Интригующая маленькая сучка. Разве было важно, что чувствовал Нед по отношению к Маурин? Сейчас, когда Эндрю определил для себя словами образ своей жены, не было нужды становиться отчужденным по отношению к Неду.

Эндрю посмотрел на брата. Хочешь, я сейчас же расскажу ему все? Он имел в виду именно это, Эндрю был уверен. Тот Нед, который был готов сражаться с полицией, защищая его, был тем же самым Недом, который боролся, защищая его, против Маурин.

Он положил ладонь на руку брата.

— Не имеет смысла рассказывать лейтенанту что-либо.

— Но, Дрю, если он думает на тебя.

— Я не делал этого.

— Но если он думает… Дрю, он арестует тебя?

Эндрю никогда не заходил в своих мыслях так далеко. Настанет ли такой час, когда лейтенант Муни в самом деле арестует его? Арест невинного человека? Такое бывает? Вероятно, бывает. Из-за того что Эндрю не был готов к этой мысли, у него мороз пробежал по коже.

— Может быть, — ответил он.

— Но мы этого не допустим.

— Как мы можем этому помешать?

На короткое время Нед присел с ним на тахту. Потом поднялся и начал мерить шагами комнату. Когда он повернулся и взглянул на Эндрю, тот заметил, что нижняя губа у Неда выпятилась, наполовину накрыв верхнюю. Гримаса Неда. Нед задумчивый, Нед, готовящийся солгать?

— Дрю, как бы тебе это сказать…

Эндрю насторожился снова, почувствовав неопределенное беспокойство.

— Что ты хочешь сказать?

— Хочу сказать… — Нед перестал вышагивать по комнате. Он приблизился и встал напротив Эндрю. — Дрю, я не хотел этого говорить. Никому не хотел говорить. До тех пор, пока не произойдет что-нибудь. Я думал: «К черту, пусть все движется своим чередом. Не принимай всерьез. Так лучше всего». Но теперь, когда они собираются арестовать тебя…

Он сделал паузу.

— Разве не лучше… Что бы ни случилось, разве не лучше, чтобы мы оба… как говорится, две головы…

Он снова замолчал, по-детски выжидательно глядя на Эндрю. Старый, знакомый взгляд «Дрю-знает-что-делает», который подразумевал, что Эндрю подскажет решение, даже если не имеет ни малейшего представления, о чем идет речь.

— Это ужасно. Я говорю, если все выйдет наружу, поднимется вонь отсюда и до Гаваев. Это…

Нед нервно сунул руку в нагрудный карман и достал сложенный листок бумаги.

— Это было в шкатулке. В нижнем ящике. Когда я принес шкатулку домой и открыл ее, я нашел этот листок вместе со всеми драгоценностями и прочим. Как только я увидел его, я понял, чем это пахнет. Я решил не показывать никому, даже тебе. Держать при себе, а потом при случае вернуть ему. Не ради него, разумеется, но ради матери. Бедная старая мама, бедная старая миссис Джордан-Эверсли-Малхауз-Прайд.

Нед протянул листок Эндрю. Это была фотокопия брачного договора, датированного 5 ноября прошлого года, заключенного в Сити Хол между Лемуэлем Патриком Прайдом и Ровеной Робертсон.

— Чуешь? — говорил Нед. — Посмотри на дату. Пятое ноября. А на матери Лем женился в Калифорнии двенадцатого декабря 1959 года. Всего лишь на месяц позже. Возможно ли, черт возьми, что он успел развестись с Ровеной Робертсон еще до женитьбы с матерью?