Ровена Робертсон — Ровена Ла Марш. Больше не было загадки дома 215 по Шестьдесят первой улице.

Пока Эндрю рассматривал договор, который держал в руках, он вспомнил о толстой и краснощекой Руви, тяжело передвигающейся по убогой квартире. Он вспомнил о Леме, важно входящем с подарком под мышкой и встречаемом тремя чихуахуа как глава дома. Эндрю думал и о матери, и даже теперь, когда так много всего нахлынуло на него, он чувствовал недоверие, слегка окрашенное слабым злорадством, к тому, что мучительно недоступная, наводившая на него благоговейный страх богиня его детства могла стать добычей потрепанного двоеженца, который держал розово-голубое любовное гнездышко всего в нескольких кварталах от «ее» отеля.

Нед сказал:

— Маурин ведь никогда не говорила тебе об этом?

— Никогда.

— Значит, она использовала это против Лема. На что оно еще могло бы сгодиться? Маленькая сучка, она к тому же и шантажировала.

Именно так Нед и должен был все себе представлять. Было время — только этим утром? — когда Эндрю подумал бы так же. Но сейчас все казалось совсем иным. Если Лем женился на их матери, уже имея жену, почему Лем не мог быть и тем человеком, который шантажировал Маурин? И почему, в таком случае, не могла Маурин, может быть безрассудно, защищаться и бороться против этого? Ей было бы нетрудно проследить его до дома 215 по шестьдесят первой улице и затесаться в доверие к жалкой, слезливой Ровене. А раз она имела копию брачного договора и вырезку из газеты об алкогольном припадке у Руви на улице, ей было чем защищаться от Лема, и тот мог убить ее.

Лем — двоеженец. Лем — шантажист. Лем — убийца. Наконец-то была отгадка, в которую Эндрю смог поверить. Наконец-то его ярость нашла свой объект.

Эндрю встал, подошел к телефону и набрал номер Плацы, спросив мистера Прайда. Его соединили с матерью.

— Эндрю? Вот так совпадение. Я как раз собиралась позвонить тебе. Слушай, Эндрю, насчет похорон. Я говорила с несколькими дамами. Просто ужас, что у нас так ничего не ясно. Надеюсь, тот полицейский не собирается задерживать нас до бесконечности. Я хочу очень жестко поговорить с этим лейтенантом О’Малли.

— Лейтенантом Муни, мама, и уже все устроено. Он только что сказал мне, что они возвращают тело.

— Возвращают? Тогда ты должен приехать ко мне немедленно. Слишком много надо обсудить. Эндрю, я знаю, это больно, но так надо. Может, ты приедешь прямо сейчас?

— Лем там?

— Конечно. Где ему еще быть? Только что вернулся из своего клуба.

Своего клуба!

— Хорошо, мама, скоро приеду.

Эндрю положил трубку.

Нед спросил:

— Дрю, ты в самом деле думаешь, что Лем сделал это?

— Думаю, он.

— Но ведь мы не можем быть уверены? Нет ни одного доказательства. У него был мотив, конечно, но если Маурин делала это с ним, она могла бы делать то же самое, и даже хуже, с кем угодно. — Нед выдавил улыбку. — Я имею в виду, что нам надо быть справедливыми. Если полиция попытается арестовать тебя, тогда нам придется рассказать о Леме. Тогда — конечно. Пусть лучше Лем, чем ты. Но ты будешь осторожен, я надеюсь. Если есть хоть один шанс избежать этого… Бедная старая мама, ей совсем плохо в эти дни. Она скорее умрет, чем допустит это, я уверен. Поэтому ты просто обязан… не рассказывай ей. Это вышибет ее из колеи. Это…

Эндрю положил документ в карман и пошел в прихожую за пальто. У него не было настроения выслушивать «понимающего» мать Неда. Единственное, чего он сейчас хотел, — это добраться до Лема Прайда.

Нед, без шапки, в тонком плаще, вышел вместе с ним на улицу. Февральский вечер был довольно морозным, но Нед, хотя и проводил большую часть своей жизни в погоне за солнцем, казалось, никогда не ощущал холода. Он шел большими шагами рядом с Эндрю и пытался вместе с ним поймать такси.

— Я ужинаю с Розмари, но освобожусь рано. Мы пойдем ко мне и будем ждать тебя. Ты ведь придешь, правда, и расскажешь все?

— Ладно.

— И, Дрю, вот еще что. Пожалуйста, до конца удостоверься, прежде чем что-либо говорить. Старина Лем слегка плутоват, разумеется. Я это всегда знал. Но он делает мать счастливой, а ей просто необходимо иметь какого-то мужчину при себе. Кроме того, неужели ты в самом деле думаешь, что Лем может убить кого-то? В смысле, чтобы убить, надо иметь определенного сорта характер, а Лем…

Такси повернуло на улицу, и Эндрю остановил его. Когда он залезал в машину, Нед, стоящий на обочине, по-прежнему что-то «понимающе» бормотал о Леме.

Именно Лем впустил Эндрю в номер в Плаце. В гостиной слышался мелодичный, как перезвон колокольчиков, голос матери, разговаривающей с кем-то. Видно было, что Лем чувствовал себя неловко.

— Послушай старина, — прошептал он, — ты же не собираешься рассказать матери о… э-э… моей сестре, не так ли? Есть особые причины. Очень веские причины, уверяю тебя. Я объясню позже.

— Я рассчитываю на это, — ответил Эндрю.

Отчим заволновался еще больше. Он засмущался, если только к такой большой и военного вида фигуре применимо это слово — «засмущался», но потом отправился, опережая Эндрю, в гостиную, объявив голосом профессионального плакальщика на похоронах:

— Норма, моя дорогая… Эндрю.

Миссис Прайд сидела на краю бледно-желтого кресла, лицом к окну. Было уже поздно для чая, но у нее оставалось мартини, и в руке она держала свой жадеитовый мундштук. В кресле напротив нее расположился мистер Тэтчер; он поднялся, когда увидел Эндрю.

— Ах, вот и ты, Эндрю, — сказала миссис Прайд. — Лем, любимый, сделай Эндрю мартини. Эндрю, ты знаком с мистером Тэтчером, не так ли?

По крайней мере она выучила имя правильно, подумал Эндрю. Она повернулась к мистеру Тэтчеру, лучезарно улыбаясь. Теперь она была леди Джордан-Эверсли-Малхаус-Прайд и великодушно позволяла очаровывать себя еще одному потерявшему голову мужчине. Хотя она была изящна, как всегда, однако казалось, что ее кожа приобрела почти неземную прозрачность. Вероятно, Нед был прав, когда говорил, что мать нездорова. Эндрю подумал о брачном договоре в кармане и, вспомнив свою прежнюю злость, почувствовал раскаяние. Бедная мама.

Мистер Тэтчер, солидный и представительный, рассматривал Эндрю сочувствующими карими глазами.

— Я надеюсь, вы не расцените это как черствость, Эндрю, но я пришел поговорить с вашей матерью относительно вашего брата и моей дочери. Розмари, по-видимому, совершенно драматически влюбилась и хочет во что бы то ни стало, несмотря на эту ужасную трагедию, устроить свадьбу как можно скорее. Поскольку я никогда еще не видел Неда, а миссис Прайд незнакома с Розмари, я подумал, что мы могли бы начать договариваться по меньшей мере между собой.

Миссис Прайд сказала:

— Я уверена, что ваша дочь совершенно восхитительна, мистер Тэтчер.

Лем принес Эндрю выпить. Его рука чуть подрагивала. На ногте большого пальца, когда он отдавал стакан, блеснула капелька мартини.

Мистер Тэтчер сказал:

— Ну, миссис Прайд, я должен двигаться дальше. У вас будет много чего обсудить с вашим сыном, а мы, как кажется, уже договорились. Встречаемся у нас в доме на следующей неделе, а потом, если ничего непредвиденного не приключится, мы, старики, дадим молодым благословение.

По промелькнувшему легкому холодку в голубых ляписных глазах матери Эндрю догадался, что ей не слишком понравилось это «старики». Такт мистера Тэтчера оказался не столь безупречен, как он воображал. Однако лучезарная улыбка сохранилась на лице миссис Прайд. Она поднялась и, взяв под руку мистера Тэтчера, словно они совершали прогулку по пляжу в Дюавилле, проводила его до передней. Лем сел. Его лицо было мокрым от пота. Он достал неровно сложенный носовой платок и вытер лоб.

Миссис Прайд вернулась одна. Она оставила дюавилльский образ в передней. Очень стремительно она подошла к тахте и уселась, расправив широкую юбку в сложную систему складок.

— Теперь, Эндрю, по поводу похорон. Лем и я все устроим за тебя, нет нужды говорить. Но есть много всего другого, что надо обсудить…

Голос ее звучал, а Эндрю сидел терпеливо и просто ждал момента, когда сможет остаться один на один с Лемом. За несколько последних лет миссис Прайд отдала роль великолепной международной красавицы в обмен на роль непогрешимой гранд-дамы, чьей обязанностью было поддерживать стандарты поведения, которые с таким «прискорбием» для нее распадались буквально на глазах. Эндрю привык к тому, но когда она говорила о похоронных приготовлениях так, будто планировала выход Маурин в качестве дебютантки в свет, ее отдаленность от реальности показалась ему на грани безумия.

— Я полагаю, самым подходящим будет Хартфорд. — В Хартфорде была похоронена вся семья отца Эндрю. Он тоже полагал это подходящим. Только бы это помогло ей, только бы она могла пребывать в уверенности, что ничего непристойного, с ее точки зрения, с ней не могло случиться, — ладно, пусть себе играет в это, пока может.

Через некоторое время она замолчала и посмотрела на крошечные платиновые часы, блестевшие на ее запястье, потом быстро перевела взгляд на унизанные кольцами пальцы.

— Ну, Эндрю, боюсь, у нас больше нет времени. Я должна принять ванну и переодеться. Мы идем в театр. Нам просто необходимо. Я купила билеты несколько месяцев назад. И я не хочу пропустить ужин. Но ты действительно согласен? Ее надо перевезти немедленно. А потом похороны в Хартфорде в понедельник.

— Да, мама.

— Лем, милый, ты уже переоделся. Почему бы тебе не принести Эндрю еще выпить? Я буду готова не раньше, чем через полчаса.

Она потрепала Лема по плечу и исчезла в ванной. Стакан Лема был пуст. Он почти побежал в бар и налил себе еще мартини.

Затем он вернулся к Эндрю и сказал:

— Эндрю, старина, что касается Руви…

— Да, — сказал Эндрю. — Давай насчет Руви. Ты ведь не развелся с ней, не так ли?

Лем застыл на месте. Его челюсть дебильно отвисла.

— Ты женился на моей матери спустя месяц после своей свадьбы с Руви. Маурин знала, не так ли? У меня в кармане копия договора.

Как Эндрю и подозревал, галантный майор из фильма Эррола Флинна был побежден в первой же стычке. Эндрю наблюдал, как отчим отчаянно пробует восстановить какое-то подобие фасада. Все, что получалось, было умилительно неуклюжей попыткой изобразить откровенность, доверительность мужского разговора.

Он сел в кресло напротив Эндрю и отпил большой глоток из стакана.

— Итак… итак, значит, ты нашел эту бумагу? Слава Богу, старина, гора с плеч. Не можешь себе представить, как я был напуган, чертовски напуган тем, что полиция могла найти ее. — Капелька пота плюхнулась с одного уса прямо на уголок его широкой примирительной улыбки. — Это не доставило бы тебе удовольствия, не так ли, если бы все оказалось в газетах? Поставь себя на место своей матери. Прекрасная уважаемая дама…

— А как насчет моего места? — спросил Эндрю.

— Твоего, дружище? — Лем пытался изобразить непонимание. — Ты имеешь в виду — как пришлось бы поступить с бандитами, которые убили Маурин?

Только сейчас Эндрю вспомнил «почтение» лейтенанта Муни к матери, которое удержало его от сообщения Прайдам, что бандитов не было. Так что… может быть, может быть, непонимание Лема не было поддельным.

Эндрю сказал:

— Вам лучше рассказать мне правду.

— О Руви и обо мне? — Лем беспокойно взглянул на дверь в ванную. Та была закрыта, и доносился слабый шум бегущей воды. — Разумеется, старина, я знаю, на что это похоже на первый взгляд. Похоже, что я — один из тех старых болванов, которые все еще встречаются в жизни. Но когда ты услышишь, ты поймешь. Я знаю, поймешь. В конце концов, бедная старая Руви… Надо иметь что-то надежное в жизни. Нельзя же было просто выбросить ее на мусорную свалку, разве не так?

Его фальшивый английский акцент никогда еще не был так нарочит. Эндрю решил, что он скрывает за ним страдание. Лем отпил еще из стакана, продолжая глупо улыбаться.

— Бедная старушка Руви. Я знаю ее всю свою жизнь. Тебе следовало бы увидеть ее несколько лет назад. Дружище, это была настоящая женщина. Не то чтобы чересчур красива, конечно. Потрясающая фигура, кровь с молоком. Все из-за пьянства, разумеется. Потом произошла небольшая неприятность, но у нее была тяжелая жизнь, тяжелая, она упорно боролась, чтобы выкарабкаться.

То, как он обрисовал историю Ровены Ла Марш для Эндрю, скорее, походило на упорную борьбу за спуск вниз, и все упорство проистекало из их отношений с Лемом. Руви, которой однажды довелось сняться в кино, любила его и жила с ним несколько лет, трудилась все эти годы то на одной, то на другой работе с единственной целью обеспечить так называемую актерскую карьеру Лема. Это была длинная жалкая сага о том, как он бросал ее при первом же запахе успеха, и о его возвращениях всякий раз, когда он оказывался разбит и подавлен. Полтора года назад его карьера, казалось, завершилась раз и навсегда. Больной и ничего не имевший за душой, он приполз обратно к Руви, и, как всегда, та сердечно встретила его с открытыми объятиями и выхаживала его, пока он выздоравливал.

— Ты не можешь себе представить, как добра была эта женщина ко мне, Эндрю. Ангел… совершенный ангел. Она сама заболела, потеряла работу в ателье, и знаешь, чем она занялась? Пошла мыть полы. Буквально, старина. Каждый вечер она уходила с какой-то бригадой женщин драить конторы, и ни разу не было ни одной жалобы. Всегда она появлялась утром и приносила завтрак, весело, всегда с шуткой, лучшая маленькая сиделка во всей вселенной. Спилась. И ее уволили окончательно. Конечно, я полагаю, не слишком много денег ей платили, но хоть что-то, и… ну ты должен понять. Надо было отплатить как-то. Нельзя же было принять все это и распрощаться, разве я мог? Только подлец бы так сделал. Поэтому, поскольку для нее так много это значило и это была единственная вещь, о которой она мечтала, когда я снова встал на ноги, я взял ее в Сити Хол и сделал из нее честную женщину.

Он засмеялся. Это был непринужденный, довольный смех гордости от того, что он был настолько богат своей любовью, и гордости от того, что он вознаградил женщину, которая любила его так сильно.

— Вот так все происходило, дружище. Думаешь, ей стало от этого легче? Никогда не верь женщинам. Через пару недель снова ударилась в запой. Вовсю — розовые слоники и все такое. Бедная старушка, упала на улице, ее отвезли в Белевью на какое-то время. И вот тогда все случилось. В смысле — вызов из Голливуда. Не совсем вызов, просто мои друзья, имеющие большой вес в этой области… Они всегда восхищались моей работой. Они предложили оплатить мой перерыв, включить обратно в работу и дать шанс еще попробовать. Руви была в Белевью. Я ей не был нужен, поэтому я поехал. Так получилось, что работы вовсе не оказалось, но после того, как я пробыл там всего пару дней, живя у моих знаменитых друзей, я встретил твою мать…

Лем казался совсем невинным, ни капли смущения. Для него, очевидно, они были просто мужчинами, которых обстоятельства свыше свели в этой ситуации, где вся их «софистика» была вовсе излишней.

— Ты знаешь, Эндрю, никогда в жизни, никогда я не встречал такой женщины, как твоя мать. Я не шучу, что-то настоящее. О, там были кинозвезды, конечно, женщины, о которых только мечтают простые люди с улицы, но не такие, как твоя мать. Не настоящее. Мне кажется, точнее будет сказать, что я упивался счастьем, изменившим всю мою жизнь. И когда она проявила интерес ко мне, я внезапно почувствовал, что всегда именно к этому и стремился. Все остальное, все взлеты и падения, вся борьба — все это лишь так, трата времени. Я вспоминал о Руви, разумеется. Бедняжка Руви. Я посылал ей открытки каждый день. Да, я знал, что Руви поймет. Она никогда не требовала от мужчины невозможного. Я знал, что она скорее умрет, чем когда-либо встанет у меня на пути. Я не хотел упоминать о ней при твоей матери, конечно. Всякий, кто видел Руви, скажет, что твоя мать не смогла бы ее оценить. Поэтому, когда пришло время, когда… да, вероятно, с моей стороны не совсем порядочно вытаскивать все это на поверхность, Эндрю, старина, но именно твоя мать сделала мне предложение.

Он просветлел.

— Прямо там, в Малибу, под большой проклятой луной… ну, ты знаешь свою мать. Ты знаешь, как она привыкла получать то, что хочет, когда хочет. Прежде чем я успел сказать что-либо, все было сделано. Мы тогда ехали к мексиканской границе и поженились в Тья Джуана, в восемь тридцать на следующее утро.

Лем развел руками, показав пухлые ладони, которые, если следовать образу бойца-вояки, не должны были быть такими пухлыми и гладкими.

— Вот, как видишь, старина. Все было кончено еще до того, как у меня было время все это переварить, и, кроме того, кто от этого пострадал? Формальности, единственное… только формальности. Когда я вернулся сюда, в Плацу, Руви уже выписалась. Я ждал сложного объяснения с ней, но женщины — забавные существа. Знаешь, она вовсе не сердилась на твою мать, только просила меня пообещать не разводиться с ней. Видишь ли, единственное, чего она всегда хотела, — это знать, что она, говоря условно, моя жена в общепринятом смысле. Ей только этого надо. Я купил ей чихуахуа. Она их обожает. Я навещаю ее, когда только могу, и всегда приношу подарки, какой-нибудь глупый пустяк, который нравится женщинам. И все идет хорошо. И так бы прекрасно все и продолжалось, если бы…

Он замолк, и его красивое мужественное лицо выражало теперь справедливое негодование.

— Мне противно говорить, Эндрю, но я должен справиться с этой ситуацией до конца. Все было бы великолепно и прекрасно, если бы не вмешалась эта… эта хитрая, ловкая…

Он снова оборвал фразу.

— Старина, давай договоримся раз и навсегда. Я не знаю, как ты это воспримешь… Но пришла пора тебе узнать, что самое лучшее в твоей жизни произошло тогда, когда грабители всадили две пули в эту горбатую сучку — твою жену.