— 33 —
Я прошел мимо Раймона в его кабинет. Она ждала меня за дверью, одетая в ярко-красное платье, словно какая-нибудь вавилонская блудница. Кабинет, заставленный шкафами с книгами, где я однажды говорил с доктором, находился в полном беспорядке. Эстель казалась меньше и старше, чем я ее помнил, похоже, силы покинули ее и серебристые волосы потускнели. Видимо, она только недавно явилась сюда и неожиданно предстала перед доктором. Глаза старого медика выдавали волнение, руки его дрожали. Теперь она ждала нас, похитительница в красном платье. Платье плотно облегало ее фигуру, но лицо выглядело совершенно измученным.
— Где они? — спросила Эмма.
Клеррар, войдя за нами, вытащил пистолет из кобуры на поясе.
— Уберите оружие, — усмехнулась Эстель. — Оно не понадобится.
Я видел, как вокруг нас собираются жандармы.
— Джим, — прошептала она.
Мы стояли друг против друга. Единственный оставшийся в живых ребенок мадам Сульт.
— Я обвиняю вас в похищении и сокрытии детей. В возможном убийстве, — начал Клеррар.
Она улыбнулась, как будто ее мысли витали далеко, в одном ей известном мирке.
Я обрел дар речи:
— Анри мертв.
Эстель вскрикнула, и на мгновение мне показалось, что она упадет. Она повернулась ко мне.
— Это ты убил его! — закричала она. — Ты пошел туда и убил его! Почему ты не оставишь нас в покое?
— Эстель, он застрелился.
— Где дети? — набросилась на нее Эмма. — Что ты сделала с нашими детьми?
— Сделала с ними?
— Ты увезла моих детей. Наших детей. Ты с самого начала это спланировала. Ты приходила ночью, — сказал я.
— Я взяла их на время.
— На время?
— Где они? — кричала Эмма.
Эстель в первый раз посмотрела на нее взглядом, полном сожаления и зависти.
— Прислушайтесь.
Я пошел через комнату к другой двери, ведущей в спальню. Она оказалась закрытой, ключ торчал в замке, но кто-то тряс ручку. Мы слышали их! Слышали!
Ничто больше не имело для нас значения. Мы оттолкнули Эстель и бросились к двери. Ключ легко повернулся в замке, и вот они здесь, похудевшие, измученные, бледные. Они возвратились к нам из мертвых!
— Сюзи! Мартин!
Мы шептали их имена сквозь слезы и не могли больше ни о чем ни говорить, ни думать. Ни о чем, только прижимать их к себе, чуть ли не до боли крепко обнимать, будто боясь, что они снова могут исчезнуть. Но они были живы, пережив эту пытку, только одеты во что-то незнакомое. Тонкое личико Мартина светилось счастьем, и он мог только повторять: „Пап, забери нас!“ Сюзи похудела и выглядела старше. Хотя она была на два года моложе брата, девочка перенесла кошмар лучше него. Но все, что я мог сделать в тот момент, это благодарить Бога, что мы нашли их… живыми.
Мы обнимали и целовали друг друга на виду у всех, пока Клеррар и моя соблазнительница стояли и наблюдали за нами.
— Нужно будет проверить… все ли с ними в порядке… — сказал инспектор. — Медицинский осмотр.
— Пап, пап, они не трогали нас, — без расспросов отозвалась Сюзанна.
— Но нас заперли в таком ужасном месте… — Мартина так и передернуло при воспоминании, — и мы маршировали перед этой старой ведьмой.
Эмма обняла детей:
— Я знаю, знаю, я видела ее… Но все уже кончилось.
Я поцеловал их обоих, чтобы еще раз убедиться, что это не сон. Это были мои вновь обретенные дети, и я мог только повторять:
— Благодарю тебя, Господи.
Сюзи, казалось, подросла, ее волосы были собраны в хвостик, схваченный резинной, бледное лицо светилось счастьем. И Мартин, старший, но более ранимый, был всего-навсего двенадцатилетним пацаненком, в новой одежде из французского магазина, которому нужно подстричься.
— Ой, папа! Они пришли в ту ночь, когда была гроза. Этот ужасный мужчина в маске. И забрали нас. Мы даже крикнуть не могли: он чем-то заткнул нам рты. Когда мы очнулись, нам было плохо, и мы уже сидели в подвале.
— Я там тоже был.
— Они держали нас под землей, чтобы нас никто не видел, а по ночам мы должны были вылезать через люк и разговаривать с сумасшедшей старухой. Она такая страшная. Как дракон.
— Не надо вспоминать об этом, — остановил я сына.
Они всего лишь дети, почему это должно было случиться именно с ними? Я опять обнял их и увидел недостатки собственного характера, которые в конечном итоге привели к этому. А в углу стояла женщина в красном, как пламя, платье, которая воспользовалась моими слабостями. Я почувствовал, что предал самого себя, предал Эмму. Я всех их ненавидел: Эстель, доктора Раймона и эту старуху в проклятом безумном доме, который охранял Ле Брев.
Наши взгляды встретились. Глаза Эстель приобрели цвет холодного голубого неба в морозное утро, и я увидел, что они пусты.
Клеррар двинулся к ней, выдвигая обвинения и объясняя порядок взятия под стражу. Это были обычные формальности, обычные предупреждения. Гул голосов. Подъехали еще полицейские и появилась легкая фигура Ле Брева, прокладывающего себе путь.
— Зачем? Зачем ты это сделала? — спросил я Эстель.
Едва слышным шепотом она ответила:
— Я хотела взять детей… только на время… ради своей матери. И потом… потом… она не разрешала мне вернуть их…
Я успокаивал Сюзи и Мартина, которые вдруг начали плакать:
— Все в порядке, все будет хорошо. Дайте мне закончить это. Подождите… немного… в соседней комнате. Вы теперь в безопасности.
Но они не уходили. Они прильнули ко мне, и по мере того как комната наполнялась людьми, мне показалось, что мы находимся в театре абсурда, где сценой завладела Эстель.
— Ты провела меня, ты, сука. Почему ты не остановила это?
— Ты все просил и просил меня о помощи. Разве не понимаешь? Я бы отпустила их, как только ты уехал, и никто бы не узнал, где они были.
— Врешь?
Ее стройная девичья фигура походила на статуэтку.
— У тебя есть семья. А я хотела помочь своей семье.
Она судорожно сжала руки. Вспышки фотоаппаратов прекратились, и полиция стала записывать каждое из ее слов, которые она произносила будто в бреду.
— Но когда мы начали искать?.. Когда я поехал в Гурдон?
Она покачала головой:
— Я надеялась, что ты сдашься когда не сможешь попасть в дом.
— И это зная, что мои дети там, в этом невыразимо жутком подвале?
— Я хотела объяснить тебе, — прошептала она. — Я действительно хотела, Джим.
— Не произноси моего имени. Не называй меня так.
Но она не слышала:
— Мне не надо было ввязываться, но прошлое иногда берет свое. Мой брат попросил меня об этом. Затем я… влюбилась в тебя, Джим.
Я слышал, как Ле Брев стиснул зубы, и комната затихла. Где-то в городе люди спали, жили своей жизнью, но в данный момент настоящая жизнь проходила здесь, отделенная от мира полицейским окружением, словно заразная болезнь.
— Как часто ты видела Анри?
— Я была его связью с внешним миром. Он прятался в этом доме. После того, что случилось с нами, когда мы были того же возраста, что и твои дети. Подвал был его укрытием.
— Кто построил его?
— Моя мать, еще до того, как потеряла рассудок.
Тихим голосом Эмма спросила:
— Что Анри попросил тебя сделать?
Эстель посмотрела на свою соперницу, на женщину, у которой она хотела отнять меня.
— Мама очень страдала, у нее начались галлюцинации. Она не узнавала Анри, и это мучило его. Она требовала детей — она звала нас как детей. И Анри сказал, что если мы найдем подходящих детей, они вернут ей рассудок.
— Вы надеялись вылечить ее? — удивленно подняла брови Эмма.
— Нет, просто хотели дать ей немного счастья в ее последние дни. Вы были свидетелями того, как она живет, не видит даже дневного света.
Мои собственные дети внимательно слушали, и я понял, что им нужно знать правду, если она поможет им забыть эти страшные дни.
— Каким же образом возникла эта идея?
— Я отвечала за усадьбу мамы, занималась и сдачей дома внаем. Анри решил, что мы можем найти детей, указав возраст для агентства. Вы ответили и идеально нам подошли. Срочный заказ английской семьи с двумя детьми. Девочка и мальчик, и возраст тот же самый. Я думала… надеялась… что им будет легче. Они не будут понимать языка, когда мы будем выводить их к маме.
— Ты похитила их.
— Со мной был Анри. Мы пришли ночью и взяли их на время.
— Взяли на время? Это же игра со смертью! Они отсутствовали больше трех недель. А ты еще вернулась и утащила их игрушки.
— Это Анри. Чтобы они не скучали. — Она говорила, как автомат. — Когда мать увидела их, она, казалось, воспряла духом. Она хотела, чтобы они остались, чтобы она могла всегда их видеть. И Анри умолял меня оставить их, иначе грозился покончить с собой.
— И ты согласилась, — с горечью выдохнул я.
Вмешался старый Раймон:
— Она пришла ко мне. Судя по ее умственному состоянию, у нее прогрессирующий сексуальный психоз… у нее шизоидный тип…
— А на нас тебе было наплевать?
— Клянусь, я хотела все рассказать тебе!
— Ты знала, где их содержат?
— Я думала, что они могут свободно передвигаться по дому. И не знала, что они в подвале.
— Врешь ты все.
— Нет, это правда, клянусь Богом. Я видела их только ночью. Мы играли с ними в доме. Спроси их, спроси.
— Играли?
Я вспомнил, какие напряженные у нее были дни, как поздно она приходила домой. Но где в ее объяснении правда, а где выдумка, я и сам не мог понять. Я переводил взгляд с Эстель на Ле Брева, Эмму и на детей, которые смотрели на нас, широко раскрыв глаза.
— Это правда, — вдруг вмешалась Сюзанна. — Мы играли в „монополию“. И смотрели телевизор, но все программы шли на французском.
— Клянусь тебе, я не ожидала, что все так кончится. Я не просила тебя приходить к нам в газету. И не хотела брать у тебя интервью, — говорила она про тот злосчастный день в Понтобане, когда она сидела в солнечном свете, а я попросил ее о помощи.
Ле Брев взял инициативу в свои руки:
— Ну ладно. Достаточно. Мы потом проведем допрос. Не здесь.
Но я продолжал обвинять ее:
— Ты содержала моих детей… как животных.
И здесь она наконец заплакала, закрыв лицо руками, ее тело сотрясалось от рыданий:
— Я не хотела причинить им боль, но не могла не считаться с Анри. Мать и брат так же дороги мне, как тебе твоя семья.
— Ты похитила детей и оставила там, а затем узнала, что мы их ищем.
— Я не знала, как остановить тебя.
— Как ты забрала их из нашего дома?
Я опять прижимал их к себе, Сюзи и Мартина, детей, вернувшихся из ада.
Раймон сказал:
— Она приходила ко мне… за снотворным.
Я повернулся к Ле Бреву:
— Вы тоже помогали ей?
Слабы голосом Эстель произнесла:
— Старший инспектор Ле Брев ничего не знал.
— Но вы что-то подозревали, — наседал я на него. — Вы отвели меня на поляну, где произошел пожар.
Ле Брев перебил меня:
— Эстель Деверо, вы арестованы. Предупреждаю вас, что вы имеете право ничего не говорить.
Один из его людей подал наручники, которые свисали с его пояса, как маленькие петли от виселицы. Я наблюдал, как он надевает их на руки Эстель.
Инспектор склонил голову, глядя, как ее уводят, но роль, которую сыграл он сам, представлялась мне не менее важной. После того как увели Эстель, я повернулся к нему:
— Вы знали о Сультах. Я разговаривал с вашим другом Элореаном, которого они купили. Вы солгали мне, что во время пожара дети погибли.
Я подошел к нему и уставился на его подобранную маленькую фигурку. Он подождал, пока стихнут шаги в коридоре и закроется входная дверь. Заработали моторы машин. И затем мы остались одни, Ле Брев, Эмма, дети и я. Старый Раймон плюхнулся в одно из своих потертых кожаных кресел.
Ле Брев обратился к Эмме:
— Мадам, не могли бы вы спуститься с детьми вниз? Мы присоединимся к вам через несколько минут.
— Хорошо, — согласилась Эмма.
— Папа, не задерживайся. Мы хотим домой.
Мы стояли друг против друга, я и Ле Брев, еще недавно задиристый и самоуверенный инспектор, который вытянул короткую спичку в розыгрыше. Сейчас он казался меньше и мрачнее, был какой-то приниженный.
— Месье, вы должны понять, что быть черным не всегда легко. Для нас всегда ставятся лишние барьеры. Предрассудки, вы понимаете?
Я понимал, но промолчал.
— Итак, я хотел продолжать службу в полиции. Мой отец был полицейским, — с гордостью сказал он. — В Тулузе, до войны.
— Я знаю. Я разговаривал с вашей женой Нинетт.
Он улыбнулся:
— Когда вы остались, чтобы самому взяться за расследование, я подумал, что вы хотите запутать следствие.
— А я обнаружил, что вы живете в роскоши.
Он занервничал, затем разозлился:
— Послушайте, месье, вы знаете, сколько мне платят? Триста тысяч франков в год. Неужели вы думаете, что на это можно прожить? Как я мог содержать Нинетт на эти деньги? — Он рассмеялся мне в лицо. — Отнюдь нет, сэр.
— Поэтому вы занимаетесь шантажом?
— Шантажом? — Он опять рассмеялся. — Не будьте так глупы. Я не сделал ничего плохого, кроме того, что закрыл глаза на одно маленькое нарушение. Ничего незаконного. Когда мы с Элореаном были молодыми полицейскими — как те парни, которых вы здесь видели, — мы расследовали гибель ребенка, который сгорел в лесу. Это было тридцать семь лет назад, в пятьдесят третьем году.
— Я знаю. Кто это был?
Он пожал плечами:
— Цыганенок. Сульты, Анри и Елена, собирали вокруг себя бедных детей для своих садистских игр. Одно лето они жили в том доме, который вы сняли. Они построили в лесу шалаш, привязали в нем этих детей и подожгли его. Один из них сгорел. Анри уже тогда был наполовину сумасшедшим. Говорили, что он даже пытался спасти того мальчишку и сам упал в огонь.
— Вы сначала утверждали, что погибли двое. В газетах тоже писалось, что двое.
— Конечно. Чтобы выручить Сультов. Мальчика Сультов, Анри, который был жутко обезображен, и его сестру. Мадам Сульт хотела защитить их обоих. И она могла заплатить. Им выправили другие бумаги. Смерть мальчика скрыли. Розы лежали на настоящей могиле. — Он указал на обессиленного Раймона. — Он может подтвердить это.
— У Анри Сульта была расстроенная психика, — отозвался доктор. — Садомазохизм.
— Вы уверены?
— Да. Это совершенно ясно. Даже в те дни Анри требовалось держать в изоляции. Он был опасен. Как и мадам, он так и не пришел в себя после войны.
— Это правда?
— Клянусь вам, месье, — произнес Раймон. — Она заплатила свою цену.
Стены комнаты, казалось, душили, надвигались на нас. За окном уже вставал рассвет. Мне хотелось вырваться отсюда, подхватить Эмму и детей и бежать, бежать подальше, чтобы никогда больше не видеть ни их, ни эти края, но я оставался на месте, где был.
Я повернулся к Ле Бреву:
— А вы?..
— Я расследовал этот случай. Молодой черный полицейский, который хотел сделать карьеру. Вы можете это понять?
— Кое-что пойму, возможно.
— Сульты были богачами. Когда-то самыми богатыми на юге Франции. Но война, затем конфискация, разграбление их имения… Мадам Сульт все еще оставалась богатой, и она боготворила детей. К несчастью, дети оставались одни в этом доме на отшибе в Шеноне, когда она уехала в Париж. И затем случилось это несчастье. Пожар и смерть ребенка, и ожоги Анри.
— И что же они попросили вас сделать?
Он расправил плечи и вздернул подбородок, явно не собираясь признавать свою вину.
— Сами можете догадаться, месье. Кого-то сожгли во время той трагедии в лесу. Богатые дети, один из них был уже полоумным, и он тоже жестоко пострадал. Мадам пришла ко мне. Она пришла ко мне, — повторил он.
— И сделала вам выгодное предложение?
Он пожал плечами:
— Можно сказать и так, если вам угодно.
Я обвел глазами кабинет Раймона: медицинские книги, кофеварка и стол, бесконечные записи для монографии, которая никогда не будет написана. У меня возникло паническое ощущение, что они могут снова исчезнуть, дети и Эмма. Раствориться в ночи. А они так мне нужны.
— И вы приняли предложение?
Ле Брев наклонил голову:
— Если вам так угодно. Ради спокойствия матери.
— И ради себя.
— Иногда, месье, жизни людей пересекаются. Как ваша и Эстель Деверо. Как вы думаете, что могла сделать мадам Сульт с сыном, настолько обезображенным, и с обоими детьми, подозреваемыми в убийстве?
— Убийстве?
— Тот маленький мальчик был привязан, месье. Его схватили и привязали. Дети Сультов были садистами.
От этого откровения мне стало еще хуже. Я вспомнил загорелое тело Эстель, игры, в которые она предлагала поиграть. И Ле Брев оказался одним из тех, кто прикрывал преступление.
— Это позволило Эстель жить нормальной жизнью, а Анри скрываться.
— А вам и вашему другу Элореану жить-поживать в роскоши?
Лицо Ле Брева оставалось бесстрастным.
— Может, и так, — сказал он, — но не в спокойствии.
