В сомнениях и исканиях

Сергей Иванов много работал, пользовался признанием, но у него все чаще возникало ощущение, что он топчется на месте. Взыскательный, даже беспощадный к себе, он взял за обыкновение недрогнувшей рукой сжигать этюды и наброски, которыми был недоволен. Художник жадно присматривался к новым явлениям в живописи, возникшим в поисках новых форм, пластической выразительности и цветовых сочетаний. По большей части он оставался равнодушным к этим экспериментам, они не находили у него понимания, так как, с его точки зрения, уводили от главного – активного отклика на возникающие проблемы современности. Он по-прежнему видел своим главным призванием искренний отклик на то, что задевает его за живое, с чем нельзя примириться в окружающей действительности. Но закрадывались сомнения: прав ли он? Не исчерпало ли себя передвижничество? Ведь сколько художники реалистического направления ни разматывали клубок социальных несправедливостей и противоречий, все без толку – он становился не меньше, а больше и не слабее, а туже. Смотря правде в глаза, Иванов вынужден был констатировать: жанр картины-новеллы, пронизанной вниманием к горестям и радостям маленького человека, приелся. Художник не просто не удовлетворен своей работой – он начинает с горечью думать о том, что ему изменил талант. Однако как раз в это время поступило лестное предложение участвовать в иллюстрировании сочинений Михаила Лермонтова, и Сергей Васильевич охотно согласился, тем более что к делу были привлечены лучшие художественные силы: И.Е. Репин, В.И. Суриков, В.Д. Поленов, И.И. Левитан, братья А.М. и В.М. Васнецовы, М.А. Врубель, В.А. Серов, Е.Е. Лансере.

М.А. Врубель. Демон

П.Е. Заболотский. Портрет М.Ю. Лермонтова

В.И. Суриков. Автопортрет

В.А. Серов. Автопортрет. 1880

И.Е. Репин. Автопортрет

В.Д. Поленов. Ока близ Тарусы

Иванов выполнил одиннадцать иллюстраций к произведениям великого поэта: к стихотворениям «Желание», «Узник», «Сосед», «Соседка», «Валерик», поэме «Боярин Орша». Верный традициям реализма, художник прежде всего акцентировал внимание на душевном состоянии человека, лишенного свободы, и, например, строки «Отворите мне темницу, / Дайте мне сиянье дня» приобрели в графическом воплощении Иванова более широкий смысл, созвучный лермонтовским словам из стихотворения «Жалобы турка»: «Там стонет человек от рабства и цепей!..»

Но и успешная работа над этими иллюстрациями не избавляет Сергея Васильевича от неуверенности в себе. Однажды В.Д. Поленов во всеуслышание принялся горячо расхваливать рисунок М.А. Врубеля к «Демону», усмотрев в нем первую ласточку нового долгожданного искусства. Новаторство коллеги для Иванова очевидно, но, по его мнению, художественная оригинальность не должна вести к отрыву от жизни, а работа Врубеля как бы уводит в сторону от реальности. В то же время сам Иванов ловил себя на том, что недостаточно активен в собственных творческих поисках и идет по накатанной колее.

Художник еще не раз проявил себя как подлинный мастер иллюстрации. Его рисунки украсили издания Н.В. Гоголя и А.С. Пушкина. Несомненной удачей Иванова стала его графика к «Капитанской дочке», где особенно хороши изображения Емельяна Пугачева. О предводителе знаменитого бунта художник много знал не только из книг, но и из семейных преданий, так как его предки оказались в эпицентре мятежа: прадед, комендант крепости Магнитной, был казнен вместе с женой, а их маленькая дочь (бабушка Иванова) чудом избежала смерти.

После участия в иллюстрировании произведений Лермонтова у Иванова наступил творческий спад. Изменились его образ и ритм жизни. Он замыкнулся, уединился с семьей на хуторе Марфино под Тарусой в Калужской губернии, но там, против обыкновения, занялся вовсе не живописью, а обустройством дома, хозяйственными делами. Фактически с 1892 по 1899 год художник пережил период разочарования и собой, и искусством.

Ф.А. Васильев. Вечер в Крыму

Поездка в Западную Европу не принесла желаемого оживления в его душевное состояние. Он воочию увидел новые веяния в живописи, побывал на выставках импрессионистов, пуантилистов, символистов, но по-настоящему испытал радость лишь от работ старых мастеров, которые видел в музеях Вены, Венеции, Милана, Генуи, Парижа. Сам он лишь в редких случаях брался за кисть и карандаш и работал словно через силу. Кроме холстов «Крыши Марселя», «Улица в Париже» и «Окно в мастерской в Париже», никаких других сколько-нибудь интересных произведений, относящихся к западноевропейскому вояжу, не осталось. Непродуктивным было и пребывание Иванова в Крыму, а затем в Зарайске Рязанской губернии. Но из затяжного (почти семилетнего!) творческого кризиса он вышел так же резко и внезапно, как и вошел в него. И вот уже его работы вновь появились на выставках. Пауза, которую он долго держал, по общему мнению, пошла ему на пользу – он профессионально вырос, накопил новые силы, и во всем, что теперь создавал, проступало большое и зрелое мастерство.

Еще недавно Иванов, глядя, как незыблемо крепко стоят среди круговерти новых художественных течений два любимых им исполина – Репин и Нестеров, восхищался их неистовой верой в то, что они делают. И вот настало время, когда он и сам, преодолев скепсис и сомнения, твердо знал, чего хочет, и со спокойной уверенностью и ясностью в голове брался за задуманное.

Художник считал, что несколько лет почти полного творческого бездействия не были для него потерянным временем. И, пожалуй, это на самом деле был вовсе не досадный простой, а закономерный перерыв, столь иногда необходимый для новых свершений.

С.В. Иванов. Крестьянский двор