Глава 7
Зелёный огонь пылал среди красного. Видеть это было невыносимо.
Костя дергал щекой и слезящимся глазом, пока не проснулся. Тут он обнаружил, что солнечный луч невероятной мощи бьёт в щёлку меж штор. Луч прочерчивал диагональ в полутьме, кишащей пылинками, достигал Костиной подушки и Костиного лица и жёг, как сквозь линзу.
«Тоже мне олигархи! — подумал Костя о Колдобиных. — Жалюзи не могли поставить».
Спать больше не хотелось. Костя размашисто вскочил с кровати и застонал: всё тело, оказывается, ныло и болело. Он подошёл к зеркалу и увидел, что сплошь покрыт синяками, укусами и длинными царапинами. Снова комары? Непохоже!
С запозданием включилась память, и Костя наконец понял, кто его так изукрасил. Это Инесса Каймакова выполнила вчера уговор — дала по полной программе. А потом она погибла в Копытином озере… Тут же возник перед глазами бледный труп Артура, вспомнилась и тачка. Неужели всё это было на самом деле?
Если было, то это конец. А если только приснилось?
Костя решил спокойным шагом пройтись по деревне и посмотреть, волнуется ли народ. Раз Инесса исчезла, то должен волноваться.
Натянув отутюженные вещи, Костя вышел на крыльцо и зажмурился: солнце пекло, как сумасшедшее. И деревья вокруг, и лужайки сияли безобразно яркой зеленью. У крыльца молодо лоснился шиповник, вчера ещё совершенно жухлый. Он покрылся жарко-розовыми цветами, на которых висели басистые пчёлы. В траве желтели одуванчики.
«Ненормальное местечко, — проворчал Костя. — Ведь я отлично помню, что вчера тут был листопад — деревья стояли голые, грибами отовсюду несло, паутина липла. А сегодня какой-то май месяц. Впрочем, плевать!»
Садом он прошёл к оврагу; раздвигая бурьян, на четвереньках подполз к знакомому забору.
В огороде Каймаковых тоже всё зеленело. Цвела неправдоподобными оранжевыми цветами тыква. Над ней шмели и пчёлы вились ещё гуще, чем над шиповником. Их гудение звучало, как мужской хор, который выводит что-то заунывное с закрытыми ртами.
Банька больше не дымила. Рядом с ней, на солнышке, стояла табуретка, а на табуретке тазик. К тазику склонилась старуха Каймакова. Была она в старорежимной сборчатой юбке и мужской майке-алкоголичке.
Старуха преспокойно мыла голову. Когда она ополаскивалась из ковша, её розоватый череп с мокрой сединой казался совершенно голым. Костя ждал, пока старуха не осушила череп полотенцем и не свернула жидкие патлы в кукиш — хотелось видеть её лицо, омрачённое тревогой за внучку.
Но никакой тревоги не было. Клавдия Степановна безмятежно улыбалась хорошей погоде. Волосы, и без того прилизанные, она старательно приглаживала своей скелетоподобной рукой.
«Может, бабка Инессы ещё не хватилась, потому и веселится? — подумал Костя. — Скорее всего, так оно и есть. Что же теперь делать? Идти к Бабаю? И день, как назло, отвратительный. Голова разболелась адски — наверное, от солнца».
Костя вернулся в розовую комнату. И затылок, и лоб быстро наливалась горячей болью. На даче никаких подходящих таблеток не оказалось, зато из каждого угла Костя стал слышать шелест и подвывания девятого вала. От красок Айвазовского слезились глаза.
Не желая больше терпеть муки, Костя вытащил из кладовки пыльный складной велосипед, собрал его и покатил в сторону Конопеева. Он решил купить болеутоляющего и спичек, да побольше. Хватит таскаться по соседям, нарываясь на неприятности!
Перед аптекой Костя остановился в раздумье — очень уж не хотелось видеть Леночку с её пластырями. К тому же он был уверен, что если оставить продвинутый колдобинский велосипед на улице, его тут же угонят.
Постояв немного под надписью «гандоны», Костя двинулся к местному базарчику. Это был не базарчик даже, а просто кучка старух, которые сидели в тени автобусной остановки. На скамейке и прямо на пыльной траве они разложили свой нехитрый товар — чесночные головки, голенастые букеты зрелого укропа, молодую картошку в детских ведёрках. Промышляли старухи и жвачками.
Две девицы, загорелые и друг на друга очень похожие, как раз купили у старух по жвачке. Спешить девицам, судя по всему, было некуда, и они стояли, взявшись за руки и поглядывая то на укроп, то на Костю. Завидная Костина внешность вызывала у них рефлекторное хихиканье.
— Что, козы, весело вам? — спросила одна из торговок. — Лучше б дома сидели, мамке помогали. Ваши-то картошку копают уже?
— Копают, — тихо отвечала одна из девиц, косясь на Костю блестящим мышиным глазом.
— А вы что же? Всё по танцам? А потом по робятам?
— Нет, Ильинична, Жихины девки хорошие, — вступилась за девиц старуха с чесноком. — Коли загуляют, то Генка, отец, головы им поснимат. Вон Инеска у Степановны, у Каймаковой, друго дело — в городу живёт, хвостом метёт. Вчера, говорят, подрались за неё наши робяты на танцах. В кровь!
— Она разве на танцах была? — вырвалось у Кости.
Он осёкся, сёстры дружно хихикнули, но старуху вопрос не удивил.
— Инеска-то? Была! — подтвердила она. — Ещё засветло явилась. Где ж ей ещё шалаться, как не в клубе? Тут робяты за неё и подрались. Мы с Николавной от Фёдоровны шли — слышим крик. Димка Косулин нам навстречу, и вся морда в кровище. Сам Бабай от ужина встал, робят разнимал.
— А Инеска потом с Сашкой Кочневым всю ночь гуляла, — сообщила, хихикая, младшая из девиц. — Мы с Анжелкой видели, да?
Хихикнула и Анжелка.
— Да они с Сашкой и посейчас оба у Кочневых, на сеновале, дрыхнут, — сказала старуха, видевшая разбитую морду. — Утром я в огород вышла, гляжу, а Инеска оттеда к шлангу бежит, попить. Нахлебалась — и снова к Сашке. Кудлатая, ляжками сверкат. Страму девка не имет!
Ошарашенный Костя не знал, что думать. Если несколько свидетелей уверены, что Инесса вчера веселилась в Конопееве и до сих пор спит здесь на каком-то сеновале, то, значит, в Копытином Логу она не могла ни дать, ни в озере утонуть. То, что она жива, конечно, хорошо, но как же всё остальное? Надо срочно что-то выпить от головной боли!
— Бабушки, посмотрите за моим велосипедом, ладно? — попросил Костя и бросился к аптеке.
Смуглые сестрицы двинулись за ним. Костя был не против: встреча с аптекаршей тет-а-тет его пугала.
Правда, оказалось, что девицы могли и не беспокоиться — посетитель в аптеке уже имелся. Это был Фёдор Леопольдович Безносов, с неизменным оранжевым ведром и в шляпе с розой.
— А, молодое дарование? — обрадовался он Косте. — Чего это вы так с лица спали? Муки творчества? Посмотрите-ка, Леночка, как трудно даётся человеку художественный образ!
Леночка посмотрела с сочувствием и нежностью, хоть и одним глазом. Второй был у неё забинтован поверх ватного тампона размером с хорошее яблоко. На лбу белел свежий пластырь.
Костя угрюмо попросил анальгетиков, Леночка кротко улыбнулась. Она предложила самое лучшее средство, не дающее осложнений вроде изжоги и полиурии. Любопытные сестрички хихикали по обе стороны от Кости и с причмоком жевали жвачку.
Из аптеки Костя вышел, еле волоча ноги. Леночкина изуродованная физиономия его доканала. В местном магазине он купил минералки и запил ею целую горсть таблеток.
Забрав у торговок велосипед, он пустился в обратный путь. Про себя он стал повторять стихи «У Лукоморья дуб зелёный», чтоб в голову не лезли собственные мысли. Но то и дело он путался в рифмах и сбивался на вздохи об Инессе и о покалеченной им русалке.
— Ничего подобного! У Пушкина русалка на ветвях сидит, а не за штаны хватает. Не надо искажать классику! — послышался сзади бодрый голос.
Костя оглянулся и увидел профессора Безносова, который пешком догонял его. В оранжевом ведре весело позванивали флаконы с настойкой боярышника.
— Вы ведь в Копытин Лог? — спросил профессор. — Подвезите меня!
Не дожидаясь согласия, Фёдор Леопольдович с гусарской ловкостью прыгнул на багажник велосипеда.
— Теперь вперёд! — скомандовал он, расставив ноги, чтоб не задевать спицы фиолетовыми сланцами. — Почему вы так медленно едете? Мало каши ели? И не говорите больше, что вы к Леночке равнодушны — не поверю. Вот снова сегодня в аптеку притащились. Зачем?
— У меня голова болит.
— Какая голова в ваши годы! Да если б и так, вы бы к Шнурковым побежали за пенталгинчиком или к Матрёне Колывановой, первачу выпить. А вы аж в Конопеево потащились. Да вы просто ходок! Добились своего: Леночка только и спрашивала, сколько вам лет да нравятся ли вам худенькие и беленькие.
— Не нравятся, успокойтесь. С утра голова гудит, только теперь немного лучше стало.
— А сейчас будет совсем хорошо! Ну-ка, нюхните!
Перед Костиным носом возникла профессорская рука, сжимающая какой-то невзрачный грибок. Задержать дыхания Костя не успел. Густая перечная вонь в одно мгновение обожгла его ноздри и проникла в самые глубины его существа. Он вдруг перестал видеть и очутился в полной темноте. В ушах грянула барабанная дробь.
Немного погодя темнота стала редеть. Скоро она расплылась цветными мыльными кругами. Тогда Костя и обнаружил, что лежит в жёсткой, как мочало, траве под складным велосипедом Колдобиных.
На сей раз рука профессора подносила к его лицу пузырёк с отвинченной пробкой.
— Хлебните боярки! Быстрее!
— Не буду. Вы своим лечением чуть меня не угробили, — простонал Костя, выбираясь из-под велосипеда.
Профессор обиделся:
— Вы несправедливы и неблагодарны! Как, впрочем, и всё человечество. Вот скажите, болит сейчас у вас голова?
Костя с удивлением понял, что его голова в полном порядке.
— Зато болит нога, — пожаловался он. — И щёку я оцарапал.
— Да, теперь вы не так красивы, как раньше. Но не всё же пленять вам женщин! Приклейте к щеке подорожник — вот так! — и всё пройдёт. На велосипед вам тоже часа два лучше не садиться.
— Почему это?
Профессор показал роковой гриб:
— Горчильник слабоволосатый, по наблюдениям академика Амирханяна, значительно снижает быстроту вазомоторных реакций.
— Предупреждать надо было!
Костя медленно побрёл по дороге, ведя рядом треклятый велосипед. Чуть впереди бодрым, пружинистым шагом шёл Безносов. Он то и дело вынимал из ведра и показывал Косте серые неаппетитные грибы. На вид все они были совершенно одинаковые, но назывались по-разному. Костя заметил это профессору.
Тот возмутился:
— Вы просто не умеете видеть! Ваш глаз груб и замылен. Он испорчен топорными образами и красками, лишёнными глубины и нюансов. Здесь, у нас в Логу, надо смотреть зорче, иначе трудно придётся. Чужим у нас не выжить!
— Это я уже понял, — вздохнул Костя. — Не зря про Копытин Лог идёт дурная слава. Грибники, рыболовы, шашлычники здесь пропадают. Туристы…
— Да, туристам не везёт, — весело согласился профессор. — Нашли тут одних года три назад: в палатке радио играет, костёр ещё не прогорел, а они, все пятеро, мёртвые вокруг лежат. И ни кровиночки в них, как в кошерных барашках! Как думаете, куда кровь из них делась?
— Про кровь, по-моему, байки.
— Ничего подобного! Мне сама Лена Шапкина рассказывала. Она часто с милицией выезжает на место происшествия — врачи-то у нас в районе, за полтораста километров.
Костя криво усмехнулся:
— А не говорила Леночка, что в Копытином озере русалки шалят?
— Милицию на озеро пока не вызывали, так что о русалках говорить рано, — серьёзно ответил профессор. — Но местное население медикам изучать стоит: оно весьма склонно к долгожительству, хотя и крайне метеозависимо. Вот что вы скажете про этого молодца?
Костя с Безносовым как раз проходили мимо мичуринского шлагбаума. Они раскланялись с охранником, и Костя глазам своим не поверил: Владик Ефимов, обычно бледный, как бумага, был краснолиц и весел. Его румяные щёки лоснились. На ярких, будто подкрашенных губах застыла влажная улыбка.
— Налился, как помидор! А вчера весь зелёный был и на бронхит жаловался, — сказал профессор.
— Может, он что-то съел, и у него аллергия началась? — предположил Костя. — От аллергии краснеют. Или давление поднялось? Вот у моей бабушки…
— Ваша бабушка совсем другое дело. Хотя вы правы, прошлая ночь в геомагнитном отношении на редкость была нехороша…
Костя с жаром согласился:
— Очень нехороша! А некоторые вещи и магнитными бурями объяснить нельзя. Вы знаете дачу Боголюбовых?
— Это у которых в Куршавеле дочка повесилась? Да они уж три года тут не бывали.
— В том-то и дело! А на дачу тем временем кто-то пробрался…
Костя рассказал про поход с Ириной Шнурковой сквозь крапиву, про свет в подвальном окошке. Упомянул и шевеленье штор. Об Инессе и куче золотых монет он не сказал ни слова, но кукольная голубизна профессорских глаз всё равно заискрилась.
— Слушайте, а вы заинтриговали меня! — вскрикнул Фёдор Леопольдович. — Это вполне может быть неизвестное науке аномальное явление.
— Почему же аномальное? Скорее криминальное. Думаю, просто какой-то хмырь там поселился.
— А вот это мы сейчас проверим!
Костя остановился и решительно сказал:
— Я туда больше ни за что не пойду.
— Только на минутку!
— Идите туда сами, а я домой. Мне этот велосипед до чёртиков уже надоел, да и обедать пора.
— Если вас так обременяет велосипед, то на нём поеду я. И угощу вас потом отличным супчиком.
— С грибами? Ни за что, — испугался Костя. — Послушайте, почему бы вам не обследовать эту дачу в одиночку?
— Как вы не понимаете! Если там есть что-то аномальное, мне понадобится очевидец.
— Возьмите кого-нибудь из местных.
— Да не согласится никто! Чего вы упираетесь? А ещё писатель, за яркими впечатлениями приехали. И какие же у вас впечатления? Сон до обеда и беготня за женщинами? — укоризненно сказал Безносов.
— А если нас там застукают?
— Ерунда! — усмехнулся профессор. — Все в Логу знают, что я занимаюсь научными изысканиями, так что никто не удивится. Да и кому нас застукивать? Вокруг ни души. Слушайте, хватит препираться! Прячьте свой велосипед в кусты — и вперёд.
Костя немного поколебался, но всё-таки пошёл за профессором. Пора бы понять, кто такой Робинзон в сером свитере! Тут явно что-то нечисто. И зачем было Инессе знать, что творится на даче Боголюбовых? Она дорого расплатилась за эти сведения…
Когда Костя вспомнил об Инессе, сладкая тоска залила его всего от пят до макушки. Он содрогнулся.
— Чего это вас корчит? — спросил профессор, уверенной рукой открывая чужую калитку. — Впрочем, немудрено: воздух у нас ядрёный. Не всякий быстро адаптируется. Зато поглядите вокруг, какая благодать!
Благодать в Копытином Логу была налицо. Солнце незло, по-августовски, припекало. Ненормальная утренняя зелень снова стала нежной и золотой, яблоки густо сыпались во всех садах. Этот несмолкающий звук убаюкивал.
Костя и профессор по ломаной и увядшей уже крапиве прошли к заднему крыльцу. Дверь оказалась закрытой. Однако профессор не смутился. Из кармана своего комбинезона он достал какой-то металлический предмет вроде раздавленного чайного ситечка. Вместо ручки у ситечка был длинный кривой крюк.
Фёдор Леопольдович потряс крюком перед Костиным носом.
— Это вариатор, — пояснил он. — Незаменимая штука для определения аномальности явления. Если имеются хоть какие-то искомые признаки, эта вот пластина с отверстиями начинает заметно вибрировать.
Костя приготовился наблюдать вибрацию. Однако профессор сунул крюк в замочную скважину и стал в ней довольно грубо ковыряться, упёршись коленом в дверь.
— Есть! — наконец вскрикнул он.
Дверь подалась. Фёдор Леопольдович ступил в полутьму и стоялую духоту чужой дачи. Костя последовал за ним.
Тишина в доме была мёртвая — даже стук яблочной падалицы не доносился сюда сквозь запертые окна. Пусто было и в знакомом полуподвале. На постели из-под пыльного дамского пальто сиротливо выглядывал засаленный «Максим».
Стол снова был не убран, однако со вчерашнего вечера натюрморт на нём сменился: вместо крем-соды стояла бутылка мутной воды, а вместо банки со ставридой — огрызки коричневого семенного огурца. Похоже, съестные припасы подошли у Робинзона к концу. Да и окурков в блюдечке было всего три.
— Любопытно, любопытно, — бормотал профессор.
Он вышагивал по полуподвалу, далеко вперёд выставив руку с ситечком. Иногда он со значением фыркал. Костя ничего интересного, а тем более аномального вокруг себя не видел. Он даже жалел, что ввязался в эту авантюру.
— Ух ты! — вдруг вскрикнул профессор и упал на колени в самом тёмном углу.
Костя подбежал к нему. Фёдор Леопольдович сквозь ситечко разглядывал что-то, смутно блестевшее у стены.
В следующую минуту профессор радостно взвыл. А вот Костя удивился не так уж сильно — он сразу понял, какую диковину нашёл Безносов. Это была новенькая на вид золотая монета. На ней красовался профиль последнего императора Николая Александровича, сделанный отменно, тонко, с большим сходством — теперь так не умеют.
День тянулся скучно. Костя хотел засесть за роман, но так и не засел. То ли от анальгетиков, проглоченных в Конопееве, то ли от профессорского гриба у него до сих пор свистело в ушах. На месте он никак не мог усидеть, а его мысли скакали во все стороны, как горох из дырявого мешка.
Тогда он решил взять себя в руки и стал смотреть на «Девятый вал». Надо сосчитать спасённых! Репродукция была маленькая, фигурки сбились в кучу, считать оказалось трудно. Пенная воде стекала с плота, как кисель, розовое солнце не сулило ничего хорошего.
«Странное дело, — думал Костя. — Профессор со своим ситечком обшарил весь дом — и что же? Нет империалов (Безносов говорит, что эти монеты называются именно так). А ведь их много было, целая куча! Куда они подевались? Где Робинзон? А главное, где Инесса? Враньё, что она пошла на танцы и с кем-то ночевала на сеновале. А может, есть здесь ещё какая-то Инесса, другая? Моя-то была со мной. Она моя женщина, и я её люблю — сейчас это ясно, как дважды два. Она тоже влюбилась в меня, ещё тогда, вечером, когда несла сумки…»
Образ Инессы, ускользающей во тьму с рюкзаком за спиной, настолько взбудоражил Костю, что он выскочил из дома. В несколько прыжков он пересёк сад. Деревенская улиц была пуста.
Костя пинком открыл калитку и принялся колотить в дверь Каймаковых. «Заколдованное место! Дежавю на каждом шагу, — бормотал он. — В который раз за последние дни я ломлюсь в эту дверь — и всегда облом! Я хочу Инессу, а вылезет сейчас, конечно же, эта чёртова баба с баяном!»
— Инесса! — позвал он страстным и капризным голосом, который удивил его самого. — Инесса!
Поскольку никто не открыл, Костя стал лягать дверь ногой.
— Вы напрасно стараетесь, — раздался нежный птичий голосок.
Костя присмотрелся к кустам у калитки и заметил среди них Иду Васильевну Галактионову. Жена композитора стояла на улице, облокотясь о забор и умильно сложив костлявые лапки. Её причёска была сложна и голубовата, как у маркизы Помпадур, на губах нарисовано сердечко, крепдешин испещрён фиалками.
— Если вы к Клавдии Степановне, то её нет дома. Я только что видела, как она с другими нашими дамами пошла в лес, — сообщила Ида Васильевна.
— А Инесса?
— Инессы вы и подавно не дождётесь: полчаса назад она уехала в город на автобусе. Это я тоже видела.
— А обратный автобус у нас сегодня когда?
— Не думаю, что Инесса так скоро возвратится. Она погрузила в автобус две сумки яблок и ещё ведро картошки. В рюкзаке у неё тоже были яблоки. С таким грузом уезжают надолго. Придётся ждать её до следующих выходных. Или до следующих каникул!
Старушка засмеялась своей невинной шутке, но вдруг осеклась:
— Господи, да на вас лица нет! Вам нехорошо? Может, валокординчику? Вы, наверное, к Клавдии Степановне за валерьяновыми корешками пришли?
— Мне нужны спички, — очень правдоподобно соврал Костя.
И вправду ведь нужны! Как всегда!
— Тогда идёмте к нам, — захлопала в ладоши Ида Васильевна. — Я вам дам спичек, и мы почаёвничаем.
«Почему бы не подкрепиться домашним? — подумал Костя. — Страшно надоела колбаса, которую я ем три раза в день. Скоро, как Робинзон, буду рад перезрелым огурцам».
Галактионовы жили в крошечном домике. Однако сразу было видно, что это не кондовая деревенская изба, а дача. Крыльцо здесь было с тремя колоннами, сделанными из брёвен, веранда застеклена цветными стёклами, с балкона открывался чудный вид на соседние огороды. Правда, пол балкона провис, а балясины покосились, как книжки на полке.
— Туда ходить опасно, — призналась Ида Васильевна. — Балкон в аварийном состоянии: видите, вон там громаднейшая дыра. Однажды сквозь неё Михаил Пахомович уронил партитуру, и её унесла собака Колывановых. Так и не нашли! Лучше пройдём в гостиную. Только не топочите так громко — Михаил Пахомович работает.
Костя не верил, что его скромные шаги в кедах смогут заглушить звуки, которые неслись из открытого окна. Композитор оглушительно играл на рояле песню «Голубой вагон».
— Это новая кантата Миши. Она настояна на традиционных местных напевах, — пояснила Ида Васильевна так тихо, что смысл слов Костя угадал лишь по меняющейся конфигурации бантика её губ. — Его фантазии на темы народных песнопений уникальны. Вы слышите интонации попевок Дудкина?
— Слышу, — признался Костя.
Неужели старый алкаш, что недавно плясал под баян Каймаковой, вместо древних песнопений подсунул композитору хиты Шаинского?
Ида Васильевна осторожно заглянула в раскрытое окно, улыбнулась. Потом она и Костю пригласила полюбоваться. Картина впечатляла. В глубине комнаты за роялем сидел композитор Галактионов, блистая лысиной и насупив могучие брови. Он брал аккорды всеми своими десятью короткими пальцами и напевал в нос:
Дальний путь стелется
И упирается прямо в небосклон…
— Это будет сильная, новаторская вещь, — беззвучно пообещала Ида Васильевна. — Пойдёмте-ка на кухню, поможете мне с чаем.
Стол сервировали в гостиной, где стоял рояль, так как в столовой лёжал на диване композитор (как только явился Костя, он прекратил музицировать).
Михаил Пахомович пообещал жене соснуть, но ему не спалось. Скрипя диваном, он то и дело встревал в разговор, который шёл в соседней комнате. Это оказалось несложно: Галактионов обладал очень громким голосом, а комнатки были крошечные, переборки фанерные. И как только в такую узкую гостиную втиснули рояль?
Присмотревшись и раскинув мозгами, Костя сделал вывод, что рояль этот просто недомерок. Да и всё здесь — скрипучие стулья, проигрыватель для винила, комод, картины и фотографии на стенах — было мелковато. Шуму же хватало и от карликового рояля, потому что композитор не улежал на диване и выскочил сыграть свежую тему, только что пришедшую ему в голову. Костя был уверен, что это собачий вальс.
— Полно, Мишук, ты не щадишь себя, — строго сказала Ида Васильевна. — Не хочешь спать, так попей чайку.
Мишук послушно прервал вальс и уселся за стол. В свою чашку, которая была вдвое крупнее остальных, он нарезал антоновских яблок, засыпал их сахаром и залил кипятком.
— Варвар! — ласково ругнулась жена композитора. — А масло?
Галактионов добавил в чашку сливочного масла и, топя его ложечкой, стал наблюдать, как масляный айсберг медленно тает, пуская жирные круги.
Ида Васильевна пояснила:
— Масло — это для голоса. Всё молочное я беру в деревне исключительно для Миши. У Михаила чудесный баритон, вы заметили? Все говорят, бархатный.
Костя понял, что, поскольку он безголос, то здесь ему не мазать хлеб маслом. Ида Васильевна его подбодрила:
— А вы лучше попробуйте любимое варенье Петра Великого! Правда, прелесть?
Варенье оказалось таким древним и засахаренным, что Костя поверил — его в самом деле не доел Пётр Первый. Сушки остались от той же эпохи. Когда Костя попробовал размочить их в чае, они, будто гипсовые, начали ещё больше твердеть.
— Чудные сушки, мои любимые, — приговаривала Ида Васильевна, кусая искусственными зубами единственную за столом булку.
Михаил Пахомович опорожнил чашку, положил себе в блюдце из маслёнки остаток масла и стал поедать его ложкой, как мороженое. Костя бился над сушкой. Он всё думал: «И зачем нужен в деревне бархатный баритон? Аукаться, что ли?»
Михаил Пахомович заметил, что Костя ничего не ест, и сказал:
— Не все, Идочка, так любят сушки, как ты. У нас на кухне я где-то видел полбулки целинного. Варенье с чёрным хлебцем — это недурно!
— Целинный ещё вчера утащила колывановская собака. Я вам про неё уже рассказывала, — повернулась к Косте Ида Васильевна.
Галактионов удивлённо поднял брови, похожие на две обувные щётки:
— Собака? Прямо из буфета утащила? Как же так! Я его хорошо запер.
— Ты не первый год знаешь, Миша, эту собаку — лапы у неё ловкие, как у шимпанзе. Но я не в обиде! Матрёна Трофимовна её совершенно не кормит, потому что хочет, чтобы собака сама находила себе еду в природе. Например, ловила мышей. Но всех мышей уже поймала кошка Пелагеи Демьяновны и теперь тоже голодает…
— А печенье где?
— Девичья у тебя память, Миша! Печенье было на мои именины. Его съел Кряжимский, когда приезжал с Лидочкой.
Костя уныло слушал о съеденном и утащенном и грыз сушку. Ида Васильевна истолковала его настроение по-своему.
— Вы напрасно так грустны, — сказала она. — Знаете, моя глубокая старость — да-да, не спорьте, я безнадежно стара, хотя неплохо сохранилась! — даёт мне право… Молодым так нужны добрые советы… Мой опыт… Ах, не знаю даже, как начать!
— От печки, — посоветовал Михаил Пахомович, облизывая ложку.
— Михаил Пахомович вышел из самой гущи народа, потому выражается смело и сочно, — пояснила Ида Васильевна. — А я происхожу из семьи потомственных музыкантов, и хотя я несколько старше Миши…
— Идочка, это варенье и нож не берёт. Где наше малиновое?
— Ты сам его съел, когда кашлял. Возьми лучше сырой тыквы — кажется, остался кусочек на комоде. Это хорошо для перистальтики. Так вот, — она снова обратилась к Косте, — я не советовала бы вам, человеку молодому и одарённому, увлекаться такой девушкой, как Инесса.
— Почему это? — удивился композитор. — Девка хорошая, в теле.
— Миша, прошу тебя! Перед нами молодой писатель, который жадно ищет новых впечатлений. Именно поэтому он бросается на всё свежее и экзотическое.
— Я не ищу никаких впечатлений, — отрезал Костя. — Просто хочу в спокойной обстановке написать роман, который давно задумал.
— Тем более! — обрадовалась Ида Васильевна. — Остановитесь! Инесса девушка не вашего круга. Это деревенская фефёла — тёмная, необразованная, несмотря на весь свой культпросвет.
— Ты так изъясняешься, Идочка, будто родилась ещё до Карамзина, — фыркнул Михаил Пахомович. — Что значит «не вашего круга»? Кто сейчас на это смотрит? Инесса девка красивая, сексуальная, кажется, нестрогая…
— … а рука у неё тяжёлая, а бабка ведьма, — закончила Ида Васильевна. — Гены, знаешь ли, Миша, очень много значат. Наследственность — это всё! Ведь никто не знает, кто у этой так называемой девки отец. И тем более от кого старуха Каймакова родила её мать! И что это вообще за мать? Была ли она? Никто её и в глаза не видел!
— Так не бывает, — возразил композитор. — Мать есть у всех.
— А вдруг мы имеем дело с исключением? Представьте, молодой человек, в один прекрасный день из Мусеевского района приехала к Клавдии Степановне некая внучка, начала тут воду мутить, а потом ни с того ни с сего в культпросвет поступила. Может, она Клавдии Степановне и не внучка вовсе!
— А кто тогда? — выпучил глаза Михаил Пахомович.
— Просто аферистка. К наследству подбирается.
— Не скажи, Идочка! У бабки с внучкой фамильное сходство налицо — глазищи эти рысьи, голос, походка. Можно только догадываться, как хороша была в молодости старая Каймакова, если у внучки её вот такая корма!
И Михаил Пахомович широко развёл руки.
Ида Васильевна поморщилась:
— Миша, уйми свой старческий эротизм! Нам следует предостеречь молодого человека. Я терпеть не могу деревенских пересудов, хотя почему-то все считают меня первой сплетницей. Клевета! Я никогда не сплетничаю. Но сейчас, я полагаю, молчать нельзя — речь идёт о неокрепшей психике начинающего писателя. Мишук, пойми меня и не осуждай! Я вынуждена открыть нашему гостю прошлое, сам знаешь, кого…
— Федьки-то? Ну и чёрт с ним, открывай, — отмахнулся композитор. — Тоже мне, тайны кремлёвского пула!
Ободрившись, Ида Васильевна тронула Костину руку прохладной морщинистой лапкой.
— Вы знакомы с Фёдором Леопольдовичем Безносовым? — спросила она.
— Конечно, знаком, — ответил Костя.
— Это интеллигентнейший человек и незаурядная личность. У него двести с чем-то одних печатных работ! Конечно, его всё-таки попросили из Политеха…
— К студенткам слишком рьяно приставал, — вставил Михаил Пахомович.
— Это спорно! И, главное, никак не отразилось на его интеллекте. Так вот, когда профессор Безносов у нас только поселился, он очень много работал. Свои статьи он посылал даже в зарубежные научные журналы — и их печатали! Образ жизни он вёл самый образцовый. Это продолжалось до тех пор, пока здесь не появилась Инесса…
Ида Васильевна сделала такую долгую паузу, что старый композитор смежил веки, затенил их бровями и сонно отставил губы. Должно быть, он в самом деле привык спать в этот час.
— Он без памяти увлёкся Инессой и стал очень откровенно ухаживать! — наконец воскликнула Ида Васильевна.
Композитор проснулся.
— Фёдор дурак, но я его не виню, — невнятно заявил он.
Ида Васильевна подхватила:
— Я тоже не виню! Она сама кокетничала с Фёдором Леопольдовичем, завлекала. Клавдия Степановна как раз в районе протезировала зубы и не могла приструнить внучку. Вот Инесса и сбила профессора с толку! С тех пор несчастный немного не в себе. Вы не заметили?
Костя пожал плечами.
— Он чокнутый, в этом нет сомнений! — продолжила Ида Васильевна. — Это случилось с ним как-то вдруг, в один вечер. Я полагаю, что Инесса, то соблазняя профессора, то отбиваясь (вы, конечно, читали «Испуг» и знаете, как это делается!), что-то нехорошее с ним сотворила…
— … например, долбанула ухватом по башке, — предположил Михаил Пахомович.
— Не исключено, что и так! — согласилась Ида Васильевна.
— После этого Фёдор, оглоушенный, трое суток бродил по лесу. В Копытин Лог он заявился таким придурком, каким мы все теперь его знаем, — закончил композитор.
— Где-то в лесу во время этих блужданий, — добавила Ида Васильевна, — Безносов нашёл книгу академика Амирханяна — ту самую, о грибах. Хотя книга была без переплёта и страшно грязная, профессор горячо к ней привязался. Он выучил её наизусть и теперь весь погружён в собирание грибов.
— Поганки жрёт вёдрами, и ни хрена ему не делается, — сказал композитор Галактионов с явной завистью.
— Да, это феномен, — согласилась его жена. — Так что, молодой человек, остерегитесь!
— Я не ем поганок. Вообще я грибов не люблю, — сказал Костя.
Ида Васильевна всплеснула тощими ручками:
— Ах, грибы тут не при чём! Как вы не понимаете! Я настоятельно советую вам держаться подальше от Инессы. Ведь с вами может случиться то же самое, что с несчастным Безносовым!
— А вот это совсем необязательно, — возразил вдруг Михаил Пахомович.
— Почему?
— Учти, Идочка, женскую натуру! Такого красивого молодого человека Инесса вряд ли огреет ухватом. Фёдор что? Старый козёл! А вы довольно смазливы, — похвалил Костю композитор. — Дура она, что ли? Конечно, ухо с ней надо держать востро, а так… Почему бы и не гульнуть? Деваха она ядрёная. Понимаю, что в присутствии одной дамы другую хвалить не принято, но замечали вы, какие у Инессы ляжки? А корма?
— Замечал, — признался Костя.
Всё пережитое с Инессой тут же живо ему вспомнилось, обдало непереносимым счастьем, и жаркий пот ручьём полился с лица.
— Возьмите полотенце, утритесь. Вы взопрели, потому что в этом чае сплошной малиновый лист, — объяснил Косте композитор. — Малины у нас полон сад, не пролезешь, вот Идочка и суёт его…
— Ничего подобного, я заварила чистейший индийский, — запротестовала Ида Васильевна. — Просто жарко. К тому же сегодня обещали геомагнитные колебания. Гроза, наверное, собирается.
Она раздвинула занавески. Стало видно, что над садом бурлит, клубится и неудержимо расползается во все стороны, как квашня, громадная сизая туча.
— Вечер сегодня удивительно приятный, — сказала Ида Васильевна. — И мы так мило беседуем! Это просто праздник для нас. В Логу крайне мало интеллигентных людей — вы писатель и, верно, заметили это. Вы приехали впитывать новые впечатления, настроились на деревенский колорит и потому могли не ощутить некоторых странностей наших мест… Миша, да не спи же! Давай лучше сыграем в четыре руки твою фа-мажорную токкату!
Она повернулась к Косте со сладкой улыбкой:
— Почему вы ничего не кушаете? Обычно у молодых людей отменный аппетит. На вашем месте Пётр Великий так и набросился бы на это варенье!
