9
Пути от дома до «Фурора» всего ничего – минут семь. Однако в то утро Илья явился на работу весь мокрый, в грязных кроссовках и с золотым березовым листом, невзначай прилипшим ко лбу. Ничего удивительного: всю ночь выла, трещала голыми сучьями буря. Ветер громко, как гальку, швырял в стекло дождевые капли. Утром продолжилась та же свистопляска.
В «Фуроре» после открытия еще минут десять не было покупателей. У Аллы Кавун ветром вывернуло зонтик так, что он никак не складывался. Почему-то очень рано прибыл Алим Петрович. Он был чернее тучи и сразу же заперся у себя с адвокатом Луазо. Все эти странности, вместе взятые, пророчили беды. Персонал «Фурора» надсадно улыбался в ожидании хозяйской трепки и других каких-нибудь напастей.
Около полудня из покоев Пичугина порхнула бледная, невеселая Анжелика. На ней была все та же розовая блузка. «Неужели она со вчерашнего дня просидела тут, у Алима, в заточении?» – ужаснулся Илья.
Он в последнее время сочувствовал Анжелике, но встречаться с нею не желал. На всякий случай он присел за ящиками с минеральной водой. Это была напрасная уловка: прятался Илья неуклюже, а вещий взгляд волшебницы Изоры умел пронзать толщу целебной воды и даже этикетки с голограммой.
Зацокали знаменитые игловидные каблуки, и властный голос произнес совсем рядом:
– Илюшка, я тебя вижу! Не дури, иди сюда!
Илья вылез из-за ящиков. Анжелика указала на постылый бакалейный угол с индусом.
– Сегодня у нас рекламная акция, – объявила в углу Анжелика.
Илья содрогнулся.
– Я не хочу, я устал, – заныл он.
– Не говори ерунды! Томочка просто умоляла тебя взять. Кажется, вы холодильник в кредит взяли? И не все еще выплатили?
Пришлось согласиться. Анжелика, глядя в сценарий, тут же спросила требовательным шепотом:
– Ты его видел?
Разумеется, речь шла о ненаглядном Попове.
– Я же говорил, вчера не было репетиции, – ответил Илья.
– А сегодня?
– Сегодня будет.
– Ох! – простонала Анжелика. – Ждать больше нельзя, скажи ему! Меня Алим держит при себе и даже в туалет одну не пускает. Вон полюбуйся: Тазит стоит и на нас пялится, гад. Алим меня убьет! Мы с Кириллом должны уехать как можно скорее.
– Как же вы уедете, если Алим Петрович… если все так плохо? – удивился Илья.
– Не твое дело! Как только Кирилл скажет, что надо ехать, я что-нибудь придумаю. Мне только точное время надо знать. В Нетске меня, может быть, и найдут, а вот в Москве ни за что!
Илья промолчал. По его разумению, найти в Москве одаренного режиссера Попова и яркую блондинку при нем будет не так уж трудно. Только захочет ли Кирилл бежать? Не похож он на пылкого влюбленного!
Илья побрел было прочь, раздумывая о странностях чужой любви, но Анжелика поймала его за рукав:
– Ты куда? А акция? Иди и получи элементы костюма. Через полчаса начинаем!
Элементы костюма Илью доконали: они нисколько не отвечали его унылому настроению. В этот дождливый день вздумала привлечь к себе внимание фирма «Курочка Цып-Цып».
Акция есть акция – никакая буря ей не помеха. Уже через полчаса в «Фуроре» мегафонные голоса кричали про куриные окорока, шеи и печенки. Делали это представители фирмы. Никто из них не сломал ни ноги, ни руки, поэтому Илье досталась работа на улице. Там, как всегда, проверенная группа фабричных девчонок скандировала кричалки и совала прохожим рекламные листки. Чтобы потребитель не шел мимо, рядом с девчонками должен был стоять Илья и кудахтать, изображая товарный знак фирмы – пухлую курицу. Под каждым крылом курица держала по яйцу.
– Хоть бы петуха сделали, что ли, – ворчал Илья, натягивая белый комбинезон, подбитый синтетической трухой.
– По нашим временам наряжаться петухом неприлично, – хихикнул Снегирев (он, конечно, был тут как тут). – Вот на зоне петух…
– Вы сидели, Потапыч? – удивилась Олеся Анатольевна, староста кричальщиц. – А за что?
– Не был, не сидел, не привлекался, – поспешно ответил Снегирев. – Но живу давно и трудно. Хи-хи-хи!
Смешки зловредного старика относились к Илье в образе курочки, обутой в старые кроссовки. Руки Илья продел в толстые рукава-крылья. К каждому крылу было пришито по матерчатому, набитому какой-то дрянью яйцу размером с небольшую дыню.
– Видишь, Илюшка, зря ты боялся, что тебя нарядят трансвеститом, – потешался Снегирев. – Все достоинства при тебе и в лучшем виде!
– Прекратить балаган! – вдруг вспылила Анжелика. – Костюм нормальный, утвержден советом директоров компании. Илюшка, надевай оставшиеся элементы, а вы, Снегирев, марш принимать капусту!
Эдуард Потапович не смел ослушаться гражданской королевы «Фурора». Он побрел в сторону складов, поминутно оглядываясь и фыркая.
Илья застегнул комбинезон и увенчал себя глупой куриной головой. Снова мир перед глазами сузился до размеров щели, отчего стал ярче и страннее.
Голова курочки Цып-Цып оказалась не такой тяжелой и крупной, как башка Фруктикона. Она была всего лишь с диванную подушку. Две подушки поменьше, пришитые ко лбу, изображали глаза. Зрачки глаз были сведены к разинутому плюшевому клюву. Куриная голова сидела прочно, поглотив все звуки мира, а толстые бока припекали, как электрогрелка. Последнее было кстати: ведь работать предстояло на воздухе.
К выходу в свет Илью готовил представитель куриной фирмы – сказочно красивый молодой человек в строгом костюме. Его рубашка была настолько свежа, что светилась в тусклом интерьере подсобки. Зубы были еще белее.
Несмотря на милую внешность, молодой человек оказался суровым и въедливым. Сначала Илья долго кудахтал, пытаясь скопировать звук с магнитофонной записи. Затем он стал осваивать официально зарегистрированное поведение курочки на публике (этот трюк показывали во всех магазинах и в рекламном ролике по телевизору). Растопырив руки, пружинно подскакивая и топая лакированными туфлями, представитель фирмы трудился до тех пор, пока Илья не стал скакать почти так же. После этого курочке разрешили обуться в малиновые бахилы с растопыренными накладными пальцами. Молодой человек отсмотрел скачки Ильи в бахилах и разрешил показаться потребителю.
Илья вышел на свежий воздух, к кричальщицам. Буря стихла, но день остался сумрачным и мокрым. Прохожие валили мимо «Фурора». Все они были сварливые и несимпатичные. Даже машины проезжали самых никудышных марок, крашенные в противные цвета.
Началась рутина рекламной акции. Илья взмахнул руками и подпрыгнул, девчонки запричитали несвежими голосами. Тексты их речовок не могли продраться к слуху Ильи сквозь набивку и душное синтетическое сукно куриной головы. До него долетал лишь смутный визг, вроде того, что сам собой стоит в ушах, когда перегреешься.
Сначала Илья кудахтал довольно формально. Однако скоро своей прорехой для глаз он поймал знакомую элегантную фигуру: представитель фирмы наблюдал за курочкой со стороны и был недоволен. Тяжелый взгляд молодого человека прожег витринное стекло и достиг нерадивого Ильи.
Душа Ильи от этого взгляда вскипела гневом, по спине сползла горячая струйка пота. Он показал фирменному красавцу язык. Заметить язык под куриной личиной невозможно, поэтому пришлось громко закудахтать, вспугнув какую-то зазевавшуюся старушку, и топнуть трехпалой ногой.
Молодой человек в витрине улыбнулся, кивнул гладкой головой. Затем он пошевелил пальцами. Это означало, что курочке пора стать активнее.
Илья всплеснул крыльями и двинулся вдоль крыльца официально зарегистрированной куриной походкой. Молодой человек за стеклом осклабился в знак одобрения.
Илья сделал еще несколько шагов и вдруг остановился как вкопанный. Серые лица и убогие машины, мелькавшие в забрале его суконной головы, вдруг сменились картинкой, от которой захватило дух. У «Фурора» была припаркована та самая старая «Волга»!
Илья потом никак не мог объяснить, почему он сразу узнал ее. Но он ни секунды не сомневался, что это именно та машина, что ночью приезжала к Дому Пропавших Душ. «Волга» оказалась самого тусклого мышиного цвета. На ее левом крыле красовалась вмятина, будто сделанная пальцем. Вот она, особая примета!
Как всегда, в салоне машины сидели трое круглоголовых парней. Теперь можно было в подробностях рассмотреть их лица. Впрочем, рассматривать особо было нечего: у всех троих были смазанные некрупные черты, плоские носы и одинаковое скучное выражение лица. В отличие от «Волги» парни не имели никаких особых примет.
Да ну их к черту, эти приметы! Ведь Наиль говорил, что важнее всего номер машины. А номера с крыльца как раз и не разглядеть: «Волга» стояла боком, а сидящие в ней повернуты в профиль. Самое плохое, что зажигание было включено и мотор работал так же ровно и мощно, как тогда, во тьме, на улице Созидателей. «Волга» явно собиралась снова ускользнуть.
Нельзя было терять ни минуты. Илья, широко разбрасывая колени и все-таки путаясь в набивных пальцах, стал спускаться с крыльца.
Глядеть под ноги сквозь куриное забрало было бесполезно. Поэтому Илья шел вслепую и, разумеется, споткнулся. Чтобы окончательно не потерять равновесие, он обеими руками ухватился за какую-то устойчивую на вид тетку, которая взбиралась по ступенькам фуроровского крыльца. Тетка была крепкого сложения и ростом почти с Илью.
Но даже такая могучая фигура не выдержала веса курочки Цып-Цып. А может, тетка просто испугалась? Вместе со своей спасительницей Илья стал медленно опускаться на ступеньки.
Они упали бы наверняка, если бы не Пирожок с Саньком – члены ложи как раз шли перемигнуться с Толяном. Друзья поймали падающих уже на асфальте, у подножия крыльца. Ощутив под ногами твердую землю, тетка тяжелой рукой оттолкнула от себя и алкоголиков, и Курочку. Не оглядываясь, она побежала прочь по проспекту Энтузиастов.
Илья не растерялся и из образа не вышел. Он громко закудахтал, потому что молодой человек с драконьим взглядом до сих пор торчал у витрины.
– Зальют шары, а потом вы… – сипло изрекла Нинель.
Оказывается, она стояла рядом, философски щуря подбитый глаз. Илья не стал выяснять, к кому относится ее обидная реплика – к неблагодарной тетке или к курочке. Он был в отчаянии по другому поводу: серая «Волга» уже плавно покинула свой ряд на парковке. Она удалялась в сторону проспекта Энтузиастов. Надо рассмотреть номер – или все пропало!
Илья ринулся за «Волгой», наступая на собственные куриные пальцы и хватаясь крыльями за капоты припаркованных машин.
Бежал он недолго. Он даже не успел понять, на что наткнулся – кажется, на что-то твердое и немаленькое. В узкий кругозор его забрала не сумел вовремя попасть какой-то клиент «Фурора», который перегружал покупки из долговязой магазинной тележки в багажник своего «рено». Клиент наклонился и с головой нырнул в багажник, укладывая добытое добро. Потому-то он и не был виден в дырку куриной головы.
Клиент распрямился и опешил – прямо на него плоскостопыми прыжками надвигалась огромная курочка Цып-Цып. Курочка истошно кричала и размахивала матерчатыми яйцами, пришитыми к крыльям.
Клиент был молод, могуч, высок, с монолитным пивным животом и густо-розовым цветом лица, говорившим о благополучии и достатке. Клиент не оробел. Он моментально сшиб сумасшедшую курицу пушечным ударом своего кулака, такого же розового, как его лицо.
Курица опрокинулась на асфальт. Вернее, она упала в глубокую зыбко-радужную лужу. Лужа только что мирно мерцала под брюхами машин, а теперь пошла частыми волнами.
Последнее, что видел Илья, был проспект Энтузиастов, который поехал набок в вырезе куриной головы. Мелькнул и кузов «Волги», которая снова ускользала. Все пропало! Все зря! Темно-кофейная жижа с острым запахом дальней дороги уже хлынула в дыру для глаз.
Однако видение, за которым гнался Илья, оказалось милосердно: оно наконец достигло его сознания.
– МЕ 48—12! МЕ 48—12! – вслух кричал Илья и снова повторял, чтобы не забыть.
Он попытался встать. Коленкам было холодно и мокро, по лицу текла вода, но глаза он открыл. Над ним высились забрызганные зады машин, и быстро приближались чьи-то ноги.
– Убили! – сипло кричала рядом женщина (это была, конечно, Нинель).
Через мгновение Илью окружила целая толпа. Замаячили бирюзовые фигуры фуроровцев. Санек с Пирожком, ребята отзывчивые, подхватили бедную курочку под руки. Где-то рядом возникло невозмутимо-печальное лицо Толяна Ухтомского, фабричные девчонки сбежали с крыльца и завизжали. Из дверей «Фурора» на своих длиннющих каблуках выскочила Анжелика под руку с неотступным Тазитом.
– Илюшенька! – вопил единственный в мире голос.
Тамара Сергеевна уже была рядом и пыталась сорвать с несчастной головы сына замызганную куриную личину.
– Боже мой! Боже мой! Да тут бензин, масло… Но ничего, я все отстираю! Сегодня же все отстираю!
Так причитала Тамара Сергеевна и на улице, и уже в подсобке, прижимая к груди недавно еще белое, а теперь безнадежно обмаранное куриное одеяние. Грязная голова с гребнем, тупо сведя к клюву глаза-подушки, лежала тут же на столе.
Молодой человек из фирмы стоял поодаль, наполеоновски скрестив руки на груди. Он с отвращением смотрел на Илью. Тот понуро сидел на кушетке. Хотя Илья не терял сознания, Тамара Сергеевна время от времени приближала к его носу пузырек с нашатырным спиртом.
– Я все отстираю, – повторяла она, как заведенная.
– Не убивайтесь так, – утешала ее Анжелика. – Мы восстановим костюм. Оплатим, в конце концов!
Куриный красавец оценивающим взглядом пересчитал ее кольца, потом с опаской покосился на саженные плечи Тазита.
– А срыв акции? – задумчиво спросил он.
– Где тут срыв? – возмутилась Анжелика. – Вы слышите, как на крыльце орут? И в зале все идет прекрасно.
– Но порча костюма… Не понимаю, зачем ваш работник побежал на парковку? Почему сошел с крыльца? – не унимался молодой человек.
Илья пошевелился на кушетке.
– Я хотел привлечь внимание к продукту, – соврал он заплетающимся языком. – Дождь как раз перестал, и я решил…
– Не тебе, Илюшка, решать такие вопросы, – вставил Снегирев. – Кудахтал бы, где сказали, и никаких проблем.
Старик тоже стоял рядом, сочувствовал и держал пробку от нашатырного спирта.
– Уйдите с глаз моих, Потапыч, – гневно бросила ему Анжелика и даже притопнула тонким каблучком.
В ответ Снегирев слился с тенью холодильника, но подсобку не покинул.
– Теперь видите, что злого умысла не было? Наш человек старался как можно шире продвинуть ваш продукт. Это нужно ценить, – сказала Анжелика.
Она грозно наставила на представителя фирмы стрелы своих бесконечных ресниц. Пара жарких янтарных глаз так и прожигала насквозь. Непонятно, как представитель еще находил силы упираться:
– Но костюм… И сценарий нарушен!
– Сценарий стал только лучше от этой импровизации. Перед вами удивительно творческий человек, надежда студии знаменитого Попова!
– Попов – это клоун в клетчатой кепке? Знаю, – вышел из тени Снегирев. – Только врет Илюшка! Какая у Попова может быть студия? Попов давно эмигрировал в Израиль!
– Сгиньте, Снегирев, – распорядилась прекрасная Изора.
Тазит молча открыл дверь, Эдуард Потапович выскользнул вон.
– Все-таки не нужно больше Илюшку в акции брать, – продолжал он ворчать за дверью. – Как куда вылезет, так сразу скандал – и весь пафос коту под хвост. За пару недель третий раз в морду получает! А ведь есть надежные, проверенные кадры…
Как только Тазит отвлекся, выдворяя Снегирева, Анжелика наклонилась к Илье.
– Не переживай, – шепнула она и коснулась щеки Ильи колючими и душистыми кончиками своих белых волос, в которых от электрического света перебегали золотые искры. – Мы тут все замнем! Ты только скажи ему, пусть сегодня же назначит время. В Москву, в Москву!
Глухое, почти без окон здание Дворца металлистов никогда еще не выглядело таким мрачным, как в тот дождливый вечер. Из водосточных труб с кашлем извергались холодные потоки. Какой-то негодяй разбил последнюю лампочку над входом. Древний вахтер, нехотя отрываясь от журнала, окидывал входящих мутным взглядом, от которого душа уходила в пятки. На лестничных площадках, как старый лед, мерцали гигантские части тела металлиста. Каждая дырочка для шнурков на его ботинках была размером со спасательный круг!
Только в самой глубине Дворца теплилась жизнь: в малом зале проходила спевка хора ветеранов, а этажом выше репетировал Кирилл Попов.
– Плохо, Виталик! – кричал он. – Мир давно устал от умных Гамлетов. Иди вглубь! Плюнь на стишки нобелиата: Шекспир любит только плоть. Иди от собственного тела! Наш Гамлет самый настоящий из всех – он глуп, как полено. Он косноязычен! Он глух и нем! Он – слепая страсть и тупая ярость!
Виталик согласно кивал. Он начинал мычать и отламывать ножку от стула, но все равно оставался, на взгляд Попова, чересчур интеллектуальным.
– Поймите все! Мы сейчас снимаем тонны шелухи и ржавчины с простых, хорошо забытых вещей, – стонал Кирилл, слепя студийцев своими круглыми зеркальными глазами. – Мы пробиваемся к истине, понять которую невозможно, настолько она стара! Стара, как Офелия. Нашей Офелии пятьдесят. Гамлет – ее последний шанс. Наш Полоний – Олежка, пацан, который цапается с родителями, то есть с Розенкранцем и Гильденстерном. Лаэрт – Бочков, трусливый до дрожи. Клавдий и Гертруда – подростки, наконец дорвавшиеся до секса. Ведь на самом-то деле Гамлет – отец Гертруды. Это же очевидно!
Илья стоял у мятой кулисы. Он размышлял, как бы ему подъехать к Попову с Анжеликиными вопросами. Еще больше ему хотелось, чтобы Кирилл сегодня позабыл о Лаэрте и о том дряхлом хромоногом эльсинорце, которого изображала Тара.
– Лаэрт, на сцену! – вдруг ни с того ни с сего заорал Кирилл.
Его ноздри плотоядно дрожали, глаза полыхали творческой яростью.
Ожидая самого скверного, Илья побрел вдоль рампы.
– Ты уже умер, – сообщил Кирилл. – Ложись!
Илья с облегчением вздохнул и растянулся на сцене.
– Не годится! – покачал Кирилл грозной голой головой. – Ну-ка, скрючь руку, вот так. Сильней! А ногу подними и слегка согни в колене. Нет, тупее угол! Еще тупее!.. Отлично. Так и лежи.
– Но мне неудобно, – пожаловался Илья.
Его задранная нога кренилась вбок и тряслась.
По скрюченной руке сразу поползли противные ледяные мурашки.
Кирилл только небрежно махнул рукой:
– Плевать! Набирайся техники, учись владеть телом. Тебе, Бочков, может, и неудобно, а Лаэрту все удобно, потому что он труп. Понял мысль? Тогда ногой не дрыгай.
Он еще раз покосился на кроссовку Ильи, дрожащую в воздухе:
– Плохо у тебя, Бочков, с техникой! Будет перерыв – я твой шпагат посмотрю. На прошлой неделе хреновый был у тебя шпагат! Такому шпагату нечего делать в Тотельдорфе.
Илья застыл и закрыл глаза.
– А вот глаза как раз открой! – гневно вскрикнул Кирилл. – И не моргай – ты труп! Ты у нас вносишь ту каплю натурализма в общую условность, без которой все летит к черту. Натурализм необходим, но в гомеопатической дозе. Поэтому убью, если моргнешь. Смотри на колосники!
Илья уставился в скучный темный потолок. Скоро ему начало казаться, что все эти громадные балки, трубы и мертвые невключенные лампы, мрачно поблескивающие из своих жестяных ящиков, хотят обрушиться на него и раздавить, как букашку.
Илья в ужасе скосил глаза и тут же наткнулся взглядом на Розенкранца-Гильденстерна, который кротко сидел в шпагате. Это была неприятная картина. Не нравилась она и Кириллу, который ругал беднягу на чем свет стоит, совсем забыв про Илью.
Тогда Илья стал искать глазами Тару. Она послушно хромала в эльсинорской толпе и была бледна, серьезна и прекрасна. Илья радовался, что может сейчас смотреть на нее неотрывно, без всяких помех. Он ничуть не жалел о маленьких неудобствах покойного Лаэрта (мурашки, дрожь в ноге и пыль в ноздрях от топота массовки). Ведь даже Изора на все готова ради любви!
Илья снова вспомнил Изорину просьбу и стал думать, как ее исполнить.
Кирилл в это время, лопаясь от негодования и восторга, ставил последний выход войска Фортинбраса. Конца маршу не предвиделось. Режиссер перед самым носом Лаэрта топал своими ботинками, слегка обрызганными неизбежной осенней грязью. Покойник мог теперь рассмотреть эти ботинки в малейших подробностях. Например, левый ботинок явно начинал просить каши. Видел Илья и ровную строчку на джинсах режиссера. В эту-то минуту он и придумал, как поговорить с Поповым об Анжелике. Заодно и ногу можно будет опустить – только бы правильно выбрать момент.
Когда Кирилл в очередной раз, фортинбрасовски топоча, приблизился к мертвому Лаэрту, труп дернулся, сделал невольную подсечку, и режиссер полетел на серые доски сцены.
Илья, как мог, это падение смягчил: приподнявшись, он ухватил Попова за край джемпера. Но джемпер только упруго растянулся. Его носитель все равно стукнулся об пол локтями.
Отпустив джемпер, Илья успел заглянуть в большеглазое лицо Кирила. Оно было так вдохновенно, что Илье самому захотелось выкатить глаза. Он сделал это, а потом прошептал:
– Кирилл, мне нужно только две минуты! Поговорить… вопрос жизни и смерти!
– Опять? – поморщился Кирилл, тяжело вставая с колен. – Ты это нарочно сделал, гаденыш?
– Нарочно, – признался Илья.
Кирилл даже присвистнул, а потом сказал:
– За что я тебя терплю, Бочков, так это за непредсказуемость. Скоро уже бить начну, а пока – ценю. Ну что тебе приспичило? Опять секреты? Всем – перерыв четыре минуты!
Последние слова были сказаны громко и властно. Датское королевство тут же уползло за кулисы.
Стоя посреди пустой сцены с глазами до сих пор выпученными, Илья начал:
– Анжелика Шишкина просила вам передать…
– О-о-о!
Кирилл зажмурился и страдальчески почесал грудь.
– Зачем тебе все это надо, Бочков? – спросил он. – Что ты за вестник богов? Твое дело сторона.
– Сторона, – согласился Илья. – Но Анжелика очень просила, так что слушайте, а потом уж делайте что хотите.
И он пересказал Попову панические просьбы Изоры, а от себя добавил, что бедняжка вся в синяках, хромает и даже в туалет не может выйти без охраны. Спасение для нее теперь одно – бежать в Москву.
Кирилл выслушал все это с серьезным и недовольным видом. В тишине вдруг стало ясно, что этажом ниже ветераны выводят «Смуглянку-молдаванку».
– Это, Бочков, называется одним словом – влип, – сказал Кирилл после тягучей паузы, во время которой все так же нервно чесался. – Влип! Черта мне в этой Анжелике? Таких дур озабоченных всюду полно. Правда, мне казалось, что эта с деньгами… Не подумай плохого: я могу взять с женщины только на постановочные расходы. Или на поездку на фестиваль. Не более! Ничего себе, все для дела! А тут я влип: цепкая попалась бабенка, хотя и совсем без мозгов. У нее, оказывается, еще один бойфренд есть – да еще с садистскими наклонностями. Не хватало еще и мне опухнуть и захромать. Ну что, Бочков, теперь делать, как думаешь? Правильно: делать ноги!
– Вам обоим надо бежать в Москву, – согласился Илья.
– Вдвоем? Черта с два! – вспыхнул Кирилл и показал Илье крепкий кукиш. – Я что, враг себе? Таких Анжелик я могу иметь сотню, а голова у меня всего одна.
– Разве вы Анжелику не любите? – изумился Илья.
– Нет. Тебе от этого легче? Какой же ты, Бочков, дурак! Впрочем, ты просто еще очень молодой. Смешно смотреть, как ты таешь от одного вида этой нашей серой мышки, как ее?.. Все, молчу! Не надо размахивать конечностями. Все, забыли!
– Что передать Анжелике? – угрюмо спросил Илья.
– А ничего. Черт с ней!
– Но она вас любит! Ей плохо! Алим ее убьет!
– Не убьет, – равнодушно сказал Кирилл. – Не грузись из-за ерунды – ничего страшного не случится. Из ничего и выйдет ничего, сказал Шекспир. Глупые стишки, как всякие, что набиты житейской мудростью. Рассосется трагедия, как прыщ. Живи спокойно, рыцарь бедный! Женщин много, а искусство вечно. Все, на сцену!
Он захлопал своими широкими ладонями, и студийцы повалили из-за кулис.
Репетиция продолжилась. Вдохновение покинуло Кирилла – но не разящая злость. Войско Фортинбраса, сформированное из безликих эльсинорцев и тех героев, чьи трупы не лежали на сцене в финале, отчаянно маршировало взад и вперед. Оно производило дикий грохот, от которого то и дело мигали скудные лампочки Дворца металлистов.
Но Кирилл по-прежнему был недоволен.
– Громче! Грубее! Брутальнее! – вопил он и сам бил в такт ногой, на которой ботинок просил каши.
Странно, но Кирилл больше не хотел, чтобы посреди сцены лежал Лаэрт в неудобной позе. А ведь и Клавдий, и Гертруда, и Виталик неподвижной грудой покоились у задника! Режиссеру теперь, наверное, даже смотреть на Илью стало противно. Он муштровал свое войско, а большая и лучшая часть его мозга билась над проблемами, подброшенными Бочковым. В бездонных зрачках Кирилла пылал жгучий огонь самосохранения.
– Вот что, Бочков, – вдруг сказал он, бросив маршировку и метнувшись в кулису, где в привычной тени стоял Лаэрт и думал, что никто его не видит. – Скажи своей коллеге по гастроному, чтобы она забыла дорогу ко мне на квартиру. И пусть больше не звонит – так мы еще имеем шанс уцелеть. Номер мобильника я сегодня же поменяю. Пусть она затаится, а там видно будет. Понял, рыцарь бедный?
Илья согласно кивнул. Все оказалось плохо и страшно – гораздо хуже, чем он ожидал. Погибай теперь, Изора…
Сколько раз он морил ее в своем нордическом замке! Сколько раз он радовался, глядя на розовый дымок, который курился на месте, где стояла только что белокурая колдунья. Потом и дымок исчезал. Ура! Зато теперь… Войско Фортинбраса бешено топотало, и от этого казалось, что в мире уже началась какая-то незваная жестокая война, что появятся вот-вот чудовища, которые не пощадят никого. Даже байковая кулиса, за которой стоял Илья, сама собой колыхалась грозно и мерно, как от чьего-то большого дыхания.
А Кириллу не было ни страшно, ни интересно.
– Вялый шаг! Так лохи плетутся, а не викинги печатают шаг! – брезгливо кричал он. – Громче! Побольше милитаризма! Нет, их не вразумишь… Крайний сзади, вон со сцены! И тот, что в синем. Да, да, ты, бездарь. Вон!
Бездарем в синем оказалась Тара. Она послушно покинула строй викингов и знакомой рысцой, прижав руки к щекам, побежала в потемки кулис.
Сердце Ильи замерло от любви и жалости. В первую секунду он даже захотел огреть чем-нибудь Кирилла по гладкой круглой башке. Но ничего подходящего поблизости не было, кроме стула. Да и на этом стуле, обняв его драную суконную спинку, восседал своим крепким задом великий и жестокий режиссер Попов. Он барабанил в такт по коленке своей небольшой, но широкой рукой.
Все это запомнил Альфил, не прощающий обид! Однако наказание врага он отложил до лучших времен. Он бросился вслед за Тарой.
В этот час просторы Дворца металлистов были пусты и начисто лишены освещения: почти все лампочки кто-то вывернул и унес домой. Но Илья за время своей театральной карьеры успел изучить закулисье. Он смело шел на звук мелких, сбивчивых шагов Тары. Еще он слышал впереди душераздирающие, влажные всхлипы, от которых горько таяло сердце. Иногда раздавалось сморкание и стоны.
Наконец шаги стихли, а сморкание усилилось. Тара не была оригинальна: побродив и поплакав в пустых коридорах, она забилась в угол, где были сложены старые декорации. Здесь, под немигающим взором фанерной матрешки, Илья уже дважды вступал в поединок с всесильным Поповым и даже думал, не стоит ли зачислить режиссера в черные рыцари.
Теперь в этом углу рыдала бедная Тара. Она с ногами забралась на огромный сундук, который был расписан для какой-то сказки корявыми загогулинами.
Илья приблизился к сундуку. Он нарочно топал погромче, чтобы не напугать Тару.
– Кто здесь? – спросила Тара темноту плачущим голосом. – А! Это ты, Бочков…
– Можно я тоже тут посижу?
– Можно, если не будешь сочувствовать и приставать.
Илья присел рядом, на жесткий краешек сундука. В темноте белел носовой платочек Тары, в который она сморкалась, и гораздо смутнее – ее лицо. Все остальное едва проступало из тьмы и было неузнаваемо. Лишь вверху, как сумасшедшая луна, торчала громадная физиономия матрешки.
– Ты зря так расстраиваешься, – начал Илья после долгой паузы, во время которой он слышал лишь собственное неприлично шумное дыхание.
– Я бездарь. Ты сам слышал! – обиженно прошептала Тара. – Вот ты у нас без году неделя, а уже выбился почти что в звезды. А я…
– Ты очень талантливая! – вскрикнул Илья так громко и убежденно, что плоская избушка, совершенно незаметная в темноте и задетая его локтем, качнулась.
Илья пригнул голову. Избушка с грохотом присоединилась к куче фанерного лома, сваленного в угол. Таре и Илье на лица тихо посыпалась невидимая прохладная пыль.
– Ты все тут переломаешь, – сказала Тара. – Иди лучше репетируй.
– Не хочу. Я здесь все сокрушу! Хочешь? Театральное барахло такое хилое, на соплях, ненастоящее! А Кирилл Попов такой гад, что…
Посреди гневной фразы его рот замкнула нежная и холодная рука Тары.
– Не смей ничего о нем говорить, даже хорошее! Ты недостоин, – прошептала Тара, не отнимая руки. Можно было теперь эту руку целовать, изо всех сил прижимаясь к ней губами. – Он гений, – продолжала Тара. – Он супер! И я его люблю.
Ну конечно же! Вот кто таинственный «другой»! Неужели и Тара?..
Илья очень пожалел, что не стукнул Кирилла, оседлавшего стул, хотя бы кулаком.
– Люблю, люблю, – повторяла Тара; она отобрала наконец руку, чтобы вытереть невидимые слезы. – Я такая невезучая! Все всегда не так, как я хочу. Все наоборот!
Илья собрался утешить ее тем, что актерская карьера не слишком завидная. Вон даже сама Барахтина снимается в поганых сериалах и похожа на резинового носорога.
Но ничего сказать он не успел: Тара притянула его к себе тонкими ловкими руками и уже целовала – всерьез, долго, без отрыва. Целовала своими сладко-солеными губами, горячими от слез! Снова целовала! Как тогда, у двери с домофоном!
– Вот так всегда, – шептала она чуть позже, отвернувшись и блестя в потемках заплаканными глазами. – Ты, Бочков, славный, только нельзя влюбиться в такого!
– А в Конотопова можно? И в какого-то Вальку? – вдруг обиженно вспомнил Илья.
– Откуда ты про Вальку знаешь?
– Знаю! Ты со всеми подряд целуешься.
– Но ведь и с тобой тоже. Тебе не нравится?
– Нравится, – спохватился Илья и на всякий случай крепче обнял Тару. – А все-таки ты любишь этого сволочного Попова. Как же ты… Да нет, такого просто не может быть! Попов дрянь, а ты самая лучшая. Я всегда буду с тобой! Ты ничего не бойся. Я набью Попову морду, и он перестанет тебя со сцены гонять.
Тара засмеялась, прижалась щекой к его щеке. Ее горячие губы оказались возле его уха.
– Ничего не говори о нем! Я не разрешаю. Я все равно его люблю – просто он не знает. Ты лучше скажи, какие у вас с ним дела? Вы все время о чем-то шепчетесь. О фестивале, да? Мы все в Тотельдорф поедем или только любимчики?
– Я не знаю ничего про Тотельдорф… Фестиваль? Нет, у нас есть свои проблемы… Мы говорили… – мямлил Илья.
Его голова шла кругом. Нежная, теплая Тара каким-то странным образом вся обвилась вокруг него. Ее вдруг можно стало трогать и прижимать к себе. Под шершавой синей кофтой бездарности дышало и больше не ускользало атласное тело волшебницы. Ее губы целовали и целовали.
Потемки стали еще гуще. Хор ветеранов смутно гудел с небес. Илье казалось, что они с Тарой оба давно перевернулись вверх ногами и теперь плывут и кувыркаются в каком-то густом и жарком сиропе, не чувствуя собственного веса. Правда, угол фанерной избушки то и дело упирался Илье в бок и напоминал, что некоторые законы физики еще не утратили своего действия. Только на это было плевать! Ведь Адам терпел, когда у него выдергивали ребро. Теперь тоже из ребра, которому тоже было больно, творилась новая Тара – своя, единственная – для бесстрашного Альфила. Что у нее на уме, понять было невозможно. Но не надо никакого ума, чтобы любить друг друга, особенно в темноте, которая все беды большого мира растворила в себе без остатка.
– Ой! – вдруг вскрикнула Тара. – Кажется, на этаже свет совсем потушили. Как бы нас тут не заперли!
Она оттолкнула Илью и исчезла во тьме – сначала она сама, ее тепло и дыхание, а потом и неровная дробь ее шагов. Илья наконец отодвинул от себя избушку и тоже выбрался из фанерной чащи.
К тому времени, похоже, угас свет на всей земле. Давно разбрелся по домам хор ветеранов, исчезли студийцы Попова, а прекрасная Тара бежала вниз по лестнице мимо бесконечного витража. Гигантский стеклянный Металлист указывал на Тару своим циклопическим пальцем с квадратным ногтем, напоминая Илье: она твоя!
Догнать Тару удалось только в вестибюле. Там еще горела самая тусклая из ламп. Древний вахтер, он же ночной сторож, уже закрывал трясущейся рукой женский журнал, чтобы встать и запереть до утра тяжкую дверь Дворца.
Под его враждебным взглядом Тара подбежала к зеркалу и окончательно стерла платочком размазанную губную помаду. Илья тут же оказался рядом. Он успел поцеловать Тару в горячую шею и даже увидел краем глаза отражение этого поцелуя.
Сразу стало весело: огонь запылал, небеса осыпались бесчисленными звездами, сомкнулись и скрыли последние пятна скверны, какие еще оставались в мире. Из темноты не лезли больше мерзкие чудовища и гнилые скелеты. Зато совсем близко ровным теплом дышали розовые губы, которые пахли карамелью и детскими цветочными духами.
– Не бери в голову, – вдруг произнесли эти губы.
Тара почему-то нахмурилась и устремилась вперед своими быстрыми шагами.
– В какую голову? – удивился Илья, нагнав ее. – О чем ты?
– Все это ничего не значит. Ты понимаешь? То, что было за декорациями. Забей!
– Как такое может ничего не значить?
– Может. Какой ты глупый, Бочков! С луны упал, что ли? Просто забудь все, что было, и живи дальше.
– Как? – все еще не понимал Илья. – Забыть? Тогда зачем ты это сделала?
Ни единому слову Тары он сейчас не верил, потому что знал: она с ним навсегда.
– Ты глупый, – серьезно повторила Тара. – Скажи, тебе сколько лет? Семнадцать? А мне через две недели стукнет двадцать один. Понятно теперь? Ты для меня и молод, и глуп, и неинтересен. Просто сегодня мне стало грустно. Я вообще невезучая. Меня никогда не любят те, кого я люблю, а те, кого совсем не люблю… В общем, не бери в голову и не вздумай приставать. Я это сегодня сделала от тоски. Кирилла я люблю почти год, но он ничего не знает. Он меня не замечает, а если заметит, то сразу начинает презирать. Я бездарность. Да ты сам сегодня видел! Но… я просто умру, если меня никто не будет любить. Даже такой, как ты! А Кирилл…
– Он полная сволочь, – сказал Илья тусклым голосом.
Уж лучше бы она сейчас молчала, и только ветер бы свистел, и счастье слепило бы глаза ночной чернотой!
– Молчи, – возмутилась Тара. – Кирилл гений. Я не разрешаю о нем говорить, или я тебя сейчас стукну! Ты ничего не понимаешь в любви.
– Понимаю, раз люблю такую, как ты.
– Это какую же?
– Которая со всеми целуется. Под лестницей и в ванной. И в других местах. И не только целуется. Но это ничего не значит! Ты теперь моя.
– Ну вот, ты такой же, как все! – вдруг обиделась Тара. – Только на вид дурачок, а сам такой же!
Они в это время шли по футбольному полю. Освещенные окошки дома Тары складывались в
скучное созвездие. Да и все почему-то стало выглядеть скучновато: и ночь, и звезды, и даже девушка, сотворенная из ребра Альфила. А вот ребро это до сих пор ныло – напоминая об остром фанерном крае, оно знало все о счастье, в котором нет ничего удивительного.
