Книга: Белый Бушлат
Назад: XXII Большая стирка и генеральная приборка на военном корабле
Дальше: XXIV Служащая введением к мысу Горн

XXIII
Театральное представление на военном корабле

«Неверсинк» последнее свое рождество прожарился на экваторе, теперь ему предстояло 4 июля мерзнуть в непосредственном соседстве с холодными широтами мыса Горн.
На некоторых американских кораблях принято отмечать этот день двойной порцией грога, разумеется, если корабль стоит в гавани. Последствия этого мероприятия легко себе представить. Корабль превращается в питейное заведение. Упившиеся матросы шатаются по всем трем палубам — поют, горланят, дерутся. В это время из-за ослабления дисциплины под влиянием спиртного оживают полузабытые обиды, и недруги, забравшись по-двое между пушками, что обеспечивает им свободное пространство, отгороженное по крайней мере с трех сторон, избывают взаимную ненависть в единоборстве, топчась на пятачке, словно солдаты, дерущиеся в будке часового. Словом, творится нечто такое, что при иных обстоятельствах офицеры не потерпели бы ни минуты. В это время самые почтенные артиллерийские унтер-офицеры и рулевые старшины вместе с самыми желторотыми юнцами и матросами, никогда еще в пьянстве не замеченными, скатываются в общую грязную канаву свинского опьянения.
Некоторые командиры усугубляют всеобщий содом, разрешая выпустить на волю всех арестантов, которым случилось оказаться под замком в это знаменательное четвертое июля.
К счастью, «Неверсинк» был избавлен от подобных сцен. Не говоря уже о том, что он приближался к весьма опасной зоне океана, когда подпоить команду было бы чистым безумием, отсутствие на корабле грога, даже для обычного потребления, представляло непреодолимое тому препятствие, взбреди даже командиру в голову сверх меры попотчевать своих матросов этим напитком.
За несколько дней до праздника команда стала собираться на гон-деке и толковать о безотрадных перспективах, возникающих перед кораблем.
— Ребята, вот незадача! — восклицал марсовой. — Вы только подумайте — четвертое июля и без выпивки!
— Честное слово, приспущу в этот день брейд-вымпел коммодора! — вздохнул старшина сигнальщик.
— А я за компанию выверну тогда наизнанку свой лучший бушлат, — сочувственно откликнулся один из кормовых.
— Правильно, — крикнул баковый, — как подумаешь об этой незадаче, до слез обидно становится.
— Оздадза без грога в день, догазавжий мужездво америгандзев, — пустил слезу Солнышко, камбузный кок.
— Кто после этофо сахочет пыть янки? — заорал фор-марсовой, типичный нидерландец, еще более отдающий голландским духом, нежели кислая капуста.
— И это нам дала свобода? — трогательно осведомился ирландский шкафутный у старого испанца при запасном якоре.
Следует отметить, что из всех граждан Соединенных Штатов самыми ярыми патриотами стали, особливо перед четвертым июля, как раз не природные американцы.
Но мог ли капитан Кларет, отец родной своей команды, оставаться безучастным к горю своих океанских чад? Не мог, конечно. За три дня до годовщины — погода продолжала стоять удивительно ясной для этих широт, — было официально объявлено, что матросы могут поставить в честь четвертого июля любой спектакль, какой им заблагорассудится.
Надо вам сказать, что почти три года назад, за несколько недель до начала плаванья «Неверсинка», несколько матросов сложились вместе и сколотили довольно крупную сумму на приобретение театрального инвентаря; они собирались разнообразить долгие тоскливые стоянки в иностранных портах представлениями на театральных подмостках, хотя, если где-либо на свете и имеется театр, не перестающий играть ни днем, ни ночью, и притом без антрактов, то военный корабль и являет собой такой театр, а палубный настил его и есть эти самые подмостки.
Матросы, которым пришла в голову подобная мысль, служили раньше на других американских фрегатах, где драматические представления команде не возбранялись. Каково же было их огорчение, когда во время стоянки в каком-то перуанском порту на обращение к командиру корабля разрешить им поставить пользующуюся всеобщим признанием драму «Головорез» под непосредственным его, командира, наблюдением это должностное лицо заверило их, что на корабле и без того имеется достаточно головорезов и нет нужды представлять их на сцене.
Театральный инвентарь поэтому был засунут на самое дно чемоданов, ибо никому из матросов в голову не могло прийти тогда, что он когда-либо появится на свет божий, пока власть будет находиться в руках капитана Кларета.
Но стоило объявить, что запрет снят, как немедленно были приняты самые энергичные меры, дабы придать празднованию четвертого июля надлежащую торжественность. Под театр отвели галф-дек, а сигнальщику было дано распоряжение одолжить свои флаги, для того чтобы украсить сцену самым патриотическим образом.
Так как помешанные на театре матросы не раз во время плавания повторяли отрывки из разных пьес, для того чтобы скоротать нудные ночные вахты, им не потребовалось много времени, чтобы назубок выучить свои роли.
Поэтому уже на следующий день после того как командиром была дарована индульгенция, на батарейной палубе к грот-мачте было пришпилено следующее рукописное объявление, огромные буквы которого бросались в глаза. Все это выглядело так, как если бы на Нельсонову колонну наклеили афишу Друри-Лейна .
ТЕАТР У МЫСА ГОРН
В ознаменование четвертого июля
ГРАНДИОЗНОЕ ДНЕВНОЕ ГАЛА-ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.
НЕОБЫЧАЙНЫЙ АТТРАКЦИОН!
СО СТАРОЙ ПОСУДИНОЙ РАССЧИТАЛИСЬ!
ДЖЕК ЧЕЙС в роли ПЕРСИ БОМ-БРАМ-СТЕНЬГИ
ЗВЕЗДЫ ПЕРВОЙ ВЕЛИЧИНЫ
Только один раз:
«ВОТ ИСТИННЫЙ ЯНКИ-МАТРОС»
Дирекция Театра у мыса Горн почтительнейше уведомляет жителей Тихого и Антарктического океанов, что четвертого июля 184… во второй половине дня она будет иметь честь предложить вниманию уважаемых зрителей любимую публикой драму:
СО СТАРОЙ ПОСУДИНОЙ РАССЧИТАЛИСЬ!
Коммодор Брейд-Вымпел — Том Браун, фор-марсовой
Капитан Подзорная-Труба — Нед Брейс, кормовой
Старшина коммодорского катера — Джо Банк, с барказа
Старина Крамбол — Коффин, старшина рулевой
Мэр — Сифул, баковый
ПЕРСИ БОМ-БРАМ-СТЕНЬГА — ДЖЕК ЧЕЙС
Миссис Безутешная — Лонглокс, кормовой
Молли Пунш — Фрэнк Джоунз
Сэлли Джин-с-Сахаром — Дик Дэш

 

Матросы военного и торгового флота, содержатели баров, жулики-вербовщики, члены городской управы, полицейские, солдаты и вообще сухопутные крысы
Да здравствует коммодор!
Вход бесплатный
В заключение исполнена будет популярная песня Дибдина ,
переделанная для американских матросов
«ВОТ ИСТИННЫЙ ЯНКИ-МАТРОС»
Исполнит ее (в костюме) Патрик Флинеган, заведующий судовыми гальюнами.
Перед представлением духовым оркестром исполнен будет Государственный гимн. Подъем флага в три склянки пополудни. Матросам являться одетыми по форме. От публики ожидается соблюдение полнейшего порядка. Начальнику полиции и судовым капралам следить за его поддержанием.

 

Уступая настояниям товарищей, Лемсфорд как матросский поэт согласился составить эту афишу. В этот единственный раз его литературные способности не оказались недооцененными даже самыми непросвещенными представителями команды. Следует также отметить, что, прежде чем вывесить афишу, на утверждение командиру корабля, совмещавшему в своем лице министра двора и цензора, был представлен рукописный экземпляр «Со старой посудиной рассчитались!» для выяснения, не содержит ли пьеса чего-либо способного возбудить неприязнь к законным представителям власти на корабле. Кое-что вызвало у командира возражения, но в конце концов пьесу он пропустил без вымарок.
Утро четвертого июля, ожидавшееся с тревогой и нетерпением, выдалось ясное и погожее. Ветер дул ровный, холодок бодрил; матросы все как один уверились, что погода праздника не испортит. Тем самым были опровергнуты пророчества некоторых ворчунов, ненавистников театральных зрелищ, обещавших изрядный шторм, который должен был свести на нет всю программу увеселений.
Так как для многих время спектакля совпадало с их вахтой на марсах или на фалах и других снастях бегучего такелажа на верхней палубе и им никак нельзя было отлучиться от своих постов, утром четвертого можно было наблюдать много забавных сцен вербовки заместителей. В течение всего утра люди с опаской вглядывались в ту часть горизонта, откуда дул ветер, но погода ничего неблагоприятного не предвещала.
Наконец команду вызвали на обед, пробили две склянки, и вскоре после этого все те, кто мог присутствовать на спектакле, поспешили на галф-дек. Как на молитве в воскресенье, роль скамей выполняли вымбовки, уложенные на снарядные ящики; на другом же конце свободного пространства плотники сколотили невысокую сцену. Занавес заменял большой кормовой флаг, а фальшборты были задрапированы флагами всех наций. Десять или двенадцать музыкантов, сверкая инструментами, выстроились перед сценой, между тем как их исполненный важности капельмейстер возвышался на орудийном станке.
Ровно в три склянки группа офицеров появилась из кормового люка и расселась на складных стульях в центре, осененная звездами и полосами национального флага. Это была королевская ложа. Матросы искали глазами коммодора, но ни он, ни командир корабля не удостоили людей своим присутствием.
По сигналу горниста оркестр заиграл гимн, причем вся публика отбивала такт, как бывает в Друри-Лейне, когда «Боже, храни короля» играют после крупной победы.
По выстрелу морского пехотинца поднялся занавес, и четыре матроса в живописном одеянии мальтийских моряков вышли на сцену, выписывая замысловатые мыслете. Правдоподобность представляемого еще усиливалась качкой.
Роли коммодора, старины Крамбола, Мэра и Салли Джин-с-Сахаром были исполнены в совершенстве и заслужили громкие рукоплескания. Но при первом появлении всеобщего любимца Джека Чейса в героическом образе Перси Бом-Брам-Стеньги зрители как один человек поднялись со своих мест и приветствовали его троекратным ура, от которого чуть не обстенило грот-марсель.
Несравненный Джек во всем блеске своей формы кланялся вновь и вновь с истинно-офицерскими грацией и самообладанием, а когда вместо букетов ему были брошены пять или шесть раскрученных прядей троса и пучки пеньковых оческов, он поднял их все по очереди и с изысканной учтивостью прицепил к своим пуговицам.
— Ура! ура! ура! — Играй дальше! — Кончай базар! — Ура! — Играй! — Кончай базар! — Ура! — раздавалось теперь со всех сторон, пока наконец, не видя конца восторгам своих горячих поклонников, Джек не выступил вперед и беззвучно задвигал губами, всерьез принявшись за свою роль. Вскоре воцарилось молчание, прерывавшееся, впрочем, раз пятьдесят взрывами неудержимого одобрения. Наконец, когда началась глубоко волнующая сцена, где Перси Бом-Брам-Стеньга один против целой оравы полицейских вызволяет пятнадцать невинно пострадавших матросов из кутузки, зрители, сбрасывая вымбовки, повскакали со своих мест и, не в силах сдержать свой восторг, закидали сцену шляпами. — Да, Джек, тут ты все кегли сбил одним ударом!
Возбуждение принимало угрожающие размеры; дисциплина, казалось, исчезла навсегда; лейтенанты метались среди матросов, командир выскочил из салона, а коммодор нервно спрашивал стоящего у его дверей вооруженного часового, чтó там стряслось с чертовой матросней. Раздавшийся среди этого содома голос вахтенного офицера, кричавшего в рупор: «Брамсели убрать!», едва можно было расслышать. С наветренной скулы фрегата на него готов был обрушиться шквал с дождем, боцманматы у грота-люка охрипли, силясь вызвать команду. Неизвестно, чем бы все это кончилось, не раздайся внезапно барабан боевой тревоги — противиться этому призыву уже никто не посмел. Матросы насторожились, как кони от звука щелкнувшего кнута, и, спотыкаясь, стали карабкаться по трапам к своим постам. Через мгновение ничего уже не было слышно, кроме ветра, завывавшего как тысяча чертей.
— Приготовиться взять рифы на всех трех марселях!
— Потравить фалы! Теперь выбрать, вот так! По реям, рифы брать!
Так вот среди грозы и бури закончилось праздничное гала-представление. Однако матросы никак не могли смириться с мыслью, что им так и не пришлось услышать «Истинного янки-матроса» в исполнении ирландского гальюнщика.
Но тут Белому Бушлату придется немного пофилософствовать. Непривычное зрелище офицеров, хлопающих заодно с людьми простому матросу Джеку Чейсу, привело меня в самое радостное расположение духа. «Как замечательно, — думал я, — что офицеры признают все же, что они такие же люди, как и мы, как хорошо, что они способны радоваться от души мужественности моего несравненного Джека. Славный они все-таки народ, и, верно, я грешил, когда думал о них дурное».
С неменьшим удовольствием наблюдал я за временным ослаблением дисциплины, когда спектакль взбудоражил матросские страсти. «Вот так бы почаще, — размышлял я. — Неплохо время от времени скидывать железное ярмо. Не может быть, чтобы офицеры, допустившие, чтобы мы, матросы, немножко пошумели — так, от избытка чувств, ничего страшного — остались бы такими же суровыми и непреклонными, как и прежде. Это было бы с их стороны неблаговидно». Я стал уже было считать, что на военном корабле собрались одни только люди доброй воли самого миролюбивого характера, но разочарование, увы! наступило слишком скоро.
Уже на следующее утро у трапа разыгралась привычная сцена. И, глядя на каменные лица офицеров, присутствующих при экзекуции во главе с командиром корабля, глядя на эти лица, накануне еще смотревшие столь весело и приветливо, один старый матрос дотронулся до моего плеча и промолвил:
— Видишь, Белый Бушлат, как они опять свои шканцевые рожи состроили. Ничего не поделаешь, так уж у них заведено.
Потом я узнал, что выражение это ходячее среди военных моряков и означает легкость, с какой морской офицер возвращается к положенной ему по чину суровости, на время от нее отказавшись.
Назад: XXII Большая стирка и генеральная приборка на военном корабле
Дальше: XXIV Служащая введением к мысу Горн