Глава 7
Всю весну, пока шли приготовления к отправке, в лагере царило нетерпеливое ожидание. Катерина слышала все новые и новые разговоры о том, куда их могут вывезти, а в голове у нее крутилось одно: «Афины-Афины-Афины…» Это было последнее слово, которое она слышала от мамы. Афины.
Когда появилась надежда снова увидеть маму и сестру, Катерину охватило радостное волнение и она начала считать дни. Каждый день малышка вышивала маленький крестик на подоле своего платья и надеялась, что они с мамой встретятся раньше, чем она вышьет крестики по всему подолу.
Взрослые тоже, судя по всему, радовались предстоящему отъезду. Им обещали новые дома, и Катерина была уверена, что там-то она и встретится со своей семьей.
Наконец к Митилини пристал огромный корабль, и все беспокоились, внесено ли их имя в список пассажиров. Получив подтверждение, Евгения с девочками тут же принялись укладывать вещи.
За последние месяцы в лагерь прибыло еще много семей, и условия становились все хуже и хуже. В весеннем тепле болезни распространялись стремительно, и часто безутешные родители теряли еще недавно здоровых детей за считаные часы.
Собирая свои пожитки, Евгения с девочками не жалели, что приходится уезжать. Расшитый полог у входа в палатку, с цветами и листьями вокруг слов «Дом, милый дом», уже не радовал.
У пристани царили шум и суматоха. Всех охватило приподнятое настроение, словно в праздник «Похвалы Богородице», и впервые люди ощутили на лицах тепло весенних солнечных лучей.
Те, кто уже был на борту, кричали и махали оттуда друзьям. Им не терпелось отправиться в путь, радостное волнение и ожидание переполняли их. Наконец-то перед ними забрезжила надежда на новую жизнь, со всеми возможностями, какими манили Афины.
Катерина стояла перед Евгенией, а рядом с ней, по бокам – близнецы. Их очередь уже подходила, и тяжелый запах дизельного топлива и машинного масла казался самым сладким ароматом.
Евгения подняла глаза. Ее соседка по палаточной «улице» махала ей и что-то кричала с верхней палубы. Все новые и новые пассажиры толкались на борту, и вскоре знакомое лицо пропало в нахлынувшей толпе. Корабль был набит битком.
Чиновник в форме начал опускать перегородку.
– Прошу прощения. Все места заняты, кирия. Точнее сказать, корабль уже переполнен. И так уже пропустили на сто человек больше, чем это старое корыто способно увезти.
– Но неужели еще четверо не поместятся?! Велика ли разница?
– Придется подождать следующего.
– Но когда же он придет? – спросила Евгения, стараясь сдержать слезы.
– Ожидаем. Когда – сказать не могу. Но всех с этого острова вывезут в должный срок, – ответил чиновник вежливым, бесстрастным тоном человека, который ночью будет спать в собственной постели.
Все эти события затронули его жизнь лишь в одном отношении: ему подняли жалованье. За последние несколько дней он сорвал немалый куш: брал взятки у тех, кому было чем заплатить, чтобы попасть в самое начало списка.
В смятении они смотрели, как корабль отходит от пристани, и Евгения видела, как лица друзей уплывают все дальше и дальше и становятся неразличимыми.
Чиновник встал к ним спиной, словно хотел загородить от уходящей надежды.
Евгения бросила узлы с пожитками на землю, чуть ли не к ногам чиновника.
– Ну так будем сидеть здесь, – сказала она. – Тогда первая очередь будет наша.
– Как вам угодно, – надменно проронил тот и отошел.
Меньше чем через час на горизонте показался второй корабль. Через какое-то время, показавшееся мучительно долгим, он тоже пристал к берегу, и снова начался утомительный процесс регистрации пассажиров. Евгения отправила девочек посмотреть, не найдут ли они чего-нибудь поесть, и назвала имена – свое и детей – новому чиновнику. Прежний куда-то ушел, а этот, новый, был, кажется, более доброжелательным.
– А сколько плыть до Афин? – спросила Евгения.
– Вас повезут не в Афины, – буднично ответил тот, даже не поднимая головы от бумаги, в которую записывал имена, – а в Салоники.
– В Салоники! – Евгению охватила паника. – Но мы не хотим в Салоники. В Салониках мы никого не знаем. Из моей деревни все уехали в Афины!
– Что ж, дело ваше. Вон сколько народу стоит за вами в очереди, они с радостью займут ваше место на корабле. И я не могу их задерживать.
Евгения прибегла к последнему средству:
– Но Катерина не моя дочь! Ее мать в Афинах! Мы должны ее туда отвезти.
На чиновника это не произвело впечатления. Такие недоразумения в это время стали делом обычным.
– Как бы то ни было, корабля до Афин нет, есть только этот, до Салоников.
– А еще один, в Афины, будет?
– Понятия не имею – и никто не знает. Послушайте, кирия, это не увеселительная прогулка, так что лучше решайте поскорее, хотите вы попасть в список пассажиров или нет. – Он пододвинул ей бумаги на подпись. – Если нет, отойдите, пожалуйста, в сторону… – прибавил он нетерпеливо. – За вами стоят сотни людей, которым, по всей видимости, не настолько важно, куда отправляться.
Евгения смотрела, как уголок листка приподняло ветром. Стоит ему дунуть посильнее – и ее место на корабле улетит вместе с бумагой.
На решение оставались доли секунды. В Афины отправились все ее земляки, но зато Салоники ближе. А главное – не было никакой уверенности, что представится другая возможность.
– Мы едем! – сказала она и прихлопнула бумагу ладонью. – Эти места наши.
– Отлично, – одобрил чиновник. – Подпишите, пожалуйста, вот здесь, что вы мать этим двум девочкам, и… вот здесь – что берете на себя ответственность за третью.
Евгения, больше не колеблясь, поставила в двух строчках неуклюжие подписи. У нее никогда не было сомнений, даже на минуту, что она должна позаботиться о Катерине, пока не найдется ее мать. Это казалось само собой разумеющимся. За то время, как на пароходе из Смирны ее попросили приглядеть за очаровательной крошкой в рваном белом платьице, Евгения полюбила девочку, как родную. Если бы злосчастная война с турками не отняла у нее мужа (официально он числился пропавшим без вести), у нее, наверное, были бы еще дети. Может быть, поэтому она приняла «прибавление» в своем семействе с такой готовностью.
Они вчетвером первыми поднялись на борт, и прошло, казалось, много часов, пока корабль наконец не загрузили и не подготовили к отплытию. Послышался лязг цепей, и дети, бегавшие взад-вперед по палубе в радостном ожидании нового путешествия, снова подошли к Евгении.
Она не сказала им, куда их везут. Ее дочери огорчились бы, что не увидят старых друзей, а Катерина поняла бы, что мама не встретит ее в конце пути. А так они, может, и не заметят разницы между Афинами и Салониками.
Корабль шел сквозь ночь, вода блестела под полной луной. Дети крепко спали. Узлы с вещами служили им подушками, а одеяла, которые дали в лагере, укрывали от соленого бриза.
Евгения всю ночь лежала без сна, слышала, как кого-то тошнило, и надеялась, что ее девочек болезнь обойдет стороной. Несколько человек взошли на борт уже больные дизентерией и теперь метались в жару. Раз пять или шесть кто-то переступал через ее ноги, неся на руках больного или уже безжизненное тело. Больных старались держать отдельно от остальных – это был единственный способ снизить вероятность эпидемии. Звуки далеко разносились в тишине, и Евгения слышала беспрестанное бормотание двух находившихся на борту священников, когда они утешали умирающих или тихо, нараспев читали слова прощальной молитвы. Несколько раз до ее ушей долетал явственный глухой всплеск – это тело выбрасывали за борт.
Она смотрела на трех девочек, на пряди их темных шелковистых волос, безмятежно гладкие лбы, длинные ресницы, бросавшие тени на щеки. Эти три невинных ребенка, так мирно спавшие рядом, казалось, светились под лунными лучами. Они были повинны в обрушившихся на них несчастьях не более, чем ангелы, на которых были так похожи. Ни один миг горя не был ими заслужен.
Евгения молилась Панагии, чтобы та защитила их всех, и услышала ее Пресвятая Дева или нет, но корабль все так же, не сбавляя хода, шел по темному морю.
Евгения смотрела на девочек, и веки у нее начали тяжелеть. К тому времени, когда вдали показались очертания греческого берега, она уже крепко спала. Когда она проснется, они будут уже в другой стране и у них начнется новая жизнь.
