Глава 6
С каждым гребком весла большой корабль, стоявший на якоре в гавани, становился все ближе, и Катерина все сильнее радовалась при мысли, что сейчас увидит маму. Когда они подошли к борту, она ухватилась за металлические перекладины трапа и начала карабкаться наверх. Ожог давал о себе знать, и, когда чьи-то руки подхватили ее и подняли на палубу, она дернулась – одна из этих рук задела больное место. Женщина, искренне желавшая помочь, погладила девочку по голове, дала кусок хлеба и кружку воды и усадила ее на скамейку. Корабль был битком набит женщинами и детьми. Мужья и отцы ушли на фронт, и тысячи их полегли только за последние месяцы. Почти все здесь были вдовами.
– Ты что, одна? – спросила женщина, видимо ответственная за порядок.
– У меня мама тут, – ответила Катерина. – Только я не знаю, где она.
– Тогда, может, сходим погуляем, глядишь, и найдем ее?
Она взяла Катерину за руку, и они вместе прошли по всему кораблю, вдоль и поперек. Многие были вне себя от горя. Кто-то получил ранение, кто-то сидел и раскачивался из стороны в сторону, подавленный случившимся за последние сутки.
Катерина крепче ухватилась за руку женщины.
– Ты можешь описать, как она выглядит? – спросила та. – Во что одета?
– У нее такое же платье, как у меня, – уверенно ответила Катерина. – Когда она шьет платье себе, то и мне всегда шьет такое же.
– Тогда на ней очень красивое платье! – улыбнулась женщина. И хотя платье девочки испачкалось, видно было, что оно красивое. Расшито маргаритками, отделано каймой, странно только, что один рукав словно бы из другой материи. – Что это у тебя с рукой?
– Обожглась, – ответила Катерина.
– Боже мой! Не беда, вот найдем твою маму и посмотрим, что там у тебя, – проговорила женщина озабоченно. – Ну что, не видно ее на палубе? Если нет, так, значит, она наверняка внизу.
– У нее еще ребеночек, – словоохотливо прибавила Катерина, – два или три месяца всего.
Женщина уже начинала понимать, что их поиски могут оказаться тщетными, и пыталась отвлечь девочку разговором: расспросила о ребеночке – мальчик это или девочка, как зовут и так далее. Минут через двадцать стало ясно, что маму они не найдут. Женщине очень не хотелось омрачать беззаботное настроение Катерины, но рано или поздно все равно пришлось бы сказать ей, что дальше искать бесполезно. Ее мамы нет на этом корабле.
– Я уверена, мы ее найдем, а пока придется попросить кого-нибудь присмотреть за тобой…
Подошла еще одна весельная лодка, чтобы выгрузить на борт новых пассажиров. Места осталось совсем мало, и женщина, помогавшая организовывать эвакуацию, с беспокойством огляделась.
– Прошу прощения! – обратилась она к женщине, сидевшей между двумя детьми на большущем узле, в котором теперь было все их имущество. – Вы не могли бы немного присмотреть за этой крошкой?
Женщина протянула к Катерине руки.
– Ну конечно, иди сюда, садись с нами, – ласково проговорила она. – Подвинься, Мария.
Малышка слышала, что женщина говорит с каким-то незнакомым акцентом, но легко понимала ее. Одна из двух девочек, сидевших по бокам, придвинулась поближе к матери, чтобы дать место Катерине.
– Устраивайся поудобнее, – сказала женщина. – Меня зовут кирия Евгения, а это мои дочери Мария и София.
Уже смеркалось. Взревели двигатели, и тяжелый лязг поднятого якоря возвестил, что корабль отправляется. Катерина склонила голову на плечо Марии, и скоро все три девочки заснули, убаюканные легкой качкой. Они были в числе последних двухсот тысяч эвакуированных из Смирны в эти ужасные дни.
На рассвете корабль остановился у пристани.
Вчера Катерина от усталости даже не заметила, что две девочки, с которыми она вместе ехала, были совершенно одинаковыми. Она переводила взгляд с одной на другую и терла глаза, не понимая, что это такое – разыгрывают ее, что ли? Девочки в один голос хихикали. Они уже привыкли к такой реакции и часто ради озорства пользовались своим необычайным сходством.
– Кто из нас кто? – спросила София.
– Ты Мария! – ответила Катерина.
– Не угадала! – радостно закричала София. – Теперь закрой глаза!
Катерина закрыла, а когда София крикнула: «Готово!» – открыла снова.
– Как меня зовут?
– Мария!
– Опять не угадала!
Никогда еще Катерина не видела такого поразительного сходства. Волосы у девочек были одинаковой длины – до миллиметра, красные платья неотличимы друг от друга. Даже веснушки на носах были одинаковые. Пароход простоял около часа, пока им всем позволили сойти, и за это время девочки успели наиграться с Катериной во всевозможные игры, которые были основаны на их сходстве. К тому времени как настало время сходить на берег, они уже крепко подружились. Втроем они пошли за Евгенией по трапу, держась за руки, как бумажные куклы в гирлянде.
Какой-то военный бросил узел Евгении в грузовик, и все вскарабкались следом.
– Куда мы едем? – спросила кирия Евгения, но ответа солдата Катерина не расслышала.
Места вокруг были незнакомые, и в первый раз с момента разлуки уверенность в том, что мама где-то рядом, оставила ее. Она уже так давно ее не видела! Целый день? Или целую неделю? Или месяц? Она прислонилась к какому-то ящику, подтянула колени к груди и тихо заплакала, так, чтобы никто не видел. Она знала – так будет лучше.
Как-то, совсем недавно, мама усадила ее рядом и сказала:
– Ты должна держаться, малышка.
Катерина помнила, как мама сама плакала тогда, и чувствовала, что хотя бы ради нее нужно постараться не плакать.
– Твой папа не вернется с войны. Он был очень смелым и погиб, спасая товарища.
Катерина гордилась отцом и в свои годы уже умела скрывать печаль, чтобы не портить настроения другим.
Когда они добрались до лагеря, где уже расположились десятки тысяч прибывших ранее, вера в лучшее снова проснулась в Катерине, и она стала расспрашивать кирию Евгению:
– Куда они нас привезли? Почему сюда? А моя мама тут?
– Видишь ли, Катерина, – сказала кирия Евгения так мягко, как только могла, – мы сейчас на острове, он называется Митилини. Но кто-нибудь наверняка постарается найти…
– Но мама хотела в Афины! – встревоженно сказала девочка. – Это далеко?
– Не так уж далеко, – успокаивающе ответила Евгения, сжимая ее руку.
Ни к чему было говорить ребенку правду. Те, кто организовал эвакуацию из Смирны, думали только о том, как вывезти такое огромное количество людей в безопасное место. Главное было – спасти их от огня и от разъяренных турок, где уж тут следить, кто куда уехал и с кем. Беженцев был миллион, если не больше, и надежды отыскать среди них мать Катерины почти не было.
– Я уверена, что рано или поздно мы ее найдем, моя хорошая.
– Я есть хочу, – захныкала София, когда они проходили мимо очереди за супом. – Можно, мы чего-нибудь поедим?
– Сначала давайте найдем, где мы будем спать, а потом уж поедим чего-нибудь, – ответила мать.
По тому, сколько народу здесь собралось, было понятно, что в эту ночь место в палатках достанется лишь немногим. Всех разместить было просто негде.
Несколько часов они терпеливо ждали, когда их устроят, и все это время глаза Катерины так и стреляли во все стороны в поисках мамы. Никто не сказал ей, что Митилини почти в двухстах пятидесяти километрах от Афин.
В палатке София продолжала хныкать. Катерина уже заметила, что, хотя близнецы с виду и одинаковые, в других отношениях очень даже различаются.
Еще на корабле София похвасталась, что она появилась на свет раньше. Мария заспорила: разница, мол, всего-то в несколько минут, но, видимо, то, что она первой пришла в этот мир, придало Софии уверенности в себе, и она привыкла верховодить во всем. Сестра Мария была ее отражением. Словно эхо, она повторяла слова сестры, не имея своего мнения, и определенно была мягче по характеру.
Наконец усталые девочки улеглись на соломенный матрас и провалились в глубокий сон, забыв о голоде.
Евгения стояла у входа и разглядывала ряды палаток. Большинство беженцев потеряли все, что имели: и имущество, и родных. Многие из них были погружены в какое-то забытье, ходили словно во сне, без всякого выражения на изрезанных морщинами лицах. Евгения заметила одну из здешних обитательниц, выбравшуюся из соседней палатки, и поздоровалась. Теперь они живут меньше чем в метре друг от друга, их разделяет лишь тонкий холст – значит эта женщина ее соседка. Но та, если и заметила Евгению, ничем этого не показала.
И почти сразу же Евгения поняла почему. В подоле длинного широкого платья, из тех, какие носили обычно в деревнях понтийские греки, женщина держала больного ребенка. Евгения заметила, что женщина плачет, но сам ребенок лежал без движения и не издавал ни звука.
Женщина прикрыла лицо платком и быстро зашагала прочь, так и не взглянув Евгении в глаза. Дизентерия. В очереди ходили слухи, что она уносит сотни человек ежедневно, и в груди у Евгении похолодело от страха. Хорошо бы поскорее убраться из этого места.
Девочки проснулись и наконец поели хлеба и помидоров с молоком. Уже больше суток они сидели голодными. Близнецы быстро привыкли к Катерине как к одной из множества перемен, произошедших в их жизни. За последние месяцы все так резко перевернулось с ног на голову, что лишний человек в семье на этом фоне казался мелочью.
Как только все поели, Евгения отвела Катерину в пункт первой помощи. Медсестра осторожно размотала «бинт» на ее руке. Под ним кожа слезла от плеча до локтя.
– Надо поскорее обработать и сразу же перевязать, – сказала медсестра, даже не пытаясь скрыть удивление при виде такого большого ожога. – Болит?
– Да, но я стараюсь об этом не думать, – ответила девочка.
Катерина морщилась и вздрагивала, пока медсестра смазывала рану мазью, но вскоре болезненный ожог обмотали ослепительно-белым бинтом, и девочка с гордостью посмотрела на свою аккуратно перевязанную руку.
– Приведите ее ко мне снова через четыре дня, – сказала медсестра Евгении. – Надо будет посмотреть, не воспалилась ли рана. Тут бактерий хватает, не успеешь оглянуться, как подхватишь заразу…
Евгения взяла Катерину за руку и торопливо вывела из палатки. Она сердилась на медсестру: зачем же при ребенке говорить такие вещи!
Они пошли по узким «улицам» лагеря к своему ряду палаток, где их дожидались близнецы. И вдруг Катерина что-то вспомнила:
– Кирия Евгения! Нам нужно вернуться! Я там кое-что забыла.
Отчаяние в голосе ребенка не оставляло выбора. Через несколько минут, нетерпеливо дергая Евгению за руку, Катерина притащила ее обратно в палатку медпункта. Девочка подошла прямо к медсестре, осматривавшей раненую женщину:
– Мой старый бинт у вас остался?
Медсестра прервала работу и бросила на девочку грозный взгляд.
Катерина огляделась. Пол уже подмели, но она заметила у входа кучу мусора.
– Вот он! – воскликнула она с торжеством, подбежала и вытащила свой рукав.
– Ну что ты, Катерина, он же грязный. Может, лучше бросить? – уговаривала Евгения, помня, что говорила медсестра о смертоносных бактериях, кишащих в лагере.
– Но я же обещала… – Катерина намертво вцепилась в рукав.
Евгения знала, как девочки умеют упрямиться, и видела, какая решимость написана на лице малышки.
– Ну, так и быть, только придется выстирать его хорошенько, как только будет возможность.
Выходя из палатки, Евгения заметила брезгливое выражение медсестры. Не грех и порадовать ребенка хоть чем-то в таких обстоятельствах, сказала она себе. По довольному лицу Катерины было ясно, как важно ей было найти эту тряпку.
– Я обещала вернуть его солдату, – пояснила она. – Тут еще даже одна пуговичка осталась.
Евгения присмотрелась повнимательнее. И правда, к рукаву была пришита пуговица. Она потускнела, но еще держалась на одной нитке.
Катерина сунула рукав в карман, и они вернулись в палатку к близнецам.
Мысль о том, как отыскать маму, по-прежнему занимала Катерину, и они с Евгенией часами бродили по рядам самодельных палаток в надежде ее найти. Им встречалось много понтийских греков, таких же, как Евгения и ее дочери, живших раньше у Черного моря. Евгения даже нашла кое-кого из своей деревни под Трабзоном. По пути от родного дома к Смирне, за тысячу километров, родные и друзья потеряли друг друга, и теперь женщина была безумно рада снова встретить знакомых.
Катерина же так и не увидела ни одного знакомого лица из Смирны, и руководство лагеря подтвердило Евгении, что женщина по имени Зения Сарафоглу в их списках не значится.
Евгения молча приняла то, что Катерине, видимо, придется остаться с ними. Здесь все были в схожем положении: разбитые семьи склеивались в новые, кого-то теряли, кого-то принимали к себе. Мария с Софией уже привыкали считать прибившуюся к ним малышку своей сестренкой. Как и у многих девочек в девять лет, у них был силен материнский инстинкт. До сих пор у них была только одна кукла на двоих, а теперь они получили новую, да еще такую большую. Катерина с удовольствием принимала их заботу и даже позволяла им менять повязку, когда приходило время. Ожог заживал, но на руке остались глубокие шрамы.
Теплая октябрьская погода располагала к тому, чтобы большую часть времени играть на улице, а так как в лагере было много детей, девочки быстро нашли себе новых приятелей. Но недели складывались в месяцы, стало холодать, и все чаще они сидели в палатке. Среди пожитков, что Евгения тащила с собой по равнинам Малой Азии, нашлось немного шелка для вышивания и шерсти, оставшейся от вытканного ковра. Под ее руководством девочки начали проводить дни за шитьем лоскутных одеял из кусочков материи, собранных в лагере. Иногда сюда привозили старые вещи от американских благотворительных организаций, и им перепадала кое-какая одежда, которую, если иметь достаточно фантазии, можно было украсить разноцветной вышивкой или аппликацией. В один прекрасный день, когда Марию одолела скука, она воткнула иголку в полог, закрывающий вход, и вскоре их «дверь» уже вся была покрыта вышивками: девочки «писали» на ней свои имена красными, зелеными и голубыми нитками, а потом украшали цветами и листьями.
В качестве последнего штриха Евгения сама вышила надпись: «Дом, милый дом». Это означало то, чем стала для них палатка.
Во всяком случае, из памяти детей тяжелые воспоминания о разлуке с домом начали уже изглаживаться, и их сны снова стали мирными и сладкими.
В основном старания взрослых хоть чем-нибудь порадовать ребятишек приносили свои плоды, но сами они слишком хорошо понимали, что обстановка в лагере с каждым днем становится тяжелее, и начинали изнывать от отупляющего бездействия.
Евгения отдавала себе отчет, что к прежней жизни в Малой Азии возврата нет и не будет, но никак не могла привыкнуть к мысли, что им придется навсегда остаться на неприветливом Митилини. Они сидели и выжидали. Многие в лагере уже умерли от болезней, и никогда нельзя было быть уверенными, что следующими не станут они. «Что за ирония судьбы, – думала Евгения, – пережить такие ужасы в Смирне и умереть здесь!»
Еды хватало, но зима давала о себе знать. Становилось все холоднее, зарядили сплошные ливни.
Стали доходить слухи, что дипломаты прилагают усилия к разрешению ситуации. Хоть какое-то утешение. Для детей время не имело большого значения, но взрослые в большинстве своем чувствовали неумолимое течение дней и думали о том, какую часть жизни им придется похоронить здесь.
Но вот в один прекрасный день они услышали радостную новость: всех их повезут на материк. Несмотря на большое расхождение в цифрах, состоялся договор об официальном обмене гражданами между Грецией и Турцией.
После опустошительных войн последних лет, посеявших ненависть и насилие, политики не видели другого выхода. Мусульмане уже не могли чувствовать себя в безопасности в Греции, а греки не могли больше мирно уживаться в Турции. Для Турции, с ее обширными территориями и огромным населением, этот обмен мог пройти относительно безболезненно, а вот Греции он нес разительные перемены: количество жителей маленькой, бедной страны за несколько месяцев должно было увеличиться с четырех с половиной до шести миллионов человек. Последствия внезапного прироста населения на двадцать пять процентов усугублялись тем, что бóльшая часть прибывающих приезжала почти ни с чем, не считая того, что было на себе.
В январе 1923 года в Лозанне было подписано соглашение. В течение года беспрецедентное переселение из одной страны в другую должно было завершиться.
