Глава 29

Через две недели Константиноса Комниноса, работавшего за столом, разбил паралич, и он скоропостижно скончался.

Похороны были пышные, в соответствии с оставленным завещанием. Пятьдесят гигантских венков из белых гвоздик с выражениями соболезнования от мэра, от высших членов городского совета, крупнейших салоникских бизнесменов и других важных людей стояло вокруг церкви Святого Димитрия. После отпевания, проведенного со всей пышностью и церемониями, Комниноса похоронили на городском кладбище, между отцом и братом.

– Я-то думала, кирия Комнинос покинет этот дом, только когда ее саму хоронить будут, а гляди-ка! Пришла на похороны мужа. Тут столько всего произошло, что я думала, она раньше его умрет, – трещала Павлина, – но, видно, что-то придает ей сил держаться. И знаешь что, по-моему?

Катерина кивнула. Она отлично знала, как сильно Ольга любит сына, а теперь и внука.

На Йиаросе Димитрий получил письмо от матери, в котором говорилось, что отец умер. Какое-то время мужчина молча сидел и смотрел на лист бумаги. Покинуть этот Богом забытый остров было бы, конечно, освобождением, но сейчас он почувствовал, что освободился от чего-то куда более тяжкого. Ненависть к отцу была страшным бременем, и вот теперь оно снято.

Решение подписать отречение далось Димитрию нелегко. Он знал, что всегда будет верить в правое дело, за которое сражалась Демократическая армия, но горячее желание увидеть своих любимых было сейчас сильнее всего остального.

Тысячи людей уже подписали эту бумагу, и все же охранники удивились, когда Димитрий выразил такое намерение. От него отречения не ждали, тем более добровольного.

Он смотрел на собственную руку, берущую ручку, чтобы подписать документ, так, словно она была чужой, и это чувство отстраненности еще усилилось, когда перо коснулось бумаги.

Я был введен в заблуждение коммунистами и обманут. Я отрекаюсь от этой организации, потому что к ней принадлежат враги родины, а значит и мои.

Он боялся одного: что это отречение опубликуют в салоникских газетах. Это была обычная практика: отречения публиковали в прессе того города, где жил подписавший. Димитрия уже считали умершим, и он тревожился о том, как такое его возвращение отразится на матери и на женщине, с которой он был намерен прожить остаток своих лет. Пока чернила сохли, он поднял глаза и встретился взглядом с офицером. Димитрий помнил, как этот человек заболел во время эпидемии тифа на Макронисосе, а он тогда предложил свои медицинские услуги.

Хотя офицер много дней провел в бреду, он все же запомнил лицо Димитрия и не забыл его, когда снова пришел в себя.

– Ну что ж, теперь вас скоро выпустят, – проворчал он. – Пора вам уже употребить свои медицинские познания с толком.

– Но я ведь не смогу работать, если вы опубликуете мое заявление?

– Не сможете, это верно. Тут уж любой карьере конец, ничего не скажешь. Для коммуниста-то.

– И даже для бывшего коммуниста, – поправил Димитрий.

Он видел, что офицер смягчился.

– Так откуда вы, говорите?

Адрес нужен был для того, чтобы заявление попало в местные газеты.

– Из Каламаты. Улица Адриану, восемьдесят два.

Это было первое, что пришло ему в голову.

– А тут не так написано, – сказал офицер.

– Моя семья переехала, – твердо ответил Димитрий.

Офицер поднял на него глаза и подмигнул. Зачеркнул адрес в его деле, нацарапал сверху «новый» и подписал бумагу, которую протянул Димитрию.

Едва оказавшись на материке, Димитрий отправил письма матери и Катерине. Ему хотелось заранее предупредить их о своем возвращении.

Через несколько дней он уже снова шел по улицам родного города. С тех пор как он был здесь в последний раз, в Салониках появилось новое ощущение благополучия. Кондитерские были завалены треугольными пирожными – тригонами, в уличных кафе было полно людей, потягивавших чай с мятой и кофе. Запах страха сменился запахами свежего хлеба из булочных и цветов с рынка.

Димитрий направился прямиком на улицу Ники и громко позвонил. Теперь ему нечего было опасаться. Ольга была вне себя от радости. Они проговорили целый час, сидя рядом на диване.

– А не будет сложностей из-за того, что отец всем рассказал, будто меня убили? – спросил Димитрий.

– Так ведь свидетельства о смерти не было. А если нужно будет, мы всегда докажем, что то извещение было поддельным.

– Я не хочу, чтобы на меня до конца дней смотрели как на привидение!

– Мы объясним, что это была ошибка, – успокоила Ольга. – А теперь, думаю, тебя ждет Катерина. Тебе надо идти.

Все еще слабый после недоедания на Йиаросе, Димитрий не мог бежать на улицу Ирини, как ему хотелось. Самое большее, на что он был способен, – это быстрый шаг.

Стояла весна, месяц, когда цветет миндаль, и, подходя к дому, он отломал несколько веточек. Дверь была открыта, и оттуда доносились голоса.

Войдя, он увидел нечто неожиданное: Катерина сидела за столом рядом с маленьким темноволосым мальчиком, которого собиралась кормить.

Едва увидев Димитрия, она бросила вилку и встала. Мальчик обернулся посмотреть, куда это она.

– Здравствуй, Катерина, – сказал Димитрий, протягивая ей цветы.

– Димитрий…

Они говорили так, словно мужчина вернулся после пары дней отсутствия, а когда обнялись, мальчик вылез из-за стола и стал дергать Катерину за юбку.

– Мама!

– Ты мне не писала, что у тебя малыш… – сказал Димитрий.

– Это Теодорис, – сказала Катерина улыбаясь. – Поздоровайся, любовь моя.

Димитрий привыкал к виду Катерины в роли матери. Так странно, что она ни разу не упомянула об этом в письмах.

– Он, должно быть, был совсем маленьким, когда умер твой муж.

– Он тогда еще и не родился.

Катерина помолчала немного и взяла ребенка на руки. Они с Димитрием заглянули друг другу в глаза, а потом малыш вдруг застеснялся и уткнулся лицом в мамино плечо.

– Теодорис твой сын, Димитрий.

– Мой? – ошеломленно переспросил он.

– Да, – подтвердила Катерина. – Это твой ребенок.

– Но?..

– Никаких сомнений. Ничьим больше он быть не может.

Наконец Димитрий до конца осознал эту новость, и его изумление сменилось радостью.

На кухне, когда Теодорис уже сидел у Катерины на коленях, Димитрий взял ее за руку, и они начали разговор.

– Но ты ничего мне про это не писала. Ни слова!

– Я боялась. Думала, вдруг это заставит тебя вернуться домой, когда ты будешь еще не готов. Вот и решила, что лучше промолчать, – объяснила Катерина.

– Моя Катерина. Спасибо тебе. Мне пришлось ждать, когда умрет отец, но если бы я знал о Теодорисе, мне было бы гораздо труднее. Ты правильно поступила.

Его переполняла любовь к этой женщине, и это чувство стало еще глубже, когда он подумал, чего ей стоила такая сдержанность.

Димитрий держал Катерину за руки, но не мог отвести глаз от сына, беззаботно игравшего рядом на полу. Сходство между ними было такое, что не заметить невозможно.

– Именем отца я его назвать не могла. А Теодорис ему подходит, – сказала Катерина, улыбаясь Димитрию, а он в это время улыбался малышу.

– Божий дар, – сказал Димитрий. – Самое лучшее имя.

Потом они еще час сидели и говорили о будущем.

Димитрий знал, что не скоро удастся смыть с себя клеймо соратника коммунистов, и ему не хотелось, чтобы то же самое коснулось и Катерины, и их сына.

– Что бы ты ни говорил, это меня не остановит. Я выйду за тебя замуж, – заверила его Катерина.

– Мне не дадут сертификата благонадежности, ты же понимаешь?

Сертификаты благонадежности были обязательными для государственных служащих, без него Димитрий не мог ни продолжать учебу, ни работать в больнице. Правительство, состоящее из правых, не хотело облегчать возвращение к мирной жизни тем, кто сражался за коммунистов.

– Справимся, – сказала Катерина. – Да и твоя мать поможет, я знаю.

– Я не могу взять ничего из состояния отца, – сказал Димитрий. – Ни драхмы.

– Ну, тогда я на всех заработаю, – успокоила Катерина. – У меня работы столько, что мы отлично проживем.

Через два месяца, когда документы Димитрия снова были в порядке (единственный случай, когда ему пришлось все-таки принять помощь матери, настолько непомерную сумму за них запросили), они поженились.

Второй раз Евгения с Павлиной были гостьями на Катерининой свадьбе, но на этот раз и Ольга пришла. Шафером был Лефтерис, университетский друг Димитрия. Посылали приглашения Софии с Марией, но они только что родили и не смогли приехать. Написала Ольга и Зении в Афины, спрашивала, не приедет ли она, но ответа не получила.

Катерина сшила себе великолепное платье из крепдешина и вуаль, отделанную жемчугом, а Теодорису – белый костюмчик с матросским воротником. Димитрию был все еще впору костюм, который сшили, когда ему было восемнадцать лет, хотя Катерине и пришлось подогнать немного, чтобы лучше сидел. Маленькая семья пешком дошла до церкви Святого Николая Орфаноса, где Катерина столько раз молилась. Не на все молитвы Господь откликнулся, но, стоя в церкви в этот день, она чувствовала, что свершилось чудо.

Священник в камилавке удивился, что все семеро пришли разом, и терпеливо смотрел, как каждый берет по свечке и зажигает.

Имена Морено – Саула, Розы, Исаака и Эстер – повторяли шепотом снова и снова, и все молились за Элиаса, надеясь, что, где бы он ни был, он, по крайней мере, жив и род Морено не прервался.

Катерина помолилась еще за здоровье матери и сестры. Когда-нибудь она постарается съездить в Афины повидать их.

Пять минут прошли в молчании. Им необходимо было это время, чтобы вспомнить все, что они пережили. Когда все были готовы, священник начал читать молитву:

– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков…

Впервые за десять лет в стране формально установился мир. Наверное, не меньше миллиона человек погибли за эти годы, во время оккупации и гражданской войны. Сотни деревень были сожжены, тысячи людей остались без крова, но для Катерины и Димитрия началась в этот день новая жизнь.