Начало сентября 1933 года ознаменовалось для меня крупным скандалом. Вышло, наконец, постановление СНК "О вездеходах". Это было хорошо. Плохо было то, что там ни единым словом не упоминались советские заводы. Наоборот, автотракторному институту поручалось ознакомиться с передовым зарубежным опытом, провести конкурс и выбрать лучшую конструкцию переднего привода для отечественной промышленности. Пророка в своём отечестве, как известно, днём с огнём не сыскать. А, между прочим, этот самый институт уже занимался "своим" шарниром. Просто товарищ Важинский, стремясь "умыть" меня во что бы то ни стало, все силы направил на создание "трипода", всячески мешая мне заниматься "ураловским" ШРУСом. По человечески понятно, но куда мне было деваться? Пришлось пожаловаться в НАТИ, возбудив там интерес "умыть" ЗИЛ, который раз за разом заворачивал институтские разработки, опираясь исключительно на своё КБ. Корифеи отечественного автопрома тоже были не промах и, по мере появления первых обнадёживающих результатов, стали оттирать меня от создания шарнира. Видимо для того, чтобы ЗИЛом от него даже не пахло.

И вот, на тебе! Как гром среди ясного неба! Рожков и Важинский устроили мне натуральную истерику, получив известия о решении СНК по своим каналам из ВАТО. Хуже всего было то, что произошло это в самом конце рабочего дня, когда я, уставший, уже было собирался отправиться домой. Пришлось сделать морду кирпичом и вежливо послать товарищей, обратив их внимание, что работа всё равно уже идёт полным ходом и сворачивать её было бы просто глупо. Товарищи прониклись, но, чувствую, решили между собой избавиться от меня при первой же возможности.

В дурном расположении духа я покинул кабинет директора и проходя по коридорам правления вдруг услышал как кто-то на гармони играет до боли знакомую мелодию песни "На поле танки грохотали". Эффект был такой, будто меня ударили пыльным мешком по голове. Это что же выходит? Я тут не единственный попаданец? Поколебавшись немного, я всё-таки решил не паниковать раньше времени, а выяснить, с кем, собственно, я имею дело. Недолгие поиски привели меня не куда-нибудь, а к кабинету нашего доблестного танкиста-военпреда, что только усилило мои подозрения.

Надо сказать, что за две недели своей жизни на заводе, товарищ капитан успел всем проесть уже изрядную плешь своей дотошностью. При всём при этом, все попытки как-то полюбовно "договориться" проваливались с завидным постоянством. На контакт Бойко не шёл ни с кем и прослыл нелюдимым ворчуном, которого следует всячески избегать, ибо шут его знает, что у него на уме. Отказался он и от заводской жилплощади, которую предложил ему Рожков, дабы умерить ретивость танкиста, заявив, что ему и так положена отдельная квартира от наркомата обороны как инвалиду-орденоносцу. Надо только немного подождать. Посему, жил пока товарищ Бойко в своём собственном кабинете в здании заводского правления. При этом, никуда, кроме работы, не отлучался, ходил, разве что, в заводскую баню по воскресеньям.

Запнувшись перед дверью, я в нерешительности помедлил, думая, как начать разговор, но из-за отсутствия свежих идей, решил прицепиться к песне и постучал в дверь.

— Войдите, — недовольно откликнулся хозяин, прервав музицирование.

— Здравствуйте, товарищ Бойко, — вошёл я натянув как можно более располагающую маску на свою не слишком-то выразительную после всех передряг физиономию. — Вы, выходит, гармонист?

— Понемногу. Вы с каким вопросом? — судя по всему, эффект от моей улыбки получился прямо противоположным и военпред разом повернул всё в официальное русло.

— Да, собственно, только с одним, — стал играть я под дурачка. — Ещё раз послушать можно?

— Здесь у меня, товарищ лейтенант, не самодеятельность ни разу! Хотите гармонь послушать, так вон, идите в клуб.

— Эк ты меня изящно послал, — я престал строить гримасы, а Бойко подумал, наверное, что я обиделся.

— Да вы, товарищ лейтенант, не так поняли… — сказал он смущённо.

— Всё я правильно понял, — ответил я серьёзно. — А давай, я тебе спою? Может, и ты что поймёшь.

Решившись на провокацию я, тем не менее, не стал рисковать по крупному, а выбрал на ходу из множества известных мне вариантов песни тот, где отсутствовали всякие упоминания о более поздних "сущностях", которые ещё не появились к этому времени. Бойко выжидал, а я, налив себе из графина воды и прокашлявшись, неторопливо, как играл только что военпред, затянул.

Встаёт заря на небосклоне

И с ней встаёт наш батальон

Механик чем-то недоволен

В ремонт машины погружён

Военпред посмотрел на меня уже заинтересовано, взяв гармонь, пристроился на краешке стола и, со второго куплета, раздвинул меха. И понеслось, в открытое настеж по случаю тёплой погоды окно.

Башнёр с стрелком берут снаряды

В укладку бережно кладут

А командиры вынут карту

Атаки стрелку нанесут

Был дан приказ, ракеты взвились

Прошла команда "заводи!"

Моторы разом запустились

И танки смело в бой пошли

Наш экипаж отважно дрался

Башнёр последний диск подал

Вокруг снаряды близко рвались

Один по нам почти попал

Ревела, лязгала машина

Осколки сыпались на грудь

Прощай родная, успокойся

И про меня навек забудь

Куда механик торопился

Зачем машину быстро гнал

На повороте он ошибся

И пушку с борта прозевал

Тут в танк ударила болванка

Прощай родимый экипаж

Четыре трупа возле танка

Дополнят утренний пейзаж

Машина пламенем объята

Вот-вот рванёт боекомплект

А жить так хочется, ребята

И вылезать уж мочи нет

Нас извлекут из-под обломков

Поднимут на руки каркас

И залпы башенных орудий

В последний путь проводят нас

И похоронка понесётся

Родных и близких известить

Что сын их больше не вернётся

И не приедет погостить

От горя мама зарыдает

Слезу рукой смахнёт отец

И дорогая не узнает

Какой танкисту был конец

Никто не скажет про атаку

Про мины режущий аккорд

Про расколовшиеся траки

И выстрел пушки прямо в борт

И будет карточка пылиться

На полке пожелтевших книг

В военной форме, при петлицах

И ей он больше не жених.

— Надо же, — помолчав немного, сказал Бойко сам себе, а потом, глянув на меня, предложил. — Давай махнём?

— Что махнём? — не понял я сути вопроса. Вместо ответа капитан подскочил на одной ноге к шкафу и достал оттуда бутылку водки и пару стаканов. Пить мне вовсе не хотелось, тем более, что я был, как всегда, "на колёсах" и домой пришлось бы возвращаться пешком. С другой стороны, глядя на реакцию военпреда, я так и не сделал никаких выводов относительно его предполагаемого "попаданчества". Хотя, немного успокоившись и подумав, я сообразил, что песня довоенная, а скорее всего и дореволюционная, судя по её "шахтёрским" вариантам.

— За танкистов. Мы, танкисты, особый народ. И ты тоже, гляжу, наш человек, раз песни такие сочиняешь. Это ж надо так ладно "Коногона" переделать! Слыхал я раньше, как машинисты на свой лад её пели, но про нас и подумать не мог. А ты, прямо на ходу! Я, знаешь, опять, как в бою побывал, аж мурашки по коже. А ты то, ты!? Ты откуда это знать можешь!? Бронепоезд бронепоездом, но танки — совсем другое дело! А чувство такое, будто мы в одной машине были! — прорвало капитана.

— Раз так, то за танкистов нельзя не выпить, — согласился я ради "наведения мостов", заодно и соскакивая со скользкой темы. Военпред же был так возбуждён, что ничего не заметил.

— Давай ещё раз?

— Куда ты так летишь? Сейчас через пять минут под стол свалимся, тем более, что у тебя из закуски — одни яблоки, — возразил я.

— Споём ещё раз! Слова хочу запомнить!

— Так я тебе запишу.

— Это само собой. Но отказ не принимается, — Бойко вновь взял гармонь и начал играть. Мне не оставалось ничего, как поддержать его.

— Ты знаешь, а я ведь с Юзовки, песню эту с самого детства знаю. На шахте её часто пели, а потом, когда по комсомольскому набору в училище ушёл, сам изредка наигрывал, дом вспоминая. Такие вот дела.

— Ну, а потом?

— А потом ускоренный выпуск и Кавказ! Там не до песен было.

Я думал, что Бойко сейчас остановится и снова замкнётся, но его потянуло на откровения и рассказал он мне такое, что в газетах обычно не пишут. Мне оставалось только подправлять беседу в нужное русло, задавая наводящие вопросы и изредка поднимать стакан, то чокаясь, то так, в зависимости от того, за кого был тост.

Оказывается, обгорелому одноногому капитану, пившему со мной водку, было всего двадцать два года. Младший сын в шахтёрской семье, которого старшие братья, решив поберечь, отправили учиться на механика, отработал на шахте всего несколько месяцев, после чего, ушёл в танковое училище. По идее, светило ему знакомство с новейшими БТ-2, но узнав, что он обслуживал насосы с приводом от дизеля, начальство направило его в Ленинград. Через год он уже командиром взвода танков Т-26 в составе отдельного батальона поднимался к Кавказским перевалам.

Ох, как матерился танкист, вспоминая то "восхождение"! Первыми пустили бронеавтомобильные части, которые продвигались крайне медленно из-за очень плохого обзора с места водителя в бок. По серпантинам им приходилось двигаться буквально на ощупь. Положение усугублялось тем, что каменистый грунт грыз резину и разутые броневики закупорили узкие дороги. Сбрасывать их под обрыв никто не решался, слишком большая ценность.

Следом пришёл черёд быстроходных БТ, которые на деле оказались чуть ли не хуже всех. Поначалу их погнали, пользуясь твёрдым грунтом, на колёсах. Тут то и выяснилось, что небольшой бугорок для медленно двигающегося танка может стать непреодолимым препятствием. Задние ведущие колёса просто вывешивались и машина останавливалась. То же самое касалось и передних управляемых, далеко не всегда сохранявших контакт с дорогой. Да и так, на ровном месте, БТ на колёсах было непросто развернуть. После нескольких сорвавшихся в пропасть машин был дан приказ натянуть гусеницы. Потеряв ещё кучу времени, грохоча катками с ободранными бандажами, колонны вновь пошли вперёд и вверх. Беда пришла откуда не ждали. Пыль и каменная крошка стремительно стирали открытые шарниры гусениц, траки раскалывались наезжая на камни. В результате ни один БТ так и не смог подняться к перевалам, все остались стоять "разутыми" на узких обочинах.

Его батальону с матчастью повезло немного больше. Гусеницы Т-26 были мелкозвенчатыми и просто-напросто имели больше траков в ленте, что дало возможность, разувая часть машин и отбирая у них ещё хоть как-то годные обрывки гусениц, поддерживать подвижность остальных. В результате наверх поднялись три танка из тридцати, бывших в батальоне. Танк комбата, командира первой роты и танк Бойко, командира её первого взвода. На фоне этих неприятностей падение мощности двигателей на высоте воспринималось как сущие мелочи.

Начались кровавые атаки на занятые врагом перевалы. Так как стремительного механизированного броска вверх не получилось и застрявшие бронемашины закупорили все дороги, проходы штурмовала пехота, опираясь только на лёгкое вооружение, артиллерия и обозы остались внизу. Численность в этих условиях не играла абсолютно никакой роли и единственный пулемёт мог остановить кого угодно. Танки отдельного батальона, фактически превратились в ДОТы, став "хребтом" советских исходных позиций и для наступления использовались крайне редко, опасаясь остаться обездвиженными. Тем не менее, за месяц боёв два танка были потеряны. Один, выдвинувшийся чтобы сбить пулемёт, оказавшийся приманкой, расстреляли из противотанковых ружей из засады. Били залпами, буквально изрешетив броню, но эту машину потом всё-таки отремонтировали. А танк командира роты сгорел с экипажем в самом конце "перевального сидения", попав под огонь морской 47-миллиметровой пушки Гочкиса, снаряды которой пробивали Т-26, буквально, навылет. Погиб командир первой роты и Бойко занял его место.

С приходом нового командующего ситуация изменилась к лучшему, война немного поутихла, а тем временем приводилась в порядок матчасть, расчищались дороги и подтягивалась артиллерия и боеприпасы. В батальон поступили новые гусеничные ленты, траки которых были промаркированы "ЛГ". Кроме того, был создан их немалый запас, который, по опыту боёв, разместили прямо на машинах где только можно, буквально обмотав броню гусеницами. Дополнительный груз плохо сказывался на подвеске, но давал удовлетворительную защиту от ПТР и, при удаче, от противотанковой пушки.

Долгожданное наступление началось с артиллерийской, точнее миномётной, подготовки. Разместить достаточное количество обычных орудий в горах было просто негде и пришлось засыпать позиции белых минами, в надежде, что они пригнут голову и не смогут стрелять. Потом по узким долинам пошли в атаку танки, сопровождаемые пехотой. Так как направление наступления, в большинстве случаев, было только одно и, даже при желании, свернуть было некуда, всё управление боем свелось к отдаче приказа "В атаку!" и "На рожон не переть". Если натыкались на упорное сопротивление, что было понятно по потерям, останавливались и готовили атаку по всем правилам заново.

Бойко, повоевав почти до самого конца, повидал всякого, рассказывал о событиях эмоционально, иногда зло, иногда грустно, но чаще всего — с нескрываемой горечью. В его повествовании не было места подвигу и понять за что он получил свой орден я так и не сумел, зато война предстала передо мной как есть, как тяжёлая, трудная работа, которую делали, в общем-то, неумелые люди. Нет, в пехоте и даже в артиллерии, благодаря наличию значительного количества ветеранов Гражданской положение было, пусть и не сразу, выправлено. Но танки! Тут приходилось набивать все шишки заново и порой, даже при понимании ошибок, исправить их на ходу было невозможно чисто технически. Как скажите в бою приказать взводу Т-26 зайти во фланг и уничтожить батарею, которую они в данный момент не видят? Радиосвязи на танках нет! И так раз за разом — неоправданные потери.

Гораздо более позитивно отзывался Бойко о "железе", выделяя ленинградские машины среди прочих в лучшую сторону. Вспоминал находчивость механиков, получивших, вместо потерянных, танки с "придушенными" 110-сильными дизелями, которые сразу же, своими силами, заменили на старые, в 125 коней, снятые с "Бычков" обоза. А вот в отношении вооружения капитан сомневался. Нет, "головастик" был, безусловно, предпочтительнее любого "двухбашенника", но калибр основного вооружения вызывал сомнения. Дело в том, что в атаке стрельба из пушек превращалась в пальбу, так как велась на ходу. Если танки останавливались на выстрел — пехота тоже останавливалась и залегала, после чего, поднять её было крайне трудно. Стали выделять два танковых эшелона — первый двигался быстро и стрелял прицельно с "коротких", а второй уже "тащил" пехоту. Так вот, для 76-миллиметровой полковой пушки "прицельность" в этом случае оказалась чистой условностью. Попасть первым же выстрелом можно было, разве что, в упор. Приходилось стоять на протяжении двух-трёх выстрелов, теряя время, а на следующей "короткой" всё повторялось заново, так как из-за изменившейся дистанции менялись поправки. 57-миллиметровка, в этом отношении была гораздо лучше, так как имела более пологую траекторию и, в большинстве случаев, достаточно было пристреляться только один раз. Портил картину лёгкий снаряд. Тем не менее, три опытных танка с "универсальными" пушками, проходившие в батальоне войсковые испытания, на поражение одной цели расходовали, в среднем, меньше боеприпасов, чем их серийные собратья.

— Тебе обязательно нужно написать, — сказал я, выслушав рассказ.

— Что и кому? Да и писал я уже, пока в госпитале валялся! Толку от этого! Присвоили капитана, наверное, чтоб успокоился, — ответил Бойко с досадой. — А ещё предупредили, чтоб не трепался, будто наша броня хреновая. Пусть все думают, что хорошая! Кого обманываем? Сами себя! Победили и порядок! И делать ничего не нужно!

— Да не только про броню. Про тактику, про обслуживание и ремонт техники в полевых условия. Как танковые части организованы должны быть по уму. Про взаимодействие. Если ещё какие узкие места есть — про них тоже. Пусть будет книга боевого опыта! Однополчан-однобатальонцев своих подключи. С Гинзбургом поговори. И не унывай! Вода камень точит! Я вот тоже, ещё до войны писал. Думаю, если бы не это, воевали бы вы на двухбашенных. Или тебя устраивает положение "всё как есть"?

— Ты, конечно, прав… — с сомнением протянул военпред.

— Ты красный командир или так себе!? Какие колебания могут быть!!? Чего боишься? Полководцев паркетных? А в атаки ходить под картонной бронёй не боялся? Знаешь что? Я тебе ещё одну песню спою для бодрости духа и по домам. Водка, всё равно, уже кончилась.

Закончив посиделки сольным исполнением бессмертной "Гремя огнём…" из фильма "Трактористы" и потратив чуток времени чтобы, по просьбе Бойко, всё записать, я отправился домой пешком, добравшись туда глубокой ночью.

— Лучше бы ты дома пил, — укоризненно встретила дожидавшаяся меня жена, — или хоть позвонил, что задерживаешься.

— Лучше вообще не пить. Но иногда, просто необходимо! Тем более, ради большого дела! — ответил я философски.