Глава 32
Лорна на ферме Плаверз-Барроуз

Джереми Стикльз, задумав атаковать Дунов, отбыл собрать войска куда-то на юг. Он покинул нас еще до наступления холодов, а потом, когда ударили морозы, ни о каких военных действиях уже и речи быть не могло. Сказать по правде, меня нимало не заботило, как долго простоит такая погода, потому что еды и топлива в доме было предостаточно. Я вообще не желал скорого возвращения мастера Стикльза, потому что его появление в нашем доме было чревато сумятицей и неразберихой. Дуны же, — я был уверен в этом,— не явятся за Лорной до тех пор, пока не растает снег. Конечно, о том, куда подевалась их королева, они разнюхают, причем довольно скоро. Марвуд де Уичхолс, водивший с ними дружбу, почти наверняка узнал меня и обо всем рассказал Карверу Дуну. Я с удовольствием представил себе, как взбесился Карвер, узнав, кто умыкнул у него из-под носа ту, которую многие годы прочили ему в невесты и которую он чуть не уморил голодом, когда она пошла против его воли. Повторяю, я был совершенно уверен в том, что вся эта шайка не скоро нагрянет к нам в гости, и я не однажды говорил Лорне, что у нас на ферме она в полной безопасности и что здесь ей не просто рады, но в глазах всей Плаверз-Барроуз она подобна майскому цветку.

Я не в состоянии передать и сотой доли правды о том, как у нас полюбили Лорну. Она покорила всех мягкостью, обходительностью и каким-то особенным умением выслушать всякого, кто приходил к ней со своими горестями и тревогами, и способностью облегчить чужую душу одним лишь безмолвным сочувствием. Ее полюбили так, что я уже начал испытывать нечто вроде ревности. Матушка не знала, как угодить ей, Анни почти боготворила ее, и даже острая на язык Лиззи не задевала ее своими колкостями, особенно когда узнала, как много книг довелось прочесть Лорне.

Когда Лорна появлялась на кухне, Джон Фрай и Бетти терялись от смущения и любопытства. Во-первых, они отродясь не видывали никого из рода Дунов в такой близи, во-вторых, они глубоко чтили ее происхождение, в-третьих, им не терпелось узнать как можно больше о любимой девушке мастера Джона, которая, по их выражению, попала на ферму Плаверз-Барроуз прямо с облаков. Сломом, когда Лорна появлялась на кухне, это значило, что обед наверняка подадут с опозданием.

Увы, Лорне полюбилось ходить именно на кухню, и никакими силами нельзя было выманить ее оттуда. Не то чтобы у нее была какая-то особая склонность к стряпанью, как, скажем, у нашей Анни, — нет, ей, собственно, правилась не стряпня и не ее, так сказать, результаты, — ей нравилась сама обстановка кухни; она любила смотреть на огонь, весело пляшущий в большой печи, на копченые окорока, свисающие с потолочных балок, любила вдыхать аппетитные запахи, витавшие вокруг,— словом, нее то, что можно описать одним-единственным словом — домашность. А может, кто знает, ее тянуло сюда еще и потому, что тут из-за нее больше всего ахали и охали: ведь девушки так падки на лесть!

Потому всякий, кому нужна была Лорна, наверняка мог найти ее на нашей старой кухне, где она чувствовала себя так, словно все здесь было знакомо ей с детства, а мне казалось, что только появление Лорны вносит жизнь и цвет во всю эту будничность. Если вам, любезные мои читатели, интересно было бы узнать, насколько девушки, сохраняя верность чувства, меняются с изменением их жизненного уклада, вы должны были бы взглянуть на мою Лорну после того, как она, позабыв прошлые тревоги, две недели прожила под нашим деревенским кровом. Может, эти перемены объяснялись тем, что рядом был я, — хотя многие, судя обо мне со стороны, считали и считают меня простачком и тугодумом, — а может, на то были какие-то иные причины, — я тут ничего не утверждаю, а лишь высказываю свои скромные предположения. Да и, сказать по правде, не часто мы виделись с Лорной в эти дни, потому что мне нужно было следить, как идет молотьба, и более половины работы сделать самому.

Вы знаете, как ночь переходит в день и как солнце пробивается сквозь хмурые облака, вы знаете, что значит тьма смерти и свет жизни, но все это вряд ли сравнимо с чудесным преображением Лорны. Ее чистый молодой ум, не находивший выхода под гнетом обстоятельств, вспыхнул ярким пламенем, а ее высокий дух воспрянул и воспарил, увлекаемый теплом всеобщей любви.

Внешне Лорна тоже очень изменилась. Может быть, мир и лад, царившие в нашей семье, повлияли на нее живительным образом, может быть, повлиял наш воздух, наши вода и бекон, но моя Лорна с каждым днем становилась все краше.

Я мог поцеловать ее только раз в день, один-единственный раз, потому что больше не позволяли приличия: Лорна была в нашем доме гостьей. Я мог выбирать: либо поцеловать ее утром до завтрака, либо вечером, перед тем как пожелать ей доброй ночи. Каждую ночь я давал себе слово не целовать ее утром, чтобы весь день, работая в поле, мечтать о том, как я поцелую ее вечером. Но мог ли я дождаться вечера, встречая любимую с первыми лучами солнца, когда нас никто не видел, а ее смеющиеся глаза и губы, готовые к поцелую, были совсем-совсем рядом?

Эта зима была самой долгой из всех, какие отсвистелн и отбушевали в наших краях с времен незапамятных. С середины декабря до второй недели марта морозы не спадали ни на одну ночь. И все же именно эта зима показалась мне самой короткой и самой восхитительной, и я думаю, Лорна чувствовала то же самое.

Но наступил март, и по всему было видно, что погода вот-вот переменится. Сначала рассеялся туман, и холмы снова обрели четкие очертания. Исчезла маска тяжелых серых облаков, месяцами закрывавшая лик небесный, и он снова обратился к земле первозданной голубизной. Потом задул южный ветер и зачастили дожди, холодные, но приятные своей свежестью для кожи и глаз.

Когда пошел первый дождь, мы выбежали из дома и, вытянув языки, стали ловить его, словно малые дети. Гуси и утки устроили радостный галдеж и промаршировали по двору, громко хлопая крыльями.

Лорна в жизни не видела ничего подобного, и мы тщетно пытались удержать ее дома и убедить, чтобы она не выбегала во двор в легких шерстяных башмачках.

— Ах вы, мои дорогие, ах вы, мои дорогие! — без устали повторяла она уточкам.— Какие они замечательные умницы, Джон! Посмотри, как вышагивает селезень, как важно он командует своим семейством!

— Лорна, любимая, сейчас я вынужден скомандовать тебе,— сказал я, вглядываясь в ее лицо, такое прекрасное в ее детски-восторженном возбуждении. — Немедленно отправляйся домой, сядь у огня и погрейся: мне совсем не нравится твой кашель,

— Ну Джон, ну миленький, ну еще одну минуточку, ну пожалуйста, Джон! Я хочу посмотреть, как тает снег.

— Никаких «посмотреть»! Немедленно домой! — строго сказал я, и счастливый оттого, что у меня появился лишний предлог прикоснуться к Лорне, подхватил се на руки, внес в дом и усадил на ее любимое место — в глубокое кресло у печи, и сел рядом, и долго сидел около нее, а потом пришла Анни и сказала, что домашним нужен мой совет.

Никакого совета никто от меня не ждал, просто у нас так принято было говорить, когда кто-то хотел, чтобы я для него что-то сделал. Мне и вправду было самое время приниматься за работу, потому что дождь, похоже, зарядил не на шутку и грозил затопить все вокруг. У той двери, где, столпившись, мы любовались нашими утками, уже образовалась приличная лужа, потому что отводные канавки по-прежнему были забиты льдом.

С лужей я управился играючи, а вот для того, чтобы спасти от затопления конюшню и хлев, потрудиться пришлось изрядно. Я проработал всю ночь, пытаясь спасти коров и лошадей, переживших эту проклятую зиму. Я знал, что если, не дай Бог, наш ослабевший скот окажется по колено в воде, для него это — верная гибель, а мы и так потеряли его за зиму столько, что нужда уже всерьез подумывала, как бы поселиться в нашем доме на долгие годы.