Глава 33
Сквайр и предприниматель

Да, самое время было засучивать рукава, — и для того, чтобы наверстать упущенное за долгие месяцы мороза и снега, и для того, чтобы приготовиться к нападению Дунов, которые наверняка были бы рады сжечь нас при первой возможности прямо в постелях. В поле работы было мало, потому что едва только земля освободилась от снега, поверхность ее раскисла так, что о распашке нечего было и думать. Однако много работы было по дому, да и за скотом нужно было присмотреть, так что свободной минуты у меня теперь не было ни одной.

Лорну теперь в доме было не застать. Она убедила себя в том, что мы делаем для нее гораздо более того, на что она вправе рассчитывать, и потому она должна собственными руками и тяжким трудом зарабатывать себе на жизнь. Тщетно было убеждать ее в том, что нам от нее ничего не нужно, и когда мы сказали ей, что из ее трудов все равно ничего путного не выйдет, она лишь горько разрыдалась. Она настояла на своем и начала работать в саду матушки еще до того, как там сошел снег.

Как ни приятно было смотреть на Лорну, работавшую с таким усердием, словно от нее зависело все наше благосостояние, мы, то есть я и матушка, смотрели на занятия Лорны без особого восторга, и на то были свои причины.

Во-первых, Лорна была слишком хороша и хрупка для этой грубой работы, и пусть ее щечки румянились на свежем воздухе, ее маленькие ножки, увы, постоянно промокали. Во-вторых, нам невыносима была сама мысль о том, что Лорна работает за кусок хлеба. И в-третьих,— и это было самое худшее, — рядом с матушкиным садом было множество укромных мест, где нетрудно было затаиться и откуда можно было выследить Лорну и даже — об этом было страшно подумать — застрелить ее.

Презрев дожди и дорожную слякоть, сквайр Фаггус почтил нас, наконец, визитом, прискакав на своей знаменитой кобыле земляничной масти. Четыре месяца он не виделся с Анни, и, как вы понимаете, им было о чем поговорить. Мы оставили их наедине, а потом, когда решили, что они уже достаточно наговорились, матушка и я вошли в комнату, чтобы узнать, какие новости привез Том. Мы отослали Анни на кухню готовить обед, и как только дверь за ней закрылась, сквайр Фаггус обратил на нас все свое внимание.

Том Фаггус не только привез хорошие — очень хорошие — новости, но он и пересказал их так, что пока он их выкладывал, мы с матушкой просто животики надрывали от смеха. Прежде всего он поведал о том, как ловко надул судейских, купив земельный участок прошлой осенью. Земля ему, как казалось, досталась неплодородная, скудная да к тому же еще на косогоре, но зарядили дожди и участок совершенно преобразился, превратившись в чудесное пастбище. И Том сразу понял, чем для него лучше всего заниматься на его ферме — разведением скота.

Будучи одним из тех, кто умеет извлечь выгоду из чего угодно, Том обратил себе на пользу даже недавние жуткие холода, не принесшие другим ничего, кроме разорения и смерти. Он подучил Винни, и она, выходя на волю морозными вечерами, быстренько заводила себе друзей среди диких пони. Не было случая, чтобы она, возвращаясь ночью, не вела за собой по меньшей мере два десятка пони, доверчиво трусивших за ней. Тому, конечно же, не составляло большого труда в пять минут заманить их к себе в загон, потому что перед его изумительным ржанием не могло устоять сердце даже самой дикой лошади. Все это время он хорошо кормил животных, дожидаясь весны, когда он намеревался объездить их. Ныне на его ферме было более трех сотен пони, и, как сказал Том, любо-дорого смотреть на них, когда они пьют, жуют и переминаются с ноги на ногу.

Я спросил Тома, как он собирается прокормить такой табун в такую холодную погоду, и он, не моргнув глазом, заявил, что его лошадки питаются сеном и древесными опилками. В этом — весь Том: он любит поводить за нос местных людей, чтобы лишний раз выставить себя таким умником, каких свет не видывал.

Потом я спросил Тома, что он задумал делать со всеми этими лошадьми. Том ответил, что он с легкостью прекратит их в денежки. Объездив пони, лучших он оставит себе, а остальных отправит в Лондон, где у него имеются обширные связи среди лошадиных барышников. На лошадей нынче большой спрос, и он совершенно уверен в том, что каждая принесет ему доход в среднем никак не менее десяти фунтов. Я крепко засомневался, выйдет ли из этой затеи хоть какой-то прок, но, как показали дальнейшие события, прав оказался все-таки Том Фаггус.

Затем Том настоял на том, чтобы мы назначили день его свадьбы с Анни. Матушка взглянула на меня, ожидая, что я скажу, я взглянул на матушку, ожидая от нее того же, и поскольку нынче причин для отказа у меня не было никаких — Том явно шел в гору, — я сказал, что мы должны предоставить Анни право самой решить, когда она оставит родной дом. После этого Том отправился к Анни, и я пошел искать Лорну, чтобы сообщить ей о приезде нашего родственника.

Нам казалось, что Лорна ни за что не сядет с Томом за один стол из-за его подмоченной репутации, но Лорна так заинтересовалась нашим знаменитым свойственником, что объявила следующее: она с превеликим удовольствием отобедает с Томом Фаггусом за одним столом, если он сам не откажется от ее компании, памятуя о мрачной репутации Дунов. Более того, подчеркнула Лорна, ее отказ был бы величайшей несправедливостью по отношению к Анни, которая сделала ей столько добра, что она просто оскорбит Анни, если не сядет за стол с ее будущим супругом (Ай Лорна, ай умница, подумал я про себя; как говорится, не прибавить, не убавить!)

Затем Лорна ушла переодеться, сказав, что не выйдет к столь уважаемому человеку в простом садовом фартуке, и когда она появилась к обеду, все на ней было самое что ни на есть чистое и сидело так, что и представить себе невозможно.

Матушка, глядя на Лорну, не смогла удержаться от восхищения, сказав, что, когда Лорна надевает лучшие свои вещи, она становится похожей на принцессу. Но, после того как сквайр Фаггус отвесил весьма галантный поклон и получил в ответ весьма изящный реверанс, внимание его привлекло лицо и ожерелье Лорны, причем в то и в другое он стал вглядываться так пристально, что Лорна вспыхнула от смущения, а я — от гнева, и, честное слово, не будь сквайр Фаггус нашим гостем, я бы задал ему на этот раз хорошую трепку.

Желая нарушить воцарившееся неловкое молчание, я громко объявил, что обед готов, гаркнув при этом так, что эту новость услышала, наверное, половина нашего прихода. Матушку очень насмешила моя выходка, и чтобы я не удумал отколоть еще какое-нибудь коленце, она тут же, без промедления, пригласила всех к столу. Обед, к слову сказать, удался на славу. Когда обед закончился и девушки ушли в свою комнату, а за столом остались только матушка, Том и я, сквайр Фаггус задал вдруг неожиданный вопрос, причем, как я понял, он постарался застать нас врасплох, чтобы не оставить нам времени на увертки.

— Знаете ли вы историю этой прекрасной девушки, добрая матушка? — спросил он.

— Знаю, конечно, — ответила матушка, взглянув на меня с улыбкой, — но далеко не все: ведь если Джон не захочет чего-нибудь рассказать, так из него этого клещами не вытащишь.

— И вовсе нет, матушка, — обидчиво заметил я. — Ты знаешь о Лорне почти все, слово в слово, из того, что знаю я.

— Да-да, Джон, — поторопилась заверить матушка, почти все, слово в слово, и я знаю, что ты никогда не лжешь. Но осталось еще несколько несказанных слов, и они-то, может статься, и есть самые важные для меня.

Я промолчал. Не было у меня никаких секретов, и я не желал их иметь, да и не было мне особого смысла таиться от матушки, но, в общем-то, кое в чем она была права, потому что, ради ее же спокойствия, я умолчал о смерти бедного Алана Брандира, кузена Лорны, о связи Марвуда де Уичхолса с Дунами и об угрозах Карвера Дуна в отношении меня.

— Ну полно, полно, — сказал Том Фаггус, одаряя нас одной из наиприятнейших своих улыбок, — вы прекрасно поняли друг друга, насколько это вообще возможно между двумя близкими людьми. Ах, будь у меня матушка, как знать, может быть, жизнь моя сложилась бы совсем по-иному!

Том вздохнул, а добрая моя матушка совсем пригорюнилась: после таких вздохов Тома она не чувствовала к нему ничего, кроме жалости и сострадания. А Том между тем вынул из кармана свою резную табакерку и предложил мне один табачный лист, свернутый в трубочку. Он взял уголек и стал разжигать трубку, а я, чтобы не попасть впросак, стал внимательно следить за тем, что он проделывает со своим табачным листом.

Пока мы раскуривали трубки, Том сказал, что совершенно уверен в том, что прежде видел лицо Лорны, но было это много-много лет назад, когда она была совсем ребенком, и он никак не припомнит, когда и где это было. Особенно запомнились ему ее глаза: никогда — до сего дня — ни прежде, ни после этого не видел он таких глаз.

— Бывали ль вы когда-нибудь в Долине Дунов? — спросил я.

— Я слишком дорожу своей жизнью для таких прогулок, — покачав головой, ответил Том.

Я предложил ему стакан бренди в надежде, что это освежит его память, а он, опрокинув стакан, сразу сделался таким умным, что, не переводя дыхания, объявил нас с матушкой такими глупцами, каких свет не видывал.

— Приняв к себе Лорну, — сказал он,— вы поставили на карту ваши жизни и кровли над вашими головами, а Лорна, при всей ее редкой красоте, стоит ли она того, чтобы из-за нее так крупно рисковать?

— Среди многих изумительных качеств и добродетелей Лорны, — заметил я, — красота занимает отнюдь не главное место. В конце концов, вы, сквайр Фаггус, могли бы и не лезть со своими советами, когда вас о них не просят, — закончил я на повышенных тонах.

— Браво, Джон Ридд! — расхохотался сквайр. — Дураком родился, дураком помрешь. Ну-ну, не обижайся, родственник, она и вправду такая необыкновенная девушка, что будь я на твоем месте, я бы тоже свихнулся до конца дней своих. И все же не позволяй этому беспомощному ребенку ходить в вещице стоимостью в половину нашего графства.

— Лорна стоит всего графства, — горячо возразил я, — и всей Англии вместе взятой. И потом, на ней нет ничего ценного, кроме колечка, что я подарил ей, а ему цена...

Здесь я остановился, потому что матушка взглянула на меня, прищурив глаза и явно ожидая, что сейчас-то уж я назову стоимость колечка, которую она сто раз пыталась вызнать у меня, но я все молчал, как рыба.

— Фи, подумаешь, колечко! — воскликнул Том Фаггус с таким презрением, что я просто покраснел от злости.— Из-за колечка я б в прежние времена погнушался бы ограбить прохожего. Но вот ожерелье... Понимаешь, ты, болван, это ожерелье стоит всей вашей фермы, всего состояния вашего дядюшки Бена, а также всего Далвертона впридачу.

Я не поверил своим ушам.

— Неужели эта вот стекляшка, которой она владеет с детства...

— Ну как же, «стекляшка»! Тоже мне, знаток выискался! Да это же лучшие бриллианты, какие я когда-либо видел, а уж их-то через мои руки прошло, дай Бог!

— Нет, в самом деле,— воскликнула матушка, вспыхнув от волнения,— вы наверняка ошибаетесь, потому что молодая леди должна была бы знать, что носит на груди целое состояние!

Меня чрезвычайно порадовало то, что матушка назвала Лорну «молодой леди»: она сознательно сказала так и пику Тому, назвавшему Лорну «беспомощное дитя».

— Уж поверьте мне,— сказал Том тем тоном, который Анни называет «весьма благородным», а по мне так просто хвастливым, — уж поверьте мне, дорогая матушка и ты, простофиля Джон, что бриллиант я могу оценить с первого взгляда. В прежние времена ради такой вот штуковины я, не моргнув глазом, остановил бы на дороге даже карету, запряженную восьмеркой лошадей. Увы, миновали веселые денечки... А здорово же это было, особенно при лунном свете!

— Мастер Фаггус,— с достоинством начала матушки, — до сих пор вы не позволяли себе говорить о вашей прежней жизни и прежнем, с позволения сказать, ремесле подобным тоном. Боюсь, однако, что бренди...

Тут матушка запнулась, потому что бренди был ее собственным, а Том был нашим гостем.

— Вот что я вам скажу, мастер Фаггус, — продолжила матушка,— так или иначе, но вы завоевали сердце моей дочери, а искренним раскаянием и многочисленными обещаниями начать новую жизнь добились моего согласия на ваш брак. Анни моя старшая дочь и после Джона, моего дорогого мальчика, я люблю ее больше всех на свете и потому я возьму назад свое согласие: я не допущу, чтобы моя девочка связала жизнь с человеком, тоскующем о большой дороге.

Произнеся столь длинную речь, она подошла ко мне и зарыдала на моем плече. Я был готов взять Тома за нос и перебросить его самого и его Винни через ворота нашей фермы, и непременно сделал бы это, если бы матушка позволила мне, потому что если меня задеть, так мне вообще удержу нет, хотя вывести меня из себя стоит больших усилий.

Однако долго сердиться матушка не может, и с помощью Анни Том вскоре снова вошел в доверие к матушке. Анни, защищая своего суженого, попавшего впросак, сказала, что, по ее мнению, любому молодому человеку вообще свойственна тяга к приключениям, и потому неудивительно, что спокойная и размеренная жизнь постепенно стала надоедать ее любимому Тому.

Словом, любезные читатели, спустя недолгое время матушка уже жалела, что обошлась с Томом столь круто, и предположила, что Том, возможно, был прав насчет ожерелья. Она вышла, чтобы позвать Лорну и осмотреть ожерелье еще до темноты.

Лорна вошла в комнату. Матушка подвела ее к свету, чтобы Том как следует разглядел украшение. Оно свисало с гордой, лебединой шеи Лорны, словно капли росы с белого гиацинта, и меня рассердило то, что у Тома появилась возможность безнаказанно пялить глаза на Лорнину красоту. Словно бы прочитав мои мысли, Лорна отвернулась, сняла ожерелье и передала его матушке. Том Фаггус нетерпеливо схватил его, приняв от матушки, и поднес к окну,

— Сколько бы вы за него хотели, мистрисс Лорна? — спросил он.

— Я не собираюсь продавать ожерелье, сэр, — ответила Лорна. — Мой дедушка очень им дорожил, и я думаю, оно когда-то принадлежало моей матушке.

— Что бы вы сказали, мистрисс Лорна, если бы вам предложили за него сто тысяч фунтов?

Лорна спокойно взяла ожерелье из рук сквайра Фаггуса, проводившего бриллианты восхищенным взглядом, а потом подошла к матушке с такой светлой улыбкой, какой прежде ни у кого, даже у самой Лорны, я никогда не видывал.

— Моя дорогая, моя добрая матушка, — прошептала она, — примите это от меня, — ведь вы примете, не так ли? — и я буду безмерно счастлива, потому что все драгоценности мира не стоят и тысячной доли вашей доброты.

Матушка стояла, не зная, что сказать. Конечно, ей и в голову не могло прийти, что когда-нибудь ей подарят что-либо подобное, но, с другой стороны, она прекрасно понимала, как обидится Лорна, если она не возьмет ее подарка. И тогда, как всегда, она обратилась за советом ко мне, а я — я был так растроган благородством Лорны, что слезы выступили у меня на глазах, и я бросился вон из комнаты, сказав, что схожу посмотреть, не забрался ли кот на маслобойню.

Когда я вернулся, ожерелье снова перекочевало в руки Тома, и он, обращаясь к собравшимся, а особенно к Анни, которая была без ума от его учености, читал лекцию о драгоценных камнях. Он сказал, что каждая грань такого камня должна быть строго выверена, а каждый угол строго выдержан. От этого, подчеркнул он, зависит стоимость камня. Бриллианты, что он держал в руке, были, по его мнению, совершенным образцом безупречной ювелирной работы. Он высказал уверенность, — и я не мог с ним не согласиться, — что такое ожерелье наверняка принадлежало одному из знатнейших и богатейших семейств Англии.

Я увидел, как печально стало лицо Лорны, и догадался, о чем она сейчас думает: она явно была уверена в том, что это ожерелье досталось Дунам во время одного из разбойничьих налетов, и что сквайр Фаггус знал это, и что только по этой причине матушка отказалась принять его в подарок.

Больше мы не стали говорить об ожерелье, и с той поры прошло немало времени, прежде чем мы вернулись к этой теме. Но с того дня моя любимая перестала носить его, потому что теперь она знала ему цену и не знала, как оно все-таки попало к ней. На следующий же день она пришла ко мне и, стараясь выглядеть веселой и беззаботной, попросила меня снова спрятать его подальше.

Том Фаггус покинул нас в этот же день. В общем-то, мы с ним расстались довольно мирно: он отбыл восвояси, считая меня дураком, а я постарался не думать о нем хуже, чем он был на самом деле.

Едва только Том скрылся из виду, а слезы Анни еще не успели просохнуть, как на пороге появился — кто бы вы думали? — мастер Джереми Стикльз собственной персоной, весь покрытый грязью с ног до головы, не в лучшем расположении духа, но счастливый оттого, что вернулся, наконец, в нормальное человеческое жилье.

— Черт бы побрал этих парней! — загремел он.— Нет, мы только полюбуйтесь, в каком виде королевский комиссар возвращается в свою штаб-квартиру! Анни, душенька, прикоснись, милая, своей волшебной ручкой вон к той сковородке. Будь я проклят, если за последние сутки у меня побывала во рту хотя бы маковая росинка!

— Конечно, конечно, сэр, — с готовностью отозвалась сестра, потому что ей нравились мужчины с хорошим аппетитом. — А у нас еще и печь не остыла, и это очень кстати. Ну-ка, Бетти, живо неси мне все, что нужно. Что будете есть, сэр, — свинину, баранину или оленину?

- Оленину, милая, какой может быть разговор? — ответил Джереми. — Я не пробовал ее с той поры, как уехал от вас, и все это время я частенько ее вспоминал — даже во сне видел. Ей-Богу, Джон, уж лучше мечтать о куске мяса, чем скакать сломя голову по вересковой пустоши и мечтать о том, чтобы оторваться от погони. За мной гнались три здоровенных Дуна, Джон, таких здоровенных, что, видать по всему, даже у ихних лошадок подгибались ноги. Кабы не это, сцапали бы они меня, как пить дать. Послушай, Джон, будь другом, сходи и посмотри на моего коня, не надо ли чего, ладно?

Итак, я отправился в конюшню, а Джереми Стикльз, расположившись со всеми удобствами, остался дома. Конь его, сказать по правде, действительно нуждался в моих заботах. Бедняга, он едва стоял на ногах от усталости, грязный, потный, и пар, валивший от него, наполнял всю конюшню. Ко времени, когда я закончил чистить, мыть, поить и кормить коня, его хозяин, расправившись с обедом, пришел в хорошее настроение и даже предложил Анни поцеловать ее, как он выразился, «из чистой благодарности». После этого он рассказал нам свою историю — длинную и захватывающую.

Не стану вдаваться в подробности и пересказывать все дословно, потому что к истории Лорны дела мастера Джереми Стикльза имеют весьма отдаленное касательство. Итак — вкратце — с мастером Стикльзом приключилось следующее.

Он возвращался в Орский приход в сопровождении одного-единственного солдата. Они ехали из небольшого городишка, что в графстве Девоншир. Дороги совсем развезло, и все мосты оказались под водой. Переплывая через реку, затопившую берега, Джереми Стикльз и его напарник внезапно увидели трех Дунов, и в тот же миг прозвучало три выстрела, и солдат был тут же убит. Не теряя присутствия духа, Джереми дал шпоры коню и, выбираясь из воды, послал коня прямо на того Дуна, который целился в него из карабина. Джереми лег плашмя на спину своего коня и промчался мимо Дунов на полном скаку. Их лошади были привязаны к воротам, стоявшим поодаль вверху на холме, и Дуны, сами того не желая, дали Джереми хорошую фору. Увы, на этом его преимущества и закончились. Туман, как назло, рассеялся, и Джереми нетрудно было поймать на мушку. Вокруг — ни деревца, ни кустика,— куда спрячешься? Громадные наносы тающего снега заполнили лощины, и, минуя одну из них, Джереми чуть было и вовсе не попал в западню. Его конь, проломив ледяную корку, стал проваливаться в сугроб, и тогда Джереми, встав на голову коня, выбрался на поверхность, и, более того, ему удалось вытащить следом за собой и бедное животное. Только он выкарабкался из этой беды, как сзади невдалеке от него раздались крики преследовавших его разбойников. И снова две пули просвистели у него над головой, и снова он отправил коня в галоп. Но к тому времени лошади Дунов, измученные весом своих седоков, начали отставать, и поскольку Джереми весил намного меньше любого Дуна, конь его был в куда лучшем состоянии. В конце концов, Джереми добрался до берегов Линна, дальше дорога была ему хорошо знакома, и вот, наконец, он появился в Плаверз-Барроуз, целый, невредимый и голодный, как волк.