Глава 9
Крепость Лёвенштайн близ Хайльбронна, 15 июня 1525 года от Рождества Христова
В небе недалеко от родового замка Лёвенштайн-Шарфенеков кружил сокол. Он летал в поисках упитанных мышей над полями, уже золотистыми в середине июня. Близился полдень, и солнце палило нещадно. Дождей не было вот уже несколько дней. Все, кто располагал такой возможностью, попрятались в прохладных покоях крепости и пережидали там жару.
Лишь один человек стоял на крепостной стене и с арбалетом в руках наблюдал за полетом бурой птицы. Граф Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек был совершенно спокоен. Ни один мускул его не дрогнул, когда он, взглянув в последний раз на цель, нажал на спуск.
Точно заговоренный, болт устремился навстречу солнцу. Он попал соколу точно в грудь. Птица захлопала крыльями, словно не желая принимать смерть, и взвилась ввысь. Потом камнем рухнула вниз и скрылась среди колосьев.
— Попался, дружок, — произнес граф и улыбнулся.
Только теперь Фридрих перевел дух. Напевая себе под нос, он снял тетиву и положил вместе с остальными болтами и натяжным крюком в промасленный кожаный футляр. С любовью провел по тисовому прикладу, украшенному слоновой костью, и только потом отложил оружие. Он всегда любил стрелять из арбалета — взвизг тетивы, бесшумный полет и смертельную точность, с которой болт попадал в свою жертву. Арбалет нравился ему куда больше этих шумных, вонючих аркебуз, которые теперь всюду решали исход сражения. Всякий безмозглый крестьянин мог поджечь запал и направить оружие на противника. А вот с арбалетом требовалась сила, чтобы натянуть тетиву, зоркий глаз и, самое главное, выучка.
Теперь Фридрих упражнялся почти каждый день.
Сердце забилось чаще при мысли о том, как он год назад, точно оленя, подстрелил этого любопытного казначея. Потом его еще долго переполняло чувство незыблемой власти. При этом убийство не было простой прихотью — скорее необходимостью, ибо секретарь мог совершенно некстати проболтаться. Смерть же пьяного наместника не принесла Фридриху удовлетворения. Яд действовал медленно, и не хватало того приятного чувства, когда смотришь жертве в глаза.
Арбалет подходил для этого куда лучше.
— Так я и знал, что ты снова торчишь здесь и ворон считаешь… Бестолочь!
Фридрих развернулся на голос отца. Старик сопел и опирался на трость, поднимаясь по лестнице. Один лишь его вид вызывал у юного графа спазмы в животе. Он невольно задумался, сколько же отцовских оскорблений пришлось ему вытерпеть с детства.
— Я думаю, — ответил Фридрих холодным голосом. — Тебе бы тоже изредка не помешало.
— Ха, думал он!.. Ты которую неделю уже только и делаешь, что думаешь! Ладно бы еще на охоте пропадал, как бестолочи твоего возраста. Так нет же, юный владыка строит воздушные замки, между тем как в его собственной крепости хозяйничает горстка крестьян…
Фридрих закатил глаза.
— Твою крепость в Пфальце тоже сожгли, отец, не забывай. Нойшарфенек ты сохранил лишь потому, что крестьяне к этому времени сдались.
— Потому что они боятся меня, вот почему! В любом случае, я бы давно на твоем месте прихватил несколько человек и вернул свое по праву.
— Ты прекрасно знаешь, что это не так просто, — выдавил Фридрих сквозь зубы.
Руки помимо воли снова потянулись к арбалету, лежащему на краю стены. Пальцы легли на спуск.
Всего один болт. Один щелчок…
— Эти ублюдки заперлись в Трифельсе. А его, как ты знаешь, взять куда сложнее, чем соседние крепости, — продолжил наконец Фридрих. — Или хочешь, чтобы я позорился у всех на глазах, стоя под стенами собственной крепости и укрываясь от крестьян? — Он одарил отца яростным взглядом. — К тому же у меня просто нет денег, чтобы нанять ландскнехтов. От тебя-то, скряги, уже ничего не дождешься!
Старый граф нахмурился.
— Следи за словами, Фридрих! Я пока еще твой отец, — он взмахнул тростью. — Как бы то ни было, я не стану транжирить деньги ради этой рухляди! Я в твои годы имел в собственности уже три крепости, и не какие-нибудь развалины вроде Трифельса, который давно пережил свое время… Все равно не понимал, что ты нашел такого в этих руинах. Сокровища норманнов, ха! Говорю же, воздушные замки…
Пока отец разглагольствовал себе дальше, Фридрих уставился на поля. Как же ему надоело все это! Больше всего ему хотелось сбросить старика со стены и положить конец его брюзжанию. Почти два месяца прошло после его поспешного бегства из Шарфенберга. Несколько долгих недель в родовой крепости отца, проведенных за изучением старинных документов, стрельбой из арбалета и бесплодными размышлениями. Тогда, в Шарфенберге, Фридрих спасся, спрыгнув в выгребную яму за крепостными стенами. Бегство было до того унизительным, что даже воспоминание об этом едва не лишало рассудка. Мысли вращались по замкнутому кругу. Все, о чем он так страстно мечтал, сокровища норманнов, которые сделали бы его независимым от отца, самостоятельная жизнь гордого правителя, — все пошло прахом. Обуздать ненависть удавалось, лишь отстреливая время от времени зайцев и хищных птиц. Это приносило хотя бы временное облегчение. Но Фридрих сознавал, что с каждым кроликом, дроздом или соколом в мыслях ему представлялась лишь одна цель.
Агнес…
Из-за нее он опозорился, и только с ней мог положить этому конец. Агнес бросила его вместе с этим щуплым менестрелем, унизила его, а потом, судя по всему, рассказала крестьянам о потайном туннеле… При этом у них было столько общего! Она была первой женщиной, к которой Фридрих испытывал что-то вроде симпатии. Он понимал, что успокоится, только когда она окажется у него в руках. И ночами напролет представлял, что с ней сделает.
Где же ты, Агнес? Где?
Все посыльные, которых он доселе отправлял на поиски, возвращались ни с чем. Ни Агнес, ни менестреля выследить не удалось.
— Ну, может, тебе повезет, и не придется самому отвоевывать свою крепость, — отцовская болтовня вдруг вырвала его из задумчивости. Старик стоял теперь совсем рядом и озирал изнывающий в зное пейзаж. — Я слышал, пфальцский курфюрст устроил на крестьян охоту, как на зайцев. Еще немного, и это безобразие наконец закончится, — он мрачно кивнул. — Я и сам подумываю устроить в своих владениях карательную акцию. В каждом захолустном селении прячется по меньшей мере один мятежник, по которому виселица плачет. Раны нужно прижигать, пока не начали гноиться.
Людвиг фон Лёвенштайн-Шарфенек замолчал и, казалось, задумался. Потом нетерпеливо взглянул на сына.
— А собственно, почему бы и нет? Ну что, справишься?
— Что… что ты имеешь в виду? — недоуменно спросил Фридрих. Он снова погрузился в мрачные раздумья.
— Ну, мне нужен безжалостный ублюдок, который возглавил бы карательный отряд. Такой, который ни перед чем не остановится. Которого не разжалобят слезы детей, пока их отец с распухшим языком болтается на липе. К тому же я собрался повысить размер податей. Нелегко будет вытрясти лишнее из непокорного холопья, — граф смерил сына взглядом. — Так ты хотя бы отвлечешься и сможешь показать, чего стоишь, — он вдруг улыбнулся, обнажив черные пеньки зубов. — А знаешь что? Если поможешь мне, можешь оставить людей себе. Возьмешь пятьдесят человек, которых я и так выделил бы в карательный отряд, и отвоюешь свои чертовы развалины. Ну, что скажешь?
Фридрих долго собирался с ответом, наблюдая за полетом очередного сокола. В голове по-прежнему звучало одно-единственное имя, снова и снова.
Агнес, Агнес, Агнес…
Чтобы не сойти с ума от ненависти, зайцев и птиц скоро будет недостаточно. Фридрих вспомнил взгляд казначея, прежде чем эти глаза остекленели. Тот взгляд его… как-то успокаивал, по крайней мере на время. А если сейчас и хотелось чего-то, так это спокойствия.
Только тогда он сможет вновь посвятить себя своей мечте.
— Почему бы и нет? — ответил Фридрих с нарочитым равнодушием. — Немного отвлечься в самом деле не помешает… — Он смерил отца пренебрежительным взглядом. — И ты действительно дашь мне ландскнехтов, чтобы захватить Шарфенберг и Трифельс?
Отец кивнул.
— Ландскнехтов, дюжину аркебуз и несколько картаун. Даю слово, — он протянул сыну руку. — Соглашайся и докажи наконец, что достоин носить мое имя.
Фридрих пожал ему руку и удовлетворенно улыбнулся. Он вдруг почувствовал странное облегчение. Он вернет себе крепость, снова возьмется за поиски сокровищ и рано или поздно разыщет Агнес. Однако прежде покончит с тяжелой, но не лишенной своей прелести работой.
Работой, в которой нет места чувствам.
* * *
Неделю спустя дюжина лошадей тащила вверх по Рейну тяжелогруженый парусник. Вода под лучами зенитного солнца переливалась бликами. На многочисленных баржах, плотах и лодках, что попадались навстречу, стояли загорелые плотогоны и махали им со смехом. Казалось, эта жестокая война шла только на суше, там, где еще напоминали о ней сожженные деревни, развалины замков и увешанные трупами деревья, — а на реке царил мир.
Посреди палубы в тени натянутого полога дремали три путника: двое мужчин и юная девица в дорогих, хоть и неброских, одеждах. У мачты висели новенькие ножны со шпагой, рядом была прислонена лютня из полированного кедра. На складном столике между путниками стоял графин пфальцского вина, поблескивая в лучах полуденного солнца.
Погруженная в раздумья, Агнес взяла хрустальный бокал и попробовала глоток. Оценив крепость вина, отставила бокал в сторону. Хотелось сохранить трезвый рассудок, чтобы осознать все, что произошло с нею в последние недели и месяцы. В жизни произошли перемены, столь разительные, что временами она казалась себе совершенно другим человеком. Бывшая Агнес фон Эрфенштайн, дочь простого наместника — теперь лишь блеклая тень, живущая скорее на страницах книги, чем в действительности.
После пожара в библиотеке Санкт-Гоара они спешно покинули город. Сначала трое перепачканных сажей беглецов добрались с недоверчивым плотогоном до Бингена, потом пересели на другое судно и прибыли в Майнц. Мельхиор уже не раз бывал здесь. Он отвел друзей к богатому торговцу приправами, который заплатил менестрелю две сотни гульденов за одну из спасенных книг и сверх того предложил места на одном из своих парусников. С тех пор они купили новую одежду и запаслись провиантом. Корабль между тем держал курс на старинный имперский город Вормс. Там собирались сгрузить товар, а путники проведут ночь в хорошем трактире.
Мельхиор зевнул, потянулся за новенькой лютней и перебрал струны. Те отозвались приятной мелодией.
— Воистину, чудесный инструмент, — сказал менестрель. — Дорогой, но своих денег стоит. Это как с ухоженной женщиной… Теперь победа в Вартбурге мне обеспечена, — он подмигнул Агнес. — Тем более с балладой о последней законной наследнице Гогенштауфенов. Искренне надеюсь, что вы будете сопровождать меня.
— Даже не думайте! — фыркнула Агнес. — Не хочу больше слышать этой ерунды. Мне довольно и того, что я наконец выяснила, откуда родом и кто мои настоящие родители. Хотя бы сновидения после того пожара в библиотеке прекратились.
— Но вы несете ответственность, не забывайте! — напомнил ей Мельхиор. — Особенно в это тяжелое время. Вспомните, что сказал вам перед смертью отец Доминик. Возможно, именно вы объедините империю. Вы и святое копье.
— Святое копье, — пробормотала Агнес. — Кто бы мог подумать! Каким образом копье объединит империю?
— Копье, которое еще отыскать надо, — вставил Матис и сладко потянулся.
Агнес украдкой на него взглянула. Лицо и шея за последние дни сильно загорели, под новой рубашкой из тонкой аугсбургской бумазеи угадывались мускулы. Кроме того, с недавних пор Матис носил бородку. Война и долгое путешествие превратили некогда бледного рыжеволосого юношу в настоящего мужчину.
— Не представляю даже, что такого в этом копье, — мрачно добавил Матис и взглянул на Агнес; она тут же потупила взор. — Всякий раз когда мы о нем заговариваем, ты только отмахиваешься. Почему, собственно?
— Потому что… я сыта по горло всей этой историей о моем прошлом! — выдавила Агнес. — Как ты не понимаешь? Еще неделю назад я была дочерью простого наместника, а теперь вдруг стала спасительницей Священной Римской империи… Для меня это как-то уж слишком! — Она вздохнула. — Но пожалуйста, давайте поговорим! Уверена, нашему менестрелю есть что рассказать о прославленном святом копье.
Мельхиор прокашлялся.
— Что есть, то есть.
Он приставил лютню к мачте и, скрестив ноги, сел напротив Агнес и Матиса.
— У этого копья долгая история, — начал он. — По легенде, это то самое копье, которым римский центурион Лонгин ткнул Иисуса, чтобы проверить, мертв ли он. Кровь, что пролилась из раны, излечила Лонгина от тяжелой глазной болезни. Поэтому он крестился и позднее принял мученическую смерть в Кесарии. Но прежде где-то спрятал копье с кровью Христа.
— Помню, я где-то читала про это копье, — задумчиво вставила Агнес. И вдруг просияла. — Точно! В легенде про Святой Грааль! Копье вместе с Граалем хранилось в крепости Короля-Рыбака.
Мельхиор кивнул.
— Копье смочено кровью Иисуса, поэтому увековечено в легендах и почитается по сей день. При этом сохранился лишь стальной наконечник, в котором закреплен еще и гвоздь со святого креста. Реликвия считается святейшей из императорских регалий. Я читал про него и другие святыни в некоторых книгах.
— Императорские регалии? — Агнес удивленно взглянула на менестреля. — То есть святыни, необходимые для коронации императора?
— Да, а почему вы спрашиваете?
— Отец Тристан мне про них рассказывал в свое время. Их несколько сотен лет хранили в Трифельсе. Я теперь вспомнила, отец Тристан и про святое копье тогда говорил, — Агнес нахмурила лоб. — Если оно и вправду так свято, Иоганн с Констанцией действительно могли забрать его тогда.
Мельхиор понимающе улыбнулся. Потом взялся за лютню, извлек несколько мягких аккордов и с воодушевлением продолжил:
— Это самая могущественная из реликвий. С ним не сравнятся имперский крест, меч и держава, вместе взятые. Говорят, кто отправляется с этим копьем на битву, тот непобедим. С ним король Отто опрокинул венгров на Лехе, и немало других правителей одержали с его помощью блистательные победы. Без святого копья не может быть коронован ни один император.
— Но раз Констанция с Иоганном украли и спрятали копье, как же проходили потом коронации? — спросил Матис озадаченно.
— Ну а вы как думаете? — Менестрель с любопытством взглянул на обоих. — Как бы вы поступили на месте Габсбургов?
— Я бы… подделала его? — предположила Агнес.
— Так, вероятно, и было, — Мельхиор сыграл несколько заключительных аккордов. — Если отец Доминик сказал правду, то Рейх ожидают серьезные последствия. Все коронации начиная с короля Альбрехта были лишь фикциями. Никто из Габсбургов не имел законных оснований занимать трон. В том числе и нынешний кайзер Карл Пятый.
Некоторое время все хранили молчание. Только волны плескались, да слышались вдали резкие команды плотогонов. Наконец Мельхиор лукаво усмехнулся и снова обратился к Агнес:
— Теперь вы понимаете, каким могуществом наделит копье своего владельца? Если найдете его и отправитесь со мной в Вартбург, предстанете перед разочарованными войной князьями, герцогами, графами и феодалами, Габсбургов просто сметут с трона, больше чем уверен.
Агнес тихо рассмеялась.
— И как вы это себе представляете? Даже если мы отыщем реликвию — что, я отправлюсь с вами в Вартбург и скажу: мол, я наследница Гогенштауфенов, а вот и святое копье? Нас засмеют и, возможно, сожгут за ересь.
— Не стоит недооценивать силы легенд, — Мельхиор налил себе немного вина, попробовал и удовлетворенно цокнул. — Кроме того, у нас есть кольцо и, главное, завещание, подписанное самим кайзером Фридрихом. Подкрепленные моей балладой, они окажут неизгладимое впечатление на курфюрстов, которые и раньше не слишком-то к нему благоволили. Не так просто, сидя в Испании, управлять столь обширной и раздробленной страной, вроде Германии.
— Хотите сказать, Агнес может претендовать на императорский трон? — вмешался Матис и недоверчиво покачал головой. — Вы серьезно?
Мельхиор пожал плечами.
— Не она сама. Но замужем за могущественным курфюрстом…
— Так, с меня довольно! — сердито перебила его Агнес. — Я не позволю продавать себя, как какую-нибудь кобылу на базаре. Пусть и курфюрсту, — она перевела сердитый взор на Матиса. — К черту Гогенштауфенов и святое копье! Хоть ты мог бы мне посочувствовать.
— Да я даже не… — начал Матис.
Но Агнес уже отвернулась, отошла к лееру и печально уставилась на блестящие под солнцем волны. Среди оснастки высоко над головой лазали матросы, рулевой выкрикивал приказы с кормы, но женщина всего этого словно не замечала. Злость в ее душе мешалась с растерянностью. Она и сама толком не знала, как быть дальше. В Трифельс Агнес вернуться не могла, иначе угодила бы в руки мстительного супруга. А о том, чтобы отправиться с Мельхиором на это певческое состязание и заявить всему миру, будто она наследница Гогенштауфенов, ей даже думать не хотелось. До сих пор они просто плыли вверх по Рейну, без всякой цели. Очевидно, Матис с Мельхиором хотели дать ей время, чтобы самой во всем разобраться. Для менестреля поиски святого копья были кульминацией их совместного приключения. Он очень надеялся, что она сопроводит его в Вартбург. А Матис? Поддерживал ли он ее, потому что любил? Или его тоже по каким-то причинам влекло лишь старое ржавое копье?..
За спиной вдруг послышались шаги. В следующий миг на ее плечо легла крепкая рука. Матис встал рядом у леера и тоже уставился на воду. Мимо проплыла небольшая деревушка с церковью и поросшими плющом домами. Агнес вдруг страстно захотелось спокойной жизни, без войны, замков и старых рыцарских легенд.
— Прости меня… если обидел тебя чем-то, — начал Матис нерешительно. — Для меня все это тоже как-то уж слишком. Прошедшего года хватило бы на целую жизнь, если не на две, — он тихо рассмеялся. — Поверь, если мне и есть за что бороться, так не за это чертово копье. А за тебя.
Агнес украдкой улыбнулась, но на Матиса так и не взглянула. За последнюю неделю молодые люди очень сблизились. Еще прошлой ночью, укрывшись за бочками, они занялись любовью. Это было чудесно. В последнее время Агнес почти не испытывала страха перед мужчинами. Лицо Барнабаса лишь изредка появлялось в ее сновидениях, и она больше не вздрагивала от каждого прикосновения. Матис старался быть с ней нежнее, внимательнее, и ее любовь к нему лишь окрепла. И все-таки Агнес была не вполне в нем уверена. Казалось, их еще разделяла какая-то невидимая стена.
— Все это очень мило, — ответила она. — Хоть я и не представляю, чтобы ты состарился рядом со мной и отказался от борьбы за свободу и равенство. Это был бы уже не прежний Матис… — Агнес вздохнула и наконец посмотрела на него. — Почему нельзя просто забыть эту скверную историю? Сойдем где-нибудь и начнем новую жизнь. Теперь, после войны, здесь все переменилось! Столько людей умерло, столько в бегах… Молодому кузнецу с женой наверняка найдется место. Тебе больше не придется изготавливать эти пушки.
Матис улыбнулся.
— Не бойся, пушками я переболел. Теперь мне по душе подковы и лемеха.
Он вдруг изменился в лице и окинул мрачным взором следующую деревню. Некоторые из соломенных крыш были охвачены огнем, дым чувствовался даже на корабле. На липе у самой реки висели три трупа.
— Это несправедливо, черт возьми! — вспылил Матис и стукнул ладонью по лееру. — Мы должны были победить в этой войне! Сколько еще беднякам гнуться под ярмом своих господ? Триста лет? Или, может, все четыреста?
— Возможно, время крестьян еще не настало, — вставила Агнес. — Книг теперь становится все больше, и все больше народу умеет читать. Люди многое узнают, чего до сих пор не знали. Скоро знати не так просто будет дурить их.
— Ерунда! Просто знать вооружена лучше, и предводители у них умнее, вот и всё. Если бы нас только объединил кто-нибудь вроде Флориана Гейера под общим знаменем… Мы бы…
Матис вдруг замолчал и наморщил лоб, как всякий раз, когда над чем-то раздумывал.
— Копье, — пробормотал он наконец. — Мельхиор говорил, что оно способно объединить курфюрстов. Но ведь то же самое можно сказать о крестьянах?
— Прошу тебя, Матис, не начинай опять! — взмолилась Агнес.
— Да ты послушай сначала! Ты говоришь, что не желаешь быть игрушкой в руках властей. Это твое законное право. Но с этим копьем все иначе! Оно могло бы стать значимым символом и для крестьян. Ты только представь, Флориан Гейер со святым копьем собрал бы крестьян на решающую битву… Все за ним последуют! Святейшая реликвия, предвестник победы. Победы над несправедливостью, ростовщичеством и крепостным правом. Нет символа более значимого! — Матис распалялся все сильнее. — Прошу тебя, Агнес! Подумай не только о себе. Подумай о том, чего сможешь добиться! — Он схватил ее за плечи. — Эти твои сновидения… Ничего в них не наталкивает на мысль, где может находиться это копье?
— Я… не знаю, — растерялась Агнес. — Помню, что мне снилось бегство. Иоганн нес ребенка, а… а Констанция — сверток…
— В нем и было копье! — взволнованно воскликнул Матис. — Точно! Агнес, постарайся вспомнить! Может, мама рассказывала тебе, где они его спрятали?
— Мне было всего пять лет, Матис! Или забыл? — Агнес с горечью отвернулась. — И вообще, я же сказала, что больше не желаю об этом слышать! Сначала ты говоришь, что любишь меня и не хочешь связываться с оружием, а теперь у тебя только копье на уме!
— У меня не копье на уме, а справедливость. Агнес, пойми, наконец! Возможно, ты единственная, кто еще может изменить исход войны. Прошу тебя, только вспомни, больше ничего!
Агнес медлила. Больше всего ей хотелось просто спрыгнуть в воду, захлебнуться в холодном течении и избавиться от всего. Но и Матиса можно было понять. Она и сама за последние месяцы увидела немало страданий и произвола. Хотя ей мало верилось, что простое копье, каким бы святым оно ни было, могло что-нибудь изменить, она с уважением относилась к добрым намерениям Матиса.
— Ладно, — сказала она наконец. — Я попробую вспомнить. Но на этом всё, пообещать я ничего не могу.
— Спасибо. Большего я и не прошу, — Матис по-мальчишески улыбнулся и погладил ее по волосам, как всегда, растрепанным. — Главное, помни, Агнес, что я люблю тебя. Не легендарную наследницу Гогенштауфенов, а упрямую девчонку, с которой играл в прятки в крепостных подвалах.
Он сжал ее руку, и Агнес почувствовала, как по ее щекам покатились горячие слезы.
Вопреки всем надеждам, сновидений не было и в следующие две ночи. Агнес спала глубоким, крепким сном, и с каждым днем, чем ближе они подплывали к Трифельсу, в душе ее росло странное беспокойство. Она сознавала, насколько опасно появляться в этих местах, пока мстительный супруг, вероятно, еще помышлял о расправе. С другой стороны, Агнес не могла противиться зову крепости. Когда они миновали Шпейер и оказались в тридцати милях от Анвайлера, Агнес поняла, что должна решиться.
Она молча сидела рядом с Матисом на пристани и всматривалась в силуэт города и нависающих над ним башен собора. Мельхиор между тем отправился в один из трактиров, раздобыть припасов. Находясь в непосредственной близости от Трифельса и, соответственно, во владениях Шарфенеков, все понимали, что задерживаться в городе дольше необходимого слишком опасно.
— Я в последнее время много думал о нас с тобой, — произнес наконец Матис; он уставился в черную, зловонную заводь порта и разминал руки.
— Ну и?.. — спросила Агнес. — К какому выводу пришел?
Снова наступило молчание. Только теперь женщина обратила внимание, какая тишина стояла в оживленном обычно портовом районе. Ей вспомнилось, как они с отцом приезжали сюда в прошлом году. Тогда самоуверенность горожан буквально бросалась в глаза. Теперь в городе царило подавленное настроение. Снующие мимо люди смотрели себе под ноги, точно боялись, что их в любую секунду могли схватить прихвостни епископа или курфюрста.
— Даже если мы не отыщем святое копье, мне придется вернуться в Трифельс, — продолжил Матис и вздохнул. — Пока меня разыскивают как мятежника, остаться я здесь не смогу. Но хоть напоследок должен повидаться с мамой и сестрой. Если они еще живы, — добавил он мрачно.
Матис вопросительно посмотрел на Агнес. Перед нею снова был юный, немного неуверенный мальчишка, который так полюбился ей в детстве.
— Ты пойдешь со мной? — спросил он наконец. — Когда с этим будет покончено… отправимся, куда бы ты ни пожелала. Обещаю!
Агнес поджала губы. Она по-прежнему не представляла, куда ей податься после всего, что ей довелось пережить, столько потерять и столько обрести. Ее родиной был Трифельс, но путь туда был закрыт навсегда. И в отличие от Матиса или Мельхиора, ей нечем было заработать себе на хлеб.
«Разве что врачеванием, — подумала она. — Хорошо хоть отец Тристан научил меня лечить».
— Не знаю, Матис. Слишком опасно возвращаться обоим, — начала она. — Мне там не с кем прощаться. Может, мне лучше подождать тебя здесь…
— А потом снова пропадешь, и я снова потрачу месяцы на твои поиски? — Матис улыбнулся. — Не думаю, что это хорошая идея.
На другом конце пристани показался Мельхиор; в руках он держал несколько дымящихся паштетов и кувшин кислого вина.
— Я немного поспрашивал жителей, — сказал менестрель с набитым ртом, когда подошел к друзьям и с поклоном протянул Агнес один из ароматных пирогов. — В окрестностях Анвайлера сохранились последние из очагов сопротивления. Похоже, там заправляет наш старый приятель, Пастух-Йокель.
— А Трифельс? — спросила Агнес, позабыв от волнения о еде. — Что стало с Трифельсом?
— Йокель превратил его в свое логово и правит оттуда железной рукой. Возможно, поэтому крестьяне и не смеют сдаться. Ко всему прочему, один из трактирщиков утверждает, что юный граф Фридрих сбежал к своему отцу в окрестности Хайльбронна. Похоже, ему удалось пережить штурм Шарфенберга.
— Ну хоть так мы от него избавились, — сказал Матис и впился зубами в паштет. — По мне, так пускай и дальше тухнет в своем Хайльбронне. Главное, что в Васгау он не вернется.
Покончив с едой, юноша вытер рот и огляделся в ожидании.
— Что скажете? — начал он. — Новости не такие уж и плохие. Может, с Йокелем получится договориться и мы попадем в крепость. Ведь я в свое время был его правой рукой…
— Матис, забудь об этом! — вскинулась на него Агнес. — Этот человек сумасшедший и не знает пощады. Может, ты и святое копье ему вручишь, когда мы его отыщем?
— Мы? Я не ослышался? — Мельхиор восторженно хлопнул в ладоши. — Так вы по-прежнему с нами, благородная сударыня? Это хорошо, просто замечательно!
— Подождите, я… я этого не говорила, — возразила Агнес. — Я только…
— Твои сновидения, — перебил ее Матис. — Может, они вернутся, когда мы окажемся ближе к Трифельсу. Может, знакомые впечатления помогут тебе вспомнить, — он сжал ее руку. — Агнес, без тебя мы это копье ни за что не найдем! Констанция с Иоганном где угодно могли его спрятать. Это все равно что иголку искать в стоге сена. Подумай о бедных крестьянах, которым мы смогли бы помочь!
Агнес упрямо молчала, и Матис в конце концов тяжело вздохнул.
— Ладно, мы подберемся поближе к Трифельсу, и я попытаюсь разузнать что-нибудь о матери с сестрой. Если из этого ничего не выйдет, мы уйдем. Согласна? Начнем новую жизнь, обещаю!
— Честно?
Матис приложил руку к широкой груди.
— Ну, хорошо… согласна.
Агнес нерешительно кивнула. Уже через полчаса они распрощались с матросами и двинулись в сторону Анвайлера.
Однако женщина по-прежнему опасалась, что их возвращение могло обернуться ужасной ошибкой. Она мнила себя на краю водоворота, который медленно, но неумолимо затягивал ее в глубину.
* * *
— Я уже по кораблю тоскую, — пожаловался Матис.
Вытоптанная звериная тропа вела путников через лес. Шел второй день после их разговора в Шпейере, и он тоже уже клонился к вечеру. Они обходили немногочисленные деревни и все это время питались лишь холодными паштетами и родниковой водой. Матис, чертыхаясь, хлопал комаров, которые в это время мириадами кружили в воздухе. К рубашке прилипли репьи и колючки ежевики.
— И вина не хватает! — продолжал он ворчать. — От этой жары высохнуть можно.
— А я думал, вы не желаете уподобляться избалованным аристократам, — с усмешкой заметил Мельхиор. — Осторожнее! Вы начинаете вести себя в точности как один из них.
Матис рассмеялся.
— Ну, по одежке встречают, так ведь говорят в ваших кругах? Может, оно и к лучшему, чтобы колючки разодрали мне штаны, пока я не превратился в пузатого болтливого менестреля.
Агнес смотрела на двух людей, таких разных и при этом полюбившихся ей, каждый на свой лад. Они представляли два противоположных мира, и все-таки что-то их связывало — жажда жизни, незыблемая приверженность к своим идеалам. Что-то, чего ей самой недоставало. И теперь эти люди требовали, чтобы она решила, на какую сторону встать — курфюрстов или крестьян.
А она не могла.
Чем ближе они подходили к Трифельсу, тем сильнее лихорадило Агнес. Духота, писк комаров, вязкая, труднопроходимая почва — все это вызывало жуткую усталость. Еще в детстве у нее иногда возникало чувство, будто Трифельс взывает к ней. Вот и теперь она слышала этот внутренний голос. Но в этот раз он не убаюкивал, не располагал к себе. Голос пугал ее.
Здравствуй, Агнес. Мне тебя не хватало. Где ты была так долго?
За Анвайлером, когда красный диск солнца закатился за городские стены, Агнес устала до такой степени, что не смогла идти дальше.
— Мне… наверное, надо прилечь ненадолго, — сказала она.
Ноги вдруг стали ватными. Женщина кое-как опустилась на землю, и в глазах потемнело.
Здравствуй, Агнес…
Она встряхнулась, и наваждение исчезло.
— С тобой все в порядке? — спросил Матис с тревогой. — Тебя не лихорадит?
Агнес глубоко вдохнула.
— Нет-нет. Видимо, просто переутомилась, — она улыбнулась спутникам. — Что если вы оставите меня отдохнуть, а сами проберетесь к Трифельсу? Завтра мне наверняка станет лучше. Может, я вспомню к этому времени какую-нибудь мелочь…
Матис нахмурился.
— Оставить тебя здесь одну? Не знаю…
— Не забывайте о сновидениях, мастер Виленбах, — перебил его Мельхиор. — Мы ведь хотим, чтобы сударыня увидела сон, разве не так? А в бреду сны особенно яркие. Кроме того, сон ей и вправду не помешает. Мы сегодня немало прошли.
— Ну ладно, — сказал Матис нерешительно. — Мы отлучимся самое большее на два часа. Только никуда не уходи, хорошо?
— Хорошо, мой герой, — вопреки усталости Агнес смогла улыбнуться. — Не сдвинусь с места, обещаю.
Матис кивнул, и вскоре они с Мельхиором скрылись в лесу. Некоторое время до нее еще доносился хруст веток, потом все стихло, только птицы щебетали в сумерках. Агнес закрыла глаза. По телу разлилась слабость, и в следующий миг она забылась глубоким, беспробудным сном.
Впервые за несколько недель женщина снова увидела сон. До того жуткий, что время от времени вскрикивала в бреду.
Сон этот подводил черту всему…
…каменная каморка, словно нутро игрального кубика. На камне стоит огарок свечи, дрожащее пламя отбрасывает на стены слабые отсветы. Пчелиный воск с шипением капает на пол. Жалобный голос разносится под сводами, напевая старинную окситанскую колыбельную.
Coindeta sui, si cum n’ai greu cossire…
Агнес не сразу узнает собственный голос. Она стоит у стены с кусочком угля в руке и чертит рисунок на камне. Подробности теряются во мраке. Она помнит только, что в ее распоряжении всего три цвета, больше у нее ничего нет.
Черный уголь. Зеленый мох. Алая кровь.
Уголь она отыскала на полу камеры. Осклизлый мох растет в нише возле проема, там, где она в последний раз видела солнце.
Кровь ее собственная.
Тело пронизывает волна нестерпимой боли, словно только теперь она осознала, что с ней произошло. Боль до того сильная, что перехватывает дыхание. Ей сожгли груди раскаленными щипцами, вывернули левое плечо на дыбе, загоняли гвозди в плоть, выдернули несколько ногтей.
Но она молчала.
Теперь она лишь тихонько напевает, время от времени измученные бесконечным криком связки исторгают жалобный всхлип. Окровавленными ошметками пальцев она дорисовывает картину. Боль между тем забирается обратно в свое логово. Она уступает место другому чувству, столь же сильному.
Голоду и жажде.
Губы растрескались, распухший язык не помещается во рту, в желудке зияет бесконечно глубокая пропасть.
Она так измучена, что время от времени прислоняется к стене и на пару секунд закрывает глаза. Но ей нельзя падать, нельзя засыпать. Нужно рисовать дальше, пока не погаснет последняя свеча.
Она не выдала ребенка. Ни ребенка, ни копье. Только это имеет значение. Род Гогенштауфенов не угаснет. И она передала сыну кольцо и завещание, которые в один прекрасный день сделают его законным правителем Рейха. А святое копье поможет ему раз и навсегда покончить с их общими врагами. Перед копьем войска Габсбургов рассеются, как пыль по ветру.
Семья кожевников, под опекой которых находится теперь мальчик, знает изречение. Изречение, из которого ясно, где спрятано святое копье. Они назовут ему место, когда он станет достаточно взрослым, чтобы понять.
Место, где всякой вражде приходит конец.
Напевая вполголоса, она рисует дальше. Это дает ей силу и утешение. На рисунке изображено место, где всякой вражде приходит конец. Она повторяет изречение раз за разом, как тихую молитву.
Она наносит последний штрих, проводит окровавленной рукой последнюю багровую линию, и свеча гаснет. Все тонет во мраке.
Навсегда.
Агнес громко вскрикнула и открыла глаза. В первый, длиною в вечность, миг ей казалось, что она по-прежнему находится в том жутком узилище. Все вокруг утопало во мраке. Неужели ее замуровали заживо? Но тут она различила тихие звуки леса, почувствовала хвойные иголки под плечом и вдруг поняла, где находится.
Она лежала недалеко от Трифельса и снова видела сон.
Сон был таким же живым, как в прошлом году в Трифельсе. Как и тогда, она была Констанцией, только в этот раз переживала последние минуты ее жизни. Агнес осторожно вытянула руки, почти уверенная, что они еще болят после пыток. Какие муки пришлось познать этой женщине! Какая ужасная, одинокая смерть где-то в недрах Трифельса… В голове по-прежнему крутилось это странное изречение, которое бормотала Констанция.
Место, где всякой вражде приходит конец.
Быть может, мысленно Констанция была уже в раю? Или действительно говорила о месте, где спрятано святое копье?
Агнес с головой погрузилась в раздумья и шаги услышала, только когда они были уже совсем рядом. Она радостно поднялась с земли.
— Матис, Мельхиор? — шепнула она. — Это вы? Представляете, я…
Кто-то грубо раздвинул ветви, и Агнес замолчала на полуслове. На нее, как на редкую птицу, уставился широкоплечий крестьянин с сопливым носом и ехидным взглядом.
— Ха, что я говорил, — проворчал он. — Кричал же кто-то.
Потом крестьянин оглянулся через плечо.
— Йозеф, Андреас, Непомук! — проревел он, и голос его, словно пощечина, хлестнул Агнес по лицу. — Смотрите, какую я тут милашку углядел… Да уж, у Йокеля глаза на лоб полезут.
* * *
Матис с Мельхиором крались по заросшему склону у подножия Трифельса. Они решили подобраться к крепости с северной стороны. Склон там был почти отвесным и поэтому меньше всего охранялся.
Матис осторожно ступал сквозь подлесок. Раньше они часто бродили здесь с Агнес. Трифельс был совсем близко. Среди ветвей уже показалась главная башня, в некоторых окнах мерцал свет. Матис вдруг ощутил острую тоску по местам, где прошло его детство. Он подумал о покойном отце, а также о матери и девятилетней уже сестре. До их жалкого жилища было рукой подать. Матис чувствовал неодолимое желание просто пробежаться туда и посмотреть, всё ли у них в порядке. Но слишком велика была опасность, что его обнаружат люди Йокеля. Для начала следовало оценить обстановку. Совсем рядом Матис как раз уловил голоса и смех. Он опустился на пахнущую хвоей и сыростью землю и прополз последние несколько шагов к тому месту, где лес расступался и начиналась широкая дорога к крепостным воротам. Рядом то же самое проделал Мельхиор.
Наконец Матис выглянул из кустарника и от увиденного потерял дар речи.
Недалеко от колодезной башни на равных промежутках горели костры. Возле них сидели пестро одетые люди, галдели и пили вино. Их было около пятидесяти. Всюду в земле торчали пики, между ними Матис различил несколько средних орудий, и перед ними кучи каменных ядер. Над лесом разносились военные песни. Несомненно, Трифельс был в осаде!
— Похоже, Фридрих фон Шарфенек решил все-таки отвоевать свою крепость, — заметил Мельхиор, выглянув следом из зарослей. — Смотрите сами.
Менестрель показал на воткнутое в землю знамя с изображением коронованного льва, стоящего на задних лапах. Матис помнил этот герб еще по осаде Рамбурга в прошлом году. Теперь он различил и красно-синий шатер в непосредственной близости. Оттуда как раз вышел стройный человек и прокричал несколько приказов. Долетевший до опушки голос заставил Матиса вздрогнуть.
— Проклятье, это вправду граф! — прошептал он. — Теперь проникнуть в Трифельс и разузнать про копье будет еще труднее.
— Если это вообще возможно, — отозвался Мельхиор и задумчиво взглянул на шатер, словно оценивал шансы. — С парочкой пьяных крестьян мы бы, в случае чего, справились. Но с целым отрядом крестьян? Не похоже, что это их первый поход.
Матис прищурился, чтобы лучше видеть в свете костров. Ландскнехты действительно были вооружены длинными кинжалами, копьями и кацбальгерами, у кого-то имелись даже цвайгандеры. У орудий тоже был вполне ухоженный вид. Матис различил три фальконета, один картаун и так называемого «соловья», способного стрелять пятидесятифунтовыми ядрами. Штурм, судя по всему, еще не начинали, недалеко от крепости Матис разглядел еще не готовые укрепления. Кузницу и прочие строения сожгли. Оставалось только надеяться, что матери с сестрой вовремя удалось укрыться.
Некоторое время Матис молча разглядывал лагерь. Потом решительно кивнул.
— Ладно, ничего не поделаешь, — сказал он тихо. — В Трифельс мы попасть не сможем, и Агнес уже вряд ли нам поможет. Как мы вообще додумались, что какие-то сновидения и детские воспоминания помогут отыскать это копье! — Юноша покачал головой. — Попытаюсь теперь разыскать семью, чтобы попрощаться. А потом мы с Агнес уйдем подальше отсюда. Мне давно следовало так поступить.
Мельхиор хитро улыбнулся, но в его взгляде впервые скользнула неуверенность.
— Вы так легко отказываетесь от своих идеалов? Всего несколько дней назад вы были убеждены, что со святым копьем и под предводительством Флориана Гейера еще сумеете одержать победу. А теперь это утратило для вас значение?
— Теперь я понимаю, что это было ошибкой, — Матис поднялся с земли. — Единственное, что имеет значение, — Агнес. Эта война и без того надолго нас разлучила.
С этими словами Матис развернулся и двинулся обратно в лес. Он со злостью раздвигал ветви и шагал вниз по склону, не заботясь о том, идет ли за ним Мельхиор. Это ведь надо было — помешался на мысли, будто старое копье для него важнее единственной девушки, которую он любил! Агнес чуть ли не умоляла его остаться с ней, а он думал лишь о своих возвышенных идеалах… Сейчас же он встанет перед ней на колени и попросит прощения.
Матис смотрел себе под ноги и не останавливался. Так он прошагал еще с полчаса, и впереди вдруг кто-то вскрикнул. Крик донесся с той самой стороны, где они с Мельхиором оставили Агнес.
Сердце рванулось из груди. Крик повторился, и Матис пустился бегом. Теперь он был уверен, что кричала Агнес. Ему вспомнилась та ночь в Альберсвайлере, когда Агнес увезли на лодке и она скрылась во мраке.
Господи, неужели опять?! Только бы в этот раз подоспеть!
Теперь Матис пожалел, что не стал дожидаться Мельхиора. Оставалось только надеяться, что менестрель двинулся следом. Он бежал все быстрее, то и дело спотыкался в темноте, снова поднимался и бежал дальше, пока не увидел в свете луны два сгорбленных силуэта. Среди деревьев перед ними кто-то отбивался и вырывался, точно загнанный зверь.
Это была Агнес.
— Агнес, Агнес! — словно вне себя закричал Матис.
Он не раздумывая бросился вперед и обрушился на обидчиков. Один из них, тучный крестьянин в рваном камзоле, повалился на землю.
— Какого черта… — проворчал он, однако юноша уже врезал ему кулаком по лицу. Всхлипывая и истекая кровью, крестьянин остался лежать.
Матис между тем схватил с земли палку и с ревом бросился на второго. Тот поколебался мгновение, а потом развернулся и скрылся во мраке среди деревьев.
Тяжело дыша, Матис подошел к Агнес. Она забилась в ямку и закрыла лицо руками. Когда он коснулся ее, она вздрогнула, будто ее хлестнули плетью.
— Агнес, это я, — прошептал Матис. — Все хорошо. В этот раз я подоспел. Теперь…
За спиной послышался шорох. Не успел Матис развернуться, как что-то тяжелое ударило его по затылку. Перед глазами вспыхнули тысячи звезд. Он как подкошенный рухнул на землю. Последнее, что он увидел, это подскочивший к нему темный силуэт.
— Отправляйся в ад, предатель, — прошипел голос.
Потом кожаный башмак ударил ему в лицо.
Граф Фридрих фон Шарфенек сидел за столом над жирным кабаньим окороком и прислушивался к песням ландскнехтов снаружи. Он любил их кровожадные песни о вине, женщинах, убийствах и короткой, но полнокровной жизни. Их переполняла ненависть, сильнейшее из чувств, известных графу. Он водил ножом по волокнам мяса и упивался воспоминаниями о недавних событиях.
Его люди, словно всадники Апокалипсиса, обрушились на графства Лёвенштайн и Нойшарфенек. В каждой из деревень они сожгли половину домов и казнили по пять мужчин, выбранных жребием. Ландскнехты вытаптывали поля лошадьми и забирали в качестве повинности зерно и последних коров. Женщины и дети кричали, бросались перед ними на землю и просили сжалиться.
Но они не знали жалости.
Чувство абсолютной власти на время заглушило ненависть к Агнес. С каждым приказом, с каждым новым ударом Фридрих бил и собственного отца, который на протяжении всей его жизни напоминал, что он самый младший в длинной цепочке наследников. Что никто не возлагал на него надежд, мечтательного ребенка, выросшего без матери среди книг, в которых взрослые люди командовали большими сражениями.
Теперь у него собственное войско. Он далеко не герой, не король Артур, а разгневанный мститель. Это, по крайней мере, тоже неплохо.
Или даже лучше.
Фридрих задумчиво разреза́л мясо на куски, все мельче и мельче, пока не оставались одни лишь волокна. При этом он раздумывал, что сделает с крестьянами, когда захватит наконец Трифельс. Шарфенберг они еще вчера взяли с наскока. Крепость практически пустовала, и Фридрих был далеко не в восторге от состояния, в котором предстало перед ним дорогое убранство залов.
Теперь настал момент расплаты. Отец сдержал обещание и отдал ему на месяц пятьдесят солдат и орудия. Чтобы захватить Трифельс, времени более чем достаточно. После поисков сокровищ Фридрих знал каждый его уголок. Завтра на рассвете они начнут штурм. Разнесут из пушки наскоро починенные ворота, заберутся по лестницам на полуразрушенную восточную стену и учинят наконец над крестьянами расправу. Только этого Пастуха-Йокеля, их предводителя, Фридрих оставит на потом. За каждую секунду его позорного бегства из Шарфенберга горбун заплатит ему адской болью.
Фридрих наколол на вилку еще несколько волокнистых кусков, набил в рот и принялся перемалывать челюстями. Возможно, ему удастся даже оставить часть ландскнехтов в Трифельсе. Отсюда он мог бы рассылать по окрестностям карательные отряды, о которых крестьяне еще долго не забудут. И больше никогда не поднимутся против своих господ. Никогда…
— Простите, что помешал, ваша светлость.
Рассерженный, граф отвлекся от еды. У входа стоял один из его заместителей. Человек с бугристым шрамом поперек лица за последние недели выказал себя славным приспешником. Но теперь в его глазах читался испуг.
— Что такое? — резко спросил Фридрих.
— К вам посетитель, ваша светлость.
— Я не намеревался сегодня принимать посетителей. Разве что он от самого кайзера.
Ландскнехт прокашлялся.
— Именно от него, — ответил он, запинаясь. — Он явился от самого кайзера. Письмо и печать прилагаются. Думаю, вам… лучше принять его.
— Да как ты смеешь…
В это мгновение гость выступил из-за спины стражника и вошел в шатер. Он сдержанно поклонился и встал перед графом. Когда Фридрих узнал его, то поначалу не мог решить, колесовать ли его на месте или смиренно поприветствовать.
Фридрих фон Шарфенек, может, и был немного не в себе, но уж точно не глупцом. Поэтому он выбрал второе.
Матиса привели в чувство удар в бок и струя холодной воды. Голова еще гудела после удара, который обрушил на него кто-то из крестьян. Он попытался открыть глаза, однако на них что-то налипло. Юноша не сразу понял, что это его собственная спекшаяся кровь.
Матис тихо застонал и провел рукой по распухшему лицу. Теперь ему хотя бы удалось разглядеть сквозь узкие щелки, где он находится. Судя по всему, он лежал в парадном зале Трифельса, устланном вонючим тростником. В свете нескольких факелов и жаровен Матис смутно разглядел с десяток крестьян, сгрудившихся вокруг. Агнес, как и Мельхиора, нигде не было видно. Вероятно, менестрелю удалось скрыться в лесу.
Позади, возле чадящего камина, кто-то развалился в плетенном из ивовых прутьев кресле. Слишком далеко, чтобы разглядеть. Матис попытался подняться, но сразу же упал.
Где же Агнес? Где…
— Помогите этой псине подняться и подведите сюда, чтобы я мог видеть его продажную морду.
Заслышав резкий голос, Матис тут же понял, кто сидел в кресле. Двое крестьян подхватили его и подтащили к трону из шкур и ивовых прутьев. На нем восседал, закинув ногу на ногу, Пастух-Йокель.
— Ты только посмотри, вот и свиделись, — проговорил крестьянский главарь, задумчиво разглядывая свои грязные ногти. — По дому истосковался или как? — Только теперь он посмотрел Матису в залитые кровью глаза. — Сколько заплатил тебе граф, чтобы ты показал ему тайный проход в крепость, ну?
— Где… где Агнес?.. — прохрипел Матис, оставив вопрос без внимания.
Взглянув в окно, он понял, что стояла еще глубокая ночь. По ту сторону стены мерцали костры осаждающих.
Йокель вскинул брови.
— Графская девка? Бросил в узилище. Ты тоже туда отправишься, пока я не решу, как с тобой поступить. Предатель!
Матис обмяк, двум крестьянам так и пришлось держать его. Пастух вскочил и ткнул в него пальцем.
— Этот человек бросил нас, чтобы встать на сторону врага! — крикнул он. — Он убил десятки наших соратников, а теперь вернулся, чтобы доложить графу, как проникнуть в крепость!
— Но… это… неправда… я… — начал Матис, запинаясь, но Йокель ударил его ногой в живот, и он со стоном согнулся.
— Видите, как я поступаю с предателями? — продолжил пастух уже более спокойным тоном. — Знаю, среди вас есть такие, кто хочет сдаться. Не верят, что уже в обозримом будущем нас ждет победа. Но вы ведь знаете, что я послал за войсками. Ждать осталось недолго! Совсем скоро к нам устремятся крестьяне со всего Пфальца, со всей Германии. Это Трифельс, центр Священной Римской империи! Отсюда мы отправимся на решающую битву, чтобы победить в этой войне!
— Уже проиграли… — простонал Матис.
Йокель вперил в него недоуменный взгляд.
— Что ты сказал?
— Война… проиграна.
Некоторое время казалось, что пастух проглотил язык. Но потом, как сумасшедший, бросился на Матиса с кулаками.
— Чертов предатель! — вопил он. — Сеешь сомнение и раздор! Я еще тогда не доверял тебе — и оказался прав. Ты всегда был на стороне господ! Эта девка тебя загубила! Говори сейчас же, что там задумал граф, или…
— Я… не знаю… — выдавил Матис хриплым голосом. — Ничего не знаю, клянусь.
Йокель бил его по лицу, в живот, по ногам. Юноша едва не потерял сознание, так ему было больно.
— Клятва из уст предателя, ха!
Йокель оглянулся на десяток крестьян. Все они наблюдали за происходящим со страхом и раболепием.
— Конечно, он все знает. А я знаю, как это из него выпытать… — Он злобно улыбнулся. — Приведите обеих! Устроим им милую встречу.
Несколько крестьян поспешили за дверь и вскоре привели двух дрожащих пленников. Головы их были замотаны платками. Йокель сорвал тряпки, и Матис издал громкий стон.
Перед ним стояли мать и девятилетняя сестра. Похоже, обе они были в полном здравии, хотя лицо у Марты Виленбах пестрело синяками. Юбка и блузка были разодраны, словно кто-то ее тащил. У Мари лицо распухло от слез и соплей. Вид у нее был такой, как если бы она плакала без конца.
— Матис! — всхлипнула мать. — Мой Матис! Ты жив! Но, ради всего святого, почему…
— Заткни пасть, женщина! — рявкнул Йокель. — До сих пор мы хорошо с вами обращались. Во всяком случае, довольно сносно для семьи предателя. Вы получали еду и питье, продолжали заниматься своими грязными делами. Но и этому легко положить конец…
Он помолчал немного и подмигнул юноше.
— Ты всегда был упертым ублюдком, Матис, — продолжил пастух чуть не дружеским тоном. — Смышленым и упертым. Так зачем мне тебя пытать, если ты все равно будешь молчать или наврешь с три короба? Я знаю средство получше, — он шагнул к всхлипывающей Мари и погладил по растрепанным волосам. — Даю тебе времени до утра, чтобы ты передумал, Матис. Если и тогда будешь отпираться, я повешу твою сестренку на крепостных зубьях, так что она посинеет и покроется черными пятнами. Потом настанет черед матери, а ты будешь смотреть, как она медленно задыхается.
Марта вскрикнула и закрыла лицо руками. Пастух смерил ее сочувственным взглядом и изрек монотонным голосом наставника:
— Иногда война требует жестоких мер. Но тому, кто хочет построить рай на земле, приходится временами проходить через ад.
Йокель снова уселся на свой трон и щелкнул пальцами.
— А теперь уведите его поскорее. Мне и смотреть-то на него тошно.
Агнес сидела в темнице и всматривалась во мрак. С тех пор как она попала в плен, ее без конца трясло. Теперь дрожь стихала, только дыхание оставалось быстрым и прерывистым. Женщина пыталась плакать, но горло словно петля сдавила. Неужели это конец? Неужели она проделала столь долгий путь затем лишь, чтобы в конце концов зачахнуть в узилище собственной крепости?
«Заживо погребенная, как Констанция, — пронеслось у нее в голове. — И зачем я только вернулась сюда!»
Чтобы как-то отвлечься, Агнес массировала суставы и ноги в тех местах, где их стягивали веревки. Конечности ныли. Крестьяне сначала связали ее, а потом вместе с Матисом волокли через подлесок, окольными тропами мимо ландскнехтов, пока не притащили в крепость. По одному из знамен, что развевались над освещенным кострами лагерем, Агнес с ужасом поняла, что крепость осаждена людьми Шарфенека. Матис так и не пришел в сознание, и с тех пор она его не видела. До сих пор оставалось загадкой, что делали с ним сейчас крестьяне и жив ли он вообще.
Агнес закрыла глаза и стала вспоминать те немногие мгновения, что они пережили после воссоединения в лагере под Ингольштадтом. Судя по всему, это были их последние дни, проведенные вместе.
Над головой темнел квадратный проем, закрытый каменной плитой. На высоте четырех шагов сквозь две узкие щели в восточной стене пробивался лунный свет. Агнес вспомнила, как стояла год назад по другую сторону и переговаривалась с Матисом. Больше двух недель пришлось провести ему в этой темной сырой дыре! Сама она уже через час почувствовала, как сжимается грудная клетка, словно крепость давила на нее всем своим весом. Ко всему прочему Агнес ощущала какое-то странное оцепенение, как предвестник скорого обморока. В тот раз, когда она навещала здесь Матиса, чувство было точно такое же. Как и в соборе Шпейера, когда они с отцом ездили к жирному торговцу Якобу Гуткнехту… Агнес встряхнула головой, чтобы разогнать наваждение.
Что, ради всего святого, эта крепость со мной творит?
Над головой вдруг послышался скрежет. Плита отошла в сторону, и в проеме возникло лицо крестьянина. Он посветил факелом в глубь.
— Эй, графиня! — позвал он. — Готова к первому приему в своем роскошном зале? К тебе явился твой милый принц. Только не трогай его, а то развалится еще!
Послышался смех. Потом два крестьянина спустили к ней на веревке безжизненное тело, словно кукла, повисшее в петле. На Агнес капнула кровь.
Лицо человека было разбито до такой степени, что женщина не сразу узнала в нем Матиса. Одежда его была изорвана, голова упала на грудь. Он походил на висельника.
— Вы… убийцы! — крикнула Агнес двум крестьянам. — Что вы с ним сделали?
— Успокойся, он еще жив. Йокель придержал его на потом, — тут круглолицый крестьянин угрожающе возвысил голос, так что стены отозвались эхом. — Но если твой супружник думает, что сможет взять Трифельс штурмом, то мы с тобой церемониться не станем. Посмотрим, что сто́ит графу его девица со своим любовником…
Крестьянин рассмеялся и сплюнул вниз. Потом отпустил веревку, так что последние пару шагов Матис пролетел камнем. Он тихо застонал, а плита над головой снова задвинулась.
— Господи, Матис! Что они с тобой сделали?
Агнес подползла к нему и положила его голову себе на колени. Глаза уже настолько привыкли к темноте, что она могла разглядеть его лицо.
Губы у юноши потрескались, засохшая кровь налипла на нос и глаза. Агнес осторожно ощупала его череп и скулы, но, кроме большой шишки на затылке, ничего серьезного не обнаружила. Крестьяне жестоко с ним обошлись, но это он, по крайней мере, переживет.
«Раны, да, — в страхе подумала Агнес. — Но не то, что они сделают с нами позже. Разве что мы найдем какой-нибудь выход…»
Она взяла ведро, в котором плескалось немного мутной затхлой воды, и ополоснула Матису лицо, чтобы он снова смог дышать и немного видеть. Его трясло от боли и холода. Юноша с трудом поднял на Агнес глаза.
— Мне… так жаль, Агнес, — прохрипел он. — И почему я не послушал тебя! Нам… вообще не следовало возвращаться в Трифельс. — Он закашлялся и выплюнул выбитый зуб. — Я… люблю тебя. Но теперь слишком поздно.
— По крайней мере, мы вместе, — ответила Агнес тихим голосом и погладила его по запачканным кровью и грязью волосам. — Может, так оно и должно быть. Это Трифельс, понимаешь? Он звал меня.
— Что… что ты такое говоришь?
— Матис, мне снова снился Трифельс. И Констанция. Прежде чем меня отыскали крестьяне. Ваш план действительно удался.
Агнес вполголоса рассказала ему о сновидении, о Констанции и странном изречении, которое так и не выходило у нее из головы.
— Место, где всякой вражде приходит конец, — пробормотала она под конец. — Что же Констанция хотела этим сказать?
Матис снова раскашлялся.
— Что бы это ни было, нам уже не узнать. Во всяком случае, не в этой жизни.
— Не забывай, что за стенами мой ненавистный супруг с солдатами, — заметила Агнес. — Может, он и не любит меня всею душой, но если продержимся еще немного, то…
— Агнес, послушай! — Матис с трудом приподнялся. — У них там моя мать и сестра. Йокель угрожает расправиться с ними, если я не расскажу ему, что задумал твой муж. Он думает, что я знаю о каком-то потайном туннеле. Но я не знаю ничего! Мне… нестерпимо жаль, что из-за меня мы все оказались в таком положении. Поверь, моя жизнь ничего не сто́ит, но жизнь близких мне дороже всего! — Он взглянул на нее с мольбой в заплывших глазах. — Можешь проклинать меня, Агнес. Но если ты что-нибудь знаешь… может, второй туннель, потайную дверь, любую чертову лазейку… то скажи, ради моей матери и сестры!
— Поверь, я бы и рада помочь им, но не знаю никаких других выходов, — Агнес уставилась в пустоту; она снова почувствовала приближение обморока. — Все, что мне известно, это то, что где-то здесь заживо погребена Констанция… — Она помедлила. — Звучит, может, странно, но я чувствую, что это случилось совсем рядом.
Матис горестно рассмеялся.
— Тоже мне утешение! Сидеть в застенке, неподалеку от места, где умерла…
Он вдруг замолчал, словно удар получил. Потом поднялся со стоном, прополз на коленях к западной стене и принялся остервенело разгребать солому.
— Что… что ты там делаешь? — спросила Агнес.
— Ищу кое-что. Обнаружил это, когда сидел тут в прошлый раз, а потом позабыл…
Не вдаваясь в подробности, Матис продолжал ощупывать пол и стену. Наконец он остановился.
— Ха, вот она!
Юноша расчистил солому и показал на открытый участок стены. Когда он постучал по ней, камень отозвался гулким эхом.
— Здесь вделана плита! — взволнованно объяснил Матис. — И если мне не изменяет память, здесь была еще надпись на латыни… — Он пошарил рукой и удовлетворенно кивнул. — Вот она.
Затаив дыхание, Агнес подошла к стене и встала перед ней на колени. Стояла кромешная тьма. Матис взял ее за руку и мягко направил, пока ладонь не легла на выбитую в камне надпись. Женщина провела по ней несколько раз и, кажется, сумела разобрать написанное.
Albertus faciebat leones expulsos esse…
— Альбертус укротил львов навек, — пробормотала она. — Что бы это значило?
— Не знаю. Знаю только, что в стену вставлена плита, и камера за ней, скорее всего, продолжается, — Матис снова постучал по тонкому камню; похоже, от волнения он ненадолго позабыл о боли. — Когда ты сказала, что где-то поблизости, должно быть, заживо погребена Констанция, я снова об этом вспомнил. Я еще хотел взорвать плиту порохом, припоминаешь? И почему мы раньше до этого не додумались! Это же темница Трифельса. Еще сын Барбароссы Генрих держал здесь своих пленных! Возможно, этот проход ведет в другую камеру.
— Albertus faciebat leones expulsos esse… — Агнес вполголоса повторила надпись и пожала плечами. — Это «faciebat» часто стоит на памятниках, чтобы знали, кто его создал. Быть может, какой-нибудь каменщик увековечил здесь свое имя или…
Агнес резко замолчала, словно ее ударил кто-то, и почувствовала, как ее затрясло от волнения.
Неужели это правда? Все настолько просто? Или я уже среди бела дня сны вижу?
— Ну конечно, ты прав! — воскликнула она. — Это действительно намек на Констанцию. Львы, это же ее символ!
— Львы? — недоуменно спросил Матис.
— Львы на гербе Гогенштауфенов. Понимаешь? Это загадка! — Агнес говорила теперь без умолку, то и дело показывая на надпись. — Констанция была их последней законной наследницей. С ее смертью львы, то есть Гогенштауфены, считались укрощенными!
— А… кто же тогда этот Альбертус?
Агнес улыбнулась.
— С латыни это Альбрехт. Помню, отец Тристан рассказывал, что Альбрехт и есть тот самый германский король из рода Габсбургов, который в тысяча двести девяносто восьмом году приказал убить Констанцию. То есть Альбрехт позаботился о том, чтобы львы Гогенштауфенов навсегда остались в этих стенах. Albertus faciebat leones expulsos esse…
Агнес благоговейно погладила каменную плиту.
— За нею находится могила моей далекой предшественницы, — прошептала она. — Я в этом уверена. Мы все-таки разыскали ее.
Женщина закрыла глаза. На душе разлилось странное спокойствие. Теперь она была уверена, что достигла наконец своей цели. Лихорадка, которая не отпускала ее вот уже второй день, напомнила о себе ознобом. И снова в голове зазвучал тихий голос.
Голос Трифельса.
Круг замыкается, Агнес. Здесь, в Трифельсе, все началось, здесь и закончится. Пусть и не так, как тебе того хотелось, верно?
Агнес горестно рассмеялась и отвернулась.
— Какая ирония! Вот мы в самом деле отыскали вход в гробницу Констанции — и не имеем возможности к ней попасть. Слишком поздно! Нам ни за что не сдвинуть эту плиту.
— Не нам, так может, кому другому, — Матис скривил в ухмылке разбитое лицо, обнажив широкую щель на месте выбитого зуба. — Йокель и его люди, к примеру.
Агнес повернулась к нему в недоумении.
— Йокель? С чего бы ему помогать нам?
— Ну, когда мы расскажем Йокелю о нашей находке, ему наверняка захочется узнать, что же там замуровано. Он начнет копать. Так мы хоть выкроим немного времени, — Матис со стоном прислонился к плите. — А временем в нашем положении лучше не разбрасываться.
Спустя примерно час Йокель стоял в темнице и задумчиво обшаривал края плиты. Он спустился с тремя крестьянами, все прихватили лопаты и кирки. В узилище горели несколько светильников, так что плиту и надпись на ней было теперь хорошо видно.
— Замурованный туннель, говоришь? — Йокель с ухмылкой взглянул на Матиса. — Видимо, освежил-таки память… Я знал, что ты семью в беде не оставишь.
— С матерью и сестрой всё в порядке? — спросил Матис, оставив без внимания предположение пастуха.
Они с Агнес решили не говорить крестьянам об истинном предназначении туннеля. Гробница знатной особы мятежников вряд ли заинтересовала бы. Чего нельзя сказать о возможности в последний момент сбежать от графа Шарфенека и его ландскнехтов. Даже такому фанатику, как Йокель, уже следовало признать, что крепость не сохранить.
— С твоей семьей всё в порядке. Во всяком случае, пока, если ты не решил обвести нас вокруг пальца, — Йокель смерил его взглядом. — Скажи-ка, откуда ты узнал про эту плиту?
— Я уже сидел здесь, насколько тебе известно, — честно ответил Матис. — В тот раз я не смог сдвинуть плиту, но теперь-то все иначе… — Он кивнул на крестьян, стоявших чуть позади с лопатами и кирками. — Ну, чего мы ждем?
Йокель дал своим людям знак, и они принялись счищать кладку и штукатурку вокруг плиты. Вскоре выяснилось, что тяжелая, толщиной с запястье плита действительно вделана в пол. Над нею обнаружилась узкая, заделанная кирпичами щель. Когда крестьяне разобрали верхние камни, на Матиса повеяло сырым затхлым воздухом.
«Щель, про которую говорил отец Доминик! — подумал он. — Щель, сквозь которую слышались стоны и пение Констанции. Декан оказался прав!»
— Йокель, тут работы невпроворот, — проворчал один из крестьян и прислонился к плите. Это был круглолицый крестьянин, который всего пару часов назад спустил Матиса в темницу. — Эта штуковина крепко сидит в полу. Копать придется как проклятым.
— Так копайте! — прошипел Йокель. — Или, может, хотите, чтобы ландскнехты через пару часов вам глотки поперерезали?
— Но ты же сказал, к нам на помощь придут отряды крестьян, и мы…
— Так и есть! Но до тех пор неплохо бы… э… придумать запасной план. Такое уж оно, военное дело, вам не понять.
Крестьяне ворчливо продолжили работу. Йокель между тем недоверчиво поглядывал на Агнес. Все это время женщина сидела с закрытыми глазами, прислонившись к противоположной стене. С некоторых пор ее мучила лихорадка, но в ней ли все дело, Матис точно не знал. Во всяком случае, с тех пор как она оказалась в узилище, Агнес словно пребывала в ином мире.
— Что с ней? — спросил Йокель у Матиса. — Может, графиня больна? Здешний воздух пришелся ей не по душе?
— Ей нездоровится, — ответил юноша. — Как будто не видишь! У нее лихорадка, ей больно… Видно, твои безмозглые крестьяне перестарались, когда схватили ее.
Йокель тонко улыбнулся.
— Это не идет ни в какое сравнение с тем, что мы сделаем с ней, если ее муж осмелится штурмовать Трифельс. Мы отправили в лагерь посыльного. Граф знает, что его девка здесь. И знает, что мы с нею сделаем, если хотя бы посмотрит в нашу сторону.
Матис не ответил. Лишь бросил на Агнес встревоженный взгляд. Может, эти обмороки и отрешенность действительно как-то связаны с расположенной рядом гробницей Констанции? Возможно ли нечто такое?
Следующие полчаса прошли в молчании. Крестьяне копали и сопели, колотя кирками по полу, пока перед плитой не образовалась яма в целый шаг глубиной. Наконец плита сдвинулась.
— Вытаскивайте ее! — приказал Йокель и потер руки; его горб дрожал от волнения. — Сейчас посмотрим, что там за ней…
С натужным храпом крестьяне подняли тяжелую плиту и бросили на пол. Та с грохотом раскололась. Взору открылся низкий проход. Запах гнили усилился настолько, что люди прикрыли лица ладонями.
— Добро пожаловать в преисподнюю! — с ухмылкой возвестил Йокель. — Судя по запаху, ходом давно никто не пользовался. Тем лучше.
В следующее мгновение темницу сотряс приглушенный грохот. Крестьяне вскрикнули и боязливо посмотрели наверх, откуда донесся шум.
— Пресвятая Дева Мария! Дьявол! — воскликнул круглолицый. — Мы потревожили дьявола!
— Не бойтесь, — успокоил их Йокель. — Это всего лишь выстрелы осаждающих. Видимо, они пошли на штурм. — Он попытался улыбнуться, но это удалось ему лишь отчасти. — Но Трифельс и не такое переносил, верно же?.. Ну, пошли, времени совсем не осталось!
Йокель беспокойно глянул в проем над головой, откуда теперь доносились крики и новые выстрелы. Казалось, ландскнехты штурмовали уже внутренний двор. Горбун юркнул было в туннель, как вдруг звонкий голос заставил его остановиться.
— Все назад! Я первая туда войду!
Матис в изумлении оглянулся на Агнес. Женщина дрожала, но к проходу шагнула исполненная чувством собственного достоинства. Казалось, она пробудилась после долгого сна.
— Если нам суждено пройти этим путем, то я буду первой, — повторила Агнес твердым голосом. — Этим я обязана своим предкам.
— Предки? Черт, что ты такое несешь? — Йокель взглянул на нее в недоумении. — И как ты вообще со мной разговариваешь, женщина? — Он занес руку для удара. — Я покажу тебе, что значит пробудить гнев крестьян; ты… — Пастух вдруг замолчал и злобно улыбнулся. — Хотя о чем это я. Может, так оно даже лучше, если наша принцесса пойдет впереди. Проход на вид чертовски старый. Хорошо бы послать кого-нибудь вперед, на случай если он обвалится.
Йокель схватил Агнес за подбородок и притянул к себе.
— Только помни, графиня, я иду следом за тобой. Один неверный шаг, и этот проход станет твоей могилой.
— А разве он уже не стал ею? — отозвалась Агнес тихим голосом.
Потом высвободилась и скрылась во мраке. Йокель с Матисом двинулись следом, за ними пошли три крестьянина со светильниками.
Пробираясь по низкому коридору, юноша снова подумал о том, как самоуверенно звучал голос Агнес. Так, словно за нее говорил кто-то совершенно другой. Что, черт возьми, здесь происходит?.. Он больно ударился о нависающую скалу, пригнулся и поплелся дальше. Еще шагов десять туннель тянулся прямо, потом резко завернул вправо и наконец стал шире. Часть стен и гнилые балки с потолка здесь обвалились, под ногами у Матиса прошмыгнули несколько крыс. Вскоре им открылся вход в следующую камеру, размеры которой едва ли можно было определить в темноте. Где-то над головой слышался приглушенный грохот выстрелов.
— Ну, давайте уже, посветите! — крикнул Йокель своим людям. — Или ждете, пока здесь все обвалится?
Крестьяне со светильниками прошли вперед, и у Матиса перехватило дыхание. Эта комната была несравнимо больше предыдущей камеры. Она походила скорее на зал. С потолка, с высоты примерно четырех шагов, капала вода. Матис решил, что они стоят под колодезной башней. Пол покрывал истертый мрамор. Но больше всего изумляли стены. Со всех четырех сторон угадывались остатки громадной фрески. Рисунки поблекли, однако Матис понял, что на них, вероятно, были изображены немецкие кайзеры и короли. Он насчитал их около дюжины, голову каждого венчала корона. Краски пышных одежд давно облупились. Некоторые держали в руках мечи, другие — скипетр, Библию или державу. Все это походило на огромный подземный мавзолей.
Один из правителей особенно приглянулся Матису. Весьма крупный, с длинной рыжей бородой, он держал в руках огромное копье. Имя его ясно читалось над волнистыми волосами.
Fridericus Barbarossa Imperator
— Краснобородый кайзер и святое копье! — прошептал Матис, завороженно глядя на рисунок. Изумленный, он покачал головой. — Кто бы мог подумать? Значит, легенда не лжет — по крайней мере, в своей сути. Барбаросса действительно спит под Трифельсом! Но как…
— Что здесь такое, черт подери? — раздался взволнованный голос Йокеля. — Куда мы забрались? Это не туннель вовсе, а какая-то крипта… Отвечай, графиня! Куда ты нас завела?
Он подскочил к Агнес. Та сидела на коленях возле стены. Прямо перед нею лежали выбеленные кости, напоминающие очертаниями человека. К ним пристали обрывки материи и клочья спутанных волос. Агнес взяла их и просыпала между пальцами. Она целиком ушла в себя и даже не обратила внимания на крик пастуха.
— Я спрашиваю, куда мы попали?! — взвизгнул Йокель.
Он отвесил Агнес затрещину, сбив ее с ног. Та даже не вскрикнула. Медленно поднялась и посмотрела Йокелю прямо в глаза, так что пастух невольно попятился. Наверху продолжали греметь орудия.
— Это гробница моей прародительницы Констанции, дочери Энцио, внучки великого Фридриха Второго, — начала Агнес и указала на заплесневелые кости. Казалось, она под гипнозом. Трое крестьян, услышав ее отрешенный голос, явно перетрусили. — Ее здесь пытали и замуровали заживо. Преклоните колени перед ее останками. Необходимо похоронить их со всеми почестями!
В первый миг казалось, что крестьяне сейчас действительно благоговейно упадут на колени. Но потом тишину нарушил козий смех Йокеля, и мгновение миновало.
— Срать я хотел на твоих предков, графиня! — выкрикнул пастух. — Срать я хотел на твои поповьи выдумки! Мы больше не твои подданные, это время закончилось! — Он пнул по бледным костям, так что они разлетелись во все стороны. — Мне не могилы нужны, а выход, чтобы выбраться отсюда!
Йокель схватил Агнес за горло. Та захрипела, но смотрела по-прежнему твердо и без страха.
— Отвечай, есть тут такой выход? — верещал пастух. — Говори, пока не испытала боль, какой тебе еще никто не причинял! Ну, чего…
— Здесь… нет выхода. Зато есть кое-что другое! — перебил его Матис. — Это… священный предмет. Невероятной ценности! Мы надеялись, что найдем здесь подсказку о его местонахождении. Он достанется тебе, если отпустишь нас.
— Хм?
Йокель выпустил Агнес. Женщина с хрипом повалилась на пол и осталась лежать в полуобмороке. Пастух между тем недоверчиво уставился на Матиса.
— Что ты сказал?
Трое крестьян все это время не двигались с места. Казалось, они не знали, чего больше бояться: грохота орудий над головой или этой зловещей комнаты и девушки с голосом призрака.
— Речь о святом копье, — ответил Матис и примирительно вскинул руки. — Дай мне немного времени, я все объясню.
— Даю тебе времени до тех пор, пока не ударит следующее ядро. Так что поторопись. Только не вздумай пускать мне пыль в глаза!
Матис сделал глубокий вдох и вкратце рассказал Йокелю о Констанции, похищенном копье и жуткой расправе, которую Габсбурги учинили над Констанцией. О том, как они об этом узнали и что Агнес прямая наследница Гогенштауфенов, он умолчал. Все равно святое копье было для Йокеля куда важнее этой древней истории. Агнес между тем, точно в трансе, сидела у стены.
— И что, в этом копье и правда заключена такая сила? — спросил наконец пастух.
Матис кивнул.
— Это самая могущественная реликвия христианства. Говорят, он делает владельца непобедимым. В прошлом с его помощью было одержано немало побед. Может, в ближайшем будущем такая победа останется и за крестьянами, — добавил он заговорщицки. — Как тебе, Йокель? Представь себя во главе крестьянской армии со святым копьем в руках! Возможно, ты еще сумеешь решить исход войны в нашу пользу…
Он выдержал паузу и взглянул на Йокеля; глаза у того алчно вспыхнули. Матис не знал, действительно ли горбун верил, что станет с помощью копья предводителем всех крестьян, или его привлекала лишь возможность заполучить небывалое сокровище. Во всяком случае, Йокель задумчиво закусил губу. Он глянул на трех своих спутников, которые уставились на него как на мессию, и наконец собрался с ответом.
— Ну что же, звучит, по крайней мере, заманчиво, — начал пастух с сомнением и вздрогнул, когда в крепость врезалось очередное ядро. — Но я не вижу тут никакого копья. Только горстку костей и выцветшие рисунки. Так где же это ваше копье могущества?
— Дурак, ты что, не слушал? Констанция с Иоганном спрятали его!
Это Агнес снова обрела дар речи. Она поднялась и стояла, властно расправив плечи, посреди зала, окруженная костями своей прародительницы. Взглянув на нее, Матис сглотнул. Казалось, гробница Констанции превратила ее в другого человека. Агнес вдруг стала гораздо старше, опытнее, походила на настоящую королеву. Даже Йокель до того изумился, что не сразу нашелся с ответом.
— Это потайная комната, в которой прежде в неспокойные времена прятали императорские регалии, — продолжала Агнес, и голос ее разнесся по сводам. Она обвела рукой всех коронованных бородатых мужчин на стенах. — Карл Великий, Людовик Немецкий, Отто Великий, Барбаросса, Каролинги, Оттоны, Сальеры, Вельфы и Гогенштауфены… Все они были коронованы на немецкий трон при помощи императорских регалий. Мама рассказывала мне об этом зале, теперь я наконец вспомнила… — Она уставилась в пустоту и говорила, словно под гипнозом: — Когда Иоганн фон Брауншвейг и Констанция сбежали из-за предполагаемого заговора против германского короля и выяснилось, что с ними пропало и святое копье, регалии наконец вывезли из Трифельса. Роскошный когда-то зал опустел, лишенный своих сокровищ. Позднее, когда Габсбурги схватили Констанцию, они сочли верхом коварства замуровать здесь последнюю наследницу Гогенштауфенов. Окруженную правителями, преемницей которых она могла стать. Но Констанция выстояла и унесла тайну с собой в могилу.
— Значит… здесь нет никаких подсказок, где может быть копье? — тихо спросил Матис.
Агнес улыбнулась.
— Я сказала, что она унесла тайну с собой в могилу. Здесь ее могила — а вот и подсказка.
Она показала на рисунок под изображением Барбароссы, который Матис прежде не заметил. В отличие от остальных рисунков этот был очень простым и походил скорее на детский. Собственно, он и состоял-то всего из нескольких линий. Краски давно поблекли. Прежде, очень давно, цвета были, вероятно, красными, зелеными и черными. И все-таки изображение было еще вполне различимо.
Матис угадал строение с башнями и куполом. Внизу, начертанные корявым почерком, значились несколько слов. Потом линия сползала вниз.
Место, где всякой вражде приходит конец…
— Этот рисунок я видела во сне, — сказала Агнес. — Констанция нарисовала его перед самой смертью. Этот рисунок приведет нас к святому копью. Надо только…
В это мгновение над ними прогремели несколько выстрелов, и потолок заходил ходуном. На пол посыпались мелкие камешки и обломки покрупнее. В углу по стене побежала трещина. Крестьяне закричали и бросились по коридору обратно в камеру.
— Подождите, чтоб вам пусто было!
Йокель с руганью бросился следом. У выхода он все же обернулся на своих пленников и крикнул:
— Если хотите еще раз солнце увидеть, то поторапливайтесь! Проклятье, я хочу знать, где это святое копье. А потом можете проваливать к черту!
В скором времени все трое стояли в парадном зале. В окнах брезжил рассвет.
Ландскнехты наконец двинулись на штурм. Через равные промежутки гремели орудия; к ним теперь добавились и крики атакующих, которые пошли в наступление. Матис осторожно выглянул в окно. Около двух дюжин ландскнехтов взбирались по лестницам на стены. При этом их поддерживали аркебузиры, обстреливая крестьян на стенах. Мятежникам пока удавалось раз за разом отбрасывать солдат, но поражение было лишь вопросом времени. Каменные ядра тяжелого «соловья» и почти столь же мощного картауна гигантскими кулаками били в ветхую стену.
Пастух-Йокель неподвижно стоял у окна и взирал на хаос внизу. Его словно парализовало. С момента их бегства из темницы он не проронил ни слова, только глаза его бегали из стороны в сторону. Тем временем кто-то из его людей связал Агнес с Матисом и подтащил к ивовому трону. Теперь они неуверенно смотрели на своего предводителя.
— Йокель, что… что нам делать с заложниками? — спросил круглолицый; в глазах его читался смертельный ужас. — Ганс говорит, что нижние ворота скоро падут. Да и восточную стену мы долго не удержим. Может, тебе самому спуститься вниз и…
Новый удар сотряс крепость, до того мощный, что крестьяне бросились на пол; некоторые из них выли, как дети. В углу с грохотом обрушилась часть каменной лестницы и погребла под собой двух вопивших в смертельном ужасе мужчин. В зале поднялось облако пыли.
— До чего же вы трусливы! — проревел Йокель сквозь шум; его окутывал дым и облако пыли. — Разве не видите, какой подарок преподнес нам Господь в эту трудную минуту? Разве не видите, что бой и все эти смерти вокруг — это лишь наше последнее испытание? — Он распростер руки, обращаясь к остаткам своих подданных, глаза у него сверкали. — Я уж думал, Господь оставил нас… Но нет, он лишь испытывал нас. И теперь послал нам свою святейшую реликвию. Святое копье!
Йокель пронзительно рассмеялся, и по глазам его Матис понял, что безумие, которое всегда в нем таилось, вырвалось наконец на свободу. Смех резко умолк. Пастух подскочил к связанной Агнес и поднял ее за волосы.
— Копье! — закричал он. — Отдай его мне, графское отродье! Говори, где твои предки его спрятали!
— Я… я не знаю!
Агнес дергалась и пыталась высвободиться из его хватки. Самоуверенности, которую она выказала еще в подземелье, словно и не бывало. Гордая королева снова превратилась в напуганную девушку.
— Знаю только, что рисунок Констанции приведет нас к нему, — продолжала она в отчаянии. — Рисунок и надпись!
— Ты врешь, девка, копье спрятано где-то здесь! На рисунке была крепость, я уверен! А какая это еще может быть крепость, кроме как Трифельс? Ну, отвечай! Копье нужно мне сейчас! Сейчас! — Йокель отпустил Агнес и принялся простукивать стены парадного зала. — Ха, здесь где-то потайная дверь, заделанная ниша… Пошевеливайтесь, лодыри, и помогите мне в поисках!
Последние слова были адресованы полудюжине крестьян, которые еще оставались в зале. Остальные давно сбежали. С раскрытыми ртами они смотрели на безумца, бывшего когда-то их предводителем. Теперь и они поняли, что пастух был уже не в своем уме.
— Йокель, прекрати, — неуверенно окликнул его один из крестьян. — Что ты там ищешь? Нам нет до этого дела. Что нам нужно, так это приказы. Ну так что, вернуться во внутренний двор или…
— Ха, здесь пусто́та! — рассмеялся вдруг Йокель и с такой силой врезал по стене, что на ней остались следы крови. — Оно здесь! Я нашел его, святое копье! Теперь наконец можно начать бой!
Он, словно безумец, продолжал колотить по стене.
— Пресвятая Дева Мария, мы пропали, — пробормотал круглолицый и перекрестился. — Это конец.
В это мгновение послышался свист, и вслед за ним — оглушительный грохот. Весь зал содрогнулся, и Матиса подбросило невидимой силой.
«Соловей»! — пронеслось у него в голове. — Тяжеленное ядро разнесло восточную стену. Нам надо…»
На него посыпались камни, балки и пыль. Юноша инстинктивно свернулся и закрыл голову связанными руками.
— Агнес! — прокричал он сквозь грохот. — Агнес!
На Матиса обрушилась очередная балка, но прежде чем раздавить, за что-то зацепилась и приняла на себя град камней, сорвавшихся с потолка. Он услышал несколько приглушенных криков, потом вдруг наступила тишина. Где-то сыпалось крошево на пол, но предсмертные крики смолкли. Лишь со двора доносились звуки продолжающегося боя.
— Агнес? — тихо позвал Матис.
Ответа не последовало. Юноша осторожно поднялся и осмотрел то, что некогда было парадным залом. Половина потолка обрушилась, как и часть восточной стены, так что внутрь задувал свежий утренний ветерок. По полу громоздились каменные обломки и расщепленные балки, из-под которых торчали руки и ноги. В западной стене, там, где минуту назад стоял Йокель, зияла большая дыра. По краям ее угадывались мелкие осколки костей и кровавые брызги. Матис вздрогнул, увидев под каменной глыбой красную кашистую массу.
Больше от Йокеля ничего не осталось.
— Ма… Матис?..
Юноша развернулся, услышав где-то в зале слабый голос Агнес. Он не сразу отыскал ее посреди хаоса. Молодая женщина пряталась в открытом камине, единственном месте, которое осталось невредимым после обвала.
— Господи, ты жива!
Смеясь сквозь слезы, Матис стал перебираться через завалы, пока не оказался перед камином. Торопливо разрезал веревки об острый камень и наконец заключил Агнес в объятия. Оба с ног до головы были покрыты пылью и пеплом и походили скорее на призраков, чем на людей.
Несколько мгновений они хранили молчание. Потом Матис выпустил Агнес и освободил ее от веревок.
— Я думал, ты… — начал он, однако Агнес остановила его жестом.
— Послушай, — прошептала она взволнованно и вцепилась в него.
С нее сошла прежняя таинственность, и она снова стала той обычной девушкой, которую Матис так любил.
— Думаю, я теперь знаю, где святое копье, — продолжала Агнес вполголоса. — Пока Йокель тут бредил, мне все стало ясно. Оно не в Трифельсе, а совсем в другом месте!
Она издала хриплый звук, и Матис не понял, то ли это смех, то ли всхлип.
— Рисунок! — выдохнула Агнес. — Еще в зале с кайзерами и королями он показался мне до боли знакомым. Слабость, которую я ощущала в подземелье, чувство, будто мои предки за мной наблюдают, — все это я уже чувствовала в другом месте!
Матис покачал головой и снова заключил Агнес в объятия.
— Агнес, очнись! Мне без разницы, где это копье, понимаешь? Все, что мне нужно, это ты! Я и без того слишком долго…
Он замолчал на полуслове. За спиной послышался шорох шагов. Матис стоял спиной к лестнице, и первой вошедших увидела Агнес. Тихо вскрикнув, она прошептала:
— Господи, Матис, скажи, что это неправда. Скажи, что мне это снится!
Матис с трепетом обернулся.
Если это и сон, то скорее кошмарный.
