Глава 6 Образ будущего
Галетами из кухонного шкафа Сидоровичей Иван побрезговал, а теперь жалел об этом, сидя в электрокаре, воняющем дешевым пластиком.
Унылую тачку — тесную, неуклюжую, едва сдвинувшуюся с места, ничуть не похожую на служебную машину отца, — Тарсус угнал в квартале от небоскреба, где остался ждать хозяев робопес-терьер. С помощью своего чудесного коммуникатора подпольщик подобрал нужную биометрию, и охранная система приняла его за своего, сообщать властям об угоне и не подумала.
«После вчерашнего менты сменили все пароли, а новых у меня еще нет, не смогу вырубить камеры наблюдения, — сообщил Тарсус, перед тем как они покинули уютную квартиру министра здравоохранения. — А значит, поступим иначе…»
И вот Жуков-младший смотрит в зеркало заднего вида и не узнает себя.
Мало того что Тарсус приклеил ему к подушечкам пальцев новые папиллярные узоры, а в глаза вставил контактные линзы с соответствующей сетчаткой, так еще и на нижней челюсти и на лбу прикрепил миниатюрные голопроекторы, которые наложили на лицо Ивана объемную картинку-маску, реагирующую на сокращение мимических мышц. Теперь Жуков-младший — кареглазый и пухлощекий, нос у него длинный, на подбородке ямочка. Тарсус предложил еще волосы перекрасить, а лучше состричь вообще, но Иван воспротивился — типа и так никто не узнает, вон какого уродца из него сделал. Сам же подпольщик прикрыл свое «исклеванное» лицо зеленоглазым скуластым образом, тоже не блещущим красотой. Логика простая: чем меньше особых примет, тем меньше ты привлекаешь внимания.
Вот почему осназовцы не узнали парней. Вот как им удалось пройти проверку патрульных.
Всю аппаратуру Тарсус таскал с собой в большом кармане на животе. То было вовсе не жировое отложение, как думал Иван, но вместилище для пакетов с соком и прочего необходимого для антисоюзной деятельности.
У самых ворот Поликлиники № 1 Тарсус лихо, со скрежетом тормозов, припарковал электрокар — новую модель, не единожды засвеченную в рекламе. В минутном ролике десятка полтора человек всячески уверяли союзников и персов, что сие изделие есть чудо передовых технологий. Ложь, все ложь. В эту чушь может поверить только тот, кому не с чем сравнить. И почему это больше не удивляет Ивана?..
С трудом открыв дверцу — замок заело, — он неуклюже выбрался из кара. За недолгую поездку по Москве спина — неудобное кресло — успела разболеться. Первое, что он увидел, — портрет улыбающегося Председателя на воротах и надпись крупно: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!»
В небе ни облачка, зато полно дирижаблей.
Поток электрокаров почтительно расступился, пропуская панцер, мчащий по делам государственной важности. Из динамика на березе у края тротуара лился бравурный марш «Мы родились в самой лучшей стране». Хотелось в такт качать головой и подпевать. Это из-за обезболивающего, наверное, — оно не просто заставило позабыть об ушибах и ранениях, но вызвало ощущение легкости в теле: взмахни руками — взлетишь. На всякий случай Иван прижал локти к ребрам.
Вокруг было полно людей постарше — все исключительно в белых одеждах с нагрудными карманами на пуговицах. Половине мужчин за полста, они обязательно усатые, с волосами, зачесанными назад. У всех — а как же! — повязки на руках: флаги Союза в миниатюре. Молодежь предпочитала иной стиль: черные комбезы из искусственной кожи, как у Тарсуса или вроде того, в котором еще недавно щеголял Жуков-младший. Флажков на молодняке тоже хватало, как и значков с приветливым ликом Председателя.
Так что наряд Иван смотрелся на общем фоне несколько вызывающе — не из-за покроя, а из-за того, что висел на нем, как на вешалке, и не соответствовал возрасту. Черт, как же он забыл о значке и повязке?! И Тарсусу не мешало бы выглядеть более политкорректно.
— Я просто сильно похудел вдруг, болею очень, — ответил Иван на незаданный вопрос девушки-вожатой, промаршировавшей мимо вместе с отрядом юных сталкеров. Уж больно внимательно та на него уставилась, аж прищурилась со значением, не скрывая, что заподозрила чуть ли не в шпионаже на пять иностранных разведок сразу.
Демонстрируя немощь, Жуков-младший вроде бы естественно упал на Тарсуса, который потащил его к больнице. Сканеры ворот мазнули по зрачкам посетителей, сверили со своей базой данных — клиент и сопровождающий его товарищ, так обозначил их подпольщик, — и потому створки разъехались, пустив парочку на территорию комплекса. Пока ворота за ними закрывались, Иван затылком чувствовал сверлящий взгляд слишком уж бдительной вожатой.
Волоча ноги, он позволил Тарсусу поднести себя к ступенькам, ведущим ко входу меж массивных высоких колонн из белого мрамора. Ступеньки тоже были мраморными, блестящими.
— Куда?.. Правее бери! — прошипел Иван на ухо Тарсусу. — К эскалатору!
Жуков-младший бывал здесь не единожды. Ни печенку, ни селезенку ему не меняли — не было в том пока необходимости, да и отец не очень-то жаловал «запчасти для элиты», а вот с детскими болячками попадал сюда чаще, чем хотелось бы. Отец говорил, что это из-за плохой наследственности, ведь мама не из Москвы, а откуда-то из глубинки, а там у всех все не слава богу.
Эскалатор — по ступенькам тут не ходили, они для красоты — поднял их к колоннам. Из динамиков лилась тихая приятная музыка, женский голос нежно напевал о том, что Председатель и Герои Революции позаботятся о здоровье каждого. Иван представил себе на миг Гургена Бадоева, вправляющего кому-то перелом, — и заскрежетал зубами, плечи его расправились. Тарсусу даже пришлось стукнуть его несильно, намекая, что надо выглядеть больным, а не агрессивным.
У входа всем своим видом просили воздержаться от противоправных деяний две здоровенные фигуры, наряженные в черные подрясники до стальных пяток. Это киборги-охранники. Поликлиника № 1 — режимный объект. Туда кого угодно не пускают — только элите можно пройти без проблем в любое время. И еще тем рядовым союзникам, которые отличились на службе Отечеству и были премированы заменой износившегося органа, омоложением кожи или выведением шлаков из организма. А в рясы охрану экипировали исключительно потому, что все врачи в больнице — священнослужители, то есть те, кто радеет не только о телах, но и о душах прихожан-пациентов.
К тому же года три назад террористы хотели взорвать Поликлинику, и с тех пор…
Может, такие же террористы, как Иван?
Шагов за десять до киборгов он притормозил, истово перекрестился и пробормотал достаточно громко, чтоб его услышали, но не настолько, чтобы казалось нарочитым:
Председатель наш, Иже еси во Кремле!
Да святится имя Твое,
Да приидет Союз Твой,
Да будет воля Твоя,
Яко в Москве и на земли.
Он пихнул Тарсуса локтем в бок — мол, если не знаешь текста, хотя бы рот открывай, что подпольщик и сделал, четко и торжественно произнеся лишь заключительное «Аминь!»
Лиц воинов в подрясниках не было видно за матовыми черными забралами, поэтому о реакции киборгов судить не приходилось. Тот, что справа от входа, молча выставил перед собой сканер, предлагая сверить личности посетителей.
Тарсус и по сетчатке, и по пальчикам определился как Виктор Сергеевич Дорофеев, рядовой союзник, бухгалтер третьей категории без заслуг и льгот. Иван на миг ослеп, когда сканером провели перед лицом.
— Ага, вы значит Самуил Ревазович Гриценко, — услышал он. — Родственник того самого Реваза Гриценко?
— Точно, — подтвердил Жуков-младший, понятия не имея, о ком речь.
Москва — город большой, союзников — элиты в том числе — немало, со всеми не познакомишься, да и надо ли?..
— Ага, а теперь руку вашу, — потребовал киборг.
Подрясник на боку натянулся, заметно обозначив контуры автомата, под ним скрытого.
Подняв ладонь, Иван вздрогнул — тончайшие пленочки папиллярных узоров, приклеенные к подушечкам пальцев, сползли, свернулись в трубочки. И это не просто выглядело неподобающе, но и не могло подтвердить личность некоего Самуила Гриценко.
Черт! Все из-за того что он дергал дверцу электрокара слишком сильно и настойчиво! Содрал напрочь пленки и только сейчас заметил!
— Руку вашу, — повторил киборг чуть резче, чем раньше.
Неужто заподозрил что-то?! Надо как-то действовать. Но как?..
Жуков-младший не придумал ничего лучше, чем схватиться одновременно за простреленный бок и, нагнувшись, за ногу. По плану, предложенному Тарсусом, огнестрельные раны до́лжно было продемонстрировать на первичном осмотре медперсоналу, но реальность внесла свои коррективы.
— Умираю… — замогильным голосом прошептал Иван.
Сообразив, очевидно, что произошла накладка, Тарсус мгновенно принял участие в спектакле для двух зрителей минимум. Минимум — если учесть, что действо фиксировалось пятью видеокамерами над входом и на ближайших колоннах.
— Помогите! — взревел он. — Союзник ранен! Родственник Реваза Гриценко! Надо помочь! Ведь самого Гриценко родственник!
Хорошо хоть подпольщик зарядился мультивитаминами, экспроприированными у Сидоровича. Представив, как тот нынче сосал бы через трубочку сок из пачки, разрушая трагизм ситуации, Жуков-младший закатил глаза и часто-часто задышал. Он уже подумывал пустить слюну и задергаться в конвульсиях, когда между охранниками начался раздрай. Один боец принялся усердно чесать шлем на затылке и сомневаться, стоит ли вообще в этой ситуации хоть что-то предпринимать, кроме как сообщить начальству. Второй же контратаковал — мол, ага, некогда ждать, пока командование расчехлится, состыкуется со своим командованием, а то — со своим, а потом появится решение и по цепочке попадет сюда, на пост, за это время пацан сдохнет, а ему, честному киборгу, по этапу хромать желания нет.
— Может, ты, ага, в лагерь хочешь? Или хранить неприступность союзных кордонов?!
— Мечтаю хранить! — Покосившись забралом на камеру у входа, второй киборг рявкнул так громко, как позволяли его динамики, чтобы точно уловили микрофоны, которых тут небось натыкано немало. — Но и мальчишку жалко. Пусть доктора внутри разбираются. Тем более родственник…
Громадины в подрясниках расступились, мощные двери распахнулись, приглашая страждущего и его помощника в храм здравоохранения.
— Спасибо, братья, вам воздастся! — Иван напоследок осенил киборгов крестным знамением, двери закрылись.
Приемный покой поражал своим великолепием. Сплошь расписанный образами и сверкающий позолотой, он мог поспорить роскошью с храмом Председателя-Спасителя. А так как суета у входа четко запечатлелась на пультах слежения, к вновь поступившим уже спешили, гулко грохоча каблуками по полу. Впереди рысил монах-интерн во власянице с подложкой из стекловаты — для пущего умерщвления плоти. Грудь его прикрывал параманд, с которого скалился череп под крестом. Сопровождало монаха без малого отделение обычных милиционеров-персов.
— Что с вами? — бесцветно, чуть ли не зевая, спросил раб божий. — Что случилось?
— Ничего особенного, — опередил Ивана Тарсус. — Мальчик поцарапался. Довольно сильно. Но его батюшка — он, знаете ли, мнительный очень, беспокоится о чадушке… Наказал мне вот сопроводить. — Он подмигнул монаху — мол, вы же понимаете, отказать руководству нельзя, вот и приходится ерундой заниматься, чуть ли не задницу отпрыску подтирать.
— А вот и не царапина! Врет он все! — Жуков-младший решил сыграть обиженного маменькиного сынка, благо среди его знакомых хватало таких, придумывать ужимки не пришлось. — Я на самом деле ранен, у меня же кровь, я умираю!
Монах лениво взмахнул рукой — и милиционеры утопали туда, откуда явились.
— Я провожу вас. — Он столь неспешно зашагал под сводами больницы-храма, что удивительно было, как не заснул вообще на ходу.
Вокруг царили спокойствие и умиротворение, неизменно впечатлявшие Ивана. Было так тихо, что казалось, кроме монаха и парней, во всем здании никого нет.
Иллюзия исчезла без следа, стоило им перебраться из приемного покоя в «деловую» часть больницы, хотя и тут язык не повернулся бы назвать суетой упорядоченное движение людей в рясах и в прочих нарядах. За прозрачными стенами работали у матрикаторов монахи в скафандрах с замкнутой воздушной системой. Туда можно было попасть, лишь миновав систему герметичных шлюзов. Матрикаторы печатают человеческие органы и ткани, и потому в помещениях все должно быть стерильно.
Тут Жуков-младший впервые задумался о том, что разница между мясными и овощными цехами, производящими 99 % всей пищи в Союзе, лишь в том, что в одних клепают свинину, а в других — картофель или, скажем, морковь. Матрикаторы, за которыми круглые сутки посменно трудятся персы, везде одинаковы, в них лишь загружают разный исходный материал и задают программы согласно потребности страны в том или ином продукте. Куриное филе и говяжьи отбивные печатают из сомнительного на вид коктейля стволовых клеток, а в итоге ведь пальчики оближешь, если правильно приготовить. И то, что матрикаторы Поликлиники № 1 печатают куски кожи, хрящи, позвоночные диски, сердца и почки исключительно для лучших людей страны — чтобы те плодотворно трудились ради всеобщего блага, — это неправильно и подло по отношению к остальным гражданам, лишенным возможности жить дольше, потому что элита запрещает пересаживать им нужные органы под предлогом дефицита и сложности технологии.
Как же это мерзко! Неправильно и недостойно!
А ведь еще недавно он мечтал плечом к плечу встать с благородными Героями Революции — и не просто как сын одного из них, но как полноценный и важный член союзного общества. Вот только можно ли назвать благородными тех, кто постоянно лжет согражданам?
Мимо провезли в инвалидной коляске седовласого мужчину. Он гордо задрал подбородок, наслаждаясь уже только тем, что ему позволено здесь быть.
Кстати, а почему пищу производят в матрикаторах, а не выращивают естественным путем? Да, Иван в курсе, что так контролируется качество пищи граждан Союза, которое превыше всего. Но в последнее время он стал критичнее относиться к известным с детства аксиомам. Быть может, естественным путем и вовсе невозможно? Но если так, то почему? Тарсус что-то говорил про радиоактивные пустоши…
Поднялись в лифте на этаж, где под ногами стелилась ковровая дорожка, а стены бледно зеленели. Двери по обе стороны коридора были белыми, с табличками и прямоугольными ЖК-панелями, на которых то и дело возникали надписи.
Вошли без стука туда, где пропечаталось «Свободно».
— Это отец-доктор Серафим, а это больной, историю болезни я уже переслал. — Сказав это, поводырь удалился со скоростью обмена веществ у трупа.
Восьмиконечный наперсный крест на цепи — первое, что привлекло внимание Ивана в докторе Серафиме. Добротный такой крест, червленого золота. Судя по набедреннику, матерчатому прямоугольнику с вышитым крестом в центре, на длинной ленте у бедра справа, врач-священник имел достаточную квалификацию, чтобы работать здесь. Голову его венчал легкий черный клобук. Лицо же отца-доктора было таким гладким, будто кто-то вколол ему слишком много ботекса, не только разгладившего морщины, но и раздувшего все и вся, и теперь нос едва проклевывался сквозь нагромождение щек, а глаза едва открывались, превратившись в щелки.
И щелки эти глядели на Жукова-младшего вовсе не с христианским смирением.
— Родственник Реваза Гриценко? — пророкотал отец Серафим.
В отличие от своего коллеги, говорил он зычно, раскатисто.
Над весьма и весьма просторным кабинетом, в котором принимал врач-священник, потрудился опытный дизайнер. Светло-коричневые тона. В дальнем углу у экрана, имитирующего распахнутое окно в солнечный день, торчат из кадки две пальмы, одна выше, другая раскидистее, и обе, скорее всего, настоящие. Справа — высокий, под потолок, шкаф с непрозрачными дверцами — и то верно, незачем смущать больных видом непонятных и потому пугающих медицинских инструментов. Слева стол, на столе коммуникатор. Возле стола в центре комнаты — кресло вроде гинекологического, но только вроде.
Вот в это обтянутое дерматином кресло Тарсус и усадил Ивана, еще и ноги его на специальные подставки определил. После чего отец-доктор ткнул Тарсуса пальцем в грудь и пророкотал:
— Вам не надо здесь. Подите-ка из кабинета. Там ждите.
«Ждать там» не входило в их планы. Они должны были закрыться в кабинете, вырубить врача, отключить камеры наблюдения, а уж потом… И потому-то Тарсус с места не сдвинулся.
— Я жду. — Отнюдь не тощая лапа отца Серафима коснулась креста, висевшего у него на груди. Только сейчас Иван заметил на распятии небольшую красную кнопку. Очевидно, нажав ее, можно вызвать охрану. — Вы нам мешаете.
Дверь за Тарсусом захлопнулась чуть громче, чем требовалось.
Отец Серафим шагнул к столу — щелкнул замок, управляемый дистанционно, с коммуникатора. Теперь нельзя ни войти в кабинет, ни выйти — без особого на то благоволения доктора.
— Чтобы никто не мешал. Ну-с, чего тут у нас? — Из простеньких зашнурованных поручей с неизменными для священнослужителей крестами-вышивками выглядывали кисти, затянутые в резиновые перчатки. — Раздевайтесь, молодой человек, будем вас лечить.
Прежде чем покинуть квартиру Сидоровичей, Иван расцарапал кожу у ран до крови, чтобы выглядело всерьез, но только выглядело. К тому же гематомы по всему телу… Так что первое впечатление у врача-священника должно было сложиться верное. Но обман вмиг раскроется, когда обнаружится, что раны огнестрельные. О любом подобном случае следует незамедлительно сообщать в милицию, и для Жукова-младшего доктор Серафим вряд ли сделает исключение.
С потолка на пациента вылупились сияющие полусферы ламп. Не вставая с кресла, он принялся стаскивать с себя брюки. Медленно стаскивать, очень медленно.
* * *
Тарсуса пробкой выкинуло из кабинета. Маршал остался один на один со святошей.
И как жирдяя в семинарию взяли, ведь у него борода не растет! Как девочка-подросток прямо. А потом еще в мединститут… Эту холеную морду да на лагерный паек — за неделю щечки втянулись бы!
Смиренно застыв у двери, типа ожидая от доктора недобрых вестей, а на самом деле лихорадочно соображая, что дальше делать, Тарсус осмотрелся. По коридору сновали монахини-медсестры — молоденькие, в белых халатиках, подчеркивающих фигурки, и с красными крестами на чепчиках. С трудом Тарсус оторвал взгляд от особо круглой попки. Рука непроизвольно потянулась за пакетом с апельсиновым соком: привычка, чтоб ее, нету ведь сока, мультивитаминов съел — на неделю хватит.
Времени прошло достаточно, чтобы доктор забыл о парне, сопровождавшем пациента. Тарсус подергал дверь — закрыто. А ведь так надеялся, что щелчок замка ему послышался. Под табличкой «Отец-доктор Серафим» зажглась надпись на ЖК-панели: «Не беспокоить!» Плохо, очень плохо, ведь он рассчитывал неожиданно ворваться в кабинет и вырубить толстую тушу, приложив кулаком по затылку. Ан нет.
Справится ли Маршал сам? И если — когда! — одолеет эскулапа, сумеет ли открыть дверь?.. Подумав чуть, Тарсус решил во что бы то ни стало попасть в кабинет. Выбить дверь? Можно, конечно, это не составит труда, не броня ведь, но привлекать внимание чуть ли не в самом начале операции не хотелось.
Подмигнув очередной красотке, тут же опустившей очи долу, он вытащил из кармана коммуникатор и, изучив экран, чертыхнулся, чем заслужил пару неодобрительных взглядов. Обещанного файла с планом здания во входящих сообщениях не наблюдалось. Что-то у начальства не складывалось.
Значит, дальше на свой риск и страх.
Судя по решеткам над дверями и такой большой, что пролезть можно, вытяжке на потолке в кабинете докторишки, воздуховод протянут по всему этажу между бетонным перекрытием и подвесным потолком. Логично предположить, что в каждом помещении есть большая вытяжка. Следовательно, надо найти пустующий кабинет, оттуда проникнуть в воздуховод и уже по нему подобраться к владениям отца Серафима.
Тарсус неспешно пошел по коридору, изучая надписи на дверях.
«Не беспокоить!»
Опять «Не беспокоить!»
А одна ЖК-панель вообще не светилась. Он толкнул дверь, дернул — заперто. Хозяин кабинета отлучился, или же не пришел на работу, или… Короче говоря, нет никого — это плюс, годится. Но заперто — и это жирный минус…
— Молодой человек, вам нужен отец-доктор Евлампий? — К сожалению, вопрос задала вовсе не пышногрудая сестра милосердия, а сутулый монах с выпученными глазами.
— Да я… — Обычно Тарсус за словом в карман не лез, но не сейчас. — Я…
В конце коридора, попивая из пластиковых стаканов сбитень, о чем-то разговаривали мужчины в ментовской форме, без шлемов, зато вооруженные.
Если что, прикинул Тарсус, коридор отлично простреливается.
— Я…
Из лифта вышел здоровенный киборг в подряснике и двинул аккурат в сторону чересчур любопытного монаха и его жертвы.
— Я… э-э…
— Милейший, будьте добры к нам. Вот тут молодой человек ведет себя как-то… — обратился монах к киборгу, а говорил он достаточно громко, чтобы услышали менты, которые разом замолчали и уставились на парня в черном комбезе.
Киборг заслонил собой лампы на потолке, подпольщика накрыло его тенью.
— Ага, братишка, приспичило?! — радостно взревел композитный гигант и как ни в чем не бывало зашагал дальше по своим делам.
— Да! — Тарсус радостно кивнул. — Приспичило! Мне бы в туалет!
Менты сразу потеряли к нему интерес и, продолжив беседу, двинули прочь.
Спасибо киборгу за подсказку, очень вовремя.
— Туда. — Глаза монаха выпучились еще сильнее, когда он махнул рукой. — Третья дверь по коридору направо. И не забудьте, молодой человек, продезинфицировать руки!
Фиолетовая буква «М» увеличивалась с каждым шагом. Притянутая пружиной дверь захлопнулась бы с грохотом, а не со скрипом, если бы Тарсус не придержал ее. Белая ровная плитка на полу, аналогичная — на стенах. Потолок побелен. Тяжело, душно пахнет хлоркой. Ряды писсуаров, напротив — отдельные кабинки. Вращаются лопасти вентилятора у потолка, но движения воздуха нет, зато вытяжка нужного размера присутствует, и не страшно, что высоко, для Тарсуса это не проблема.
Прежде всего он сделал вид, что справляет малую нужду. На самом же деле вытащил коммуникатор и, прикрыв его собой от видеокамеры, озирающей сортир из дальнего верхнего угла, попытался войти в сеть больницы.
— Черт!.. — прошипел он.
Присланный начальством пароль местная локалка принимать отказалась. Сменили, что ли? Как бы то ни было, отключить видеокамеры не получится… Остается только надеяться, что за ним никто не наблюдает, сидя у монитора. Может же такое быть, что оператор отвернулся… Обдумывая расклад, Тарсус прислушался. Тихо вроде, без специфических для санузла звуков, но проверка не помешает.
Только бы никто не вошел! Он опустился на колено — раскрывшись, присоска тотчас прилипла к полу — и наклонил голову, высматривая, есть ли кто в кабинках. Ни одной ноги, ни одного ботинка. Отодрав присоску, быстро поднялся.
— Есть тут кто?
Тишина в ответ.
Тарсус напрягся — и его подбросило к потолку. Побелка — не самая лучшая поверхность для его целей, но все-таки он прилип. Сначала на локтевых присосках повис у потолка, затем, подняв ноги, закрепился иначе, чтобы можно было снять решетку. Ему силенок хватит, чтобы выдрать из стены писсуар и швырнуть его на полкилометра, так что в решетке он проблемы не видел.
А напрасно.
Чтобы что-то выдрать и швырнуть хотя бы на сантиметр, за это что-то надо взяться, а решетку прикрутили к потолку без малейшего зазора — даже ногтем не подковырнуть, и ячейки столь малы, что мизинец не просунуть. Меж тем в любой момент докторишка может поднять тревогу. Странно, что этого еще не случилось. Неужели Маршал самостоятельно справился? Хотелось бы верить. Пальцы лихорадочно искали, за что бы зацепиться…
Скрипнула входная дверь. Тарсус замер.
— Молодой человек, которому приспичило, вы еще здесь? — донеслось от входа.
Ох и настырный этот пучеглазый монах! Только его сейчас не хватало. Вот зайдет сейчас, увидит Тарсуса под потолком вниз головой и…
И что? Крик поднимет? Или решит, что сошел с ума? Правда, одно другого не исключает…
— Я здесь еще, я скоро! — крикнул Тарсус в ответ.
— Молодой человек, вы… — Если бы глазами можно было убивать, монах точно прихлопнул бы Тарсуса.
Обдирая фиброин вместе с плотью до костей, кулак с грохотом врезался в решетку, смял ее, продырявил. Зато теперь есть за что зацепиться. Тарсус выдрал решетку вместе с крепежом из потолка и швырнул в голову монаха. Конечно же попал — пучеглазого опрокинуло на пол, пикнуть не успел. Из рассеченного лба потекло.
Отлепившись от потолка и кувыркнувшись в воздухе, Тарсус встал на ноги. Метнулся к распростертому телу, затащил его в кабинку, усадил на унитаз и, заперев дверцу, выпрыгнул через верх. Затем подхватил оторванную решетку. Вместе с ней устремился к потолку, где, зависнув, чуть согнул ее и сунул в воздуховод, протиснулся следом и приладил решетку над вытяжкой изнутри, надеясь, что мимолетный взгляд монаха или союзника не заметит, что не все в порядке.
Видео с камеры, конечно, пишется и все его художества обязательно увидят. Но еще есть надежда, что не прямо сейчас.
Воздуховод в сечении был прямоугольным, невысоким и узким — не развернуться, можно передвигаться лишь на коленях-локтях. Или ползти по-пластунски. А еще тут не хватало освещения. Отличное местечко для того, кто страдает клаустрофобией. Зато не пыльно. И ощутимо сквозит.
Стараясь ползти потише, Тарсус на ходу вновь врубил коммуникатор. Сейчас на нем высветится план коммуникаций с отметкой цветовым маркером того места, где содержат под стражей Владлена Жукова… Не высветился. Выругавшись, подпольщик с максимально возможной скоростью направился к кабинету пухлощекого докторишки. Он и мысли не допускал, что может не там свернуть. А поворотов в трубе хватало…
Сирена взвыла, когда Тарсус был примерно на полпути к цели.
* * *
Медленно раздеваться сложнее, чем одеваться быстро. Иван на собственной шкуре прочувствовал это.
Смотреть в глаза доктору Серафиму категорически не хотелось. Вот только взгляду тут не за что зацепиться: все ровненько в кабинете, ничего лишнего, только коммуникатор на виду, остальное в шкафу, закрытом на специальный биометрический замок, послушный исключительно доктору.
— Я жду, — склонив черный клобук, пророкотал Серафим. Гладкое лицо его пришло в движение, на лбу обозначились морщины, свидетельствующие о крайней степени отнюдь не христианского смирения. — Ну-с, что тут у вас?
Щелки-глаза разглядывали Ивана со смесью брезгливого интереса и надменности. Пальцы, затянутые в резиновые перчатки, непрерывно шевелились, будто доктор разминался перед схваткой.
— Сейчас разденусь, и будете меня лечить. — Понимая, что со стороны ужимки его выглядят престранно, Жуков-младший слез с дерматинового кресла и замер посреди кабинета, будто бы в нерешительности. Потом, одной рукой придерживая брюки, чтобы не свалились, второй принялся расстегивать рубашку. — Извините, доктор. — У него якобы зачесался нос.
От Тарсуса нет никаких вестей, и потому надо тянуть время. Как вариант — отвлечь доктора и атаковать его. Несколько смущали габариты и весовая категория отца Серафима — втрое тяжелее, но…
— А это что? — Иван глазами показал за спину доктора, но тот даже бровью не повел в нужном направлении. Зато раскатисто выдал:
— Что у вас с руками? Ну-ка указательными пальцами коснитесь носа!
— У меня все в порядке, — поспешно заверил доктора Иван. — С руками у меня…
Пальцы коснулись носа и… Черт и еще раз черт! Слишком широкие для него брюки без поддержки сползли до щиколоток, обнажив пропитавшиеся кровью самодельные бинты и множество синяков.
Щелки вмиг превратились в почти что полноценные глаза.
— Что скажете, отец Серафим? Это лечится? — Хотелось верить, что врача получилось сбить с толку.
Увы, набедренник тому явно достался не по блату — толстяк влет определил, в чем суть проблемы, и не только мгновенно принял решение, но и занялся устранением проблемы. Поручи взметнулись, пальцы-сардельки — как бы в целлофане из-за перчаток — обхватили золотой наперсный крест на груди, из-за чего цепь натянулась, грозя порваться. Маленькая красная кнопка на распятии служила для вызова охраны.
Взвыла сирена.
Иван метнулся к врачу, но запутался в брюках и рухнул на колени прямо у стола. Скорее инстинктивно, чем осознанно, схватил коммуникатор и выставил перед собой, словно девайс способен был защитить от всего на свете. Ну, от очереди из «калаша» не спасли бы и десять коммуникаторов, а вот против скальпеля, выхваченного врачом из шкафа, вполне хватило одного. Выставив скальпель перед собой, отец Серафим сделал выпад — не иначе в молодости занимался фехтованием. Лезвие вошло в прочный пластик, как в масло, и прорвало изнутри экран.
Выпустив коммуникатор, который погиб, не издав ни звука, Жуков-младший откинулся назад. Он упал на спину и, подняв ноги, в одно движение натянул брюки и вскочил. Застегивать пуговицы не было времени, а вот с ремнем он справился за долю секунды.
— Не смей приближаться! Не шевелись! — Толстяк при всех его немаленьких размерах боялся Ивана так, что раскатистый голос сорвался до бабьего визга. — Иначе за себя не отвечаю! — Он стоял напротив со скальпелем и нанизанным на него коммуникатором.
— Доктор, все в порядке, вы не так поняли, я… — Жуков-младший выставил ладони перед собой и сделал движение навстречу. — Вы совершаете ошибку, вы…
Надрываясь, выла сирена, в коридоре кричали.
— Подлый шпион, я выпущу тебе кишки! — Некоторых страх делает агрессивными. Отец-доктор Серафим был как раз из таких людей.
В дверь постучали, велели открыть.
— Доктор, никакой я не шпион. — Расстояние сократилось еще на несколько сантиметров. — Так сложились обстоятельства, я вынужден был…
Отец Серафим кинулся на Ивана. Не получилось, значит, переубедить. Рука-окорок святоши вместе с коммуникатором и скальпелем устремилась к лицу «подлого шпиона». Щеку обожгло болью — Иван почти увернулся, но именно что почти. Выглядывающее из экрана острие рассекло кожу, потекла кровь. А в следующий миг Иван перехватил запястье врача, вывернул.
Он не хотел причинять вреда отцу Серафиму и больно делать не хотел. Просто надо было отобрать скальпель, обезопасив себя от увечий. Святоша сам дернулся и оступился, всем своим немалым весом повиснув на кисти, зафиксированной Иваном. Хрустнула кость. Упав на пол, скальпель отделился наконец от девайса и со звоном закатился под стол. Не давая врачу опомниться, Жуков-младший провел удушающий прием. Лишить отца Серафима сознания — иного выхода не было.
— Извините, доктор, я не хотел, вы сами. — Он отпустил могучую шею, и тело массой в два с довеском центнера заняло горизонтальное положение.
А в коридоре уже вовсю верещали медсестры. Их мнения разошлись кардинально: одни уверяли, что ой мамочки, убивают, другие столь же экспрессивно заявляли, что помогите, насилуют. Если первое еще как-то, пусть и с натяжкой, соответствовало действительности, то второе… М-да, загадочная женская логика.
На фоне истеричных воплей впечатляюще прозвучало мужское рычание:
— Открыть немедленно! Руки вверх! Иначе огонь на поражение!
Сразу пропало желание приближаться к двери.
И правильно. Иначе зашибло бы — с грохотом дверь ввалилась в кабинет. Ее по-молодецки вынесли вместе с косяком. В небольшом помещении, не предназначенном для сборищ, стало тесно. Причем явились сюда не только мужчины в обычной милицейской форме, но и киборги снизу. В коридоре толпились монашки.
— Мать моя, что с ним?! — вытаращился на Ивана милиционер.
Медсестра, выглянувшая у него из-за спины, заверещала, всплеснув руками, и скрылась из виду.
Чего это они? Из-за того что ширинку не застегнул? Или отец Серафим настолько обезобразил его скальпелем?.. Уточнять Иван не стал, потому что лучше уж держать рот на замке, когда в тебя целят сразу несколько стволов.
Он медленно поднял руки, показывая, что не вооружен.
Киборг поднес рацию к забралу:
— Установлено, что нападение совершил Иван Жуков… Ага, ждем дальнейших указаний.
* * *
Забавно наблюдать из скоростного электрокара за тем, как сотрудники экослужбы грузят мешки с трупами в мусоровоз, специально оборудованный для того, чтобы выбраться из Москвы, избавиться от груза и вернуться обратно — за очередной порцией никому не нужного дерьма.
Сигарета тлела в углу рта. На сидушке рядом лежал пистолет — дореволюционный «дротик», двадцать четыре патрона в магазине. Ты ждал особого сообщения в подземном гараже.
И вот оно пришло.
Ноздри хищно затрепетали, в крови значительно повысился уровень адреналина. Следующий ход — твой.
Коммуникатор на громкую связь, вызов.
— Это Серпень, особо важно. Объект в Поликлинике номер один. — Ты не дал Боссу сорваться на ругань: — Операцией все еще руковожу я?
После небольшой паузы прозвучал положительный ответ. Конец разговора.
Прежде чем тачка сорвалась с места, ты сделал запрос на получение всех, какие есть, материалов по больнице, в которой элите страны секут грыжи и вправляют новые мозги. Теперь можно.
Вырулив на проспект и подрезав светло-розовый кар с мамашей за рулем и ребенком на заднем сиденье, ты сделал еще один звонок.
— Дальнейшие указания такие: приступить к уничтожению.
Сзади яростно давили клаксон.
Довольно хохотнув, ты осклабился и вновь закурил.
* * *
Светло-розовая вода текла из-под пальцев, поросших черными волосами.
Умывшись, Гурген Аланович неспешно переоделся. Теперь на нем были солидный белый костюм, белая шелковая рубашка и светло-голубой галстук. И платок — батистовый, с инициалами — в кармашек, для солидности.
Своим отражением в зеркале министр остался доволен. Когда закончил приводить в порядок себя, диван и пол уже отдраили. И даже автомат, из которого он завалил начальника охраны, смазали.
Чисто, аккуратно — будто ничего не было.
Вот только настроение дочери не нравилось Бадоеву. Как-то недобро, что ли, она смотрела. Негоже так — не мигая, злобно даже — таращиться на родного отца.
— Свет моих очей, ты должна понимать: это была вынужденная мера. Это урок тебе. Будешь прощать подчиненным проступки — и они сядут на шею, совсем ленивыми станут. Понимаешь, да? Тебе придется тоже когда-нибудь…
Карие глаза дочери сверкнули, на губах заиграла неприятная улыбка:
— Мне тоже придется друзей предавать, да, папа?
Гурген Аланович присел на диван с ней рядом, взял за руку:
— О чем ты, свет моих очей?
— Это ты донес на Владлена Жукова. А я рассказала Ваньке. И о том, где ты держишь его отца. А теперь Ваньки нет, и я даже тела его увидеть не могу!..
Крохотные девичьи пальчики — неожиданно сильные — вырвались из широкой мужской ладони.
Задребезжал коммуникатор. Как же не вовремя! Гурген Аланович собрался уже дать отбой, но на экране высветилось имя Серпня. Поэтому…
Выслушав свою верную ищейку, он подмигнул Лали:
— Собирайся, свет моих очей. Поедешь со мной.
— Зачем это? — Смоляные волосы растрепались, целые пряди выбились из косы.
— Ты же хотела увидеть труп своего Ваньки, да? Так вот я покажу тебе его труп. Обещаю.
— А если он… — Лали оборвала вопрос на середине.
— Еще живой? Значит, убью, а потом покажу. Ну-ну, не надо плакать, все будет хорошо, ты найдешь себе нового парня, и мы забудем все это как страшный сон. — Гурген Аланович решил одним махом — лично, если повезет, с наслаждением — разрубить гордиев узел всех проблем. И потому он взял с собой автомат.
Скоро в семью Бадоевых вернутся мир и покой.
* * *
Выла сирена. В коридоре топал, наверное, целый взвод киборгов, и одновременно орали все женщины Москвы. Ну, или половина — минимум. Все это слилось в одуряющую какофонию. Да когда они заткнутся, а?!
Не сбавляя скорости, Тарсус потянулся за соком, которого не было, и разозлился еще больше.
Пора признать: все пошло наперекосяк с самого начала и дальше вряд ли будет тип-топ, а следовательно — надо рвать когти, делать ноги и катиться колбаской, то есть все что угодно делать, лишь бы побыстрее оказаться подальше от Поликлиники № 1. Причем в целях личной безопасности следует сбросить балласт, то есть забить на Маршала. Это разумно, это единственный вариант, у которого есть шансы на успех. Так почему тогда Тарсус все еще ползет по трубе, в которой вальс не станцуешь: спина упирается в сталь, локти — в сталь, а бока — угадайте, во что?
А потому что Тарсусу нравится Маршал, этот глупый сукин сын!
Есть в союзнике что-то такое, какая-то изюминка. Да и похожи они, откровенно говоря, своей настырностью, умением пожертвовать всем ради цели. Бросить Маршала — все равно что подставить собственного братишку, если б у Тарсуса таковой был.
Сто с довеском: тревогу-то подняли не из-за чьих-то художеств в сортире, не из-за покалеченного монаха, а из-за сынка министра, не умеющего даже подтереться самостоятельно.
А значит, надо резвее переставлять конечности, ведь Маршал в конкретной беде.
— Открыть немедленно! Руки вверх! Иначе огонь на поражение! — В общем гаме Тарсус различил приказные нотки и сделал вывод: на верном пути, почти добрался.
Еще один поворот — и он на финишной прямой.
Главное — ввязаться в драку, а там уж видно будет. Это вдвойне актуально здесь, где вообще ничего не видно. Тарсус так мощно на всем ходу врезался головой в преграду, что воздуховод возмущенно загудел.
Тарсус замер. Еще не хватало, чтобы его засекли тут да с перепугу открыли огонь. Сдохнуть в трубе, не имея возможности для маневра, ему хотелось меньше всего.
— Мать моя, что с ним?! — услышал он, затем громко вскрикнула девушка, отвлекая на себя внимание тех, кого, быть может, заинтересовал шум в воздуховоде.
Ощупав все вокруг и впереди, Тарсус выяснил, что тут просто труба изгибается под девяносто градусов. Протиснуться бы… Он вытащил из кармана на животе коммуникатор и перевернулся на бок. Просунул руки с девайсом в перпендикулярное ответвление воздуховода. Затем сунул туда же голову. Упереться макушкой в стенку, подбородок максимально втиснуть в грудь, продвинуться чуть дальше, обдирая о преграду уже не макушку, но затылок — да, вот так… Солнечным сплетением вдавиться в наружный угол, крестцом — в стенку, и тем самым выиграть еще несколько сантиметров. И все это быстренько, живенько, времени ведь нет. Еще сантиметрик, еще… И все. Никак дальше. То есть вообще. Ни на миллиметр.
Выдохнув, Тарсус дернулся. Ну же! Ну!..
Без результата.
Еще раз дернулся. И еще, и…
Отставить! Ничего страшного, бывает. Просто надо сесть на диету и очень быстро похудеть. Он заставил себя успокоиться, не суетиться. Чуть сдадим назад и попробуем снова.
Вот только вернуться не получилось. Застрял. Ни туда, ни сюда.
И тут вдруг завибрировал коммуникатор, Тарсус от неожиданности чуть не уронил его. Оживший экран осветил мрачную утробу воздуховода. От начальства сообщение. Есть схема коммуникаций, есть пароль локалки. Вовремя и к месту, ничего не скажешь. И все же Тарсус ввел нужную комбинацию. Лучше поздно отключить систему видеонаблюдения, чем никогда. Стратегически важно — и тактически! — лишить охрану «зрения». Отслеживать действия вторженцев теперь можно будет лишь при непосредственном контакте.
Снаружи донеслось:
— Установлено, что нападение совершил Иван Жуков. Ага, ждем дальнейших указаний.
Плохо. Очень плохо. Тарсус никак не успевал помочь Маршалу.
Ну хотя бы сантиметрик еще!..
* * *
Жуков-младший держал руки поднятыми и не шевелился. А чтобы никто не углядел агрессию в его попытке, к примеру, почесать нос, который жутко — некстати! — зудел.
Медленно-медленно потекли секунды ожидания. Разболелась простреленная нога, бок тоже напомнил о себе. Каждая косточка, каждый сустав и мышцы — все тело молило об одном: оставьте меня в покое, дайте отдохнуть. Но сначала дайте сочный шмат мяса, миску гречневой каши, буханку ржаного хлеба, а потом — хоть в койку, хоть расстреливайте, хоть потоп вообще.
В животе забурчало.
— Простите. — Он пожал плечами. — У вас случайно не найдется съестного?
Ответить ему не успели — ожила рация, затрещала:
— Дальнейшие указания такие: приступить к уничтожению.
— Все слышали, ага?! — чересчур радостно спросил киборг и тут же отрапортовал начальству: — Есть приступить к уничтожению!
Приклад его автомата уперся в титановое плечо, суставчатый палец коснулся спуска и…
Иван зажмурился и потому не увидел, как у самой двери, за спинами его палачей, сорвало с потолка решетку вытяжки. Вместе с ней в кабинет рухнул Тарсус, весь ободранный, комбез в клочья.
— Маршал!!!
Точно резиновый мячик, отскочив от пола и двумя руками сразу, разведя их сначала так, будто обнять всех хотел, он хлопнул милиционеров в виски — с глухим стуком головы столкнулись. Как только черепа выдержали — загадка. В сознании после такого остаться невозможно, но слугам закона все нипочем. Были бы мозги — было бы сотрясение, как принято говорить в подобных случаях.
— Ложись!!!
Ивану дважды говорить не надо. Колени сами подогнулись.
И вот тут-то киборг выбрал свободный ход спуска, и очередь, бесшумно вырвавшись из «калаша», пронеслась над черепом главного террориста Союза. Заодно ожил еще отец Серафим — надоело валяться, занимая слишком много полезного места, вот и уступил его слугам закона.
— Подлый шпион! Выпустите ему кишки! — рывком встав с пола, потребовал святоша.
Вот только не стоило ему собой перекрывать линию огня.
Вышибая из тучного тела брызги алого, пули обновили дизайнерский интерьер кабинета.
Распахнутое окно-экран — с застывшим навечно в нем солнечным деньком — треснуло, погасло, сверкнуло молниями и умерло окончательно. Пальмам в кадке тоже досталось.
Огонь открыли и чуток пришибленные Тарсусом милиционеры. Эти долбили куда угодно, не целясь. От шкафа выстрелами оторвало дверцы, внутри перекосило полки, наружу со звоном, треском, шелестом посыпались медицинские инструменты, блестящие, острые и не очень, какие-то пластиковые цилиндрики с лекарствами, пакеты еще, и падали банки, разбивались, запахло спиртом…
Ближайшему милиционеру Тарсус рубанул ребром ладони по кадыку. Захрипев и выплюнув из распахнутого в немом крике рта алую струю, слуга закона накренился. Он еще падал лицом вперед, а Тарсуса уже схватил киборг, поднял в воздух, намереваясь разорвать надвое могучими лапищами.
Из коридора напирали желающие присоединиться к веселью. Хоть эти, слава богу, не стреляли.
Проскользнув меж широко расставленных ног второго киборга, все еще активно расходующего боекомплект, Иван схватил за лодыжки милиционера, до которого не успел добраться Тарсус, и дернул на себя. Тот рухнул на пол, сверху приземлился его коллега, оба одновременно выпустили автоматы из рук. Жуков-младший метнулся на помощь подпольщику.
— Прочь! — Стальная лапа отшвырнула его точно плюшевую игрушку.
Иван врезался в стену, упал на столешницу. Перед глазами поплыло, все подернулось темными пятнами. Он мотнул головой. Зрение прояснилось ровно настолько, чтобы смог увидеть, как киборг, его толкнувший, тот самый, что объявил о ликвидации, приставил к затылку своего собрата глушитель и нажал на спуск. Сначала разворотило шлем, потом пули ударили в затылочную крышку, снесли ее и превратили опутанный иридиевыми волосинками мозг под ней в хорошенько взбитый коктейль. Суставчатые пальцы разжались, Тарсус повалился на пол и едва успел откатиться, прижавшись к шкафу, когда громадина рухнула на милиционера, который только выкарабкался из-под коллеги.
Ойкнуло, хрустнуло, затрещало.
Взобравшись на своего поверженного сослуживца — шлем чиркнул по потолку, — киборг открыл огонь по тем, кто спешил в кабинет, не страшась выстрелов и завала из трупов. Он стрелял по своим! Прицельно метил, сыпались гильзы, упал пустой магазин, защелкнулся новый — и вновь огонь. По нему тоже стреляли, подрясник весь покрылся дырами.
— Братишка, прикрой, ага! — скомандовал искусственный гигант и стащил с себя разорванную одежку, чтобы заменить на ту, что больше не понадобится коллеге. Для смены гардероба он выбрал удачный момент, ибо в дверном проеме больше никто не показывался. Дураки, желающие лезть под пули, закончились.
— Я вырубил камеры, — поднявшись, сказал Тарсус.
Его немного пошатывало. Выглядел подпольщик очень не очень, досталось ему изрядно.
Все действо с момента его явления с потолка заняло пару-тройку секунд, вряд ли больше. Быстро, очень быстро.
— Маршал, ты чего? — удивился Тарсус, заметив, что Иван сполз со столешницы и подобрал с пола автомат. — Маршал, не глупи!
Честное слово, Жуков-младший без малейших угрызений совести разрядил бы магазин в затылок киборгу, если б тот не обернулся и не поднял забрало, из-под которого на союзника теперь взирала выдвижная оптика. Нижняя челюсть у киборга отсутствовала, ее заменила сложная конструкция с клапанами и патрубками.
— Мамонтенок?! — выдохнул Иван и поморщился — лицо его будто облили спиртом и подожгли.
— Ага. — Забрало вернулось на место.
— Но… — Иван опустил автомат. — Как здесь?! Откуда?!
Выяснилось, что Мамонтенок тут не случайно появился: он работает охранником в Поликлинике № 1. Умельцы подполья сделали ему новую прошивку, придумали легенду, согласно которой он вновь стал законопослушным гражданином, действительно служившим на границе Союза и за особые заслуги переведенным в столицу — на более ответственный пост.
Нетрудно было догадаться, что Мамонтенка неспроста внедрили в больницу, и уж точно не для того, чтобы спасти Владлена Жукова.
— Ага, дальнейшие действия наши? — обратился киборг к Тарсусу.
Подпольщик врубил коммуникатор, изучил картинку на экране:
— Министр этажом выше. Сколько у нас времени?
— А оно разве было вообще? — Выставив перед собой автомат, Мамонтенок шагнул в коридор.
Вооружившись, Тарсус последовал за ним.
Казалось, сирена выла вдвое — втрое! — громче, чем прежде.
Взглянув на растерзанные тела, на труп врача-священника, которому перепало исключительно из-за его глупости, Жуков-младший пожал плечами. Можно ли было обойтись без жертв? Погибли ведь ни в чем не повинные граждане, всего лишь исполнявшие свой долг. Совесть-скряга тактично промолчала, пожадничав дать ответ. Зато Мамонтенок прорычал, что какого хрена сигналка еще тревожит его органы слуха, ведь дорогой племяш мог бы вырубить ее, ага. Тарсус ответил, что он бы с радостью, вот только сигнализация — это сеть автономная, без связи с больничной локалкой.
А потом началась круговерть и стало не до разговоров.
Ощетинившись стволами, они выбрались из кабинета. Никого вокруг. Ни единой живой души. Все попрятались за закрытыми дверями или вообще ушли с этажа, а то и покинули больницу. Идиоту понятно: здание вот-вот оцепят. Шансов выбраться из него практически нет. Теоретически — тоже.
— За мной, ага! — Киборг взял командование на себя. И то верно, у него есть опыт боевых действий в реале, а не в симуляторе, как у Ивана.
Вы видели когда-нибудь, как по больничному коридору мчит гора из титана и композитов, оплетенная нитиноловыми мышцами? О, это незабываемое шоу! Щелкают шарниры верхних конечностей-манипуляторов, тяжелые ступни давят ковровое покрытие. А то, что матовое черное забрало скрывает лицо, даже хорошо, ибо армейский киборг — это больше робот, чем хомо сапиенс, эмоции ему ни к чему, они лишь портят впечатление.
Никакого лифта, двинули по лестнице. Тарсус обогнал Мамонтенка.
Всего один этаж: довольно длинный пролет, широкая площадка, еще один пролет. Чуть-чуть, самую малость — и Жуков-младший обнимет Жукова-старшего!
Неужели добился своего, нашел отца?!
Ступеньки, ступеньки, опять ступеньки… Все из мрамора, поверх которого постелена красная ковровая дорожка. Приклеена, что ли? Не сползает. Стены отделаны мрамором розового оттенка сплошь в черно-серых вкраплениях.
Лицо у Ивана раскраснелось, горит прямо — из-за волнения, конечно, он очень волнуется, очень-очень.
— Закрыто. — Тарсус, обогнавший товарищей чуть ли не на целый пролет, приложился плечом в дверь.
Та выглядела основательно, не межкомнатная фанера: аккуратно сваренные стальные листы, резиновые уплотнители по краям… Неужели не прорваться? Надо искать другой путь, выше подняться или по пожарной лестнице, или…
— Открыто, ага. — Мамонтенок без малейшего напряга вынес дверь вместе с арматурными прутьями, на которых та крепилась в стене.
Втроем они вторглись на этаж, ожидая, что по ним тут же откроют огонь.
Уж Иван-то точно не ждал ласкового и чрезмерно теплого приема. Ему не доводилось еще стрелять в настоящих людей. Занятия по тактике боя в симуляторе не в счет. За свои рефлексы он не опасался — тренировался все-таки, военную кафедру не зря посещал, ведь каждый союзник должен уметь защищать Родину, но… Убивать людей, даже непреднамеренно и защищаясь, ему не понравилось.
Замерли, изучая обстановку. Тишина. Никого.
Этаж — видимая его часть, просторный расширитель сразу у двери — отделан деревянными панелями, пахнет сосной. Справа низенькие елочки в кадках, можжевельник и еще что-то подобное. Жуков-младший именно там, за кадками с землей и песком, устроил бы засаду. Но — никого вообще. Над хвоей и за ней возвышается альпийская горка, засаженная бледно-фиолетовым вереском — маме бы понравилось, она любит цветы…
Любила!..
По горке, по руслу, выложенному из песчаника, струился ручеек, впадая, очевидно, в бассейн, который загораживали кадки с вечнозелеными насаждениями. Обнаружив в бассейне вуалехвостов, Иван не удивился бы.
Послышался странный шум.
— Огонь, ага, по моей команде. — Мамонтенок напомнил, кто тут старший.
Из-за угла показалась тележка на роликах, застеленная накрахмаленной простыней, свисающей чуть ли не до пола. Тележку перед собой толкала медсестра, и делала она это столь спокойно и обыденно, что впору было усомниться в реальности происходящего: нет выстрелов и трупов, все идет своим чередом, и не воет сирена. Иван убрал палец со спуска, чтобы не выстрелить случайно, из-за нервов.
Лицо девушки до самых глаз прикрывал респиратор. И было в ее движениях, в ее внешности что-то неуловимо знакомое. Проследовав мимо, она каркнула:
— Люкс пятый. Дальше справа, вход уже свободный.
— Спасибо, Эльвирочка. — Голографическая маска на лице Тарсуса изобразила улыбку.
Легкий кивок в ответ.
Из-под простыни высунулась противная кибокошка породы сфинкс. Зашипев, она замахнулась лапой на Жукова-младшего, хотя их разделяло пяток метров. На спине у нее и на животе не хватало кожи, и потому виднелись провода и микросхемы. Мамонтенок починил свою кибернетическую игрушку, смекнул Иван. Ей бы пересадить кожу, сделанную матрикатором с первого этажа, — и не отличишь от настоящего животного.
Подпольщики в больнице плотно обосновались, комплексно. Чуть ли не всю станцию метро сюда перетащили…
Он первым зашагал к пятому люксу, который, должно быть, за углом. Если киборг, оставленный позади, и возмутился его самостоятельностью, то не вслух. Ему бы приструнить нахального союзника, а он…
Иван понял, что в него стреляют — бесшумно, конечно, — лишь когда Мамонтенок сшиб его на пол. Молча сшиб, не утруждая себя речами, не забывая долбить в ответ на поражение. Стреляли сразу с двух сторон — от альпийской горки, а заодно из туалета, привлекающего внимание вовсе не соответствующими буквами, но вспышками автоматных очередей.
Киборг прикрыл Ивана собой, чем спас от гибели. Пули рикошетили от широкой спины Мамонтенка и дырявили искусственную плоть, перебивали маслопроводы, путались в проводах и разбивали вдребезги микросхемы…
Союзника-то киборг прикрыл, а вот Эльвиру, девушку, из-за которой дезертировал, защитить не сумел. Она умерла мгновенно. Иван понял, что все кончено, увидев ее лежащей на полу в луже крови. Огнестрельное ранение в голову: пуля вошла в затылок, от лица мало что осталось…
Мамонтенок захрипел, дернулся встать, но Тарсус крикнул, что приказ и надо защитить парня любой ценой, и киборг — огромный, страшный — осел, вновь стал живой еще крепостью, прикрывающей Жукова-младшего от огня противника. Но кое-что Мамонтенок все же мог сделать.
Из-под простыни метнулось по коридору крохотное тельце, вскочило на ель, уходя от веера пуль, и оттуда уже, шипя, накинулось на милиционера. Тельце сумело когтистой лапой зацепить забрало, поднять… Как же кричал, визжал даже слуга закона, когда кибокошка выцарапала ему глаза, оторвала нос, откусила губы и лишь потом, сжалившись, перегрызла горло.
Не скучал и Тарсус. Двух очередей ему хватило, чтобы подавить огневую точку в сортире. Еще одного милиционера — мента паршивого! — Иван завалил лично, без малейшего сожаления: этот ублюдок кинулся на выручку товарищу, методично уничтожаемому кошкой. В общем, срезал его на раз, как в симуляторе.
Можно ли обойтись без гибели ни в чем не повинных граждан, исполняющих свой долг? Теперь Жуков-младший знал ответ на этот непростой вроде бы вопрос.
Нельзя. Тебя убивают — убивай и ты.
Нельзя. Они исполняют свой долг, стреляя в человека, который лично им никак не навредил. Так почему, защищая свою жизнь, ты сомневаешься?!
И потому — можно и нужно стрелять первым.
Можно и нужно убирать с пути тех, кто мешает тебе.
Иначе чужая пуля ударит тебе в затылок, выплеснув в воздух твой мозг вместе с лицом.
— Стой! Куда?! — Киборг попытался схватить Ивана, но не тут-то было.
Подбежав поближе к распростертому телу мента, как всегда в симуляторе, Жуков-младший сделал контрольный выстрел. К черту чувства, эмоции долой, его так учили ветераны, так велели поступать преподаватели в погонах. Не хватает еще подставить спину недобитому врагу. Распахнуть, значит, объятия, шагая к отцу, — и рухнуть перед ним с раздробленным позвоночником и дырой в легких? Ну уж нет. Иван не перса добил, не человека даже, а лютую, смертельно опасную тварь.
Зашипев, кошка отпрыгнула. Иван выстрелил и в ее добычу. Тарсус занялся аналогичной процедурой в туалете. У умных людей мысли — и поступки! — схожи.
Террорист Иван Жуков обязан поступать соответственно своему статусу.
— Мамонтенок, ты как? — Он старался не смотреть на киборга, Эльвиру тоже не разглядывал.
Сирена выла все громче. Закончив в сортире, Тарсус поднял автомат и трижды жахнул одиночными, безошибочно обнаружив и уничтожив динамики, вмонтированные в потолок. Стало тише. Значительно тише. Настолько, что Иван услышал топот на лестнице, к которой сразу же метнулся.
Вовремя — показались фигуры в ментовской форме.
Он дал по ним очередь чуть ли не в упор. Попал, конечно. Просто не мог не попасть. Бронежилеты не особенно помогли на расстоянии метров шесть. Еще очередь.
На лестнице матерились, кричали, плакали, но о том, чтобы продолжить восхождение, речи больше не шло.
Тарсус склонился над Мамонтенком, из которого слишком уж обильно, смешиваясь с кровью, текло масло. Подпольщик в черном помог киборгу добраться до трупа возлюбленной, и теперь, подхватив фигурку в униформе монашки-медсестры, Мамонтенок баюкал ее, издавая горловые звуки ларингофоном — он так рыдал. Его оптика втянулась под кустистую бровь, киборг ослеп от горя.
— Там, — махнул рукой Жуков-младший, обращаясь к Тарсусу, — еще менты, много… Остановил вроде. Надолго ли?
Тарсус кивнул — понял, что ситуация аховая. Погладил Мамонтенка по плечу, сказал:
— Мы уходим. Прощай.
Киборг проревел нечто невнятное, положил Эльвиру на пол. Он попытался встать — не получилось.
Иван хотел помочь, поднять, понимая, что это ничего не изменит, не сумеет он оторвать такую массу от горизонтали. Да что там он — ни один человек вообще… Но ведь так правильно, ведь своих нельзя оставлять. А Мамонтенок — свой. Эта тупая железяка спасла Ивану жизнь, он в долгу и…
— Маршал, оставь его.
— Что?.. Оставить?! Да это же Мамонтенок!
— Маршал, я знаю, кто это. Лучше тебя знаю. Но нельзя терять времени, и у тебя… у нас есть цель. А Мамонтенок… он сам справится.
Иван уставился на Тарсуса так, будто впервые видел. Да что он несет вообще?!
— Маршал, не унижай его сочувствием. В подполье так принято: раненых не забираем, они сами спасаются или кончают жизнь самоубийством, чтобы не выдать всех нас.
Схватив Жукова-младшего за запястье и сжав так, что кости затрещали, Мамонтенок прошипел почти как его чертова кошка:
— Все союзники — сволочи, ага. И ты сволочь! Ненавижу тебя! Всех вас… Но пусть все будет не напрасно. Все вообще: я, она… Пообещай мне, сволочь!
Иван кивнул. Суставчатые пальцы разжались.
Пусть все будет не напрасно.
Они помогли Мамонтенку сесть лицом ко входу на этаж. Собранные трофейные автоматы и магазины Тарсус положил перед ним. Молча положил. Слова больше не нужны…
Свернув за угол, побежали так быстро, как могли.
С этажа, похоже, спешно эвакуировали персонал и пациентов — тут и там валялись забытые вещи: белый халат, на который в спешке наступили, оставив отпечаток подошвы, неоткрытый еще пакет с бахилами, дамская сумочка из дерматина с серебристыми пластиковыми вставками…
Пятый люкс, справа, вход свободный, как сказала Эльвира перед смертью.
Вот он, люкс этот. Обычная дверь. Здесь, в больнице, сотни таких. На табличке — медном отполированном ромбике — цифра «5».
Тарсус преградил дорогу рукой:
— Маршал, ты что, в таком виде войдешь?
— А что? — Лицо горело пламенем. Это из-за пореза скальпелем, решил Иван, перед смертью святоша удружил. Рана вроде не кровоточила больше, ерундовая, но лицо жгло, словно в него тыкали искрящими бенгальскими огнями.
— А то. — Тарсус поднял с пола дамскую сумочку и вытащил из нее круглое зеркальце. — Полюбуйся.
Собственное отражение Ивану не понравилось. Отец Серафим мало того что порезал ему мордаху, и запекшаяся кровь с грядущим шрамом привлекательности не добавляли, так еще толстяк умудрился сшибить с челюсти голопроектор, один из нескольких, призванных создать новый образ террористу № 1. Голограмма-то и порез, и кровь должна была скрыть. Увы, у Жукова-младшего теперь одна половина лица — новая, заданная Тарсусом, но при этом расплывчатая и мерцающая, а вторая — родная, с голубым глазом.
— Черт!
— И не говори, Маршал, паскудно выглядишь. Вряд ли папаша тебе такому обрадуется. И жжет небось?
Иван кивнул.
— Не просто так ведь мерцает. Система восполняет потерю. Оставшиеся проекторы, работая на пределе, греются — и обжигают кожу. — Перс сорвал с лица Ивана аппаратуру, сунул в карман на животе.
— Ты тоже хреново выглядишь.
— Есть такое дело. Хотел спасти задницу одному засранцу. Пробежался по воздуховоду — там ведь широко, проспект, поэтому мясо драть о ржавый металл не пришлось, сам понимаешь… Чего стоишь, Маршал? Давай уже!
Постучав чуть ниже таблички, Жуков-младший прислушался.
Никакой реакции.
— Готов? — шепнул Тарсус и, дождавшись кивка, ногой ударил в дверь.
Только она приоткрылась, Иван кувыркнулся в палату, ожидая нарваться на засаду — уж он-то поставил бы парочку бойцов у лежбища опального министра. Не закончив еще движение, засек, как пули выбивают из дверей куски прессованных опилок, как следом за ним, неумолимо приближаясь, вырываются из серого ковролина клочья и взлетают над полом. Но догнать его пули не успели. Тарсус, проникший в палату сразу после Ивана, оказался проворнее: двух очередей хватило, чтоб отправить на тот свет двоих же ментов, а себе довесить еще чуток смертных грехов.
Все тело болело, ожоги на лице не давали покоя, простреленный бок, нога… И съесть бы что-нибудь. Тут такое творится, такое, а ему бутерброд подавай! Жуков-младший поднялся. Он в палате отца, он сумел.
Первое, что бросилось в глаза, — сам отец.
Его сильный, смелый отец. Большой, мускулистый, способный пальцем вбить в столешницу гвоздь. Сейчас, глядя на него, не верилось, что он поднесет пустую ложку ко рту. Сколько Иван его не видел? Всего ведь ничего, а Владлен Жуков за это время уменьшился вдвое!
Вдвое!
Что с ним делали, почему так?! Разглядывая то, что осталось от отца, Иван сжал кулаки. Вместо мощных мускулистых отцовских рук — кости, обтянутые дряблой кожей со вздутыми венами. И кожа на лице — как на барабане.
Владлен Жуков лежал на кровати, застеленной простыней из тонкого эластичного пенопласта. Его не потрудились укрыть, он был совершенно обнажен. Иван испуганно отвел взгляд от родительских гениталий. Господи, а ноги-то — как палки, коленные суставы толще… Отца будто высушили, оставив минимум влаги, чтобы продолжал страдать.
Тарсус рядом громко сглотнул.
Жуков-младший взглянул в лицо Жукову-старшему. Словно с размаху в прорубь — окунулся в глаза, наполненные мутной ледяной тоской, болью и безнадежностью. В груди заклокотало, рыдания смешались с рыком ярости, истерика — с неимоверной злобой. В зрачки словно плеснули алой краской. Иван ненавидел весь мир, эту мерзкую подлую страну, населенную фальшивыми героями, предающими друзей. Он себя ненавидел за то, что так долго добирался к отцу. А Тарсуса — за то, что помог добраться и увидеть все это.
— Здравствуй, сынок. — Голос Владлена Жукова не изменился, не треснул, не потускнел. Отец говорил, как обычно, четко и в меру громко. Голос — единственное, что в нем осталось прежним. — Я знал, что ты придешь меня проведать.
Палата большая, отметил про себя Иван. На отца смотреть было больно, потому-то и вертел головой. Белая палата. Стены белые, сметанные, подвесной потолок — тоже. На огромном дисплее, заменившем окно, сыпал снег, прямо настоящая зима, о которой Жуков-младший столько слышал от матери, но которую никогда не видел, потому что в Москве всегда весна, труд, май, а снег бывает лишь под Новый год. И — удивительно! — с экрана даже сквозило, настолько иллюзия была реальной.
— Чего же ты молчишь, сынок?
Над кроватью аркой нависали десятки — сотни! — приборов с дисплеями, на которых отражались разноцветные нити диаграмм, с циферблатами и стрелками, хромированные и пластиковые, керамические, оплетенные проводами и вообще без кожухов.
Черепную коробку отца вскрыли. Иван вновь отвел взгляд. Одно дело — увидеть член родителя, а другое… Кость заменил прозрачный пластик с разъемами, из которых торчали пучки проводов и еще нечто светло-зеленое, вроде пластиковой сетки, что-то очень сложное, предназначенное…
Для чего?
Зачем все это сделали с отцом?!
— Отец… — Жуков-младший боялся, что не сдержится, разрыдается, как пятилетняя девчонка. — Потом поговорим. Сейчас надо выбраться отсюда.
Владлен Жуков улыбнулся.
От улыбки той едва не подкосились ноги. Представьте: вам подмигнула сама смерть. Смерть в обличье человека, который знает, что осталось ему чуть-чуть и не спасти его никак. Но знание это не помогает смириться с неизбежным. Он не хочет умирать. Всеми силами, дыханием, током крови борется он, пытаясь гибель свою предотвратить — не отсрочить, а победить! И при этом все же знает, знает, черт побери, что обречен!
Лучше уж сразу — короткую очередь в грудь.
Перед глазами вспыхнуло: мама падает в кресло, алые пятна, мама…
И вновь четко, в меру громко:
— Сынок, мне не подняться. От головы, сам видишь, мало что осталось. Моя центральная нервная система подсоединена к мнемокатору. Это устройство взламывает память, высасывает из меня все, что дорого. Я уже не помню, как впервые взял тебя на руки.
— А как учил меня читать?
— Этого мне тоже не оставили.
— А как познакомился с мамой? А как мы собирали железную дорогу? А как мультики смотрели вместе, обнявшись и укрывшись пледом? А…
Владлен Жуков молчал. И это молчание было красноречивее всех слов, всех слез и проклятий.
— Надо уходить отсюда. Мы еще сумеем прорваться, пусть даже они оцепили здание. Скоро пойдут на штурм. Мы справимся с осназом, мы сумеем! У меня есть друг, Тарсус, он сильный, он… — Иван говорил и говорил, не в силах остановиться. И он хотел, очень хотел поверить себе.
— Сынок, отсоединишь меня от мнемокатора — и я тотчас умру. Такой вот постельный режим. Меня убивает то, без чего мне уже не выжить. — Отец замолчал, затем перевел взгляд на Тарсуса. — Эй, перс, выйди-ка вон.
Повесив на плечо автомат, подпольщик скрестил руки на груди, но и только.
— Будь добр. — Иван тронул его за плечо. — Пожалуйста.
Нельзя и мысли допустить, что все напрасно. Надо лишь уговорить отца. Ну должен же быть какой-то выход!..
Они остались одни, и отец попросил выслушать его, не перебивая.
У него забрали память о самом прекрасном, что было в жизни, и тем мерзостнее ему представляется то, что было сделано во имя Революции. Он, Владлен Жуков, действительно выступил против режима. Не против Председателя — актера, куклы, но против власти элиты. Почему он это сделал? Да потому, что страна катится в никуда. В экономике, во всех сферах вообще в лучшем случае — ничем не подкрепленный оптимизм! — стагнация. За поясом выжженной земли соседи давно уже опередили Союз во всем, в чем только можно, — в культуре, в науке…
— Представляешь, сынок, Китай построил на Луне два купольных города…
Слова отца доносились словно бы издалека. Личная картина мира Жукова-младшего с недавних пор существенно изменилась. Аксиомы превратились в эфемерные пустышки. Но то, что говорил отец… Это же вообще ни в какие ворота! Владлен Жуков — предатель?! Так значит, наказание заслужено, и получается, Гурген Бадоев — не предатель, но герой, выявивший врага народа?!
Настоящего врага, а не придуманного СМИ.
В меру громко, четко:
— Дешевая низкосортная продукция Союза, производимая трудовыми лагерями, еще пользуется спросом на внешнем рынке. Но спрос падает. Особенно это заметно стало в последние годы. Да и главное достояние страны — восстанавливаемые ресурсы — восполняется не так, как бы того хотелось элите. Несмотря на пропаганду и всяческие поощрения, среди рабов назрел демографический кризис. Смертность в лагерях удручающе велика из-за ужасной экологии и условий труда, почти во всех семьях по одному ребенку, да и то лишь половина из этих детей доживают до совершеннолетия…
Лагеря? Рабы? Кризис? Слова эти отскакивали от Ивана, не оставляя на поверхности души ни единой зазубрины. Он не понимал их смысла. Да и не хотел вникать. Владлен Жуков — предатель. Бадоев — герой. Только это имело значение.
— Перемены нужны прямо сейчас. Завтра будет поздно. Я не задумывался раньше об этом, но потом… У меня же есть ты, сынок. Тебе жить завтра. Тебе и моим внукам. Не хочу, чтобы вы окунулись в то дерьмо, в котором столько лет барахтаемся мы. Я говорю о Революции…
Речи отца раздражали.
Революция — дерьмо?! Как такое вообще могло прийти ему в голову?! Это, наверное, из-за того, что ему вскрыли череп, эти провода, сетки… Жуков-младший привык безоговорочно верить Жукову-старшему. Но то, что говорит отец, противоречит всему, что делало Ивана собой, — его мировоззрению, воспитанию. Одно дело — узнать, что в самой счастливой стране возможна ложь, что тут запросто преследуют ни в чем не повинного гражданина, а иное — отринуть саму основу, отказаться от воздуха, которым дышишь. Ведь что тогда? Повиснуть в вакууме, задохнуться? Сойти с ума? Всю жизнь отец учил Ивана, что лучше страны, чем Союз, нет, что Революция — самое прекрасное, что случилось здесь. А теперь он говорит обратное.
Чему верить?!
— Сынок, тебе нелегко это принять. И не надо. Просто слушай, поймешь потом. Не ломай себе голову прямо сейчас. Мы… мы утопили страну в крови и дерьме, а потом, чтобы самим не утонуть в зловонной жиже, выжгли ее радиацией, изнасиловали, заразив, как триппером, лучевой болезнью.
У Владлена Жукова половины черепа не хватает. Он просто сошел с ума. Это единственное объяснение всему.
— Мои соратники не успели предупредить меня об аресте. Слава богу, сынок, тебя не оказалось дома, когда явилась группа захвата. Правда, потом…
Отец беспокоится о нем. Даже сейчас, когда от него мало что осталось, с раскуроченной головой, не способный встать с постели, он думает о сыне, переживает. Потому что любит. Ведь это же отец! Как Иван вообще мог думать о нем плохо?! Это отец! Это же папа!
Нужно вытащить его отсюда. Не важно как, не считаясь с жертвами. Если надо — шагая по трупам. Главное — вытащить! Остальное потом.
— Отец, надо уходить. Давай попробуем отключить тебя.
Иван подошел к здоровенному стальному ящику справа от кровати, над которым торчал дисплей и к которому вели чуть ли не все пучки проводов, что выходили из арки над обнаженным ссохшимся телом. Похоже на пульт управления.
— Маршал, поторопись, — донеслось из-за двери. — Смотри, как все весело.
Зиму на «окне» сменила рябь, включился новостной блок. Это Тарсус организовал эфир с помощью своего чудо-коммуникатора. О том, что Поликлинику № 1 захватили террористы, уже известно было всему Союзу. Стоя у ворот с надписью «Добро пожаловать!» и поднеся к напудренной роже микрофон, журналист гневно обличал Госдеп США, «подсылающий своих наймитов в процветающую нашу страну». Позади него в небе над больницей кружили вертолеты-беспилотники. Их операторы высматривали хоть что-то похожее на врага народа, дабы уничтожить скверну очищающим огнем автоматических пушек.
— Сынок, у нас мало времени.
— Верно, нам надо…
— Не перебивай. И не возражай. Это моя последняя — предсмертная — воля. Нет, просьба. Ты сделаешь, как я прошу?
В горле застрял ком. Здоровенный — ни туда ни сюда. И потому Жуков-младший просто кивнул.
— Спасибо, сынок. Мне доводилось не только лежать в мнемокаторе, но самому сюда людей укладывать… Надень вон ту штуковину. — Отец указал на шлем, прищелкнутый к пульту управления. Этот головной убор очень походил на милицейский. Только не черный, а белый, и забрало не матовое, а блестящее.
Разобравшись с крепежом, Иван едва не уронил шлем. Тот оказался неожиданно увесистым, килограммов двадцать, не меньше. К макушке вел толстый — в руку толщиной — кабель в белой, приятной на ощупь изоляции.
— Активируй его сначала. Там есть сзади, посмотри.
На затылочной части шлема была изображена пиктограмма: черный череп, пронзенный красной молнией, точно сердце стрелой. И крохотные буковки: «Синхронизация». Пожав плечами, Иван ткнул в пиктограмму пальцем — и едва не уронил белую сферу, внезапно завибрировавшую. От отца указаний больше не поступало, поэтому он просто надел шлем — тот хорошо сел, удобно, хотя, наверное, тяжело такую дуру на голове таскать. А вибрацию можно принять за приятный легкий массаж.
— Сынок, запусти виртуальную панель с блока. Синхронизацию на максимум, режим кодированный. Ну и подтверди все.
На стальном кубе хватало пиктограмм, невыразительных, нарисованных по трафарету бледно-голубой краской. С третьей попытки перед Иваном повисла в воздухе голограмма с множеством окон. Погоняв их пассами рук, он нашел нужные, выставил параметры.
— Меня уже не спасти, сынок. А вот ты еще можешь… Ты отомстишь им всем. И спасешь страну. — Сказано было тихо и невнятно, будто силы оставили отца, будто последние крохи себя он истратил на общение с сыном. — Еще не все потеряно. Есть шанс. Ты сделаешь это. Будет больно. Настоящие поступки всегда совершаются через боль, через «не хочу», вопреки всему.
Владлен Жуков замолчал, глаза его закрылись.
Ивана затрясло. Перед лицом возникло призрачное «окно».
«Подтвердить. Да. Нет. Отмена».
Взмах рукой: «Да».
И щелчок, будто переключили рубильник.
Это было последнее, что Иван услышал, перед тем как белая пелена поглотила его.
* * *
Лимузин в сопровождении кортежа охраны мчал по Москве. В салоне пахло кожей и лосьоном после бритья. В одной руке у Гургена Алановича была бутылка коньяка, в другой — коммуникатор. Рядом на кресле валялся маленький, похожий на игрушку автомат.
У Лали тоже есть коммуникатор, но нет ни бутылки, ни оружия. Она смотрит репортаж о том, как террористы захватили Поликлинику № 1.
Неужели Ванька жив? Сердце ее радостно трепетало, не опасаясь от волнения остановиться навек. Точно, он! Она ведь рассказала, где содержат Владлена Жукова, вот он и отправился на выручку! Ванька такой, он смелый, ничего не боится, никого не оставит в беде! Он жив! Не погиб на крыше! Лали знала. Чувствовала.
Отец постоянно разговаривал с кем-то, отдавал приказы. Он связался уже с министром внутренних дел и министром обороны. У него особые полномочия от Первого, он командует парадом. Так и орал, брызжа слюной на экран коммуникатора: «Я командую парадом, понял?!! Надо будет — маршировать тебя заставлю!!! Лично!!!»
Он еще много чего говорил и кричал. Больше кричал, чем говорил. В присутствии Лали Гурген Аланович обычно сдерживался, но не сегодня. Ту улицу перекрыть, орал он, этот проспект тоже, дворы оцепить, всех впускать, никого не выпускать. Хотел еще танки подогнать, артиллерию, но министр обороны убедил-таки не делать этого. И уговорил не наносить ракетный удар по больнице, не Революция же. Отец включил громкую связь, так что Лали все слышала.
Ванька в больнице как в западне. Отец обложил его со всех сторон. И получается, именно Лали заманила туда Ваньку. На глазах слезы. Сердце то частит, то замирает.
Она одна во всем виновата. А значит, надо что-то сделать. Как-то остановить отца.
Лимузин несся к сложному перекрестку, где движение всегда оживленное. Пересечение проспектов Героев Революции и Мирного Неба. Решение само пришло в голову.
Пока Бадоев, багровея лицом, кричал на очередного нерасторопного подчиненного, Лали потянулась к игрушке. Если бы сама не видела, как отец этой штуковиной убил человека, ни за что не поверила бы…
— Свет моих очей, что ты делаешь? — Он заметил ее осторожное движение. Его личный девайс, сделанный в единственном экземпляре, по спецзаказу, приглушенно трещал чужим, захлебывающимся от ужаса голосом.
— Можно посмотреть? — Она виновато улыбнулась.
— Нет.
— Но я хочу…
— Нет. — Отец потянулся за автоматом, но Лали оказалась быстрее, выхватила оружие у него из-под растопыренных пальцев, которые тут же впились ей в предплечье, сжали, вот-вот сломают тонкие кости.
Нельзя плакать, и автомат отдавать нельзя. Сердцу стало тесно в груди, кровь пульсировала в висках.
Кулачком своим Лали изо всех сил ударила по волосатой руке.
Не столько от боли, сколько от удивления отец разжал пальцы — и тотчас дочь навела автомат на него. Конечно же она не причинит отцу вреда. Ни за что! Ни при каких обстоятельствах не выстрелит! Даже если небо упадет на землю, даже… Никогда этого не сделает. Но сейчас нельзя допустить, чтобы отец это понял.
Собственный голос показался ей ненатуральным, будто включили запись диктофона:
— Вели остановиться.
Лимузин замер посреди перекрестка. Затормозил и весь кортеж, ожидая особых распоряжений. Вмиг образовалась пробка. И с каждым толчком сердца, с каждой долей секунды она все разрасталась. Это хорошо, очень хорошо.
— Вели разблокировать дверь.
— Но, свет моих очей, ты же не…
— Повторять не буду. — Голос чужой. Это не Лали говорила, что вы. Она же не умеет так!
— Свет моих очей, только не нервничай. Тебе вредно нервничать, тебе…
Дверца распахнулась. Хорошо. Уже почти отлично.
— Отдай коммуникатор.
— Но доченька! — И все же он протянул свой девайс, трещащий без умолку.
В глазах у отца был страх. И это почему-то напугало Лали больше всего.
Она выскочила из лимузина. Сотни — тысячи! — союзников, запертых в разноцветных электрокарах, изумленно таращились на нее. Не каждый день увидишь дочь министра восстанавливаемых ресурсов посреди перекрестка с автоматом в руках. Лавируя между машинами — пробке нет конца и края — она что было духу бежала прочь. Надо уничтожить коммуникатор отца, с которого отдаются приказы. Без коммуникатора отец не скоординирует своих цепных псов. Не сможет нанести ракетный удар по больнице, если доводы министра обороны покажутся неубедительными.
Уничтожить коммуникатор — вот что Лали должна сделать прямо сейчас.
Она остановилась у светло-розового кара, в котором, испуганно моргая, скукожилась молодая женщина: русые волосы завитушками, пальцы побелели на оплетке руля. На заднем сиденье — специальное креслице. В креслице — ребенок, девочка. Улыбнувшись Лали, малютка забавно взмахнула крохотными ручками.
Лали улыбнулась в ответ. И уронила на асфальт коммуникатор отца. Навела на него игрушечный — никак не могла избавиться от этого ощущения — автомат. Прищурившись, как учили на военной кафедре, прицелилась. Каждый союзник, независимо от пола, должен уметь защищать Родину. Палец на спуск — и…
И ничего!
Действительно игрушка?!
Лишь секунду спустя девушка сообразила, что надо было снять с предохранителя, а потом уже дергать спуск. Какая она глупая! Не отрывая ладонь от рукоятки, чуть повести вверх указательным пальцем, толкнуть черный рычаг из рессорной стали…
От боли потемнело в глазах. Лали вскрикнула. Указательный палец выгнуло под неестественным углом. Сломан. А главное — из руки загадочным образом исчез автомат. Лишь через мгновение ее окатило смрадом жженого синтетического табака.
Попытавшись растоптать коммуникатор отца, Лали занесла над ним ногу — и тут же врезалась в розовый кар, заставив женщину за рулем чуть ли не сползти под кресло, а ребенка заплакать. Так бесцеремонно с дочерью министра никто и никогда не обращался.
— Не надо, — сначала услышала она, а потом увидела уродливую рожу, сверху вниз пересеченную рваным шрамом. — Ему все равно не поможете, а себе навредите…
Когда, запыхавшись, прибежал отец, окруженный молчаливыми бесстрастными секьюрити, Серпень — так звали урода со шрамом — протянул ему коммуникатор и криво ухмыльнулся:
— Вашей дочери срочно нужна помощь спецов Поликлиники номер один.
И минуты не прошло, как Лали, отец и Серпень забрались в вертолет, зависший над пробкой. Для этого им понадобилось влезть на розовый электрокар. Под отцом пластиковая крыша треснула.
Лали мысленно попросила прощения у маленькой девочки и ее мамы.
Устроившись на сиденье, Гурген Бадоев скомандовал:
— Штурмуйте больницу.
* * *
— Маршал, да приди уже в себя! Уходить надо! — проорал в ухо Тарсус.
Белого шлема на голове Ивана не было, он висел на толстом кабеле у самого пола. Из носа текло. Мазнул ладонью, глянул — все красное. Как водится в таких случаях, запрокинул голову — и едва не потерял сознание: перед глазами поплыло, закружилось, сворачиваясь спиралью.
— Что? А отец? Я без отца… — Иван осекся.
Даже слепой увидел бы, что Владлен Жуков мертв. Труп. Его больше нет с нами, отбыл на дирижабле к Господу Богу и архангелам. Ну, или чуть ниже, если верить тому, что он наговорил перед смертью. Из глаз, изо рта и ушей отца струилась кровь, багровые ручьи сливались в реки, реки образовывали озера прямо на простыне, которая не промокала.
Тело Ивана безотносительно к мозгу решило действовать на свое усмотрение. Оно кинулось к трупу, словно рассчитывая оживить его одним лишь присутствием на кровати рядом. Тело изгваздалось в крови отца, тело вцепилось в мумию, в которой разум отказывался признавать гордого и сильного Героя Революции. Пульса не было, сердце Владлена Жукова не билось, легкие не требовали воздушной смеси.
— Ты ничего не мог сделать. — Тарсус подошел ближе. — Мозг министра был поврежден дознавателями.
Иван сполз на пол, прижал колени к груди, обхватил их руками.
Отца больше нет.
Больше нет.
Нет…
Как дальше жить? Что делать?..
Только он задал себе этот вопрос, как четко услышал голос Жукова-старшего: «Хортицкая трудовая зона, спецшарашка для электронщиков и айти-спецов».
— Что? — Иван вскочил, кинулся к отцу в надежде, что он очнулся, что самый-самый родной человек не умер, просто так показалось…
Увы, труп не стал живее.
— Ты это слышал?
— Что слышал? — Тарсус глядел на Ивана с подозрением.
— Ну, про Хортицкую трудовую зону?
Лицо подпольщика — все еще под голограммой-маской — ясно отражало ход его мыслей: нет, ничего он не слышал и теперь считает, что у союзника как минимум слуховые галлюцинации на почве стресса.
«Хортицкая трудовая зона, спецшарашка для электронщиков и айти-спецов, — настойчиво повторили голосом отца. А потом, чуть помедлив, добавили: — Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека — вечно».
Ладони сами легли на уши, прижали их до боли к черепу, едва не расплющили.
Сапог.
Лицо.
Вечно.
Голос отца в голове — как навязчивая мелодия новомодного хита, которую напеваешь целый день. «Тру-ля-ля, тру-ля-ля, Председатель нас ведет! Тру-ля-ля, тру-ля-ля, смело мы за ним идем!» И надоела песенка, а врезалась в мозг так, что не выкинешь, как ни пытайся.
Родительский голос мешал сосредоточиться на том, что творилось вокруг. Это бормотание меж висков не позволяло оплакать утрату, потому что нельзя скорбеть о том, кто разговаривает с тобой, кто поселился у тебя под черепушкой.
— Маршал, — донеслось издалека, из другой, наверное, галактики, — если мы прямо сейчас…
Отец — мертвый отец, поселившийся между затылком и лбом, — перебил:
«Хортицкая трудовая зона, спецшарашка для электронщиков и айти-спецов».
— Маршал, мне что, тебя опять на собственном горбу…
«Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог…»
И если первая реплика похожа на адрес, прикинул Иван, то вторая… Он поднялся, взял руку отца — такую непривычно худую — и поклялся отомстить. Себя не слышал — бубнеж о Хортицкой зоне и сапоге вытеснял собой все шумы.
— Тарсус, надо бы встретиться с твоим начальством.
— Ты не о том думаешь, Маршал! Если мы прямо сейчас…
— Надо встретиться с твоим начальством.
Есть надежда, что у начальства Тарсуса налажена связь с трудовыми лагерями и верхушкой подполья. Жуков-младший — Жуков-единственный! — почему-то был уверен, что ему крайне важно попасть в одну конкретную спецшарашку.
— Тарсус, а Хортица — это где?