ОХОТА НА ЗАЙЦЕВ
Маленького и доброго зверька не трогай,
особенно если он огромный и злой.
Мудрый совет
Если уж живущий в шахтерском поселке парнишка увлекается поэзией, да не любезной отпрыскам интеллигенции дырой в голове и дурачком по небу, не «Муркой» стремных воровских окраин, а серьезной, — надо, чтобы он любил какого-нибудь Маяковского. Каленая, дымовая, будто железной брызгой под ударами молота хлещущая строка. В полном согласии с чувством противоречия, заложенным в каждую живую тварь, паренек с непростым именем Максим Эдуардович Белецкий любил Есенина. Любил, впрочем, не все подряд. Никакого чувства в его душе не вызывала иволга, плачущая в дупле, потому что привык он больше к вою гудка на шахте. Да и издыхающая на стерне лисица мало трогала. Выучил наизусть и в особо грустные минуты жизни Максик повторял одно стихотворение. Начиналось оно так:
Там, где вечно дремлет тайна,
Есть нездешние поля.
Только гость я, гость случайный,
На горах твоих, Земля.
Долгое время ничего, кроме этих строчек, он и не знал, а уж тем более не знал, что написал странные слова рубаха-парень Серега. Если честно, он и имени такого — Есенин — не слышал. В доме валялось много книг про вымышленных людей, совершающих вымышленные подвиги в вымышленных мирах. Книги были — фантастика, и принадлежали матери Максика. Даже именем своим Максик был обязан одному из вымышленных. Имя причиняло ему немало бед среди Вовок, Петек и Валек школьной продленки, и вообще было несуразным. Хотя впоследствии, прочитав-таки книжку, он даже обрадовался: мог бы ведь и Рудиком оказаться, а это вообще кранты.
Да, так вот о стихах. Четверостишие встретилось юному Максику в древнем, плесенью попахивающем сборнике. Про что был рассказ, Максик уже и не помнил, однако строчки крепко застряли в его беспокойной голове. Он крутил их так и эдак, пробовал на зуб. «Гость случайный». Я — тоже только гость случайный, думал Максик. Уж точно не нарочный: отец велел матери делать аборт, та не согласилась, и родители чуть не развелись. Так и случился Максик — по залету, о чем предки ему не раз напоминали после второй поллитровки.
Однако, кроме понятного гостя, были и загадки: какая тайна? Какие поля? Почему нездешние? Марсианские поля, что ли? Населенные злобными треножниками и мистерами Ы-Ы-Ы поля красной планеты были знакомы Максику намного лучше, чем география родной области, и все же казалось, что разгадка таится не там. Вновь открыв сборник, он внимательно прочел маленькую сноску: * С. Есенин. «Там, где вечно дремлет тайна…»
Библиотекарша очень удивилась, когда Максик потребовал все семь томиков есенинских стихов. Достав потрепанное издание с полки, она спросила заботливо:
— Али по внеклассному чтению задали?
— По внеклассному, по внеклассному, — буркнул Максик, унося добычу в самый укромный уголок читального зала.
Найдя нужную страницу, он прочел стихотворение целиком, потом перечитал, еще и еще раз, и наконец, не доверяя памяти, выписал на бумажку.
Широки леса и воды,
Крепок взмах воздушных крыл,
Но века твои и годы
Затуманил бег светил.
Не тобою я целован,
Не с тобой мой связан рок,
Новый путь мне уготован
От захода на восток.
Суждено мне изначально
Возлететь в немую тьму,
Ничего я в час прощальный
Не оставлю никому.
Но за мир твой, с выси звездной,
В тот приют, где спит гроза,
В две луны зажгу над бездной
Незакатные глаза.
Максик был одновременно пленен чистой музыкой стиха и разочарован. Разочарован потому, что стихотворение все-таки оказалось об этих, материнских, вымышленных, которые летали в космос и с выси звездной смотрели во все свои незакатные глаза на покинутую Землю. Максик отлично знал, что в космос летают нынче только за большие бабки, на развлекательные экскурсии по орбите. Космонавтом он быть не хотел. Шахтером, как отец, тоже не хотел. Максик хотел быть поэтом.
Если в деревне решали выпить по-быстрому, то бежали к ларьку за пивом. Пряча под курткой или ватником бутылку «Нашей», а потом уже и не пряча, открыто доливали в жидкое пойло, глотали на сыром ветру, докуривали чинарик и убегали обратно, в тепло или холод, разбрызгивая сапогами мерзлую грязь. Если хотели сесть основательно, и главное, подальше от благоверной, шли в шахтерскую столовку. В большой, теплой от дыхания многих людей комнате набивалось до полусотни голодных и жаждущих, порой только что из шахты, в угольной липкой пыли. Пыль, как ни отдирайся в душевой, забивалась в поры и мельчайшие морщинки, и лица казались более четкими, будто выбитыми по металлу. Меню разнообразием не радовало: котлета по-киевски, шницель, гнилая капуста. Зато выпивки было много и разной, и под выпивку хорошо шли и котлета, и шницель, и даже убийственный овощ. Пар. Туман. Сигаретный дым. Гогот. Рай.
Туда-то вечерами часто посылала Максика мать, чтобы привести домой вконец уже ужравшегося отца. Сама пойти не могла: столовка считалась чем-то вроде закрытого мужского клуба. Появление жены уронило бы и так не слишком завидную отцовскую репутацию ниже плинтуса, и этого бы он не спустил. Максик шлепал по лужам в разбитых кроссовках, прятал голову под капюшон куртки, уворачивался от бьющихся на ветру кустов и повторял про себя: «Там, где вечно дремлет тайна, есть нездешние поля». Это моя мантра, думал Максик. Про мантры он плохо понимал, но читал где-то, что повторение мантр укрепляет дух и очищает энергию Чи. Мантра. Моя. Боевая. Мантра.
Тащить отца из столовки иногда помогал Вовка. Вовка за последние три года здорово изменился. Раньше быковал, бил стекла, жег на помойках орущих кошек. И Максика лупил не за здорово живешь. А сейчас, как говорила классная, выправился мальчик. Посерьезнел. Стрижка боксом. Внимательный прищур карих глаз. На уроках сидит тихо, слушает внимательно, отвечает развернуто и правильно, хотя и не выскочка. С амбицией паренек.
Однажды они волокли бессмысленно ворочающего глазами Белецкого-старшего из столовки. На полпути утомились, прислонили пьяного к забору, сами уселись на полешко. Закурили. Вовка, прищурившись, спросил:
— Ты после школы че делать будешь?
— Я? — Максик задумался. Стихи свои он отослал как-то раз в шахтерскую малотиражку. Литредакторшу, Зиночку, он знал — та была подругой матери. Ждал, ждал ответа, потом сам пошел в редакцию, стукнул в Зиночкину дверь. Зиночка посмотрела на него с сочувствием и сказала: «Ты, Максик, умный мальчик. Поэтому стихов тебе писать не надо». — Я? — повторил Максик. — А хрен меня знает.
Вовка выплюнул бычок, раздавил его каблуком и сказал уверенно:
— Валить отсюда надо. Я, Макс, на юга свалю. К морю. В Город.
— Так тебя и ждут в Городе.
— А может, и ждут. Городским только виски по барам хлестать и за блядями бегать. А я? Я вкалывать буду двадцать четыре часа в сутки, без выходных. Надо будет жопу лизать? Я полижу, язык не отвалится. Зубами грызть потребуется? И хорошо, я глотку любому перегрызу. Зато через пять лет у меня будет квартира своя, за наличку купленная. Машина. Лучше две. И женюсь я на Ирке.
Тут Максик не выдержал и захихикал:
— На Ирке? Ну ты даешь. Да она тебя и не помнит. Мы когда в том лагере были — три года назад? Четыре?
— Ничего, — спокойно ответил Вовчик. — Я захочу — вспомнит. — И, хекнув, взвалил бесчувственного шахтера себе на загривок.
Поселок находился как раз на полдороге между шахтой и гигантской промышленной свалкой. На свалке водились зайцы. Зимой Вовка с отцом, сержантом милиции, часто ходил на охоту. В эту зиму позвали и Максика. Старший Белецкий работал в ночную смену, а мать, поохав и взяв с Максика твердую клятву, что с ружьем он баловаться не будет, отпустила.
Вышли на рассвете. По раскисшей улице шагали на своих двоих, а в лесу встали на лыжи. Едва брезжилось что-то серое между елками, снег похрустывал, мороз покусывал нос и щеки, выглядывающие из-под шарфа. Максик был сонный, кислый и мягкий и жалел сейчас, что не остался дома, под теплым ватным одеялом. Когда проморгался, прошли уже около километра. За плечами сержанта милиции висела двустволка и большой рюкзак. Максик и Вовка тоже тащили по рюкзаку, но ружей им не дали.
— Как же охотиться без ружья? — шепнул Максик мерно высвистывающему воздух носом Вовке.
Он про охоту знал только из книжек и боялся конфуза.
— Увидишь, — ухмыльнулся Вован.
Сержант впереди притормозил и наклонился, изучая что-то в снегу. Макс и Вовка сравнялись с ним. Макс посмотрел под ноги и недоуменно заморгал.
След, возможно, был и заячий. В следах Максик не сек ни хрена, что уж там говорить, корову от трактора отличил бы вряд ли. Это след был длинный, с характерным росчерком. Одна только закавыка…
— Это лось? — наивно спросил Максик.
Сержант обернулся, осклабился и несильно ткнул Максика ладонью в лоб.
— Сам ты лось. Ты вообще зайцев когда-нибудь видел?
— Ну да. В учебнике зоологии для пятого класса.
— В учебнике!
Оба бывалых охотника хохотнули.
— То когда было, — объяснил сержант. — Те зайцы уже давно тю-тю. Сейчас такие зайцы… Радиация, химическое загрязнение, твою мать. Сейчас заяц с сохатого ростом, зубищи у него — во!
Он развел руками в варежках, показывая, какие именно зубищи. Максик похолодел.
— Вы шутите, да?
— Какие шутки. Ружье я так, больше для вида взял. На этих зайцев охота простая. Подойдем ближе, обскажу подробности. А теперь давай, шевели ногами. Косой-то хромает. Подранили его, видать. Вон и кровью брызнуло.
Сержант ткнул рукавичным пальцем. Заячья кровь в рассветных сумерках была неприятно зеленой.
Залегли за грудой валежника. Впереди серела под снегом огромная гора свалки, между ней и лесом тянулась ничейная земля. Свалка была безжизненна — даже вороны не кружились над уступами гнили и мусора.
— Действуем как обычно, — инструктировал сержант. — Вовчик рассыпает приманку. Я ставлю мины… — В ответ на недоуменный взгляд Максика охотник хмыкнул: — Ну че таращищься? Обычные противопехотные чушки. Матерый заяц пудов пять будет, наступит — грохнет как миленькая. Ты станешь на шухере. Если увидишь косых, кричи и стреляй из берданки. Авось разбегутся. Мне с ними вплотную встречаться несподручно. Стрелять-то умеешь?
Макс неуверенно взвел курки.
Приманкой оказалась тухлая рыба. Недаром из рюкзака пованивало. Сейчас, на крепком и чистом морозе, завоняло еще сильнее. Впрочем, когда ветерком потянуло со свалки, рыбий дух перебило начисто. Максик зажал нос и зажмурил слезящиеся глаза. Интересно, думал он, а что с убитыми зайцами потом делать? Таксидермисту отдать на чучела? Есть такую убоину как-то не хотелось.
Сержант поставил свои мины, замаскировал их снежком и присоединился к Максику и Вовке. Стали ждать. Время тянулось медленно. Вовчик достал из рюкзака термос, пластиковые чашки и разлил всем горький кофе. Кофе приятно парил на морозе, от теплого пластика согрелась рука. В снегу сидеть поначалу было холодно, а потом все теплей и теплей, как дома в мягком дедовском кресле… Веки Максика дрогнули, опустились. Он уже почти засыпал, когда Вовка ткнул его локтем в бок.
— Не спи, дурак, зайца пропустишь.
Макс дернулся и уставился на холм. С гребня ковыляло пугающее существо. Отдаленно оно напоминало зайца из учебника, но было раз в пять больше и шло, переваливаясь, то на двух, то на четырех ногах. Длинные уши косого настороженно подергивались. Заяц заметно хромал.
— Тот самый, — горячо зашептал Вовкин отец. — Видишь, как на левую переднюю припадает? Они стали хитрые, не выходят иногда. А этому охотиться сложно, вот и поддался. Ну, будем сегодня с добычей!
Заяц не спешил. Присел на задние лапы, огляделся, но не сторожко, как суслик перед норой, а медленно, будто окидывал последним взглядом божий свет и пытался запомнить все это: и роскошь зимнего рассветного солнца, и розоватый снег на еловых лапах, и тонкий узор наледи на стволах берез. Затем вякнул что-то вроде «банзай!» и прыгнул вперед, на мины. Загрохотало. В небо полетели ошметки заячей плоти и куски арматуры и проводки, какие-то колеса и сложные, перекрученные железяки, обломки рессор.
Едва отгремело, Вовка возбужденно вскочил и понесся к свалке, проваливаясь в глубокий снег. Отец заорал ему вслед:
— Винтарь возьми! Контрольный ему, контрольный в голову! — Обернулся к Максику, бросил зло: — Во дурак! — и, вытащив из кобуры на поясе служебный Макаров, помчался за сыном.
Максик медленно встал, отряхнул с коленей снег и пошел к свалке. Когда он приблизился, Вовка добивал прикладом винтовки вяло подергивающегося зайца. Отец бегал вокруг с Макаровым и радостно матерился. Когда туша перестала корчиться и замерла в луже зеленого, сержант кинулся к рюкзаку и достал длинный армейский нож.
— Ну, щаз мы тя разделаем.
Максик отвернулся, и его вырвало. Поэтому он и не заметил, как в воздухе тихо свистнуло, и сначала сержант, а потом и Вовка осели на снег. Он только ощутил укол за ухом, и земля ринулась ему навстречу.
…В клетке напротив сидел здоровый бородатый дядя в оранжевом охотничьем жилете. Дядя с присущей американцем вежливостью и неприсущим знанием русского пояснял:
— Я любить национальный охота, да. Обычай! В даун андер ловить кенгуру, о Австралия! Есть жаркое из хвост. Отлично! Пингвина ловить в Антарктида, не весьма вкусный мясо. Эджент говорит: Тони, езжай с этот русский, самый крутой национальный спорт — охота на заяц. Я говорить, заяц, какой шик? Какой дэнджер… э-э… опастность? Ничего, говорить, узнаешь. И я узнавать…
Из дальнейшего рассказа дядьки выяснилось, что на зайцев они вышли по-честному, с пиками и охотничьими кинжалами. Схватка была кровавой, но недолгой. Двоих спутников Тони зайцы положили на месте, а его и егеря повязали и доставили в лагерь.
— Ну и где этот егерь, мать его егери, сейчас? — спросил сержант, дергая металлический ошейник.
Ошейники были на всех троих, и еще их связывала общая цепь, прикрепленная к наручникам.
— Заяц жарить и есть, — лаконично бросил пиндос.
— What? — от ужаса на иностранных языках заговорил работник милиции.
— Вот тебе и вот, — ответил американец, обнажая в улыбке крепкие белые зубы. — А вас, ребятишка, судить будут. Мне наказаний легкий, потому что гражданин цивилизованный страна, где заяц на охота запрещенный давно. Пять лет на стройке. А вы не знать, не угадать.
Сержант яростно затряс цепью, отчего Максик свалился на пол клетки.
— Папа, уймись, — железным голосом сказал Вовчик. — Иностранный гражданин бредит, не видишь, что ли? Нас террористы взяли в заложники и скоро потребуют выкуп.
— Какие террористы? — простонал сержант. — Какие заложники? Кто за нас выкуп платить будет? Кому мы, на хуй, нужны?!
И впился в цепь зубами. Не помогло.
Пришли за ними на закате. Два конвойных зайца споро отперли клетку, разговорчики пресекли тычками в зубы и поволокли родимых по снегу. Снега, впрочем, было немного, да и в том протоптаны аккуратные тропы. Кругом, на много уровней, тянулись склоны помойки. Склоны темнели отверстиями нор.
— Да у них тут целый город, — охнул Максик.
— Р-разговорчики! — рявкнул рослый беляк и дернул цепь.
Суд, краткий и неправый, зайцы проводили в неком подобии амфитеатра. На ступеньках, состоящих из сплющенного металлолома и шлака, расселись зрители. Отдельно, в сторонке, присяжные. Максика, однако, больше всего заинтересовала одинокая фигура, стоящая за креслом судьи, на небольшом возвышении. В лапах у большого седого зайца был жезл, сделанный из мелкашки с погнутыми стволами. Шею и бедра старика украшали связки скальпов. Максик задрожал, отчего цепь противно задребезжала.
— Не дергайся. И не думай перед косыми обоссаться. Храни достоинство белого человека! — рыкнул сержант.
Но Максику было не до достоинства. Обвинитель уставил на него большие, косоватые, кроваво-красные зенки и спросил, странно шевеля вибриссами:
— Признаете ли вы, Максим Эдуардович Белецкий, восемьдесят шестого года рождения, не был, не судился, не женат, себя виновным в том, что вторглись на территорию автономной области, условно именуемой Заячья Губа, с целью совершения преднамеренного убийства граждан этой области и были застигнуты с поличным на месте преступления?
— Нет, — пролепетал Максик.
— Признаетесь ли вы в том, что способствовали, содействовали и соучаствовали в преступной активности Куропаткина Василия Львовича и Куропаткина Владимира Васильевича по тем же обвинениям?
Максик подумал и честно сказал:
— Признаюсь.
— Что ж, — усмехнулся прокурор, — чистосердечное признание может склонить мнение присяжных в вашу пользу при вынесении приговора. Но может и не склонить.
Дальше все было как-то нелепо и быстро. Их с Вовкой, как несовершеннолетних, приговорили к шести годам заключения и безвозмездного общественно-полезного труда. Василию Львовичу — только тут Максик узнал имя-отчество Вовкиного отца — вынесли смертный приговор. За неоднократный геноцид граждан автономной области Заячья Губа.
— Это провокация! — орал милиционер. — Подлая подстава! Заяц был контуженный до меня, он подыхал, я добил его из жалости!
Его не слушали. Толстый охранник подскакал к ним и зубами перекусил цепь, связывающую сержанта с мальчиками. Вовка взвыл и ухватился за отцовскую руку, его оттолкнули. Сержант проорал, высунувшись из-за заячьего плеча:
— Сынок, будь мужчиной! — и его уволокли.
Вовка рвался из цепей и матерился. Их отконвоировали обратно в камеру. Вечером по стенам карьера плясали отблески пламени, слышались заячьи голоса, хрипло распевающие какой-то ритуальный гимн, гудел бубен и вкусно пахло шашлыком. Максика опять стошнило.
Кормили их тухлой, да еще и мерзлой рыбой. Рыбу желудок Максика принимать поначалу отказывался. Да и вкалывать на морозе без перчаток, сначала откапывая, а затем сортируя металлолом, несладко. Вовка был покрепче, да и тот на третий день начал сдавать. Американец из клетки напротив куда-то делся.
— Перевели в квартирку получше иностранца, — мрачно сказал Вовка.
— Ну че ты врешь? — взбеленился Максик. — Че ты меня утешаешь? Я что, маленький?
Вовка вздохнул, брякнул цепью и сказал:
— Бежать нам надо.
На четвертые сутки в обеденный перерыв они сидели на небольшой кочке и хлебали суп из тухлой рыбы. Выдали им один котелок на двоих. Вовка деликатно делал вид, что в рыбе не заинтересован совсем, и подталкивал куски побольше Максику. Максик морщился, но жрал. Жрать хотелось очень. Еще Макс думал. Думал он обычно медленно, отчего навсегда остался троечником, но верно — поэтому на двойки так и не скатился. Рядом на аккуратно разложенных листах картона валялись две горы деталей. В одной горе гайки, болты, шурупы. В другой — ржавые подшипники. Куча неразобранных деталей перед ними заслоняла низкое солнце, робкой лаской тронувшее склоны карьера. Наверху, у сварщиков, шла напряженная работа. Строили сложный, ажурный мост, вниз летели искры и припой.
— Тикать надо, — в который раз повторил Вовка, облизав ложку и засунув ее за пояс. — Когти рвать.
— А цепи ты как перепилишь?
— Да тут железа до фига. Заточить железку о камень…
— Ага. Лет через десять заточишь. А из клетки как? Тоже о камень?
— Подкоп прорыть, — неуверенно предложил Вовка.
— Подкоп… Дурак ты, Вовка, даром что умный.
Максик оглянулся. Охранник на вершине карьера скучал и со скуки тренировался, плюясь дротиками из духового ружья в резиновую шину. Занятием этим он был, кажется, увлечен и на них не смотрел. Макс быстро вытащил из кучи деталей кусок стальной проволоки.
— Давай свои наручники.
Вовка сунул ему скованные руки под нос.
Максик повозился проволокой в замке с минуту. Что-то щелкнуло, и обрадованный Вовка высвободил руку.
— Ты откуда умеешь…
— Книжек больше читать надо было, и не по сетевому маркетингу.
Увидев, что Вовка готов вскочить и драпануть вверх по склону, Максик ухватил его за плечо.
— Да погоди ты!
Пригнул башку приятеля поближе и зашептал:
— Драпануть всегда успеем. Ты на верх клетки смотрел? Там прутья редкие. Взрослый не пролезет, а я протиснусь. И ты тоже, если уши не застрянут.
— Так давай сегодня же ночью…
— Нет.
— Нет? Ты че, сдурел совсем? Мы же сдохнем.
— Нет. Вован, прежде чем бежать, мы должны раскрыть их секрет.
— Какой еще секрет?
Максик вновь покосился на охранника и зашептал еще быстрее:
— Тебе в голову не приходило спросить: отчего эти зайцы такие умные? Говорят, оружием пользуются, уголовный кодекс назубок знают?
— Дак понятно же. Мутация.
— Ага. Мутация. Мутации и я видел. Еноты, те мусор химический жрут. Вороны облезли, голые пешком бегают и оранжевым гадят. У кур по две головы. Только говорящих двухголовых кур с духовыми ружьями я как-то не замечал.
— Ну, мутации — они ж разные. У тех так. А у этих — эдак.
— Херня. Мутации благоприятные раз в тысячелетие бывают. Человек сколько миллионов лет на задних лапах с палкой бегал и бананы ею с дерева сбивал, прежде чем изобрести порох? Ну вот. А у этих — всё, и сразу.
— Может, — задумчиво сказал Вовка, — они прятались. В шахтах, как гномы. Или они не зайцы никакие, а инопланетяне.
— Вот. Это нам и надо узнать. Чтобы гибель твоего героического отца не стала напрасной жертвой.
— И что ты предлагаешь?
— Будем, Вовчик, за ними следить. Шпионить.
Шпионить они начали той же ночью. Вовкины локаторы, хотя и со скрипом, в просвет между прутьями пролезли, а потом вылез и сам Вовка. Максик уже ждал его внизу. Крадучись, они прошли мимо остальных клеток, в которых дрыхли наишачившиеся за день узники. Подождали, пока два зайца-дежурных прикурят друг у дружки. Когда длинные уши осветил огонек сигареты, Максик метнулся через ограждение и полез вверх по склону. Вовка, тихо матерясь, полз за ним.
Светила луна. На луну набегали небольшие тучки, и в переменчивом свете карьер казался прекрасной и покинутой страной. Землей после ядерной бомбежки, когда все тихо и уже навсегда безмятежно. Максик упал на брюхо и пополз вперед. Со строны амфитеатра-судилища доносились голоса. Вовка присоединился к приятелю. Они высунули головы из-за бочки, воняющей острой кислотной дрянью, и всмотрелись.
В центре амфитеатра кучковалась группа низкорослых зайцев, судя по подростковым, ломающимся голосам — зайчат. Зайчата пихали друг друга, плевались колючками из коротких духовых ружей, тягали девчонок за длинные уши и вообще походили на школьников на перемене. И так же как и школьники, они притихли, когда в класс — а в данном случае на арену амфитеатра — спустился седой заяц в ожерелье из скальпов. Посоха на сей раз в его лапах не было, а была большая темная коробка. Судя по тому, с каким напряжением шагал заяц, тяжелая. Учительский любимчик, зайчонок с белым хвостом, тут же кинулся вперед и помог старшему опустить коробку на землю. Крышка коробки отъехала в сторону. Старый заяц потер ревматичную спину и сказал:
— Ну-с, на сегодня у нас запланирована контрольная по объекту номер три. Кто ответит мне на вопрос: что представляет собой объект номер три?
В воздух выстрелили разномастные лапы. В первом ряду, конечно, подпрыгивал Белохвостый. Учитель ему милостиво кивнул.
— Объект номер три, — как по книжке, отчеканил зубрила, — есть двойная спираль с нанизанными на нее шариками.
— Каково свойство этой спирали? Ну, допустим… — Учитель осмотрел класс и ткнул лапой в толстого зайца-подростка в заднем ряду. Тот как раз приладился пульнуть колючкой в затылок сидящему впереди. От неожиданного учительского вопроса хулиган закашлялся, чуть не проглотив колючку. — Ну-с? Не слышу ответа.
— Свойство… э-э… спираль — она спиральная.
Одноклассники дружно загоготали. Белохвостый снова вытянул лапу.
Учитель покачал вислоухой башкой:
— Так-так. Ответа на вопрос не знаем. Образование, значит, нам не интересно. Нам интересно бегать по лесу и следы сдваивать, как, кхм, дремучие предки. И послужить обедом какой-нибудь расторопной лисице или, еще того хуже, человеку. Человеку! А ну-ка, класс, кто является основным естественным врагом нашего вида?
— Хомосапиенсы! — вразнобой завопили зайчата.
— Правильно. А вы садитесь, садитесь. Явитесь завтра ко мне с родителями. А на вопрос ответит…
Ответил, конечно, Белохвостый:
— При правильной расстановке шариков вдоль длинной оси спирали объект номер три раздваивается…
Учитель покачал головой, и Белохвостый быстро исправился:
— Самокопируется.
— Молодец. А ну-ка, вы… — Учитель ткнул лапой в вальяжно раскинувшуюся в первом ряду молодую зайчиху. — Продемонстрируйте нам, как работает объект.
Зайчиха подобрала ляжки и, съежившись, протрусила к коробке. Учитель передал ей небольшой спиралевидный предмет. Кряхтя и недоуменно морщась, кокетка принялась перебирать шарики, напоминая при этом очень растерянного монаха с четками. Белохвостый из первого ряда активно ей подсказывал, поводя ушами влево и вправо. Видно, и самые отъявленные зубрилы не остаются равнодушными к женским чарам.
Максик повозился и достал из-под куртки цейсовский бинокль.
— Откуда? — прошипел Вовка.
— Тсс. Нашел.
Макс навел бинокль на зайчиху и объект номер три — и как раз вовремя, потому что с последним щелчком шарики сдвинулись и спираль раздвоилась. То есть самокопировалась.
Луна перевалила на западную половину неба, когда урок подошел к концу. Зайчишки радостно разбегались. Белохвостый подкатился было к красотке, но та, презрительно фыркнув, покинула амфитеатр под ручку с толстым хулиганом. Тогда зубрилка подбежал к учителю и принялся собирать разбросанные пособия. Учитель, однако, отделался от него взмахом лапы. Ускакал в темноту и Белохвостый. Старый педагог медленно ковылял по арене амфитеатра, подбирая раскиданное учениками.
— Сейчас или никогда, — шепнул Максик.
— Сейчас или никогда что?
— Дуй за Белохвостым!
Белохвостого они догнали быстро. Тот медленно трусил по тропинке, удрученный своими бедами. Он и не заметил, как две тени настигли его, и та тень, что покрупнее, здорово заехала ему камнем по загривку.
Когда зайчишка очухался, дознаватели уже были наготове. Лапы ему сковал наручниками предусмотрительный Макс, а Вовка уселся на зайца немалой задницей, да еще и скрутил косому ухо.
— Уй-ой! — провыл зайчишка. — Больно!
— Это еще не больно, — ласково сказал Макс. — Больно будет позже.
— Я вам ничего не скажу, злые, дурно пахнущие, антисоциальные хомосапиенсы!
— А мы у тебя ничего и не спрашиваем. Мы, понимаешь, жрать хотим. Мой коллега тебя пока обдерет, а я хворосту соберу. И поджарим тебя, вкусного, на шампуре. С укропом.
Укроп Белохвостого почему-то добил. От ужаса заяц расплакался и напустил под себя синеватую лужу. Вовка брезгливо подвинулся.
— Ну ладно, не вой. Мы тебя, может, и погодим жрать. Че это за цацки вы там крутили?
Заяц обиженно хлюпнул носом и с достоинством произнес:
— Это не цацки никакие. Это Мимзи.
— Мимзи. Ага. Вовчик, доставай укроп.
— Нет-нет-нет, — простонал Белохвостый. — Они и правда Могучие Мимзи. От них умнеют.
— Ой ли? А ты чего тогда такой дурак?
— А мы пока только до третьего дошли, а там их дюжина.
— И откуда вы эти Мимзи стырили, а?
— Не стырили, — возмутился косой, — а нашли. Премудрейший нашел. Только тогда он еще не был Премудрейшим, а просто умным. Он в шахте от лисицы прятался и Мимзи нашел. Коробку прогрыз и в результате Научного Эксперимента понял, что они делают.
— И что же они делают?
— Ну вы, хомосапиенсы, и тупые. Говорю же — ума прибавляют.
Вовка крутанул зайцу ухо, а Максик тихо прибавил:
— Ты, однако, не наглей. Давай показывай, где старый хрен прячет эти ваши Мимзи.
— Хранилище Мимзей — Тайна Тайн за Семью Печатями, — попытался выкрутиться Белохвостый.
— Ага, — сказал умный Макс. — Ты, можно подумать, не подглядел, где у чокнутого людоеда нычка.
— Может, и подглядел. А что мне будет, если я вам…
— Шашлык из тебя будет, — лаконично ответил Макс. — С укропом. Если ты нам не. — И, поразмыслив, добавил: — К тому же ты сделаешь всем Большую Пакость.
Свободное ухо косоглазого радостно задралось.
Белохвостый, вдохновленный мыслью о Большой Пакости и приставленной к его горлу острой железкой, аккуратно провел Максика и Вована мимо часовых. Теперь, тихо причитая, заяц полз впереди, а друзья следовали за ним. Как и ожидалось, Премудрейший дураком не был и Мимзи на свалке прятать не стал. Заначил он их в старой, сорок лет как выработанной шахте.
— Раз, два, три, четыре, пятый забой слева, — считал Белохвостый.
Эхо их шагов и мягких прыжков зайца зловеще отражалось от низкого свода. С потолка капала вода. Не видно было бы ни черта, если бы Максик предусмотрительно не подобрал на свалке радиоактивную гнилушку. Гнилушка источала мертвый, зеленоватый свет. Пятнышко заячьего хвоста впереди флуоресцировало белым, как шеврон гаишника в лучах фар.
— Семь. Уф. Кажется, здесь, — пропыхтел косой.
— Когда кажется, креститься надо, — поучительно заметил Вовчик.
Максик на всякий случай мелко перекрестился под курткой.
Вдвоем парни сдвинули тяжеленную свинцовую плиту. Коробка лежала в небольшом углублении под плитой.
— Осторожно, — предупредил Белохвостый. — Она сильно радиоактивная.
— Ха, — гыкнул Вовка. — Ты меня видишь?
— Ну, вижу.
— Это значит, что я вывелся из такого сперматозоида, которому радиация — мать родная. Потому как малафья у наших шахтерских сам понимаешь…
— Кончай трепаться с неприятелем.
Максик посветил гнилушкой и откинул крышку коробки. На крышке он еще успел заметить стилизованное заглавное «К».
Внутри и вправду лежали Мимзи, числом двенадцать. Давешняя спираль, детский лабиринтик, электрическое мини-пианино, коробка с пазлом, ракушка, пирамидка из черного стекла, складная подзорная труба и еще всякое барахло.
Макс подобрал лабиринтик. Вовка цапнул пазл.
— Ух ты. Я в детстве такие собирал. С Волком и Зайцем, из «Ну, погоди!». Отец все обещал из города привезти большой, на тысячу фрагментов… — Он открыл коробку и высыпал на плиту кусочки чего-то прозрачного, скользкого и похожего на лед.
— Бесполезно. — Белохвостый устроился на задних лапах в углу и нагло мыл усы.
— Чего ты там грузишь?
— Бесполезно, говорю, пазл собирать. Мы все пробовали. На коробке сзади написано, что должно получиться слово «Вечность», — и тогда собравший получит весь мир и серебряные коньки в придачу. Я раз сто пытался, и на английском, и на японском даже. Ни фига. А жалко. От коньков серебряных я бы не отказался, как раз Вонючая Лужа за курганом замерзла…
— Ну, пошел базар. — Максик недовольно покрутил в руках лабиринт. Лабиринт как лабиринт, в нем катается маленький металлический шарик. Белохвостый наблюдал за его манипуляциями с каким-то неприличным вниманием. Вовка перенял у Макса игрушку…
— А вот если сюда…
— Погоди. — Макс остановил приятеля. — Ты, непарнозубое зайцекопытное, че это фигня делает?
— Пройди, увидишь.
— Борзеем, да?
Белохвостый понурился.
— Если пройдешь неправильно, сам уменьшишься и окажешься в лабиринте.
— А если правильно?
— Тогда не в лабиринте, а вообще черти где. Ни одного не нашли.
— Тьфу!
Вовка с отвращением отбросил игрушку.
— А пианино на что?
— Исполняет мелодию труб Страшного Суда. Правда, там все клавиши перепутаны.
Лица друзей разочарованно вытянулись. Белохвостый ухмыльнулся крупной передней парой резцов:
— Я же говорил. Вам, хомосапиенсам, Мимзи ни к чему. Вы ж у нас и так самые умные, Природы Цари… — Договорить Белохвостый не успел. В темноте коридора что-то слабо перхнуло, и заяц рухнул как подкошенный. Из толстой шерсти у него на шее торчал черный, блестящий ядовитой гадостью дротик.
— Атас! — завопил Максик. — Бежим!
Но бежать было некуда. Забой оканчивался тупиком. Из мрака показалась осклабившаяся морда Скальпоносца-Премудрейшего.
— Детки играют в игрушки, — прошипел старый колдун. — Детки бросают игрушки.
У его пасти подрагивал раструб духового ружья.
Вовка шагнул вперед, разодрал на груди телогрейку заодно с тельняшкой.
— Стреляй, старая сволочь. Меть в мою комиссарскую грудь. Но если промажешь…
— Какие беспокойные детки, — шелестел Премудрейший, — наверное, их мало пороли. Но это исправимо.
Максик, однако, уловил в тоне Премудрейшего легкую неуверенность, и поспешил надавить:
— Вовчик, можешь не париться. Если бы косорылый захотел, он бы нас давно подстрелил. А подстрелил своего же. Значит, что? Значит, мы ему нужны живыми и невредимыми, а свидетелей он убирает. Так, красивый мой?
— Так, да не так. — Рожа у Премудрейшего была недовольной. Или просто нервный тик одолел на старости лет, не разберешь. — Живыми — да. Невредимыми — не обязательно. Ноги я вам переломать могу. А нужны мне только ваши пальчики. — Он проковылял к коробке и лапой подхватил пирамидку. — Все у нас есть: и ум, и красота, мощнее зайца зверя нет. Только вот отставленного большого пальца на верхней конечности недостает. Этой игрушкой игралась человеческая детка. Или, по крайней мере, детка с похожим на человеческое устройством кисти. Так что Последний Мимзь мне проработаете вы.
— С какой это радости?
— С такой, что, если результат Эксперимента будет положительный, я вас отпущу к папе-маме. Ну ладно, тебя только к маме, — хмыкнул он в сторону вызверившегося Вовки.
— А если отрицательный?
— Тогда, дорогие, ваши косточки придется собирать у Альфы Центавра, и без всякого моего в том участия. Рискованная штука — Мимзи. — И протянул пирамидку Вовке.
Максик мотнул головой:
— Не бери. Не доставляй радости жирной заразе.
Премудрейший пошарил за спиной и вытащил свой посох.
— Возьми, Владимир Васильевич. А то я начну ломать твоему другу кости. Пожалуй, первой захрустит лодыжка.
Вовка оглянулся на Максика и неуверенно принял пирамидку. И чуть не уронил.
— Тяжелая, млин!
— Мимзи — не только и не столько то, чем кажутся на первый взгляд, — поучительно заметил Премудрейший.
— Да пошел ты на! — Вовка покрутил пирамидку в пальцах. Присмотрелся поближе. — Это ж кубик Рубика! Только не кубик. Неважно, в общем. Я еще и не такие собирал. — И быстро принялся раскручивать стороны пирамидки. Странным образом пирамидка в его руках делалась все больше и больше. Или, наоборот, уменьшался Вовка, но тогда меньше становились и Макс, и Премудрейший, и сама шахта. Пирамидка, тихо жужжа, вращалась с ускорением, уже подчиняясь собственной воле и занимая десятую — шестую — четверть — половину забоя.
— Достаточно! — взвизгнул Премудрейший и угрожающе воздел посох.
Максик рефлекторно схватил первое что попалось под руку, чтобы отразить удар. Первым попавшимся оказалась подзорная труба. Как только Премудрейший оказался в фокусе треснувшей линзы, он с жутким воем принялся уменьшаться, сжиматься, будто удаляясь вглубь перспективы — в ту точку, где сходятся на горизонте линии трамвайных путей. Его словно уносило вдаль странным линейным ураганом. Не прошло и трех секунд, как с последним воплем и негромким «плоп!» он исчез — видимо, перевалился за тот край перспективы. Максик отвесил челюсть, но времени на радость не оставалось — пирамидка раздулась уже настолько, что прижала их с Вовкой к стене.
— Раздавит! — прохрипел Вован и выставил вперед руки. Вовкины ладони прошли сквозь матовую поверхность с еле слышным чавканьем. — А-а! Мамочки! Она меня ест! — заорал Вовка — и тут пирамидка последним рывком подросла и всосала их обоих внутрь.
Мысль, что они в космическом корабле, пришла мальчишкам в голову одновременно — как, впрочем, пришла бы и любому хоть раз смотревшему «Звездные врата». К сожалению, вместо обычной панели управления по черной глади змеились странные золотые иероглифы.
— Если очень захотеть, можно в космос полететь, — глубокомысленно произнес Вован, тыкая пальцем в один из символов.
Символ мягко осветился изнутри алым.
— Ну ты культяпками-то не махай, не в женской бане. — Максик, склонив голову к плечу, изучал иероглифы.
— Этот похож на петуха! — радостно сказал Вовчик, но пальцем все же тыкать не стал.
— Сам ты на петуха похож. Это египетский символ огня. А может, воды.
— А может, не египетский и не символ.
— Постой. — Что-то забрезжило в голове Макса. Он тихо, неуверенно сначала, а потом все с большей решимостью произнес: — Там, где вечно дремлет тайна, есть нездешние поля. Только гость я, гость случайный на горах твоих, Земля. Мантра. Моя. Боевая. Мантра.
— Это что за чухня?
— Заглохни. А лучше смотри сюда. Это что, по-твоему?
— Вроде горы.
— Горы. Земля. — Максик поспешно прочел дальше:
Широки леса и воды,
Крепок взмах воздушных крыл,
Но века твои и годы
Затуманил бег светил.
Он глядел на панель, и нужные символы будто находились сами, алой вязью проступали из черноты.
Не тобою я целован,
Не с тобой мой связан рок,
Новый путь мне уготован
От захода на восток.
Символ солнца катился на панели от запада к востоку. Максик уже хотел прочесть последние четверостишия, но Вовка вцепился ему в локоть.
— Постой, подожди! Эдак мы черт знает куда улетим. Может, нам совсем туда и не надо.
— А куда нам надо?
Вовка зажмурился и с глубокой убежденностью произнес:
— На юг. К Теплому Морю. В Белый Город.
И сделалось именно так.
…Где-то далеко Кир катился по замерзшему пруду на серебряных коньках. Он скользил под руку с собственной тенью, по ту сторону белоснежной вечности, и снежинки не таяли на его запрокинутом к небу лице.
