ЭМБРИОН В СМЕТАНЕ
Они не знают, что такое боль.
Они не знают, что такое смерть.
Они не знают, что такое страх
Стоять одному среди червивых стен.
«Гр. Об»
На острие самого длинного шпиля самой высокой горы, среди пушистых облаков, балансируя на одной ноге, стоял Кир. Ревел ветер, сыпал снег. Кир натянул на уши тоненький синтетический воротник. Ему не было холодно, просто положено так: снег и ветер — поднимай воротник, дыши в ладони и топчись на месте, будто снизу раскаленная лава и пяткам слишком жарко.
Стена сюда пока что не добралась. Смрад мусоросжигательных заводов, повсеместно построенных тушканчегами для борьбы с загрязнением окружающей среды, значительно ниже скусывал ветер, глотал и уносил, растворяя коричневый токсичный дым в стратосфере. Желто-голубой спортивный костюм Кира с надписью «Ukraine» ярким пятном выделялся на фоне неба и расположенного под ним ледника.
Подзывая Старлея, Кир взмахнул рукой и едва не рухнул в пропасть, ибо равновесие мира нарушилось, чего-то стало больше, чем надо, чего-то меньше, в локтевом суставе хрустнуло, заныло сердечко, закололо в боку. Но — обошлось. Хватит рисковать, на сегодня вполне достаточно. Кир, скользя по веревке и упираясь шипами подошв в вертикаль, чуток спустился и вновь с удивлением уставился на загадочную наскальную живопись — неведомый питекантроп, а может и снежный человек, вырубил в породе следующие слова: «Ирина + Вениамин = Любовь». Судя по почерку, старалась дама. Ибо пару-тройку часов орудовать долотом, чтоб в финале формулы изобразить пронзенное стрелой сердце, способна лишь представительница сильнейшего на планете пола.
Черная сигара с крыльями проткнула облака и скрылась за горизонтом. Движок блэкфайтера при этом с надрывом взвыл. Кир увидел, как под фонарем скривился Старлей. Можно подумать, у него приступ зубной боли и еще что хуже, чем пульпит, пародонтоз и цинга. Забить на приглашение Кира нельзя. Никак нельзя отказать. А хочется. И терять время на пустопорожние беседы обидно. В общем, как ни крути, а давление на педаль газа придется ослабить, а то нога от напряжения дергается. Сведет судорогой — что потом делать? Садиться на аэродром тушканчегов или стоянку дирижаблей, просить политического убежища, уверяя — мамой клянусь! — что ничего такого он, Васька Старлей, не замышлял? Решил вот подогнать исконным врагам последнюю надежду человечества. Презент, понимаешь. Мое вам гран мерси, чмоки-чмоки, давайте дружить цивилизациями. Короче, палюбасу надо почтить минутой внимания гордого альпиниста. Подлететь по-соседски, перекинуться парой-десятком всхлипов типа «привет», «как дела?» и «почем баррель нефти в Лесото?». Просить щепотку йодированной соли, ибо суп доварить надо, и упоминать миллиметры осадков — банально, и потому неприемлемо в обществе борцов за свободу. Незначительность и простота — вот девиз внезапной встречи на крыше мира.
Блэкфайтер, взрезав воздух метрической спиралью, рухнул под переполненные снегом облака. Ниже. Ниже. Скорость запредельная. Вибрирует раскаленная керамика. Со стороны небось кажется, что метеорит падает или очередной спутник-шпион угодил в болтанку атмосферы. Только траектория уж больно специфическая — эллипсоида аккурат над Стеной, очень близко, предельно близко. Зачем? А чтоб подразнить ПВО тушканчегов, спровоцировать десятка полтора залпов (пуууфф!) из пусковых шахт и, резко сдав назад, пронзить водяные пары. И совершить нечто пилотажное, до колик в простате сложное. И не просто красивое и впечатляющее, но так извернуться, чтоб курсы ракет пересеклись в одной точке! И при этом самому уйти из-под удара.
Полыхнуло так, что на Аляске эскимосы прослезились, перекрестились и потеряли аппетит на двадцать четыре часа.
Кир не прослезился. Креститься вообще не в его привычках. Он держался за вершину самой высокой горы и улыбался, вчитываясь в письмена мудрых предков. Вокруг содрогался в агонии контуженный и ошпаренный ударной волной туман.
Старлей медленно подвел блэкфайтер к вершине. Боевая машина, как прикнопленная к обоям черно-белая фотография, зафиксировалась в пространстве. Черная — потому как естественный заводской цвет. Белая — снег сыплет, цепляется за морщины на деформировавшейся от термоударов лавсановой пленке, тонким слоем покрывающей фюзеляж. Вжик, хрясь, дрясь! — вооружение (тубы НУРов, пулеметы, пушки, кассетные бомбы и баки с напалмом) готово в наносекунду подчиниться малейшей прихоти пилота.
— Как дела? — спросил Кир.
Голоса его Старлей, конечно, не услышал, но без проблем прочел по губам. У Кира очень фотогеничные губы. Сочетание двух клавиш-сенсоров на контактном дисплее — это уже команда; бронированный фонарь откатился по направляющим назад и отвалился вправо, повиснув на магнитных петлях. Так лучше слышно. Так вообще лучше. Ближе к природе.
Руки чесались — хотелось опробовать гашетку в деле. Но, прочитав про себя дважды «Отче наш», Старлей успокоился. Эта мантра-релаксант обычно помогала ему, не подвела и на сей раз.
— Нормально, брат, спасибо. Есть личные просьбы? Вопросы? — Слово «брат» тяжело далось Старлею, он чуть не сорвался. Прозвучало, как «бля-б-б-брра-ат», но Кир, похоже, не придал этому значения. Ну и отлично.
Вместо ответа Кир вяло махнул рукой. Как бы между прочим махнул. На мгновение Ваське показалось, что товарищ его пребывает в светлом просторном зале, среди дам в пышных платьях. И скользят его мягкие туфли по гладкому полу под звуки вальса, а сам он кланяется мужчинам в мундирах, иногда щелкая каблуками. Наваждение мелькнуло и сгинуло. Кир, все тот же старина Кир, чтоб его, висел на скале, и тело его трепал ветер.
Кир разинул рот, поймал языком десяток-другой снежинок и улыбнулся:
— Я просто хотел сказать, что блэкфайтер не средство, но способ.
— Дык, я в курсе, — пожал плечами Старлей, скрипнул бронежилет, доставшийся в наследство от покойного инсектоида.
— Да? — удивился Кир. — Что ж, ты мудрее, чем я думал. Не уверен, что это хорошо, но… Уже поздно что-либо менять. Удачи тебе, воин. Не посрами Землю-матушку!
— Так точно! — рявкнул Старлей, хотя на самом деле ему хотелось послать Кира подальше. Васька купил бы ему за любые миллионы путевку в то самое эротическое путешествие. Причем с билетом в один конец. Без права переписки и возврата.
Фонарь захлопнулся, нос задрался кверху, врубилась дополнительная силовая установка. Боевая гордость Земли, подгоняемая горячими струями, умчалась к звездам, пугливо мерцающим из-за облаков.
Война фигня, подумал Старлей. Главное — правильно обмыть победу.
Чтоб не было мучительно больно.
Поутру.
Ваське нравилось смотреть на звезды. Звезды напоминали ему родителей: вроде и рядом — протяни руку, коснись, а никак… Далеко настолько, что жизни не хватит дойти.
Что случилось с Виталием Кузьмичом, любимейшим отцом, и Марфой Игнатьевной, матерью, в которой Василий души не чает? Где они, как они, что с ними? Живы ли? Неизвестно. Старлей предпочитал думать, что родители избежали погрузки на Ковчег. В теплушках-отсеках мог оказаться кто угодно, но только не они. Гнусным кризоргам не сломить Виталия Кузьмича и Марфу Игнатьевну, не переработать в удобрение для ускоренного роста Стены! Быть такого не может! Если и погибли они в кутерьме войны, то приняв неравный бой, сражаясь до последнего патрона. Истекая кровь, были они, немолодые уже, примером для прочих бойцов, юных и совсем мальчишек, ибо дело их правое, дух крепок, смерть им не страшна.
Сколько ушастых тварей полегло от смущения при виде Марфы Несокрушимой, привычно жующей ириску «Золотой ключик», и гнева Виталия Победоносного, подносящего ко рту кружку пива?!
Старлей не моргая глядел на звезды. Он отчетливо представлял себе то сражение, достойное отдельного абзаца в учебнике истории. Застывшие в полете осколки, оторванные хвосты захватчиков, клубы порохового дыма, смешанного с чадом напалма. Разбомбленные окопы и блиндажи, колючая проволока, ржавая, в кусках гнилого мяса, эхо «газы-ы-ы-ы!!» и грохот автоматических гранатометов. И ревет, ползет огромный танк, собранный на конвейере земного завода, вминает выбеленные солнцем кости в глину, раскисшую от крови, или что там у тушканчегов вместо. Лязг траков, хруст позвонков, едва слышный мотив старинного хита «Крепче за баранку держись, шофер…»
Но — хватит мечтать. Скомандовав самому себе: «Равняйсь! Смирно!», Старлей приступил к очередному этапу операции по освобождению планеты от тушканчегов — и блэкфайтер опрокинулся, беспорядочно завертелся, падая к темнеющему внизу массиву, едва различимому сквозь толстый слой облаков.
Есть специальное сочетание клавиш, которое вызывает устойчивое пике. Старлей не преминул им воспользоваться. Боевая машина развернулась носом к поверхности планеты. Полдела есть, можно расслабиться, выпить стакан кефиру, два и пять процента жирности, литровая стеклянная бутылка, крышка из серебристой фольги… Жаль, кефира нет. На всей планете не отыскать и ста граммов. Заводы разрушены, от фабрик не осталось и следа. Коров тушканчеги уничтожали с особой, изысканной какой-то жестокостью.
Старлей сжимает кулаки.
Старлей поправляет гермошлем.
Стена хоть медленно, но приближалась. Василий растянул время до предела (дольше не мог, силенок не хватало) и теперь зевал, ожидая столкновения.
Есть надежное средство от скуки — вернуть хроносу нормальный человеческий ритм, но… Стремно как-то. Лучше сонно тереть веки, оттягивая момент столкновения. Увильнуть бы вообще от протянутой товарищами чаши, мол, не достоин, ошиблись, господа хорошие. Вы строите многоходовые стратегии, учитываете сотни факторов, обладаете могучими интеллектами и способны предвидеть грядущее. Шибко умные вы, сцуки, и хитрые. Нет вам доверия и быть не может. Короче, промашка у вас насчет Васьки Старлея. Васька вам еще покажет, где креветки зимуют!
За фонарем блэфайтера висело молочное (или кефирное?) марево.
Лоб Старлея вспотел под гермошлемом. Ведь нельзя увильнуть! Нельзя! Нажать на кнопку, чтоб катапультой вышвырнуло из кабины, чтоб, громко хлопнув, раскрылся купол парашюта и стропы врезались в тело — нельзя!
Потому как Родина.
Земля.
Если не Старлей, то кто?
Блиннорылый, он же ротмистр Чача? Медуза Горгонер? Или, может, Кир?
Ха! Не смешно. Кроме тебя, Васенька, некому. Ёшкин жук — вот боец знатный был — в кабине блэкфайтера не поместился бы, царство ему небесное. А Джентльмена и на выстрел гаубицы Старлей не подпустил бы к боевой машине, а то еще дернет от заслуженного правосудия в Аргентину или Сомали, где запишется в фашисты, что скрываются от израильских спецслужб, или возглавит банду пиратов на торпедных катерах.
Стена приближалась.
Неспешно прорисовывались жерла пусковых установок и трубы фабрик по производству кильки в томатном соусе и тушенки в маслянистых банках. Казармы тушканчегов стояли в отдалении от табачных складов, словно кризорги боялись никотина. То тут, то там пыхтели черным дымом мусоросжигательные заводы. Бетон и стекло, дюралевая сталь, позеленевшая от кислотных дождей медь, пластик всех раскрасок, кладка из красного кирпича и кладка из белого, черепица и бут, сугробы желтой монтажной пены и грибные поляны дюбелей для теплоизоляции. И джунгли свай и труб, опутанных лианами проводов, тросов и цепей. И среди всего этого безумия сновали тушканчеги, каким-то непостижимым образом умудряясь уворачиваться от стай беспорядочно дрейфующих гвоздей, заклепок и болтов.
Старлей зевком едва не вывихнул челюсть, с таким интересом наблюдал он, как косяк заклепок погнался за средних размеров тушканчегом и, почти достигнув цели, резко изменил направление, размазавшись алюминиевыми кляксами по ржавому двутавру, выпирающему из груды битых неоновых ламп.
И в этот мусор Старлей воткнется на огромной скорости менее чем через секунду реального времени?!
Правильный ответ: да.
Бесспорный ответ: так точно!
У Анжелы карий взгляд и длинные ресницы. И волосы у нее тоже длинные. И черные.
Эти цвета смущали Ваську, ибо он предпочитал девушек голубоглазых, блондинок. В крайнем случае, чтоб радужки зеленые, а кудряшки русые. Серость уже с трудом и только под пиво.
Предпочитал — громко сказано. Ваське ли перебирать харчами? Девушки табунами за ним не вились, косяками не галопировали. Ведь он никакой не качок на шестисотом «мерине», он — обычный парнишка, только-только переросший тинейджерство и прыщи. Предпочитал — значит, развесил на стенах плакаты с обнаженными прелестницами из Прибалтики и Фатерлянда. А когда вертикали превратились в сплошные жопы, груди и влагалища, Васька задействовал еще и потолок и пол. Именно тогда он понял, что семья его живет в малогабаритной квартире, развалюхе-хрущевке. Квадратных метров явно не хватало не то что для полного счастья — для удовлетворения естественных потребностей.
Валяясь на скрипящей панцирной кровати, тяжело дыша и разглядывая пергидрированных гурий и валькирий, Василий мечтал о громадной стене, выше облаков, втрое опоясывающей экватор. Стене, на которой можно развесить все соблазнительные бюсты и ягодицы планеты.
Из-за блондинок Ваську и считали фашистом.
Из-за блондинок и «Жигулевского».
Мол, светловолосые бляди — это арийки, а «Жигулевское» пьют только отъявленные радикалы. А если одно совместить со вторым, то смесь получится гремучая, самая что ни на есть гитлеровская.
Васька божился, что никакой он не фашист, что у него прадед погиб в Великую Отечественную. Ему отвечали, что да, может быть, почему бы предку и не погибнуть? Но покойный, наверное, был полицаем или обер-чего-то-там-фюрером?
Васькин прадед в июне сорок первого ушел добровольцем на фронт в возрасте восемнадцати неполных лет, дослужился от рядового и до капитана, получил именной пистолет от Жукова, который торжественно потерял, напившись в победном поезде из Праги, май сорок пятого года, за что чуть не схлопотал пулю как враг народа. Василий клялся, что так оно и было, но ему не верили. Уж больно заманчива была фашистская версия.
Слух о том, что Васька — ариец, мгновенно распространился среди одноклассников и соседей по дому. Вскоре весь район знал, что в Городе завелись крайне правые. Васька стал своего рода достопримечательностью, в которую принято тыкать и пальцем и фотографироваться на фоне. Тотчас в Городе зародилось и антифашистское движение, активисты которого заимели привычку ловить Ваську в подъезде, на улице, в булочной на пересечении проспекта Орджоникидзе и переулка Семнадцатого Партсъезда, а то и вламываться в его квартиру — с одной-единственной целью: дать ему тумаков.
Синяки и ушибы стали привычной частью быта паренька.
Не обошлось и без приятностей: лучшие девушки Города стали обращать на Василия внимание. Они смотрели не сквозь и мимо, а непосредственно на рожу, опухшую после соприкосновения с чужими ботинками. Жаль только, робкие попытки пригласить Светлану из соседней высотки на танцы или Татьяну из пэтэушной общаги в кино ничем хорошим не увенчались. Светлана сделала вид, что не услышала. А потом, поправив длинную челку, сдобренную лаком из баллончика, презрительно рассмеялась. Мол, иди-ка ты, мальчуган, дрочи на своих Гебельсов и Мюллеров, Штирлицев и Дезвишеров.
И мальчуган пошел — к Татьяне, сжимая в потном кулачке два билета на вечерний сеанс. Показывали «Фантомаса». Васька терпеть не мог ужимок Луи де Фюнеса, но точно знал, что ни одна девушка не упустит шанс лишний раз взглянуть на личико Жана Маре. На его беду Татьяна сидела на лавочке у детской площадки. Но не одна. Одиноко ржавела горка-слоник, на карусели облупилась розовая краска, обнажив предыдущий, голубой слой. Татьяну лапал Вовик Куропаткин, известный на всю округу боец «Антифа». Вовик глубоко запустил руку в декольте Татьяны. Та прерывисто постанывала, будто вот-вот собиралась испытать многократный оргазм.
— Таня, я, наверное, не вовремя… — брякнул Василий.
— Наверное, — ответила Татьяна.
— Точно не вовремя, — хохотнул Куропаткин, вытаскивая из кармана кастет.
В итоге Васька попал в реанимацию, а Татьяна и ее хахаль — в полумрак кинозала. Прав был наш герой: даже природная брезгливость спасовала перед желанием насладиться мужественным подбородком Маре. Танечка лично разжала пальцы Василия, извлекая окровавленные билеты.
Но это было давно. Так давно, что синяки сошли, а переломы срослись. Нынче Василия окружали море, воздух и радость. Туда посмотри — Карадаг, сюда — гора Верблюд стоит, там — могила Волошина. На могилу Василий ходил вчера, был жестоко искусан комарами, поглядел сверху на Коктебель и потопал вниз. Короче, рай земной. Направо пойдешь — шаурму найдешь, налево — пива холодного добудешь. А чуть дальше — нудистский пляж, самое место для молодого организма, отдыхающего в компании прекрасной девушки, фигуристой и без комплексов. Даром что девушка не совсем натуральная. Кому это известно? Правильно, никому. Васька сначала стеснялся, а потом возомнил себя геройским малым, у которого между ног отнюдь не мало.
По красивым белым зубам Анжелы стекало ледяное «Жигулевское». Не помещалось во рту. Анжела смеялась, откидывая длинные густые волосы за спину. Округлые груди ее при этом подрагивали, большие напряженные соски притягивали взор. Васька не удержался, наклонился и обхватил сосок губами. У Васьки между ног вдруг стало горячо и тесно. Блин, ведь это пляж для голых извращенцев, все видят его эрекцию! Внушительную эрекцию. Пусть видят, плевать, он готов прямо сейчас… хм-м… исполнить супружеский долг, коль девушка не против.
Мальчик созрел.
Мальчику надо!
— А мне в четырнадцать лет сделали татуировку на бедре, — сказав это, Анжела отхлебнула из пластикового стаканчика. Она почему-то не закрыла рот, пиво потекло по подбородку, оттуда — на грудь, ручеек рассек живот надвое и скрылся в кудряшках лобка. Губы у Анжелы темно-коричневые, сочные-сочные, как нанизанные на прутики спелые черешни. Рядом с подстилкой валялась стильная байкерская куртка, которую Василий купил в секонд-хенде на вокзале в Симферополе. Девушка захотела настоящую кожу, и отказать не было никакой возможности.
Насчет татуировки. Она у Анжелы действительно есть. Эдакий разноцветный орнамент, и действительно на бедре. Василию нравилось разглядывать сплетение линий, треугольников и ромбов. Он знал, что Анжеле всего-то пару месяцев отроду. Никаких четырнадцати лет, никаких первых менструаций и аттестатов зрелости. Все воспоминания — ложная память, не более чем программа. Это знание угнетало Василия, делало его неспособным исполнить супружеский долг.
Глядя на опавший мужской орган, Анжела сказала:
— Очередной пустой, бессмысленный день.
Василий пожал плечами, натянул шорты и чмокнул Анжелу в щеку. Девушка проворно оделась. Парочка отправилась на поиски чачи. Это ритуал — искать чачу после неудачи на пляже. Досадное недоразумение с членом превращается в часть очаровательного процесса — пройтись по рынку, спрашивая торговцев, есть ли у них чача, и отказываясь от вина — седьмого неба, ай-сереза и муската черного камня. Если у татарских торговок обнаруживалась чача, Васька требовал налить ему на пробу. Выпив порцию, граммов двадцать, не больше, он желал узнать, что думает о вкусе сего напитка богов Анжела. Торговка наливала еще, Анжела пила, кривилась, Васька разводил руками: слово женщины — закон. Они двигались дальше, к следующей дамочке, где ситуация повторялась точь-в-точь.
— Я потерялась в этой жизни, Васенька, — после двадцатой пробы говорила Анжела, положив Ваське голову на плечо.
В ее череп встроен JPS-навигатор, исправно принимающий сигнал со спутника и фиксирующий координаты сексмашины в пространстве. Анжела не способна потеряться, даже если постарается. Разве что прибор сломается. Василий знает об этом. А еще он знает, что, обнаружив пропажу, отец сделал вид, что ничего не случилось.
Так проще.
Вроде как все нормально.
Удара Старлей не почувствовал. Ожидал чего-то… ну, эдакого, жутко болезненного, а на самом деле… Блэкфайтер врезался в Стену, зарывшись метров на пятьдесят в старые покрышки, картофельные очистки и пласты использованных презервативов, обломав при этом плоскости и закрылки. Фюзеляж деформировался.
Примерно еще сотню метров то, во что превратилась боевая машина, тащило сквозь битое стекло, отрывные календари прошлого столетия и горелые материнские платы. Окончательно блэкфайтер расплющило, смяло и разодрало на куски вместе с телом Старлея в слоях песчаника с вкраплениями окрашенных саморезов для кровельных работ.
Ощущая на расстоянии ментальную связь с Медузой Горгонер, Старлей воспринял расчленение и смерть как страстный половой акт, как истинное плотское наслаждение, которое иначе как при контакте блэкфайтера и Стены не испытать, не достичь. Старлей знал, что Медуза жутко ему завидует, ибо ей не суждено испытать столь изысканную муку.
Горгонер так и сказала:
— Как же я тебе завидую!
Василий хотел подробно сообщить инопланетянке, что он думает по поводу наслаждений. Но ни думать, ни говорить, ни — тем более! — хотеть ему было нечем. Старлея, как совокупности телесной оболочки и душевного наполнителя, отныне не существовало. Был человек, а стало нечто без определенный границ, всегда и ни разу. И в то же время — нигде. Небытие, разум и вселенная в одном флаконе. Единственность и дискретность. Порваться на бессчетное количество частиц и оставаться собой. Разве такое может быть? И да, и нет. Любой ответ верен. Кстати, даже пребывая (отсутствуя) в таком состоянии, Старлей не прочь был (не был) выпить кефира.
Желание это прицепилось к нему, будто мотив попсового хита, который ненавидишь, но продолжаешь напевать. Придется себя побаловать, решил Василий, но для начала надо бы кое-что вспомнить. Просто вспомнить. Что?
Дык, слово же.
Волшебное слово…
Какое слово? Не «кефир» точно. Не «бутылка», не «вселенная», не «разум». Что, а? Старлей представил себя в виде старинного вычислительного центра с пыльными столами и белыми халатами, лампами и перфокартами. Вот он гудит, жрет электроэнергию и требует постоянного технического обслуживания…
И только Василий это вообразил, как его новый электронный мозг (очень смутно представленный, схематично), произведя миллион операций в секунду, нашел верный ответ на незаданный вопрос.
Озарение было подобно вспышке от реакции деления ядер урана.
ЕСТЬ СЛОВО!
Есть!
И слово это…
ЧАЧА!!
Да, чача. Вот так просто, незатейливо и с привкусом винограда.
Вечер в Крыму, Коктебель. Палаточный городок, автокемпинг. Ты на коленях с ножом в руке. На подстилке — синяя пластмассовая миска с желтобокими персиками, нарезанными дольками. В бутылке из-под массандровского мускателя отнюдь не вино, но купленная с лотка самодельная водка. Виноградная водка. Самогон. Аборигены Крыма называют сей напиток чачей. Мадам, торгующая алкоголем, вся такая дородная и обстоятельная, очень рекомендовала, очень. Приятно демократичная цена способствовала искушению приобрести. И ты купил. Почему бы и нет? Под демократичностью понимаем доступность. Демократичные девочки, демократичные политики.
Вечер, шум волн, поют цикады.
Наливаешь чайного цвета жидкость в пластиковые чашки. Твоя мама считает, что пить из пластиковых стаканчиков — упасть ниже уровня городской канализации и тут же превратиться в заядлого алкоголика. Насчет пластиковых чашек мама ничего не говорила. Анжела берет красную, тебе достается синяя. Под цвет миски.
Анжела улыбается и говорит:
— Чача!
Ты улыбаешься в ответ:
— Чача!
Это означает: «Я тебе люблю» и «Я тебя тоже».
Чача — волшебное слово, не правда ли?
Тела нет. Есть куски, кусочки и обломки костей — окровавленная полоса на сотни метров вглубь Стены. Кстати, не факт, что к Стене можно применить систему координат с началом отсчета, шириной, высотой и единичным отрезком.
Отсутствие тела не смущает Старлея. Он предполагал, что так случится. Мало того, он надеялся, что иначе не произойдет. Дабы химическая реакция протекала быстрее, компоненты необходимо измельчить и подогреть. Химия в школе давалась ему лучше, чем география.
Насчет измельчить сомнений нет, а вот подогреть… Топливо в баках блэкфайтера отлично горит, спасибо Инквизитору, показал тайный схорон. Провел чужак по горам, так вышагивал, словно каждую тропку знал с детства. И вот — пожалуйста, принимайте: полностью оборудованная, готовая хоть сейчас взвиться в поднебесье боевая машина в отличном состоянии. И ведь взвилась. Прекрасный был аппарат…
Измельчить была команда? Есть!
Подогреть? Так точно! Без проблем!
Реакция протекла успешно — Васька Старлей стал частью Стены, ассимилировался и акклиматизировался. Проще говоря, диффундировал. Что и требовалось доказать.
Быть частью структуры легко и просто.
Старлей — зародыш кирпича в матричной кладке. Ниша приготовлена, раствор ждет. Кирпичу остается лишь разбухнуть и зафиксироваться намертво (или наживо?), так чтоб ничто не смогло извлечь его из общего массива.
«Ты моя крепость, я камень в кирпичной стене. У меня на боку написано гнусное слово», — хихикнул бы Старлей, если б у него были губы и голосовые связки.
А еще он хотел подумать об Анжеле, но…
Анжела.
Имя.
Просто имя.
Зачем о нем думать?
Чем дольше Старлей находился в Стене, тем уверенней ему казалось, что окружающее пространство является отнюдь не строительным мусором, но… сметаной.
Именно сметаной. Странной, напоминающей паутину сметаной. Старлей знал, что Стена состоит вовсе не из того, чем выглядит, но сметана!..
Впрочем, скоро он считал такой расклад единственно верным: творожной бетон, шлакоблоки из сливок и дюралевая сталь из ряженки. Кровь — кефир. Кости — пенка кипяченого молока. Бр-рр, Старлей терпеть не мог кипяченое молоко. Наверное, поэтому он никогда не ломал руки-ноги-ключицы, хотя все мальчишки двора отличились, и не единожды.
Пенка — это невкусно. Поэтому открытые переломы голеностопов — это противно и мерзко.
Гадливость мешает Старлею окончательно слиться со Стеной.
Гадливость и воспоминания об Анжеле.
Заперев сейф, отец дергал за ручку. Он тщательно следил, чтоб дверца не осталась открытой. Всю жизнь проработав на танковом заводе, отец прекрасно знал, как из шкафчиков в раздевалке чудесным образом пропадают вещи. Из тщательно запертых шкафчиков. Особенно — кошельки в день аванса. Стоит отлучиться в душ, гордо опоясав талию сухим полотенцем, намылить шею коричневым бруском с полусмытым оттиском «72 %», как из шкафчика, закрытого на два оборота замка, исчезнет, растворится — телепортируется?! — вся наличность. Причем ключик от замка на шнурке болтается на мускулистой шее сплошь в оспинах ожогов от раскаленной металлической стружки.
Дважды огорчив жену отсутствием денег, дыша перегаром и с трудом стягивая обоссанные штаны, отец божился, что впредь аванс не умыкнут. Даже дома аванс будет недоступен ворам. Так в квартире появился сейф, а у отца — подаренный матерью бумажник. Крутой бумажник, непромокаемый, не из бычьей или свиной, но из срезанной с загривка аллигатора кожи. Сгиб бумажника продырявлен колечком из нержавейки, в которое легко пропускался кончик шнурка. Дома бумажник с шеи отца перемещался в сейф, откуда извлекался только для того, чтобы нехотя исторгнуть пару-тройку рублей на хлеб, гречку и сливочное масло. Сало и яйца отец покупал на рынке сам, никому не доверяя столь ответственную миссию. Меню рабочей семьи разнообразием не могло сравниться даже с прейскурантом заводской столовки в рыбный день.
Ваську сейф неимоверно манил с детских лет. Вот только повода вскрыть мощный стальной куб, дабы внимательно изучить содержимое, все как-то не было и не было.
Повод появился, когда Ваське исполнилось семнадцать.
Завод, приписанный к военно-промышленному комплексу, подвергся конверсии в особо извращенной форме. Теперь на предприятии штамповали надувных женщин. А зарплату предпочитали выдавать готовой продукцией.
Так в сейфе папы Виталика поселилась Анжела.
Время текло — лилось, фонтанировало! — слишком быстро. У Стены собственное, весьма своеобразное понимание часов, минут и столетий. Старлей ничего не успевал. Вообще ничего. А ведь сделать требовалось многое. Ведь он не просто так решил полетать на блэкфайтере, по самое не хочу начиненном ракетами и напалмом, и не скуки ради направил боевую машину на таран. У Василия был — и все еще есть! — план, как погибнуть с пользой для родной планеты. Погибнуть так, чтоб выяснить, существует ли у Стены слабое место, и если существует, где оно находится и как с ним эффективно бороться. Намерения у нашего героя коварные, почти подлые, но вместе с тем благороднее некуда.
Старлей — диверсант.
Свой среди чужих.
Кстати, насчет чужих. Таран, естественно, привлек внимание тушканчегов. Было бы странно, если б они вовсе проигнорировали такое событие. На краю кратера, возникшего при столкновении блэкфайтера со Стеной, собралось пару сотен хвостатых тварей, не меньше. И каждый тушканчег притащил с собой ведро с известью. Много позже Старлей понял, что известь — сливки, а тогда он принял старания пришельцев за попытку продезинфицировать рану, а то и просто покрасить входное отверстие, чтоб зайцы не обгрызли. Что-то вроде побелки яблонь на зиму, верно? Даже в городах, где зайцев никогда не видали…
Опорожнив в дыру ведра, тушканчеги подогнали к кратеру десяток бульдозеров-быыыкооов, которые быстро засыпали дыру мусором, благо вокруг его предостаточно. Четкая, слаженная работа. Взаимопонимание без лишних слов. Вообще без слов. Только отрывистое попукивание паровых котлов да редкие высверки турбоускорителей в небе: патрули следят за своими. Кто-то работает, кто-то наблюдает — нормальная вселенская раскладка, общественное разделение труда. Разве что быыыкиии мычали, упираясь тремя парами копыт в поверхность Стены и воткнув рога (лосям на зависть) в шлакоблочную крошку. Быыыкиии загребали корпуса пылесосов и сваливали в пустоту картонные ящики от японских матричных принтеров.
Пришельцы и их подручные трудились довольно долго. Старлею было забавно наблюдать за этой суетой. А потом время ускорилось так, что Василий разучился улавливать смены суток, судороги бытия превратились в статичный монолит, на границе которого едва уловимо мерцали призрачные флуктуации — эдакие креветки исключений, пока что не образовавшие собственных правил и потому снующие на мелководье давно вычисленных физических аксиом.
Вот тогда Старлей и решил, что пора применить врожденные способности, развитые службой в ВКС.
И он применил.
И довольно-таки успешно.
В тот день, когда папа Виталик принес Анжелу домой, шел дождь, за окном стемнело. И вообще, это был не день, а поздний вечер, а то и ранняя ночь. День-вечер-ночь получки, четверг, еще не пятница, но уже самое время пропустить литрик пива, были бы деньги.
— Денег дали? — вытирая руки о передник, спросила мама. Лицо ее раскраснелось, она готовила на кухне ужин.
Отец мотнул головой слева направо, а был он не болгарин, так что — тю-тю. Мать молча кивнула, словно иного и не ждала. Собственно, так оно и было. Мать работала в соседнем цехе, который после конверсии вместо пушек вдруг стал производить фаллоимитаторы. Второй месяц подряд зарплату она получала искусственными членами, шутила даже, что коль из топора кашу варят, то бульон из пластиковых писюнов ух какой жирный получится.
— Зато мы освоили выпуск новой модели! — выкрикнул отец со слезами на глазах. — Это есть самая передовая технология! Уверен, новая модель будет пользоваться спросом, наш цех получит множество заказов, а мне повысят зарплату!
Мать кивнула:
— Ага, повысят. Выдадут в кассе вместо десятка резиновых блядей штук пятнадцать, а то и все пятнадцать с половиной.
— Ты ничего не понимаешь! — побагровел отец.
— Ну конечно, я ничего не понимаю. — Мать достала сигарету, закурила. — У нас тоже недавно освоили передовую технологию. Размером примерно сантиметров тридцать, диаметр тоже правильный. Вещь. В руки взять приятно. И не только в руки. Кстати, эти тридцать сантиметров еще и разговаривать умеют. Засунешь себе, ну, туда, а сантиметры жужжат и в любви признаются. Мол, уважаемая Марфа, я от вас без ума, у вас так туго, горячо и влажно…
Тогда отец впервые ударил мать.
Кулаком по лицу.
Вогнал кончик дымящейся сигареты в бледные губы, выцветшие от злоупотребления дешевой, зато яркой помадой.
А потом развернулся и ушел. И только под утро вернулся пьяный, но с карманами, набитыми пачками купюр. Проспавшись к вечеру, на работу он забил (надо было в третью смену выходить), сказал, что увольняется. Васька обрадовался: правильно, крутое решение, и он, Васька, тоже крутой и школу похерит. Все равно одноклассники и учителя — полные уроды и считают его фашистом. Отец вытащил из обоссанных штанов старый армейский ремень. Васька тут же вспомнил, что образование за плечами не таскать, и умчался постигать геометрию и зарубежную литературу. На переменах все шушукались о том, что ночью кто-то завалил инкассаторов, снявших выручку с половины городских аптек. Головы инкассаторов были размозжены, будто их хорошенечко потискали кувалдой. Выручка, естественно, исчезла.
Вернувшись после уроков домой, Васька застал отца в компании обнаженной женщины.
Женщину звали Анжела.
Сначала следовало приостановить время. А то, ёлы, что за скачки такие, понимаешь, без стыда и совести? Что за спринт голяком от разъяренного мужа по пересеченной местности? На хрена эта ускоренная перемотка реальности? Нам такого и даром не упаковывайте. Нам бы вернуть бурное течение в правильное земное русло.
А без проблем. То есть вообще.
Вернуть и направить у Старлея получилось без малейшего труда. Захотел — получил. Раз-два-три-готово. Не вспотел даже. Эх, если б все проблемы решались так просто!
Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти…
А потому, раз не ждут Старлея с распростертыми объятиями, не поставили на конфорку чайник, не испекли пирожков с капустой и мясом, надо тихонечко прокрасться мимо хозяев этого безобразия. Короче говоря, есть приказ командования — произвести разведку территории кризоргов без боя. Сведения особой важности — вот ради чего Старлей потратил столько сил, энергии и ненависти, и даже жизнь свою молодую загубил.
Выведать слабое место Стены.
Стать частью системы, кирпичом ГОСТ 7484-78, блоком, облицовочной плиткой. Да кем и чем угодно, лишь бы выведать тайну тайн!
Когда Джентльмен излагал Василию концепцию нападения, Медуза поддакивала, а ротмистр Чача важно щурился, вертя в волосатых пальцах мензурку с Е-1428. План казался гениальным. По крайней мере, не лишенным логики. Но в процессе исполнения Старлей вдруг отчетливо, до колик в ауре, осознал, что кирпичу, одному из миллиардов, при всех его желаниях и амбициях не дано познать сути огромного целого. Как клетка ногтя не поймет, почему людское тело опаздывает на работу, занимается любовью на влажных простынях, отдыхает в гробу и гниет — а ведь она, клетка ногтя, еще жива и отлично себя чувствует!..
У Старлея случился приступ депрессии. Впервые. Раньше с ним ничего подобного не происходило. Он пил «Жигулевское», собирался в техникуме овладеть престижной специальностью «опрессовщик силовых кабелей пластикатами» и жениться на первой прыщавой дурехе, которая от него залетит. И это было правильно. Так жили до него сотни, тысячи поколений Старлеевых, Ивановых, Горобченко и прочих Акопянов и Штофманов. А потом пришли вербовщики, отбили прикладом Ваське яйца, и все разом рухнуло. Всё! Будущее, такое стабильное, пьяное и матюкливое, с двумя похмельными выходными, с женой-истеричкой и сыном-балбесом. С профсоюзной путевкой в Ялту и рыбалкой на Северском Донце или Припяти, когда сидишь на бережку в химзащите, хрюкаешь себе водочку через хобот противогаза, а потом подсекаешь окуня с тремя хвостами… Все это теперь невозможно, никогда не осуществится.
Никогда!
Прикладом — хлоп!
И все, отдыхай, мы будем мечтать за тебя, малыш, мы знаем, что тебе надо…
Эй, кирпич, харэ балдеть, работать надо. Философствовать все горазды. Столько сделано, столько мук выстрадано — зря?! Шнель, руссиш зольдатен!
Старлей вздрогнул. Кровь его, ошметки плоти, засыпанные мусором, шевельнулись. Он честно попытался почувствовать (придумывать по-прежнему было нечем) выход из ситуации однозначно безвыходной. Но — увы. Простой парень от сохи, офицер ВКС — и задача неимоверной сложности?! Генштаб кумекал, Джентльмен с ротмистром головы ломали, так куда Ваське соваться? Искать черную кошку в темной комнате, зная, что зверь давно издох на помойке, что мурка никогда не бывала в этом помещении, очень просто. Как и обнаружить несуществующую иглу во всех стогах, вместе взятых.
Василий вдруг понял, что стал несказанно умнее, интеллект переполнял всю его сущность, размазанную по Стене. Да он сам Стена! Величайшее Коммуникационное Составляющее во вселенной! Проще говоря, ВКС.
Старлей испугался. Он не боялся, направляя блэкфайтер на мрачные завалы мусора, штурмуя концлагерь, отдыхая от мирской суеты в плену, но сейчас…
Инопланетная сметана окружала Старлея.
Хлипкая.
Торжествующая.
Женщину звали Анжела.
Тогда Василий еще не был с ней знаком. Он не замечал редкую красоту, он видел распутство шлюхи, сидевшей на коленях отца и что-то щебетавшей о прекрасной погоде и последних сводках с фронтов Камбоджи. Отец кивал, при этом ладонь его двигалась вдоль бедра девицы, пока не уперлась в курчавый лобок. Юбка дамочки валялась на полу, чулки — на столе.
Василий закрыл глаза, губы его подрагивали от возмущения. Он вернулся в прихожую и громко хлопнул дверью. Он нарочито радостно крикнул:
— Привет всем. Кто дома, а? Это я!
Затем он долго возился со шнурками, а когда вошел в комнату, обнаженная женщина куда-то исчезла. Отец, поигрывая ключами от сейфа, улыбнулся:
— Ты голодный небось, да, сына? Идем на кухню, я разогрею. В холодильнике картошка была, я мяса стушил.
Улыбка у отца была какая-то вымученная, виноватая. Но! Она была.
Матери отец давно не улыбался.
Вообще.
Глупо. Так же идиотски, насколько изначально разумен план разведки.
В армии Старлея научили отрешаться от логики и прочей зауми. Есть устав, иное от лукавого. Старлей умел игнорировать теории, гипотезы и предположения, безоговорочно отсекая все, что способно возбудить мозговую активность. Бред, шизоидный бред. Старлей давно уже обитал в ирреальности, у него и штамп прописки есть — полюбуйтесь на татуировку, что зеленеет на плече, если в недрах Стены разыщете плечо Старлея.
Поэтому, восстанавливая свое тело, Василий совершал неимоверную глупость, с позиции Джентльмена, но в то же время был мудр как никогда. Не получилось так, извернись эдак, но цели достигни.
И он извернулся.
Худое тело его зародилось среди опилок и ржавого металла, очистков и битой керамики. Тело Старлея — личинка мухи в гниющем ошейке буренки, издохшей от коровьего бешенства. Личинка пожирает падаль, развиваясь и прокладывая путь к свободе. Туда, где можно расправить крылья и трансформироваться в полноценную особь, что разносит заразу и любит себе подобных. Старлей — прожорливая мерзкая тварь. Он надеется изменить реальность, окружающую его, столь разительно, сколь сейчас она невыносима, губительна для людской психики. Стена особо воздействует на Старлея — возвращает утраченное безвозвратно, ненужное, с трудом забытое: его страхи и стыдные воспоминания.
Эмбрион в сметане. Эмбрион в паутине, вот кто есть Старлей.
Зародышу скучно в кладке, он отказался от роли кирпича, он жаждет путешествий — долгих пеших прогулок, перелетов в первом классе и бесконечного стука колес по рельсам. Как это сделать? А вот так — поглощать сметану каждой порой тела, вбирая крепкие нити и разрастаясь в боках и животе, а затем выплескивать ожирение огнем, жечь проход в Стене, как короед точит древесину.
Старлей-огнемет — вот его новая сущность.
Отныне зовите его Васькой-стеноедом.
Василий обожал картошку с тушеным мясом. После многих лет на гречке картофель и домашняя тушенка казались неземной пищей, чем-то запредельным и роскошным. Он и подумать не смел, что говядина — это норма и правильно. Растущему организму претит вегетарианство, изобретенное страдающими от стенокардии капиталистами.
Отец, накормив сына, ушел по делам, а Васька принялся шарить по комнатам в поисках женщины. Странно, но голой шлюхи нигде не было. Одетой тоже. Но ведь она никак не могла выскользнуть незаметно — дверь бы хлопнула. Из кухни прихожая отлично просматривается, этот вариант категорически исключен. Ну не в форточку же она вылетела? От балкона до желтой газовой трубы метра четыре, не меньше. Для циркача-гимнаста это не расстояние. Подумаешь, вскарабкаться на крышу или двенадцать этажей спускаться вниз. Гимнаст — да, но не молодая женщина с отличной фигурой, но без внушительных бицепсов.
Загадка? Еще какая…
Спустя два дня Васька обнаружил на линолеуме следы мокрых ног, хотя отец уже сутки не появлялся дома, а мать как утром ушла на завод, так еще не вернулась. Васька не на шутку испугался, все это смахивало на фильм ужасов, дешевую мистику с заунывным саундтреком. Он вытащил из серванта пластиковую икону, купленную в ларьке возле дома (дешевле, чем в церкви), и пол-литровую пивную бутылку со святой водой, припасенной мамой для религиозной надобности и от простуды. Вооружившись предметами культа, Василий двинул в обход по квартире, цитируя избранное из «Отче наш»: «Отче наш, иже еси на небеси… на небеси иже еси…» Сколько знал, столько и цитировал. Пусть и в куцем варианте, святые слова наполнены магической силой, способной отваживать полтергейстов, изгонять демонов и выселять домовых.
К сожалению, на чертовку, что завелась в квартире, древнее заклятие не подействовало. Возможно, современную нечисть надо пугать чем-то вроде: «Билл Гейтс маст дай» или «Ай донт лайк зэ драгс, бат зэ драгс лайк ми». Но вдруг подобные увещевания не ослабят слугу Онтихреста, а наоборот — усилят его ужасную мощь?
— Хи-хи-хи, — послышалось за спиной Василия.
Пальцы разжались. Брызнули осколки, обильно смоченные святостью.
— Привет, — сказал голос сзади. — Меня зовут Анжела.
В разных секторах Стена отличалась по вкусу, хоть и не намного. Основа везде одна — кисломолочная.
За сотню лет земляне не съели столько сметаны и сливок, с виду напоминающих гранитные глыбы и бетон, сколько перегнал через себя Старлей. Старлей шел — ел и жег, жег и ел. Иногда он спал, иногда ему надоедало топать в полный рост, и он полз, кувыркался или прыгал на одной ноге. Пару раз его атаковали подстенные аппараты-буры, пилотируемые тушканчегами. Надо ли говорить, что стычки окончились для инопланетян фатально?
Старлея мучила изжога, он страдал от расстройства желудка и галлюцинаций. Василий постоянно разговаривал с отцом. Призрак папы Виталика без устали бубнил, чтоб сынок бережно относился к небу, что небо ни в коем случае не должно быть коричневым. Только голубым! Коричневое под запретом, нельзя, сына! Отставить иронию, сына, не то папа снимет ремень да хорошенько прояснит ситуацию пониже спины. Старлей хихикал, но призраку не перечил — опасался. Выслуга лет и боевой опыт — это, конечно, круто, но против отцовского ремня ни один бронежилет не защитит.
Галлюцинации.
Изжога.
Путь без конца, но с началом.
Трансформация от кирпича до личинки.
И бои с подстенниками, атакующими то в тыл, то с флангов, и никогда в лицо, по фронту. О приближении подстенника сообщала кладка — вибрировала. Старлей — часть структуры, ему дано знать и быть в курсе. Тушканчеги — обитатели верхних слоев. Удивительно, но они ничего не понимали в сути Стены и очень смутно представляли себе ее строение. Так земляне лишь догадываются о раскаленном ядре родной планеты, в котором никто из них никогда не бывал. Попасть в лоно среды обитания, познать его — святотатство для тушканчегов.
Вникнуть в суть — изменить себя.
Вернуться в начало координат.
Стать единичным отрезком.
Подстенник в ста метрах выше и левее. Старлей ощущает контуры аппарата — эдакую каплю. Бур вращается. Хвост-плавник утончается к концу и отталкивается от породы, измельченной буром. Из-под хвоста, из анального отверстия, льется известь для заживления ран Стены, причиненных вторжением. В подстенник заварен обезумевший от страха тушканчег. Старлею немного жаль ушастика. У Васьки есть святая цель, миссия, предназначение, а у захватчика — только невозможность вернуться. Тушканчег — камикадзе. Смертник без права на обратный билет. Штрафник, провинившийся настолько, что его ЗАСТАВИЛИ искупить позор еще большим позором и кровью.
Кризорг искренне ненавидит соотечественников, отправивших его на верную смерть, и того, кто жжет Стену изнутри.
Старлей улыбается.
Подстенник все ближе и ближе.
— Привет. Меня зовут Анжела. А тебя? — Обнаженная девушка присела на табурет и мучительно медленно закинула ногу на ногу, продемонстрировав влажные складочки в опушке лобковых волос.
— М-ме-е-ня-я-а… — жалко проблеял Васька, пытаясь сообразить, как лучше представиться: Василием, чтоб солидней, или Васькой, по-простецки, или Васильком, чтоб нежно, или…
— А впрочем, какая разница, как тебя зовут. Давай займемся любовью, сегодня отличная погода.
От такого предложение, произнесенного как бы между прочим, Васька потерял дар речи. Но это совершенно не смутило девушку по имени Анжела. Она подошла к Василию и положила ему руки на плечи. Колени парня подогнулись. Он сел на пол. Крепкие округлые груди горячо ткнулись в Васькино лицо.
Не помня как, Василий очутился в своей комнате — совершенно голый, дрожащий от возбуждения и ужасно испуганный. Ему еще никогда не предлагали заняться любовью. Он — да, предлагал. Однажды. Безуспешно. Девчонка из соседнего подъезда, помнится, долго хохотала. До слез. До слез — потому что Васька очень на нее обиделся, ну очень, и двинул кулаком по печени.
С тех пор он ничего и никому не предлагал, втайне мечтая, что какая-нибудь из его настенных блондинок оживет, попросит пару глотков «Жигулевского» и совершит ослепительный минет. Затем раздвинет ляжки на ширину шпагата и, повизгивая от удовольствия, будет умолять обожаемого секс-гиганта Васеньку продлить сладостные мучения.
И вот мечта сбылась!
Единственная нестыковка: или у Васьки внезапный приступ цветоаномалии, или Анжела не блондинка.
— Хм… — удивилась Анжела, трогая сморщенный половой отросток Василия.
— А ты не могла бы перекрасить волосы?
Подстенник приближался.
Тушканчег брызгал слюной и машинным маслом, вцепившись лапами в рычаги управления.
Старлей смиренно накапливал в душе жар, чтобы в один посыл уничтожить агрессора и прожечь в Стене новый коридор.
С каждым мгновением Василий отчетливей ощущал врага. Он слышал, как враг дышит, как стучат его компрессоры-сердца, как идет пар из ушей, как бур кромсает плоть Стены и как Стена выражает свое недовольство, забавляясь тем, что тормозит подстенник, а затем наоборот — резко ускоряет в сторону, так чтоб тушканчегу приходилось корректировать курс и обходить особо плотные слои вроде гранитных глыб.
Старлей давно понял, что тушканчег воспринимает Стену исключительно в зрительном диапазоне. Для оккупанта родная биосфера являлась огромной мусорной кучей, но никак не сметаной и паутиной.
Жар клокотал в груди Василия. Его мучила изжога.
Жар.
Отрыжка.
В очередной раз сбившись с курса, тушканчег выругался: «Ну, бля, порву, на! В бэушный гандон растерзаю, или быть мне фунтиком ебливым!»
От удивления Старлей поперхнулся. Фунтик ебливый?! Он знал лишь одно существо во вселенной, которое ругалось, используя это выражение. Существо звали Степаном. Степан — сосед Васьки, друг детства, с которым столько всего, и огонь и водка, и подработка в морге после уроков, дабы позвякивало в карманах. Степан был единственным человеком в Городе, кто не считал Ваську фашистом. А если и считал, то относился с уважением и пониманием. Их даже вместе забрали в армию. Только Степан поехал не как все, в душегубке, а в командирском бэтээре. Потом один знакомый тушканчег рассказал Старлею о том, что Степан — кризорг, только глубоко законспирированный. Василий тогда не поверил, а сейчас…
«Ай, на, фунтик ебливый!»
Сомнений быть не могло: старый друг рулит подстенником.
Степан — камикадзе. И Васька готов убить его. Единственное существо во вселенной, которое не считает Ваську фашистом!
Не бывать этому!
Дудки!
Перекрашивать волосы Анжела отказалась. Васька даже обиделся на нее. Значит, как потрахаться позвать — это запросто, а как блондинкой стать, так сразу проблема?!
Кстати, Ваське обижаться противопоказано. Он когда обижается, совсем глупым становится. Безбашенным. Может сделать такое, что потом непонятно, что с этим сделанным дальше делать — хоть стой, хоть падай, хоть плачь.
Анжела сказала:
— Не буду. У меня отличные волосы. Я нравлюсь своему хозяину такой, какая есть.
Васька обиделся и двинул Анжеле кулаком в глаз.
Анжела упала. Задергалась, будто в припадке эпилепсии. Череп ее распахнулся со звонким щелчком. Васька наклонился, еще не осознавая, что натворил, и увидел, как вмонтированный между глазницами датчик-диод мигнул зелененьким, затем нежно салатовым, а потом вообще погас, тонко пискнув «пиип-пи-пии». Сначала Васенька подумал, что убил Анжелу. Прошло минут пять, а он все думал так же. Полчаса спустя ничего не изменилось. Убить такую женщину — все равно что подписаться в том, что ты сексуальный маньяк, ибо никто в здравом уме не убивает красавиц из-за отказа менять цвет волос.
Кусая от волнения ногти, Василий прикидывал, как бы вынести тело из квартиры, спрятать концы и умыть руки. Единственное, что приходило в голову, — под покровом мглы закатать бездыханный труп в ковер, отнести подальше, а еще лучше утопить в пруде-охладителе атомной электростанции. Это нормальный правильный способ, так все делают, так принято. В пруду, светящемся в полнолуние от радиации, обитают огромные караси-мутанты, поедающие за день пару тонн отходов, — так муниципалитет избавляется от мусора. Караси с удовольствием слопают и мертвую красотку.
Решено! Жаль, ковров в квартире нет. Только парочка несерьезных паласов. Попросить у соседей? Василий сомневался, что дадут, зато точно позвонят куда следует и сообщат. Вычислить, зачем молодому человеку внезапно понадобился ковер, элементарно. Ведь все так делают.
Использовать простыню? А если кто спросит, где и куда, ответить, мол, в прачечную несу грязное белье. А то мама на работе устает, примерный сын желает сделать ей сюрприз. Причем приятный, а не как обычно. Да! Точно! Так и надо! Решение принято, подходящая простыня найдена и расстелена на полу. Уложить тело и завернуть…
В процессе укладки Василий что-то сделал не так — то ли тронул пупок покойницы, то ли дернул Анжелу за волосы. А может, причина в том, что напоследок он решил изучить строение ее половых органов? Неважно. Важно, что с мертвой девушкой произошло нечто странное.
Тело ее внезапно изменило очертания, истончилось и в конце концов стало не толще простыни, в которую Васька собирался его завернуть. Только раскрытый череп выделялся на белой плоскости жутким футбольным мячом, порванным легионером из Восточной Европы.
Васька оторопел.
В замке входной двери заскрежетал ключ.
— Эй, родственники, я пришел! — послышался наигранно веселый голос отца. Отец всегда так говорил, когда выпивал сверх положенной нормы. Небось штаны уже мокрые…
Не зная, как поступить, Васька юркнул за портьеру.
В комнату, шатаясь и благоухая мочой и алкоголем, вошел папа Виталик. Споткнулся о голову Анжелы, пробормотал пару нецензурных слов и громко вздохнул. Он присел и бережно скатал расплющенное тело в рулон. Открыл сейф и аккуратно определил то, что осталось от прекрасной девушки, на полку. Рядом отец пристроил свой кошелек. Толстый-претолстый кошелек из крокодиловой кожи. Непромокаемый. Набитый купюрами крупного номинала, выглядывающими наружу.
Сейф захлопнулся, отец повалился на диван и захрапел.
Ключ от сейфа остался в замке.
Кончик бура уперся в грудь Старлея.
В животе бойца ВКС скопилось достаточно жара, чтоб испепелить подстенник вместе с тушканчегом, но Василий почему-то мешкал. Странно, но камикадзе тоже не решался убить врага, из-за которого оказался в безвыходном положении. Если бы не Василий, его, тушканчега, не отправили бы спасать Стену.
— Ну здравствуй, Степан.
— Привет, Васька. Как поживаешь?
— Так себе. Нынче я в конкретной жопе, разве не видишь?
— Твоя моей не лучше.
— Обе примерно одинаковые.
— Я бы сказал, идентичные.
Помолчали.
— Глаза прикрой, — наконец сказал Старлей, — сейчас полыхнет.
И полыхнуло. Вмиг выгорел объем Стены достаточный, чтоб свободно пройтись, поговорить о том о сем, вспомнить детство, обсудить планы на будущее.
— Тесно. Было. — Старлей вскрыл фюзеляж подстенника вдоль шва сварки, помог Степану выбраться из заточения.
— Спасибо, — чинно кивнул тушканчег. Он и раньше был немногословным. Обернувшись кризоргом, Степан не изменил своим привычкам.
— Так, значит, ты из этих… — прикусил губу Старлей.
— Ага, — глубокая морщина пролегла между ушами Степана, — веришь, сам не знал. Человеком столько лет оттянул, не подозревая, что не живу вовсе, а инфу о вас, землянах, собираю, готовлю коварное вторжение.
— Да уж…
— И не говори…
— Водки, жалко, нет… — едва не прослезился Старлей.
— Ну почему же?.. — не согласился Степан.
— Ы?
— Ага.
— Ну ты, брат, даешь!
— А что мне, всухую помирать, что ли?
— Разве тушканчеги пьют? — усомнился Старлей.
— Тушканчег тушканчегу рознь, сам понимаешь.
В обитом дерматином салоне подстенника обнаружились две бутылки водки, тушенка и жестянка кильки в томатном соусе. Старлей скривился, Степан нервно дернул хвостом, извинился и вытащил из-под сидушки банку маринованных корнишонов. Сели где были, разлили по сто граммов в одноразовые стаканчики, употребили и закусили.
Степан предложил сигарету, Старлей не отказался.
— И как мы теперь, а, Степа?
— Что — как?
— Ну, ты меня, я тебя?
— А что, есть варианты?
Старлей сбил пепел.
— Вроде нет. Я точно не знаю.
— Вот и я о том же…
Еще выпили. И еще.
Старлей, забывшись, черпнул сметаны, проглотил. Заметил вытаращенные глаза Степана и, прикинув, как это выглядит со стороны, хохотнул. Представьте, молодой человек вынимает кирпич из стены и с удовольствием глотает его, будто так и надо. Да уж, еще то зрелище.
— Ты чего? — выдавил Степан.
— Ничего. Не обращай внимания.
— Нет, ты поясни.
— Хочешь знать правду?
— Хочу.
— Точно?
— Дык!
— Ладно. Не обижайся потом. Только сначала по соточке навернем. Хорошо пошла, родимая.
— Ты мне хвост не заговаривай.
Старлей пожал плечами:
— Налей сначала. Нет, потом выпьем. Слушай… Стена ваша — сметана вся. Кефир еще. Но не бетон, не сталь, не лампочки горелые. Вот так вот.
У Степана что-то случилось с мордой. Старлей только сейчас осознал, что пьет водку с тушканчегом. Да, с другом детства, но все-таки инопланетным поработителем.
Степан всхлипнул:
— Я подозревал. Я так и думал. Я… А меня за это…
— Сюда? — понял Василий.
— Да. В подстенник и вперед. Как неблагонадежного.
— Сцуки, — сплюнул Старлей.
— Не то слово, — подтвердил Степан.
И оба опять замолчали, вспоминая, как одним прекрасным утром по радио сказали, что началась инопланетная интервенция.
Ключ — белый металл, оцинкованный, мейд ин Чайна — манил взор, так хотелось прикоснуться к нему, потрогать. Все-таки запретный плод, случайно выпавший из корзины господа бога. Надо ли говорить, что соблазн был слишком велик? Что Васька уже догадался, что Анжела не настоящая женщина, но надувная? Он открыл сейф, извлек девушку-сверток и кошелек отца, набитый деньгами, и сбежал из дому.
Покупка билета в Крым почти не отразилась на количестве купюр в крокодиловой коже с колечком. В купе, кроме Васьки, никого не было. С некоторых пор нормальные люди в Крыму не отдыхали, предпочитая дешевую экзотику Египта и Турции, Таиланда и Бали. Нормальным людям нравилось, когда их обворовывало экзотическое жулье, когда их насиловали экзотические маньяки. Но Васька не нормальный человек, он совершил смертный грех — украл. Ваське терять нечего.
Во что бы то ни стало он решил арендовать шезлонг, приобрести упаковку презервативов и окунуться в теплом южном море.
Гостиницы на побережье и частные пансионаты Ваську не заинтересовали. Подумаешь. А вот автокемпинг с палатками — это да, это по-настоящему круто. Попивая «Жигулевское», Васька пытался сообразить, как реанимировать Анжелу. После пятой бутылки у него случилось озарение.
Сначала он заклеил черепную коробку девушки «Моментом». Потом припал губами к клитору и хорошенько дунул. Анжела застонала. От удивления Васька отпрянул, но плоская девушка потребовала вернуться и продолжить. Васька повиновался.
Он дул, она стонала.
Все честно.
Сквозь дыру в корпусе подстенника сочился свет. Вот уже пару минут как лампочка мерцала, затухая и вспыхивая с удвоенной силой. Аккумулятор, питаемый от генератора, почти что разрядился. Логика простая: коль бур не вращается, электричества камикадзе не надо, отмучался, болезный.
— Честно, положа руку на сердце, — Старлей провел ладонью по шершавому черепу, — на все сердца, сколько их там у тебя есть, Степан, скажи мне, налей, да, нормально, да… Вот скажи, и не обидно тебе? Только честно!
Тушканчег украдкой смахнул слезу. Слеза упала на пласт малинового йогурта, внешне напоминающий табурет, завязший в прессованной туалетной бумаге. Запахло паленым, табурет-йогурт задымился.
— Обидно.
Старлей, набрав полный рот слюны, плюнул — и потушил пожар.
— Тебе должно быть очень обидно, а не просто обидно.
— Мне очень обидно, а не просто обидно.
— Так это ж хорошо! — Василий вылил водку в рот, причмокнул и вытер рукавом губы.
— Что ж тут хорошего? — Тушканчег последовал примеру товарища. Разве что пасть свою он промокнул кончиком хвоста.
Василий пояснил:
— Хорошо, что ты обижен на своих соотечественников и желаешь отомстить.
— Я? — Тушканчег поднялся с корточек и подошел к табурету. Поднатужившись, выдернул его из Стены и сел, закинув лапу за лапу. — Я?!
— Ты.
— Ну-у… раз ты говоришь, то…
— А лучший способ отомстить соотечественникам — это сообщить мне, где находится слабое место Стены.
Уши тушканчега обвисли, морда побагровела от спиртного.
— Васька, я тебе расстрою, но у Стены нет слабых мест.
— Да ладно тебе, — не поверил Старлей.
— Крест на пузе! — побожился Степан. — Быть мне фунтиком ебливым!
— Черт! — После такой серьезной клятвы у Старлея не было ни малейшей причины не поверить старинному другу. — Черт!
— Ага. А ты говоришь, месть. Захочешь — не получится.
Старлей хлюпнул в стаканчики, отмерив чуть больше половины, по четвертое кольцо сверху. Задорно хекнув, бойцы двух разных армий выпили и захрустели крохотными пупырчатыми корнишонами. Старлей попытался наморщить лоб, но получилось у него плохо, малоубедительно:
— Поставлю вопрос иначе. Чего боится Стена? Чем ее можно уничтожить?
— А! Это другое дело! Есть, Васенька, есть одно надежное средство! Слушай… — Обильно вставляя в повествование заумные термины «фиговина» и «хренотень», Степан рассказал, как, чем и когда можно сравнять Стену с уровнем моря. Способ был настолько прост и очевиден, что Васька понял: в умственном развитии ему невероятно далеко даже до покойного товарища Эйнштейна, соседа из сорок пятой квартиры, не знавшего в той, мирной, жизни таблицу умножения и презиравшего Пифагора за какую-то там теорему.
Внезапно Степан замолчал и посмотрел в глаза Василию: — Это что же получается, я — предатель? Я своих сдал тебе, вражине?! Выпил — и разболтал военную тайну?!
— Да, — просто ответил Старлей. — Так точно! И жахнул в грудь мерзкому тушканчегу.
С самого начала беседы Старлея мучила изжога, и вот — облегчение.
— Смерть оккупантам!
Еще дымилась обугленная груда костей и шестеренок, а Старлей уже двигался к поверхности Стены. Он шел, жег и загребал сметану горстями. И вспоминал Анжелу. Как вместе отдыхали, как было весело. Однажды утром Васька проснулся, а надувная красотка исчезла. Осталась только куртка, купленная в секонд-хенде. Ни записки, ни полслова на прощание. Васька загрустил, просидел, кусая кулак, до вечера. А потом полог палатки откинулся, внутрь заглянул отец и сказал: «Ну что, сына, хорошо на югах?» — «Хорошо, папа», — ответил Васька, наклоняясь так, чтобы отцу было удобней стегать ремнем, широким, армейским, с прямоугольной бляхой, из которой выпирала звезда…
Старлей шел сквозь Стену к миру людей, к голубому небу, испачканному коричневым дымом от горящего мусора. Шел и думал, что сведи его судьба с Анжелой вновь, он сделал бы вид, что не узнал красотку. Это был бы гордый поступок. Настоящий мужской поступок. Вот только вся проблема в том, что она, шлюха и развратница, и в самом деле не вспомнила бы мальчишку-фашиста — уж очень он изменился. По крайней мере, Старлею хочется думать, что причина именно в этом.
Сведи их судьба, Старлей сказал бы Анжеле: «За дюну удалимся, сестрица?»
Вряд ли она отказала бы. А если бы и так, то счастью Василия не было бы предела. Тогда ведь не все потеряно, еще можно любить ее — честно, от души! — и писать письма с фронта, и верить, что она ждет. Рыдает по ночам и ждет.
Но чудес не бывает.
Личинке пора расправить крылья.
Расширяя проход плечами, Старлей выбрался из Стены. Ледяной ветер ударил в лицо. В двух шагах смердела куча отбросов, не сметанных, но реальных. Ноги холодил асфальт, витрины бутиков отражали худое, изможденное лицо.
Старлей посмотрел на манекенов, разодетых в шелка и замшу, на прошмыгнувшую мимо дамочку в обтягивающих брючках, на припаркованные у бордюра дорогие авто, на детскую надувную горку у «Макдональдса» — и понял:
Стена повсюду.
Стена всегда была здесь.
Просто он, Васька, не видел.
Это не Город, это сплошной кефир. И надо что-то решать.