Глава 9
Музыка души
– Вероника приказала сделать ее портрет вот с этой фотографии! – рассерженно тыча мясистым коротким пальцем в крупную фотокарточку, рычал Евгений.
– Но она сама на себя не похожа на этой фотографии! – заглядывая через мощное плечо блондина, высокий брюнет с глубокими черными глазами с грустным сочувствием вглядывался в хищно улыбающуюся с карточки девицу, чьи кричаще-красные надутые явно чем-то искусственным губы занимали добрую половину ее лица.
– Жень, ты посмотри, это ж не Вероника, а вурдалак какой-то! – отвернувшись от фотографии, изрек Расул.
– Придурок ты, Рас! – надменно выгнув брови, процедил Евгений. – Какой еще вурдалак! Ты ни фига не смыслишь в женской красоте! У женщины главное – губы и задница! – оглушительно заржав, коренастый парень с силой хлопнул Расула по пятой точке. Едва не потеряв равновесия, тот слегка поморщился и миролюбиво сказал:
– Прекрати паясничать, Женька. Что тебе в женщинах нравится, меня не касается. И Веронику, кстати, тоже. Потому что она особенная. Понимаешь? ОСОБЕННАЯ! Главное не то, что там у нее есть, а то, что она не похожа на себя! И как ты будешь делать ее портрет? Кто на нем будет изображен? Вампир или Вероника?
– Да что ты заладил: вампир, вурдалак… – начал закипать Евгений. – Сказано тебе – по этой фотке. Вот и будем делать по ней!
– Знаешь, Жень, ты делай, как хочешь. А я сделаю по-своему. Потом покажем Веронике оба варианта. Пусть выберет, какой ей по душе.
– Делай, как хочешь, – эхом повторил Евгений слова Расула. – Но на постерах должен быть артист в образе, а не такой, каким он там тебе видится!
– Нет, Женя, ты не прав, – сложив руки на груди, с высоты двухметрового роста величественно изрек Расул. – Образ рождается из души артиста. Если внешний вид будет противоречить внутреннему ощущению, зритель почувствует фальшь и не пойдет на концерт. Ты взгляни внимательнее… – Расул достал из внутреннего кармана пиджака белый конверт, открыл его и бережно вынул небольшое матовое фото. – Вот… Она же здесь красавица! Ты взгляни! Нет, ты посмотри! – он упорно совал карточку под нос брезгливо отворачивающемуся Евгению и наконец добился его внимания.
– Ну и чего здесь… – одним глазом покосившись на снимок, лениво протянул Евгений.
– Как – чего! – подскочил Расул. – Здесь КРАСАВИЦА! А там уродина! У Веры душа какая красивая! А на нее маску общепринятую надевают! Она же без нее светится вся! И ей не нужно лишних красок! Ей нужно подчеркнуть красоту, но не рисовать ее заново!
– Ты чего высокопарную хрень несешь! – ударив Расула по руке, огрызнулся Евгений. – И где ты понабрался всяких наворотов! По-человечески говорить не можешь?
– А по-человечески – это как? – ехидно парировал Расул, успев выдернуть фотографию из-под каблука норовившего наступить на нее Евгения. – На языке пьяных матросов и неотесанных мужланов?
– Ух, ты, какие мы интеллигенты! – вдруг разъярился задетый за живое Евгений, чующий унижение, но не способный его осознать. Угрожающе сжав кулаки и вобрав в плечи круглую голову, он принялся медленно наступать на попятившегося от него Расула.
– Так, господа! – вскочил со стула проснувшийся от их криков менеджер. – Вы что тут – драться собрались? Выходите на улицу и выясняйте там отношения! Или делайте заказ, или убирайтесь отсюда! Сейчас полицию вызову! ОХРАНА!!!
Облитые холодной водой чужого неодобрения, оба несостоявшихся воителя одновременно с удивлением воззрились на встрявшего в их битву парня, внезапно обнаружив его присутствие. И одновременно же хихикнули в ответ на его беззащитно-рассерженный вид, комичную плюгавость внешности и высоко задранную рыжую нечесаную голову.
– Извините… – хором сказали оба потенциальных заказчика и опять же единовременно протянули молодому человеку две разные фотографии, каждый свою.
– Чего тут у вас… – не сводя недоверчивого взгляда с недавних нарушителей его личного спокойствия, буркнул паренек.
– Делайте два портрета, – ситуационно спевшимся хором ответили брюнет и блондин.
– Оба в технике шелкографии? – заметно расслабившись от разговора на мирную деловую тему, уточнил служащий.
– Да, оба, – кивнув головами, подтвердили верность его слов Расул и Евгений.
– Вот увидишь, она выберет мой вариант! – победоносно пробасил Евгений, берясь за ручку входной двери.
– Брось, ЖЕНЬКА, – примирительно вымолвил Расул. – Как только она увидит мой вариант, то сразу выберет его.
– Ах, ты опять? – развернувшись на каблуках, угрожающе прорычал Евгений.
– Не опять, а снова, – иронично улыбаясь, поддел его Расул и предусмотрительно отступил от драчуна на пару шагов.
Вздрогнув от громкого звука, они одновременно обернулись и увидели, как рыжий юноша поспешно поворачивал ключ в замке с внутренней стороны двери.
– Фанаты недоделанные… – с облегчением произнес он, вешая перед собой небольшую прямоугольную табличку с надписью «ЗАКРЫТО» и испуганно отскочил, услышав громовой хохот стоящих перед хрупкой стеклянной преградой своих недавних буйных посетителей.
Высокий, черноглазый, безусловно и аристократически красивый мужчина, смотрящий на нее с другой стороны толстого студийного стекла, казался близким, чересчур близким… Или это она была слишком близка к нему все эти дни… Родной человек, брат ее отца, почему она не должна была доверять ему? Почему она так сильно не хотела следовать его просьбам и советам? Объяснить себе причины своего же беспокойства Меруерт никак не могла. Но, несмотря на отсутствие весомых аргументов, тревога оставалась и более того, нарастала с каждым днем. Но в то же время что-то прочно удерживало ее от… От чего? Меруерт поправила слишком большие для нее наушники, споткнулась о ножку пюпитра, покраснела и растерянно посмотрела на Шалкара, с теплой улыбкой наблюдавшего за ее неуклюжими действиями. Когда же она, наконец, сможет довериться его словам о ее таланте и запеть по-настоящему! Наверное, никогда. Не ее это дело – петь. Сняв наушники, она махнула ими Шалкару.
– Что еще, детка? – нажав кнопку на столе, проворковал тот ласковым тоном, в котором проскользнули нотки тщательно скрываемого раздражения.
– Я не знаю, как начать… – потерянно произнесла Меруерт. – Я вообще не умею петь. Я ведь вам говорила!
– Племяшка, тебе это кажется! – успокаивающим тоном промолвил Шалкар и ободряюще улыбнулся. – Ты же пережила клиническую смерть! И потеряла память! Конечно, трудно довериться моим словам, но ты же видишь! – взмахнув рукой, он развернулся и указал на сидевших в комнате нескольких человек. Меруерт кивнула напряженно глядевшим на нее Серику и Тохтару и вежливо улыбнулась четырем незнакомым мужчинам и женщинам, сканирующим ее неприятными оценивающими взглядами.
– Наша творческая семья помнит тебя и любит! Мы все помним тебя, твое творческое могущество, силу твоего таланта! – подойдя к стеклянной стене, Шалкар оперся на нее обеими руками, взглядом подозвал к себе Меруерт, и когда ее лицо оказалось от него совсем близко, тепло и проникновенно улыбнулся. Его глубокие черные глаза вспыхнули и заискрились мириадами ледяных звезд. Зачарованная этим странным внутренним свечением, парадоксально делающим взгляд Шалкара еще более темным и бездонным, Меруерт потянулась ему навстречу и влетела, как ей показалось, в беспредельность раскрывшегося перед ней ночного неба…
– И наша общая память сейчас как бы заменяет твою, милая моя девочка! Доверься нам, нашим любящим сердцам! Ведь нас так много… Доверься мне… Ведь я люблю тебя… – сверкающие искры в глазах Шалкара засияли внезапно еще ярче, и Меруерт в испуге отшатнулась, схватившись рукой за сердце, в которое одновременно впились миллионы ледяных игл. Тяжело опустившись на стул, она жадно хватала ртом спертый студийный воздух.
– Это паническая атака, деточка! – открыв дверь, Шалкар стремительно вошел в изолированное от посторонних шумов крохотное пространство. – Сейчас я тебе помогу. Так… Лучше? – участливо осведомился он, бережно растирая похолодевшие пальцы Меруерт. Слабо улыбнувшись, она кивнула головой.
– Ничего страшного, это бывает, когда человек сильно нервничает. Ты переживаешь хронический стресс, потому что не можешь вспомнить себя и свою жизнь до… Ну, в общем, до недавних пор.
Опустившись перед девушкой на колени, Шалкар с сочувствием и надеждой заглянул ей в лицо.
– Ты обязательно вспомнишь себя прежнюю! Я верю в твою силу и желание жить! Но жить надо полноценно! А как можно полноценно жить, не ведая своих талантов и не раскрывая их? Как?
Прижав к груди окончательно заледеневшие руки Меруерт, он смотрел на нее тревожно и вопросительно.
– Я… я… – сквозь подступившие слезы прошептала она.
– Не насилуй себя, родная, а просто доверяй себе! Доверяй себе как мне. И мне как себе. И ты сможешь раскрыть свое предназначение, свой талант. И память обязательно вернется! Не так ли, милая моя?
– Да… – роняя на пальцы Шалкара, с нежной уверенностью держащие ее руки, крупные горячие слезы, прошептала Меруерт. – Я справлюсь. Сейчас…
– Не надо сейчас, родная, – Шалкар ласково погладил ее по плечу. – Пойдем домой. Ты устала. В следующий раз, может быть…
– Сейчас, – твердо произнесла Меруерт, заправляя за уши длинные непокорные пряди. – Мне лучше. Я не хочу больше ждать. И подводить свою семью. Я спою.
– Ты уверена? Спеть сейчас не очень важно. Важно сделать пение своей профессией. Давай лучше…
– Нет, дядя, сейчас. Пожалуйста. А то следующего раза может и не быть, – вытирая слезы, вымолвила девушка, глядя во вновь просто черные и глубокие глаза Шалкара.
Покачав головой, тот с сомнением посмотрел на ее опущенные плечи и заплаканное лицо.
– Ну, хорошо, – через силу, словно не в угоду собственному решению, но смиряясь с чужим выбором, проговорил Шалкар. – Сейчас так сейчас.
Махнув рукой внимательно наблюдавшему за ними звукорежиссеру, он вышел на простор звуковой свободы, оставив Меруерт наедине с ее музыкой и ее голосом.
Сколько она себя помнила, то есть буквально несколько дней, она пела с закрытыми глазами. Наверное, так ей было легче сосредоточиться на себе, настроиться на постоянно звучащую в ней звуковую волну и передать это звучание окружающему миру… Наверное, она слушала свою душу… Но тогда почему ей надо было обязательно нести музыку, живущую в ее душе или являющуюся ее душой, вовне, в непримиримо враждебный мир? Почему ей не давали возможности его забыть, стереть из памяти всю боль, когда-то подаренную ей этим миром? Может быть, потому что, забыв мир, она забудет себя… Как странно… Но странно ли, ведь только пребывая в ином к нам пространстве, мы способны осознавать реалии собственной души… А отстраниться от себя невозможно. Стало быть, забыть себя и свое место в мире, свою связь с ним, по-настоящему забыть – тоже не представляется возможным…
Эти мысли вспыхнули в сознании Меруерт и тотчас трансформировались, разлившись в ее сердце чувством невероятной радости и легкости. И, закрыв глаза, чтобы впитать в себя все отблики доставшегося ей внезапного счастья, она облегченно вздохнула и запела.
Радость, разлившаяся прозрачным весенним небом… Радость, свежим ветерком ласкающая ее развевающиеся черные волосы… Радость, наполняющая трезвой уверенностью каждый ее шаг… Радость, соразделенная в совместном бытие с кем-то очень близким…
Он шел рядом с ней, совсем близко, так близко, что она слышала звуки его дыхания и биение его сердца… Нет, физически он мог находиться от нее за тридевять земель… Но она все равно слышала биение его сердца… потому что оно было навсегда вплетено в дыхание ее собственной души, в ее голос, в ее пение… Он пел вместе с ней и никогда вместо нее… Он подсказывал ей, как петь, но всегда давал свободу самовыражения… Хотя без него она не могла себя представить…
Она откинула назад разметанные ветром волосы и повернула голову, чтобы взглянуть на него. Она любила часто смотреть на него и никак не могла наглядеться. Его лицо казалось ей самым прекрасным на свете… Но не лицо пленило ее с первого взгляда, а то, что проступало в каждой его черточке, в выражении глаз, в глубине взгляда… Его душа… Она любила ее больше, чем свою душу… а может быть, у них была душа одна на двоих?
Взглянув на него, она улыбнулась, вновь переполненная счастьем до краев… Свет его души всегда наполнял ее безудержным и безусловным счастьем… Причем за считанные секунды… Да что там, за одно мгновение… Не в силах вместить бесконечность безусловного счастья, она заплакала… Но его прекрасное лицо не размылось и не исказилось в призме ее слез… Иначе и быть не могло – ведь она видела перед собой его душу… Душу настоящего ангела.
Наконец она прекратила бороться с безостановочно пребывающим в ее сердце счастьем. Отпустив себя, она позволила случиться тому, чему суждено было быть. Она пела и любила, любила и пела… И в тот же миг она осознала, откуда снисходило на нее это восхитительное блаженство. Бездонное голубое небо разлилось в ее душе всепоглощающим прозрачным сиянием, и новое осознание засияло в нем солнечным восходом. Это ее душа всегда была бездонным небом! Это она являлась истоком и причиной переполняющего ее счастья… Ну и, конечно, он… Он никогда не покидал ее. Просто иногда она его не помнила. Хотя как такое может быть – забыть того, кого любишь больше жизни. Оказывается, может. Если ты забыл, что значит жить.
Но теперь она его вспомнила. Амадео. И это воспоминание стало ее проводником и силой.
Она парила в неизмеримых высотах своего существа, купаясь в переливах синего, голубого, фиолетового, сиреневого цветов… Несомая дивной силой, которой она безусловно доверяла, она восходила все ближе и ближе к истоку жаркого золотого сияния, скрытого в невидимых для нее пространствах. Чем выше она взлетала, тем больше наполнялась янтарным жаром, который не обжигал ее, но становился частью ее самой и притом – лучшей частью. Исполненная страстного желания войти в его таинственный и благодатный исток, она полностью отдалась управляющей ее полетом благодатной силе и… Невероятно густая, насыщенная человеческими эмоциями тишина опутала ее плотным ватным одеялом. Задыхаясь под его тяжестью и обливаясь внезапным холодным потом, Меруерт с трудом вздохнула и открыла глаза.
Невероятно крупные и прозрачные, будто поддельные бриллианты, слезы стояли в по-ночному черных глазах Шалкара и переливались искрами ледяных звезд, таящихся в непостижимых глубинах его взгляда. Не в силах преодолеть заманчивую желанность их драгоценного сияния, Меруерт потерянно молчала. Периферийным зрением она видела рукоплещущих ей людей в комнате, вполовину сознавала замерший на их разноликих лицах восторг вкупе с испугом. Но они не имели для нее сейчас никакого значения. Взгляд Шалкара – вот что было наделено смыслом первостепенной важности. Равно как и тот, чье лицо стояло у нее перед глазами во внутреннем взоре. Она осознавала, чувствовала, проживала его присутствие, но, увы, вновь мысленно произнести его имя или увидеть присущих ему черт так и не смогла…
– Ты уникальна! – потрясенный голос стоявшего прямо перед ней Шалкара казался Меруерт сейчас куда реальнее ее личности и души, а главное, живущих в ее памяти столь близких и одновременно таких незнакомых ей образов и людей…
– Значит, так, повторяю для особо тупых, – угрожающе медленно говорил Шалкар, широкими шагами меряя приемную и бросая яростные взгляды на двоих вжавшихся в диванную кожу пареньков. – Если хоть кто-то из вас посмеет раскрыть рот и сообщить новенькой правду о ее появлении у нас… Если хоть кто-то из вас, птички певчие, начирикает Меруерт о ее настоящем прошлом… то… – подчеркнуто замедленно развернувшись, Шалкар пристально заглянул каждому из них в глаза. Забившиеся в углы соседних диванов Елена и Альфео, Камилла и Мирас напряженно молчали, сбившись в испуганные парочки.
– Вы меня поняли? – зловеще понизив голос, повторил Шалкар, наделяя порцией недоброго внимания всех присутствующих. – Только попробуйте сорвать мне работу продакшна! Я тут горбачусь на благо вас всех, дармоеды. Условия создаю, чтобы вы могли творчески реализовываться. Организовать все и достичь успеха – это вам не песенки распевать! Сколько я денег в каждого из вас вбухал! Чего молчите? Вы меня поняли, АРТИСТЫ?
Обведя испытующим взглядом впавших в ступор певцов, Шалкар довольно ухмыльнулся и добавил:
– Громче, господа. Я, конечно, слышу ваши мысли, но меня это не устраивает. Я хочу, чтобы вы сами себя услышали. Так что, вы меня поняли?
– Да, шеф… Поняли… все сделаем… – приглушенным эхом понеслось с разных сторон.
– Вот и ладненько, – ласково улыбнувшись сотрудникам, промурлыкал Шалкар.
– Ti quiero faro tutto per rivelare questo dono del Cielo! Non temo neanche la morte! – с трудом, но величаво поднявшись, торжественно изрек Альфео, сжигая нерешительность и робость, проступающие во взглядах и позах окружающих людей, в своем неистово горящем взоре и бурной жестикуляции. Закончив короткую, но преисполненную эмоционального накала речь, итальянец оперся на костыль, снял шляпу, отвесил Шалкару, с усмешкой созерцающему его выступление, грациозный поклон и столь же величественно, как и поднялся, опустился на свое диванное место.
– Что он сказал? Что ты сказал? – то бледнея, то краснея от переполнявших ее противоположных чувств, воскликнула Елена, тревожно воззрившись на босса и крепко схватив возлюбленного за руку.
– Он сказал, – равнодушно ответил из своего угла Эрик, глядя при этом в нашейное зеркальце и старательно подводя внутреннее веко черным фирменным карандашом. – Что все сделает ради раскрытия такого уникального дара Свыше, даже умрет. Языки учить надо. Вот что.
– Вы не посмеете его тронуть! Завистники! Лучше меня возьмите! Меня! Я сильнее! – вцепившись в руку знойного мужчины уже двумя руками, закричала Елена, тщетно борясь с душащими ее рыданиями. Непонятно откуда возникший панический ужас раздирал ее напоенное любовью сердце.
– Дорогая, что с вами? – бережное прикосновение ладони Шалкара к ее плечу быстро привело в чувство разволновавшуюся женщину.
– О, Боже… Шалкар… только вы меня понимаете… Вы единственный порядочный человек среди своры этих… этих… Я никогда не забуду вашу доброту и щедрость. И я вас понимаю – иногда надо быть строгим и даже жестоким, иначе все сядут вам на шею. Если бы не вы, мой сын уже лежал бы в могиле! А они, – Елена гневно сверкнула глазами в сторону забившихся в дальний угол Мираса и Кристины, – сплетничают и норовят украсть мое счастье! – выпустив руки возлюбленного, Елена горько разрыдалась, уткнувшись в спасительную шефскую ладонь.
– О… Ну что вы… Не стоит так убиваться… Я полностью на вашей стороне, даже мужу объясню, что к чему… Защищу вас! – Шалкар успокаивающе погладил Елену по предплечью. – Никто из нас не желает вам зла, не правда ли? – обведя испытующим взглядом и без того тихо сидевших сотрудников, он собрал щедрую коллекцию кивков и угуканий всех мастей. – Если ты любишь Альфео, он твой, примадонна. Ну-у-у… пока что твой. Ведь ни один человек в мире не может быть твоей собственностью, не так ли? – вопросительно подняв брови, Шалкар ловко набросил на Альфео, как лассо на шею загнанному животному, долгий пронзительный взгляд, сдобренный плохо скрываемой издевкой, а потом перекинул петлю своего внимания на вмиг побледневшую под смуглой кожей Кристину. В выразительных черных глазах Шалкара недобрым предчувствием плескалась глубокая беззвездная ночь. А что можно увидеть в кромешной тьме, кроме как не видения, оживающие из вроде бы надежно запрятанных страхов, подозрений, гнева, ревности и любых иных эгоистических побуждений? Тьма, как и свет, срывает с человека все нацепленные на него маски и обнажает его истинную суть. Отличие лишь в одном: ночь провоцирует темные видения, а день – светлые. Подобное притягивает подобное, что тут поделаешь…
– Не понял? – обернулся Мирас к своей задрожавшей в нервном ознобе экзотически красивой подруге. – Ты чего… Ты это… С кем? – в расширившихся глазах молодого человека заметались огненные блики подступающей к сердцу ненависти. Ненависть, рожденная из ревности, – лучшая убийца любви.
– А ты меньше рот разевай по сторонам, когда не поешь, – злобно парировал его агрессивное недоумение Шалкар. – Будешь по чужим девкам шляться, за своей телкой не усмотришь, – ухмыльнувшись, он медленно, чтобы насладиться всеми нюансами разыгрывающейся трагикомедии, двинулся к зияющей в конце приемной кабинетной двери.
– МИРАС! – скрючившись, словно от удара ножа, взвизгнула Камилла. – Какие еще девки?!! Ты же мне говорил, что я любимая…
– Любимая – не значит единственная, – вроде как себе под нос пробормотал замедлившийся около Камиллы Шалкар.
– Да я что, я ничего… Они сами лезут! – забормотал парень, вырывая руку из острых коготков красной от гнева пассии. – Да ты сама на себя посмотри, сука! – загнанный в угол, взревел он, перейдя к лучшему средству самозащиты – наступлению. – Ты, б…, сама спишь с кем ни попадя!
– Я?!! – в полный голос завопила вконец разъяренная эфиопская фурия. – Да я тебя одного люблю, придурок! Я больше ни с кем!
– Знаю я твою любовь, дешевка! Ты спишь с ним, чтобы поскорее стать знаменитой! Как же, известный итальянский певец! А ты начинающая певичка! А я вообще никто! По сравнению с ним! Понятно, зачем я тебе! – закричал Мирас, вконец выведенный из себя, причем самим же собой, и с силой толкнул вцепившуюся в него девушку в ее тощенькую грудь, то ли вымещая на ней душившие его ярость и обиду, то ли желая оттолкнуть ее подальше. А, скорее всего, и то, и другое. – Люди зря не будут говорить! – выплюнув в лицо Камилле последнюю фразу, он вскочил и с угрожающим видом направился к застывшему горделивым памятником Альфео.
– О! Так ты изменяешь мне с этой тощей пигалицей? – наконец отмерла до сих пор беззвучно созерцавшая все происходящее Елена. – Сволочь! А я тебе доверяла, я открыла тебе свое сердце, я…
– Mamma mia! Amore mio… А-А-А-А-А! – насильственно переведенный в живое человеческое существование, Альфео дернулся и обеими руками схватился за щеку, вспыхнувшую пунцовым пламенем после увесистой, тянущей на полновесный удар, пощечины. Обескураженный перехваченной у него атакой, Мирас замер возле любвеобильного итальянца с занесенным для удара кулаком.
– Я тебя собственными руками прикончу, негодяй! – несомая шквалом разрушительных эмоций, Елена вскочила с дивана и кинулась на своего незадачливого любовника, сметя с пути невовремя на нем оказавшегося нерасторопного Мираса.
– Вот тебе, сволочь похотливая! – осыпала она щедрыми плюхами вовсе не готового к такой щедрости Альфео.
– Это ты во всем виновата, за своим кобелем не углядела! – с неожиданным для ее гиперхрупкой комплекции басовитым ревом Камилла торпедой вылетела из соседних диванных глубин и вцепилась в коротко стриженые волосы несчастной примадонны.
– Думаешь, если прима, то все можно!!! – голосила мулатка, гибкой лианой столь крепко обвившись вокруг неуклюжего тела беспомощно вертящейся Елены, словно норовя задушить ее в своих смертельных объятьях.
Со страшным грохотом обрушившись, наконец, на пол, Елена сумела-таки оторвать от себя взбесившуюся девицу и принялась пугающе ритмично стучать ее красивой головой о ковер.
– А-а-а-а-а! Красивая. Значит все можно! – сдавливая нитевидную шейку девушки в стальных ручищах, шипела Елена, поглощенная явно приятным ей делом. – С чужими мужчинами спать… Трахаться по расчету… Разбивать жизни… А-А-АХ!
Задетый чьей-то ногой, антикварный торшер шумно обрушился на пол, сбив с журнального столика дизайнерскую вазу из бирюзового муранового стекла. Толстый ковер жадно впитал в себя предсмертный звон уничтоженной хрупкой красоты.
– Пусти! Отвали! Пусти меня!!! – брыкаясь, закричала примадонна, расстроенная грубым вмешательством в полюбившееся занятие.
– Успокойтесь все тут. Тихо, – слегка заломив ей руки за спину, бесстрастно выговаривал Эрик. – Хотите драться, идите на улицу.
– Отпусти меня! – разбушевавшаяся Елена не оставляла попыток освободиться.
– Успокойтесь, Елена Владимировна. Вам нельзя кричать, голос сядет, – удерживая начинающую уставать женщину, Эрик сердито посмотрел на сидевшую на полу растрепанную и натужно кашляющую Камиллу.
– Значит, так. Лечить связки, заживлять раны и рассасывать шрамы, а также восполнять потери в дизайнерском оформлении офиса будете за свой счет. Все ясно? – обвел он выжидающим взглядом притихших артистов.
– Ясно… – хором произнесли они, глядя куда-то за спину Эрика.
– Вот, Геннадий Андреевич, беспорядок тут устроили, – обернувшись и мгновенно потеряв высокомерный вид, заблеял секретарь, даже не взглянув на вывернувшуюся из его ослабших рук всклокоченную Елену.
С непроницаемым лицом Дамбалла оглядел поле недавнего боя.
– Человеческие страсти… Они всегда так предсказуемы… – негромко сказал он, зевнул и не спеша пошел к закрывшейся за Шалкаром кабинетной двери. – Извращенец… – небрежно уронил Дамбалла, проходя мимо склонившегося в угодливом полупоклоне бледно-зеленого от ужаса Эрика.
– Быдло оно и есть быдло… – дождавшись плотного закрытия кабинетной двери, секретарь расправил плечи и пригладил слегка сбившуюся прическу.
– Боже, что это было… – давясь нервным смешком, прошептала очухавшаяся Камилла. – Ведь никаких доказательств измены…
– Это Шалкар нас спровоцировал… – помогая девушке подняться и усаживая ее на диван, тихо вымолвил Мирас и чуть не прикусил язык, напоровшись на прямолинейный и безжалостный, как холодная сталь ножа, взгляд Елены.
– Неправда. Шалкар никого не провоцирует. Это мы виноваты.
Встряхнув головой, она с вызовом и презрением посмотрела на избитую ею троицу.
– Шалкар спас моего сына, когда все от нас отвернулись. Он оплатил дорогую операцию и лечение за рубежом, в лучшей клинике Европы. И дал мне работу! И раскрыл мой талант! И ничего не требует взамен. Теперь мой ребенок будет жить, и жить в достатке. Шалкар – это самый порядочный и добрый человек из всех, кого я знаю. Он мой Бог. И если понадобится, я умру за него.
– У каждого своя цена, – снисходительно вымолвил Эрик, рассеянно слушая поспешно удаляющиеся от приемной звуки разномастных шагов. Глянув на разгромленный пейзаж, он тяжко вздохнул: – Прибирайся теперь за ними. Бардак устроили. Что в душе, то и вовне. Скорее бы уже определились, на чьей стороне воевать…
