Глава 15
Ничто и нечто
– Ну что, ты довольна? Достигла своей цели? – знакомый голос, густой и невероятно низкий, шел отовсюду, одновременно из всей необозримости окутавшего ее непроницаемого мрака.
– Еще нет, Самаэль, – услышав свой голос, Анника вздрогнула, поражаясь его звучанию. Бесстрастный и холодный, он казался вопиющим противоречием привычному ей образу самой себя. Сосредоточившись на воспринятом различии, Анника, вернее, та ее часть, которую она считала собой, удивилась еще больше. Оказалось, что тьма не была настолько всеобъемлющей. Поднеся к лицу руки, она увидела толстую линию сияющего белого света, обрамлявшую ее ладонь. Согнув ногу и нагнувшись, она обнаружила и вокруг них светящуюся окантовку. Убедившись, что вся она подчеркнута широкой полосой белоснежного света, следуя внутреннему импульсу, она заглянула внутренним зрением вглубь себя… И провалилась взглядом в зияющее в глубине сердца пятно могильной тьмы…
– А ты способная, – молчавший все время ее самоисследования голос зазвучал сразу, как только она наткнулась на разлитую в ее сердце тьму. – Мне как раз не хватает развитых сотрудников. – Насмешливый тон сменился патетическим вздохом. – И куда мир катится! Так вроде бы у вас говорят? Черти совсем измельчали. Позорят меня и только. Вот пятьдесят тысяч лет назад… М-да-а-а…
– Где моя дочь? – распаленная неуместным разглагольствованием дьявола, выпалила Анника.
– Ах, твоя дочь… – голос абсолютной тьмы приобрел задумчивое выражение. – Как ты знаешь, она здесь. Ты думаешь, я бы доверил ее Дамбалле? Да этому проходимцу ничего нельзя доверить. Он сам с собой не в силах справиться! Но ничего, с ним я разберусь потом. А с тобой сейчас.
– Я тебя не боюсь! – металлические нотки страха, от безысходности превратившегося в ярость, врезались в окружающий Аннику мрак.
– Конечно, не боишься, – иронично согласился Самаэль. – Однако остерегись путать драйв ненависти или гнева с истинным бесстрашием. Чем ты мне докажешь, что не боишься меня? Потому что если ты меня обманываешь, то не выйдешь отсюда никогда. Как, впрочем, и твоя дочь.
– Я готова отдать за ее душу все, что угодно! – охваченная жаждой борьбы, выкрикнула девушка.
– А, вот и торговаться начали! Всегда одно и то же, – Анника аж присела от изумления, услышав разнесшийся по абсолютной тьме смачный зевок. – Скучно с вами, смертными. Вечно вы повторяетесь. Ничего нового. Никакого творчества. Чего удивляешься? Я есть Ничто и могу стать всем, чем пожелаю. Тобой, твоей дочерью. Твоим миром. Твоей любовью. Твоей ненавистью. Мне подвластно в точности воспроизвести любую форму. Так чем ты хочешь, чтобы я стал? У каждого своя цена. У одного она прячется в страхе, у другого – в желании…
– Я готова отказаться от своей вечной жизни ради нее! – впившись светящимися пальцами в тьму перед собой, вонзила в нее свой крик Анника.
– Зачем мне твоя жизнь… Да к тому же вечная… Возись с ней потом… Вечно… Программы судьбы Он писать не дает, а подчиняться Ему мне уже невмоготу… – устало вздохнув, так что по мраку пошла ледяная дрожь, изрек Самаэль. – И так везде перенаселение. Разумеется, я бесконечный, но все же вас слишком много… Суета, беготня… Просьбы, клятвы… А как отрабатывать полученное – так в кусты. Тащи потом вас за шиворот, цепляющихся за собственную глупость. Надоело. И почему вы все время думаете, что вам все сойдет с рук? Или что заплатит кто-то другой?
– Потому что ты внушаешь эти мысли! – безуспешно шаря в ускользающей из-под пальцев тьме, выкрикнула Анника. Задыхаясь от бессильной ярости, она пыталась хоть за что-нибудь ухватиться в этой наполненной смертельной пустотой говорящей бездне… Бросив взгляд на свои ладони, она с недоумением воззрилась на заметно потускневшую белую световую линию вокруг них…
– А, ну вот, теперь спорить начнем, препираться… Яйцо курицу учит… Что вы там можете соображать с вашим ограниченным сознанием? Дальше своего носа ничего не видите.
– Это ты учишь нас, как жить! – схватившись за занывшее ледяной болью сердце, зашипела девушка. – Это ты подначиваешь нас ко злу! Это ты науськиваешь нас друг на друга и на самих себя!
– Я?! – изумленно вопросил сверхнизкий бас. – Полно, девочка. Твоей душе не более трех тысяч лет, а мне… Ладно, не буду тебя грузить излишними цифрами, у женщин часто плохо с математикой… Но, к твоему сведению, я никого не подначиваю. Я – всего лишь отражение того, что есть в вас. В тебе, в твоей дочери. В твоей матери… Я – то, что создал Он. И все претензии, пардон, к Нему.
– Что с моей матерью? – мрачная пустота, ледяной волной хлынувшая в душу израненного сердца, лишала сил. Безвольно осев на невидимую во тьме твердь, Анника в тихой панике всматривалась в свои почти слившиеся со тьмой ступни.
– С твоей матерью… – снисходительно усмехнувшись, лениво отозвался Самаэль. – А ничего особенного. Впрочем, я устал отвечать на твои глупые вопросы. Вот твоя мать, спроси у нее сама.
Пробежавшая по пространству легкая дрожь остановилась прямо перед замершей на месте Анникой.
– МАМА!!! – закричала девушка, бросившись к возникшему из мрака женскому силуэту. Едва видимый в обступающей его черноте, он был подсвечен тусклым белесым светом. Но и без него Анника узнала бы свою мать. Света в ее собственном сердце оказалось достаточно, чтобы сохранить глубинную взаимосвязь с родными ей людьми.
– АННИКА… – не убрав с лица длинные седые волосы, выглядевшие грязными и безжизненными, женщина с трудом подняла глаза. «Ей легче смотреть в пол, чем вперед себя!» – неизвестно откуда взявшаяся мысль обожгла Аннику вспышкой сопровождающего ее острого сочувствия. Боль, застоявшаяся в давно не видевшем света взгляде этой женщины, переполняла глаза и растекалась по глубоким морщинам, избороздившим ее некогда безусловно красивое лицо.
– МАМА! – схватив женщину за безвольно опущенные руки, в лицо ей прокричала Анника. Дрожь, недавно пробежавшая по абсолютному мраку, казалось, вся собралась в темном пятне на ее душе. Сотрясаясь в ледяном ознобе, дочь крепко прижала к себе иссушенную фигуру матери. – Что случилось? ЧТО?!!
Словно стремясь уйти от приговаривающего ее ответа, старуха снова опустила голову. Тщетно пытаясь освободить ее лицо от беспрестанно налипающих волос, Анника разрыдалась. Она не могла совладать с желанием матери скрыть в себе то решение, которое она считала самым важным в своей жизни.
– Твоя мать приняла на себя ответственность за убийство твоей дочери, – внезапно вмешался в их одностороннее общение Самаэль. При звуке его сурового голоса Аннику обдало порывом ледяного ветра. – Чтобы спасти тебя, она села в тюрьму. Разве ты этого не знала?
– Знала… – закрыв лицо руками, прошептала девушка. – Но не все…
Не успев утереть высохшие от ледяного касания жгучие слезы, она снова взяла безжизненную и холодную старушечью руку.
– Мама, но почему? Ты тогда поставила меня перед фактом… – пытаясь заглянуть женщине в глаза, она протянула ладонь к седым прядям ее волос. И вскрикнула от испуга, встретившись с твердым и прямым материнским взглядом. Перехватив руку Анники, женщина убрала с лица скрывавшие его седые пряди.
– Дамбалла сказал, что ты должна петь. Что в этом твое счастье и твоя судьба. Что ты погибнешь без возможности творить, – спокойно глядя на Аннику, произнесла она.
– ДАМБАЛЛА? – попятившись, но не сумев освободиться от железной хватки матери, повторила Анника. – Мама, ты знаешь его настоящее имя?
– Теперь знаю, – отпустив руку дочери, грустно вымолвила мать.
– Но, постой… – растерянность на лице Анники боролась с недоумением. – Ты же сделала доброе дело. Ты пожертвовала собой ради… меня. Почему же ты в аду?
Пустота, разлившаяся в абсолютной тьме, возродилась в то мгновение, когда пожилая женщина вновь опустила глаза в пол.
– Потому что твоя мать, не выдержав своей и твоей боли, покончила с собой в тюрьме, – громовым раскатом голос Самаэля разнесся по абсолютной тьме. – Разве ты не знаешь, что любая жертва означает принятие чужой боли в свою душу? Твоя мать прожила твою боль за тебя. Но у каждой души есть свой предел. И предел жизни твоей матери наступил потому, что ты согласилась на ее жертву. Ты приняла ее. Ты отдала свою боль твоей матери. И твоя слабость, твой отказ от своей ответственности, непрожитая тобой боль убила ту, которая дала тебе жизнь. Да, ты не убивала свою дочь. Но, приняв жертву своей матери, ты убила ее.
Абсолютная тишина повисла в абсолютной тьме. И лишь удары сердца Анники, вернее, ее живая память об этих ударах, наполняли эту тишину особым присутствием. Присутствием все еще живой души.
Наконец, голос АННИКИ, наполненный поразительным спокойствием и непоколебимой силой, разогнал остаточную тишину.
– Ты прав, Самаэль. Я уступила жертве своей матери, потому что хотела жить полноценной, как мне тогда казалось, жизнью. Я хотела петь. Я хотела любить. Но я не знала, что всему есть своя цена.
– Нет, дочка, все не так, – хриплый и сильный голос матери удивительно не вязался с ее изможденной внешностью. Подняв голову, она смотрела в глаза Анники с решимостью, рожденной из грамотно прожитой боли. – Я поступила так, как на моем месте поступил бы любой родитель. Это вовсе не жертва с моей стороны. Я родила тебя и поэтому ответственна за твою жизнь. И я не имела бы права жить, допустив разрушение твоей жизни. Я уже пожила достаточно в земном мире. Я живу и здесь, пусть не полнокровно, но силой моих воспоминаний. И даже в аду я имею возможность любить, – засверкавшие в глазах матери слезы неожиданного счастья отозвались светлой радостью в сердце Анники. – Моя любовь к тебе, доченька, и к моей внучке МИРЕ живет в моей душе всегда. И эта любовь и есть жизнь. Пока в сердце есть любовь, я буду счастлива везде, даже в аду.
Потрясенная, Анника смотрела на мать, не в силах вымолвить ни слова.
– Твоя мать удивительно сильный человек, – вступил в образовавшуюся паузу Самаэль. – Она совершила поистине светлый поступок, сумела переступить через свою гордыню. Она не выпячивает свою жертву, не гордится ею, а принимает как должное. И именно поэтому в ее душе сохраняется свет, – заискрившийся контур вокруг тела матери привлек внимание Анники. Блаженство, рождающееся в ее душе при созерцании этого тонкого, но жизнестойкого света, успокаивало и дарило едва уловимой надеждой… Надежда… Какое забытое чувство… И оно все еще живо в ее сердце…
– И именно поэтому даже в аду она не утрачивает себя, а продолжает жить. Удивительное дело, эти добрые дела… – задумчиво продолжал Самаэль. – При отсутствии гордыни они приобретают колоссальную созидающую силу. Вот ты думала, Анника, что являешься творческим человеком, а не твоя мать, серая домохозяйка? А правда оказалась совсем неожиданной! – грубый смех Самаэля раскатился по мраку громовыми ударами. – Ведь суть творчества не в том, чтобы создавать нечто материальное, а в том, чтобы ваять себя! Создание своей души через ее познание и раскрытие – вот истинное творчество! И все ваши земные искусства – лишь способы осуществить истинный акт доступного человеку творения…
– Где моя дочь? – глядя в потеплевшие глаза матери, спросила Анника абсолютную тьму.
– Дочь? – словно очнувшись от своих размышлений вслух, небрежно переспросил Самаэль. – А вот она.
Капля сияющего света возникла перед Анникой прямо из ее недавно увиденного сна…
– Почему я не вижу ее как человека? – борясь с неимоверным желанием кинуться к сияющей капле, спросила девушка.
– А… Это потому что ее жизненный путь прервался, едва начавшись, – вальяжно ответил абсолютный мрак. – Ее душа еще не приобрела земного образа своего выражения. Ты же не хочешь созерцать ее в прошлом ее образе? Там она отнюдь не была твоей дочерью… И там была совсем другая история…
– МИРА… – останавливаемая в своих порывах некой внутренней силой, Анника тихо и ласково произнесла имя дочери. «Чувствуй сердцем, познавай сердцем…» – слова Амелии ожившим эхом отдавались в ее памяти. Сосредоточившись на растущем в груди тепле, девушка протянула руки к светящемуся созданию. – МИРА, я люблю тебя…
Радужное сияние, возникшее из сердцевины капли и волнами разошедшееся по ее поверхности, было ей молчаливым ответом.
– Она такая светлая, – не сводя глаз с дочери, прошептала Анника. – Она не должна быть здесь.
– Не должна, – неожиданно согласился сверхнизкий бас. – Но она здесь.
– Почему? – балансируя в создавшейся атмосфере взаимопонимания, спросила Анника.
– Потому что ты, ее мать, перешла под власть демона, Дамбаллы. Ты выбрала сторону тьмы, – нарушив иллюзию искреннего общения, насмешливо ответил Самаэль. – Неужели ты думаешь, что твои выборы никак не отражаются на близких тебе людях?
– Неправда! – сорвавшись на крик, Анника закрутилась на месте, бесцельно размахивая во все стороны до побеления сжатыми кулаками. – Я не перешла к вам! Я ушла от вас! И поэтому меня убили!
– Да, ты ушла от нас, – внезапно миролюбиво ответил мрак. – Но убили тебя не поэтому, а потому что в тебе было недостаточно света, чтобы перейти на сторону добра, и мало тьмы, чтобы остаться на стороне мрака. Ты никому не нужная душонка, АННИКА, и возни с тобой непомерно много…
– Ты прав, – всматриваясь в свои тускнеющие контуры и вспоминая их яркое свечение в начале разговора с дьяволом, твердо вымолвила девушка. Воспоминания удивительным образом придавали ей уверенности. Уверенность, перерастающая в успокоение в результате правильного выбора. Выбора, сделанного ее сердцем. Его лучшей, светлой частью. Старательно удерживая живую память о себе, более сильной и осознанной, Анника продолжала говорить, вкладывая добытую из глубин души силу в каждое слово. – Я ничтожна. Это факт. Но кое на что у меня хватает сил. Я не предлагаю тебе ничего, САМАЭЛЬ. Я не буду с тобой торговаться. Но я существую созданной Им и потому имею право принимать решения. Это тоже факт. И я решаю остаться здесь вместо МИРЫ и матери. Я не буду служить тебе, равно как и они не служат тебе. Но я заменю их. Я прощаю Дамбаллу за всю боль, что он причинил мне и моим близким. И света в моей и их душах достаточно для того, чтобы поддержать мое решение. Отпускай их, САМАЭЛЬ. Да будет так.
– Ничто не может препятствовать выбору, сделанному человеком в состоянии осознанной силы и при условиях раскрытия духовного сердца, – голос Самаэля звучал как будто издалека. – Я принимаю твое решение, АННИКА, потому что не могу его не принять. Ты не просишь меня ни о чем, но ставишь перед фактом твоего выбора. Ты действуешь не из страха, не из ненависти, не из гнева, не из гордыни. Ты действуешь из любви. Ты раскрыла свое сердце. И я повинуюсь Тому, кто проявлен сейчас в его раскрытии. Его воля для меня закон. Отныне все в жизни твоей, твоей матери и дочери будет определяться Им как новым началом. Да будет так.
