Глава 12
Свет жизни
Волшебной чистоты и силы голос Мираса разливался над скованным потрясенным молчанием ресторанным залом. Слезы, обильно выступавшие на глазах сидевших за столиками мужчин и женщин, отражали щедрую игру света в богатом хрустале парящих над залом огромных люстр. В свою очередь отражаясь в хрустале, голос Мираса рассыпался мириадами сияющих невероятной красотой звуков и звучаний…
Закончив петь, Мирас улыбнулся в абсолютную тишину, обычно следующую за последним музыкальным аккордом. И усердно раскланялся именно в тот момент, когда зал взорвался оглушительными аплодисментами.
Выступая на бис, он бросил несколько взволнованных взглядов на дверь возле сцены. Оттуда должна была выйти Камилла, чей номер был следующим после его. В последнее время она была слегка не в себе… Мирас старался убедить себя, что виной тому он сам, его неумение обращаться с женщинами и строить с ними долгие и серьезные отношения… Но чем чаще он повторял эту мысль, тем отчетливее понимал: отнюдь не его привычки встали клином между ним и Кристиной, а тот инцидент в приемной Шалкара.
Шалкар… Мирас не знал уже, что о нем думать. Раньше он казался ему очень конструктивным человеком, превосходным бизнесменом и отличным стратегом. Он не раз поддерживал Елену, без конца повторяющую о своей благодарности продюсеру. Действительно, Шалкар неоднократно помогал страждущим. Например, он оплачивал обучение начинающих певцов в консерватории. Проводил благотворительные концерты. Жертвовал деньги в хосписы. Да, он помогал людям. Но что-то во всем этом было не так… Что именно, Мирас никак не мог понять. И только после происшествия в приемной, когда Шалкар столь очевидно спровоцировал ревность между ним самим и Камиллой, чуть не рассорил Альфео и Елену – после этого события Мирас осознал небеспочвенность мучивших его подозрений. Как, оказывается, больно не знать – хорош человек или плох! Надо научиться доверять теплу или холоду, возникающим в сердце в ответ на деяния людей. До овладения этим умением неопределенность была и будет главным врагом для Мираса.
После инцидента он попробовал поделиться своими мыслями с Еленой, но прима настолько злобно набросилась на него, отстаивая дорогой ее сердцу добрый взгляд на Шалкара (или на идеальный образ самой себя, спроецированный ею на продюсера), что Мирас поспешил ретироваться. До чего странно ведут себя люди! Ни за что не изменят мыслей, даже не подвергнут их сомнению, если им выгодно придерживаться определенной точки зрения. Конечно, Елене было выгодно считать Шалкара добрым человеком. Поклоняясь ему, она обеспечивала постоянное здоровье сыну (Шалкар оплачивал дорогостоящее лечение хронического недуга), и ей самой кое-что перепадало, а именно – статус первой певицы, примадонны шалкаровского продакшна.
А Камилла… Она просто проигнорировала его слова, заявив, что кто старое помянет, тому глаз вон, что давай все забудем и будем жить дальше… Короче, со свидания с ней он ушел, подозревая возлюбленную в страхе перед продюсером. А если она, девчонка смелая и боевая, боится Шалкара, значит, причина тому наверняка имеется.
– Уф-ф-ф, вот и ты, – увидев в приоткрывшейся двери ярко раскрашенную поп-диву, едва не выдохнул он в микрофон. Но профессионализм взял верх, и парень сумел-таки грамотно и красиво закончить припев. До сих пор Мирасу было позволено петь вживую. Вот еще одна загадка Шалкара: никто не знал, почему после двух лет живых выступлений все певцы его центра переходили на исполнение песен под фонограмму. Кого бы Мирас не опросил по этому поводу, все как один отвечали, что Шалкару виднее. Просто невообразимое послушание. И оно воздействовало на новичков. Заканчивая второй куплет, Мирас вспомнил себя год назад. Сначала он пытался всюду сунуть нос, задавал кучу вопросов, спорил и иногда сопротивлялся. Его никто особо не наказывал. Так, несколько раз оштрафовали за мелкие нарушения. Справедливо, честно говоря. Но потом, незаметно для самого себя, он обнаружил, что желание отстаивать свою индивидуальность пропало. Он слепо выполнял все, что велел делать Шалкар или его заместитель, Геннадий Андреевич. И лишь однажды, месяц назад, он отказался выступать на каком-то благотворительном концерте. И вскоре случилась эта неприятная история в приемной… Так что же, выходит, его наказали? Или он ошибается?
По мнению артистов продакшна, кто никогда не ошибается, так это Шалкар. Но разве для человека не естественно ошибаться? Или в нем, в Шалкаре, нет ничего человеческого?
Красивая бледная молодая женщина в изысканном голубом платье отчаянно билась в большом овальном зеркале, скованная его позолоченной гипсовой рамой. Кажется, никакого труда не стоило бы их разбить… Но возможно ли разбить границы, не зная, что они достаточно хрупки?
– Нет, я не могу… Что мне делать? Что делать?
Электрический свет прыгал в разноформенных стеклянных флакончиках, строгой шеренгой выстроившихся на протертом до блеска лакированном трюмо. Выпархивая из-под прикасающихся к ним пальцев, искусственные световые зайчики разлетались в разные стороны, сновали по зеркальной глади и прятались в отражавшихся в ней испуганных карих глазах.
– Все пропало… Я не смогу… Опозорюсь… И всех подведу…
– Меруерт, вы готовы? – почтительно застыв на пороге, деловито поинтересовался симпатичный молодой человек с вдумчивыми черными глазами. – Ваш выход за Камиллой. Она уже заканчивает петь.
– Алихан, я… не готова… – уронив голову на грудь, поникшим голосом ответила зеркальная пленница.
– Что случилось? – переступив порог, юноша плотно прикрыл за собой хлипкую казенную дверь.
– Отмените мой выход… Пожалуйста… Я не готова, – не поднимая головы и нервно комкая дорогую ткань платья, глухо произнесла Меруерт.
– Как же так?! – искреннее чувство всегда способно пробить брешь в любой самозащите. Изумление, испытанное парнишкой, было, без сомнений, искренним. – Невозможно!
– Что невозможно? – сбитая с толку экспрессией собеседника, посмотрела на него певица. – Отменить мой выход?
– Нет! – подойдя почти вплотную к ней, горячо воскликнул Алихан. – Невозможна ваша неготовность!
Ошарашенная, Меруерт погрузила себя и своего визави в томительно долгую паузу.
– Но почему… невозможно? – наконец осторожно спросила она.
– Вы же звезда! – глядя на нее без тени улыбки, заявил Алихан.
– Я?! – переняв эстафету искреннего изумления, потрясенно выговорила Меруерт. – Я звезда?
– Вы, – кивком головы подтвердил свои слова молодой человек, – а разве кроме вас тут еще кто-нибудь есть? – наградив Меруерт ослепительной улыбкой, он с озорным видом заглянул в притулившийся в углу платяной шкаф.
– Зрители ждут вас, Меруерт. Они пришли специально послушать ваше пение. И знаете… – посерьезнев, он доверительно долгим взглядом посмотрел в заинтересованные глаза Меруерт. – Все боятся, что не справятся. Ну и что. Надо просто идти и делать свое дело.
Наклонившись и чмокнув певицу в порозовевшую щеку, Алихан проворно скрылся за дверью гримерки.
– Надо просто идти и делать свое дело… – завороженно, словно в трансе, повторила она слова концерт-менеджера. – Делать свое дело…
Подняв голову, она спокойно посмотрела на себя в зеркало. Электрические зайчики весело запрыгали в ее посветлевшем взгляде. Улыбнувшись своему отражению, Меруерт грациозно поднялась со стула.
– Я пою. Я пою сегодня, – заявила она себе зазеркальной. – И с этим ничего не поделаешь.
В спертом воздухе гримерки витал особый, изысканно-пряный аромат ее духов – единственное свидетельство того, что в этой комнате совсем недавно дышала Меруерт. Световые блики чинно расселись по излюбленным ими стеклянным формам. Они отражались в глубоких карих глазах молодой красивой женщины, со спокойной уверенностью стоявшей в овальном зеркальном проеме. Но на этот раз тесные гипсовые рамы не сковывали, а поддерживали и подчеркивали ее превосходную стать и счастливую улыбку. Их золотой цвет гармонично сочетался с длинным, в самый пол, светло-голубым платьем…
Истинную цену себе человек узнает, решившись на что-то крайне важное для него. Как правило, в этом случае он оставляет позади одиночество с его сомнениями, страхами, иллюзиями и надеждами. И встречает неизвестность с ее… о, да, вариабельностью, тревогой, заблуждениями и мечтами. Время, проведенное человеком на стыке данных реальностей – его прошлого и будущего, играет огромную роль в становлении его настоящего. Ведь настоящее время не столь равнозначно мгновению, отпущенному нам здесь и сейчас, как оно кажется, о, нет. Настоящее измеряется качеством, с которым мгновение прожито. Качественное, то есть максимально духовное, полезное для развития души проживание одной секунды превращает ее в подлинное настоящее время – то время, что представляется действительно доступным ресурсом для обитающей в нем личности. И самое здесь главное – одно истинное настоящее порождает другое. Так что не стоит избегать всей гаммы позитивных и негативных эмоций и мыслей, настигающих нас: исследуйте и осознавайте их истоки. Знание своих скрытых мотивов помогает поставить правильные цели и грамотно их достичь.
Зал смотрел на нее, а она смотрела в зал, отражаясь в сотнях изучающих ее глаз. Сколько раз она удивлялась многообразию человеческих личностей и их поразительному сходству! Будто кто-то Свыше специально подбирал в чем-то схожих людей в эту жизнь… В ее жизнь… В этом зале…
Стоя на сцене под ослепительным софитным светом, она чувствовала себя живой и мертвой одновременно. Наверное, так всегда бывает, когда человек стоит на пороге своей судьбы… Или на одном из ее порогов… Не ощущая руки, не сознавая движений, Меруерт несколько раз подносила микрофон к губам, готовясь петь, и отводила его обратно. Напряжение, растущее в зале, обдавало ее волной раздраженного нетерпения. Ну же, Меруерт, ну же! Ты что, вышла здесь молчать? Хотя и молчать можно так громко, что окружающие услышат мелодию твоего сердца. Но для этого нужно уметь слушать его, то самое сердце. А Меруерт давно, слишком давно не придавала ему должного значения…
Нервные смешки, раздающиеся в зале, с каждым отводом микрофона приобретали все большую отчетливость. Презрение, сгущающееся вокруг нее, темными пятнами разочарования в себе мелькало в ее глазах, мешало дышать. Головокружение и тошнота атаковали с двух сторон. Борясь с почти неодолимым желанием упасть в обморок и отключиться от происходящего, Меруерт вдруг осознала, что перешла некую границу в самой себе. Границу, к которой устремлялось все ее существо, преодолевая встававшие на пути преграды. Радостная легкость заполнила ее измотанную душу. Отпустив себя, она без усилий взлетела на неземную высоту созидающего звука.
Закрыв глаза, Меруерт начала петь.
Она стояла на сцене, в жарком свете софитов, а в реальности, доступной ее внутреннему взору, парила в сияющем голубоватом пространстве. Облитая струящейся светло-голубой тканью, она смотрела широко раскрытыми глазами на луч теплого золотистого света, пробивающийся к ней через однотонное голубоватое свечение. И чем радостнее становилось у нее на душе, тем более ярким золотом насыщался этот луч. Янтарно-медовый диск, проглянувший наконец его истоком, рассеял по голубоватому пространству сонмы золотистых искр. Разлетаясь, они раскрывались музыкой всех мастей: скрипичные, фортепианные, виолончельные, саксофонные мелодии парили вокруг Меруерт, подчиняясь исходящей от нее невидимой силе… Эта сила, удерживающая ее в бессрочном парении, складывала в единое целое множество человеческих голосов. Негромкие, одновременно звучащие голоса несли каждый свою индивидуальность, сохраняя гармонию незримо присутствующего хора.
Тишина, воцарившаяся в зале, была такой объемной и многогранной, что вполне могла быть самостоятельной реальностью, вобравшей в себя оцепеневших слушателей. Но, скорее всего, никто из них не замечал ее. Как не замечали и замершую посреди сцены, закончившую петь Меруерт. Перенесенные силой ее голоса в ожившие реалии собственных судеб, проживавшие вновь и вновь давно забытые жизненные ситуации, люди впервые оказались наедине с единственно доступной им настоящей реальностью – своей душой.
Подобрав подол светло-голубого платья, Меруерт, покачиваясь и спотыкаясь, прошла за кулисы. Встречающий ее Алихан участливо заглянул ей в глаза и тут же испуганно отшатнулся, зажав рот дрожащей рукой. В темных, как ночное небо, зрачках Меруерт безудержно танцевали две совершенно одинаковые крошечные женские фигурки в длинных светло-голубых платьях…
Свет резал глаза, пробиваясь через плотно сомкнутые веки. Безголосый, но оттого не менее настойчивый свет теребил ее, мешал оставаться там, где она пребывала. Пребывала с тех пор, как умерла… Умерла?
– Амелия, ты жива… – не вопрос, а констатация факта. Но иного сейчас и не требовалось. Не открывая глаз, мысленно вымолвила Анника.
– Жива, – свет обрел голос, особенный голос, до боли, до сладкой боли родной. – Благодаря тебе. Это ты спасла меня. Спасибо тебе.
Время расстелилось вокруг нее паузой зыбучего отчаяния. Погрузившись в него с головой, Анника не утонула, но, как ни странно, почувствовала неимоверный прилив сил. Оказывается, даже негативные эмоции могут давать энергию… Но надолго ли ее хватит?
Встав на колени, Анника беззвучно молилась давно забытому ею Богу… Ее Богу… Амелии…
– Господи, да когда этот ужас кончится? – высвободив из уставшего сердца поток жалоб и желаний, вяло проговорила она. Крепко сжатые ладонями виски ныли от пульсирующей в них отдаленной боли. После молитвы ощутимо полегчало. Наверное, этот ангел обладал недюжинной силой. Или той силой обладала ее собственная душа?
– Все временно, дорогая, – улыбка Амелии замечательно передавалась через ее голос. Не нужно было смотреть на ангела, чтобы чувствовать его состояние. Оно выражалось в одном лишь его присутствии. Внезапно Анника осознала, что источник ее силы всегда находился в сопряженном бытии ее души и Амелии. Только присутствие ангела инициировало к пробуждению светлые стороны и намерения Анники. Неожиданно для самой себя расслабившись, девушка наслаждалась необычным теплом, разлившимся в ее сердце.
– Твое сердце улыбается, – нежно произнесла Амелия. – Значит, ты идешь правильным путем. Не относись слишком первостепенно к выпавшим тебе испытаниям. В установленное время они заканчиваются. Все, что кажется нам значительным и крайне важным, когда-нибудь да закончится.
– Только не моя любовь к дочери, – Анника не стала сдерживать подступающие слезы. Наслаждаясь исходящей болью, она ласкала внутренним взглядом всплывший из глубин памяти облик новорожденного ребенка. – Я ведь даже не знаю, как ее зовут…
– Ты знаешь! – влившись радостной уверенностью в сердце Анники, сообщил ангел. – Хочешь получить ответ на вопрос – настройся на свое сердце. В нем есть все ответы. Доверяй себе.
– Где уж там… – захлебнувшись всплывшей со дна души застарелой горечью, возразила девушка. – Мое сердце умерло вместе с ней.
– Неправда, – обволакивая облако сумрачного настроения голубоватым сиянием безмятежности, сказала Амелия. – Твое сердце живет вместе с ней.
– Моя дочь жива? – распахнув глаза, выпрямила спину Анника.
– Ее жизнь, настоящая жизнь, духовное бытие ее души, зависит от тебя, – с мягкой уверенностью промолвил хранитель. – Ты готова услышать ответы на свои самые животрепещущие вопросы, – ласковая улыбка ангела засияла в душе Анники светом восходящей звезды. – АННИКА. Ты прошла долгий путь испытаний и обрела новую силу. Ты впустила меня в сердцевину своей духовной сути. Ты открыта для истинного знания. Для его осознания и применения в жизни. Ну же, спроси свое сердце. Оно готово говорить с тобой.
Свежий ветерок, столь необычный в атмосфере горячего дыхания кровавой пустыни, тронул веки девушки. Поддавшись его неземной ласке, Анника закрыла глаза и снова опустилась на побелевший под ней песок. Со вздохом облегчения, прервав какую-то давно ведомую внутреннюю войну, она поплыла вслед за зовущей ее душу неведомой и невероятно благостной силой…
О, Боже, она никогда и не думала, что тьма может быть настолько непроницаемой… Абсолютная тьма царила вокруг, и кроме нее ничего не было. Абсолютность мрака притягивала и завораживала явственной непостижимостью. Охваченная дурными предчувствиями, подступавшими к ней со всех сторон, Анника долго не замечала неяркого, но бесспорно белого света, не рассеивавшего, а подчеркивающего непроницаемость обступившей ее тьмы. Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем осознание очевидного стало доступным ее восприятию: светилась она сама… Она, Анника, являлась сама для себя источником света в абсолютном, нечеловечески совершенном мраке…
– Что же это… – отпустив сознание блуждать в познающем поиске, подумала она. – Где я…
– Я… я… я… я… я… – многослойным эхом отозвалось отовсюду. Нервная дрожь пробежала по ее душе: ощущение, что источник каждого «Я» был истинен, окутало сердце пеленой неприятных воспоминаний. Хлынувшие в сознание образы наполнили его специфической событийной чередой. Предательство, ложь, зависть, злоба, месть, ревность, корысть… Боже, сколько раз она совершала выбор в пользу негативных сторон своей личности! И в каждом выборе она была искренней. Она была собой.
– Есть тут кто-нибудь? – смирившись с собственным пагубным несовершенством, выкрикнула она в кромешную тьму. Стремление бороться непонятно с кем и за что придавало смелости и сил.
– Не будь… не будь… не будь… – звуковая картечь оборванных фраз расстреляла ищущее сознание. Но бессмертие, неутоляемой жаждой жизни насытившее ее существо, тут же залечивало нанесенные неведомым врагом раны.
– Есть кто живой? – преисполненная намерением познать непознаваемое, закричала девушка. И не услышала своего голоса, поглощенного ответным эхом.
– Мой… Мой…Мой…
Пятно света, появившегося среди могильной тьмы, ворвалось в ее восприятие и обожгло нестерпимостью грозовой молнии. Придя в себя, она осознала, что видит перед собой каплю чистого белого света. Невероятное, неведомое ей прежде влечение к этой светящейся капле охватило ее душу и повлекло за собой… Расправив невидимые, но ставшие такими ощутимыми крылья, Анника устремилась через кромешность обступающей ее тьмы к сияющей впереди капле… Она, спугнутая ее настойчивостью, неуловимо быстро рассекала бескрайние черные просторы, уплывая все дальше и дальше от фанатично стремящейся к ней Анники… Что-то невидимое, но прекрасно ощутимое в абсолютном мраке больно ударило по распростертым в полете крыльям… Не замечая вонзившейся в них боли, а даже обретя в ней толчковую силу, Анника продолжала преследовать ускользающую от нее каплю столь желанного света…
– Постой! – все-таки выбившись из сил, закричала девушка. – Подожди! – взглядом, полным неистовой, отчаянной надежды, Анника смотрела на замершую вдали сияющую кроху. Переливаясь играющими в ней волнами белого света, капля неподвижно, словно выжидая, висела в окружающей ее абсолютной тьме. – Почему я так хочу приблизиться к тебе… – подуманная мысль разлетелась в мрачном пространстве эхом разбитых на звуки слов. Похоже, в этом чудовищном месте не имело значения, думаешь ты, или говоришь – утаить что-либо от непроницаемой тьмы было совершенно невозможно. Оказавшись в ней, любая душа становилась абсолютно открытой ей…
Сложенные за спиной крылья, появившиеся у нее именно в этом неземном месте, постоянно касались каких-то твердых, а порой и острых форм и предметов… Что-то скрывалось под покровом могильной тьмы…
Ледяной ветерок пробежал по ее груди и животу. Поежившись, Анника вдруг осознала, что он был здесь всегда. Ледяное дыхание абсолютной тьмы окружало ее со всех сторон… Оно обжигало больнее раскаленного дыхания пустыни… Но все же, несмотря на кажущуюся несхожесть, между ледяной тьмой и раскаленным жаром была очень глубокая, невыносимая для сознания связь… Эта тьма… Она порождала пустынный жар, откуда только что пришла Анника, и вливалась в ту область ее души, где хоронилась столь мучительная опустошенность… Тьма расширяла опустошенность, становилась ею, и Анника с омерзением осознала, что абсолютный мрак всегда был неотъемлемой частью ее существа… Мрак был столь же живой, сколь и абсолютный… И степень его жизненности поражала. Именно благодаря ему все происходившее в душе Анники не являлось для тьмы тайной. Никогда прежде Анника не могла бы предположить, что невероятно развитое сознание, коей она ощущала эту тьму, возможно безо всякого света. Ведь для жизни нужен свет, нужно Солнце. А может быть, улетающая от нее сияющая капля и есть местное солнце? Но почему тогда оно не рассеивает мрак? Если капля и есть местное солнце, то поистине диковинное – весь его свет заключен в сугубости данных ему границ.
А она сама, увлеченная погоней за таинственной, такой вызывающе неуместной здесь каплей белого света, не замечала ничего вокруг, и даже перемены, произошедшие с ней, остались ею невоспринятыми… Ее крылья… И, кстати, где Амелия?
– Почему… – ее мысли заполнили окружающее пространство стремительно развернувшимся монологом. Тьма всосала их в себя, и чувство невероятной оглушающей пустоты заполнило ее душу. Волоча по острым краям непонятно чего свои крылья, поникшие и ставшие вдруг невыносимо тяжелыми, она тряслась всем телом, не в силах противостоять нарастающему ледяному ветру. Но, поразительно, при его почти штормовой силе тьма оставалась абсолютно непоколебимой. Она не двигалась. «Ветер порождается во мне…» – вылетела из сознания новая мысль-знание. «Я ощущаю ледяное дыхание тьмы, потому что так она резонирует со мной. Она общается со мной…» – следующий проблеск сознания исчез в пожирающем его непроницаемом мраке. Под тяжестью навалившейся на нее слабости Анника упала на что-то громоздкое, но, как оказалось, очень хрупкое. Со стеклянным звоном оно рассыпалось под ней, и острые осколки впились в ее грудь. Сил сопротивляться этой боли не было. Поглощаемая разрастающейся в душе ледяной болью, Анника в который раз сдалась на милость своей беспощадной судьбе.
Она видела каплю света так близко, словно рассматривала в зеркале свои глаза… Свет манил и звал ее куда-то. И этот зов давал силу. Потому что и зов, и сила – все исходило из нее самой.
Закрыв глаза, Анника созерцала белоснежную каплю света, переливающуюся у нее в груди. Света было очень много, слишком много, им хотелось поделиться, излить часть его из души… Открыв глаза, Анника удивлено уставилась на сияющую каплю, зависшую у нее перед лицом.
– Амелия… – нерешительно позвала она, хотя и знала, что данный свет носит другое имя.
– Я… – капля вернула излитый Анникой свет обратно ей в душу. Я… Как много значений заложено в это сверхпростое слово… Я… Носитель разрушительного эгоцентризма и сопутствующих ему иллюзий. Я… Символ духовной личности и соответствующего ей духовного же имени…
Вспышка настигшего ее озарения была столь яркой, что Анника, отброшенная внутренним световым взрывом, отлетела прочь от своей желанной цели. Оказывается, энергией озарения нужно научиться управлять… – мелькнуло вслед за вспышкой в ее раскрывшемся сознании. Сознание, которое никогда не будет прежним. Говорят, Большой взрыв породил Вселенную. Световой взрыв духовного сердца создает бесконечность созданного им нового качества сознания…
– Мира! – абсолютное счастье, рожденное ее душой в абсолютной тьме вопреки воле последней, оказалось реальной и мощной силой. – Доченька… – когти боли, впившейся ей в грудь, исчезали, растворяясь в переполняющем ее счастье. Говорят, искреннее чувство способно изменять окружающую человека реальность. Так значит, это правда… И еще правда то, что подобное притягивает подобное…
Сияющая капля над ее головой сорвалась с места и устремилась к Аннике. Остолбенев, она наблюдала, как этот концентрат света вошел в ее голову через макушку и слился с белоснежной каплей, извечно сверкающей в ее сердце.
Она и не знала, что свет может быть таким всепоглощающим! Как не ведала и того, что длительность его проявления менее важна, чем интенсивность. Несколько секунд ошеломляюще яркого света воцарились в окружающем пространстве. Тьма, растворившаяся в ослепительном сиянии, исчезла мимолетным сном. Скрывавшаяся в нем реальность предстала во всей своей наготе.
С немым изумлением Анника обнаружила себя стоящей на коленях среди огромного разнообразия вещей. Вернее, их частей. Утратившие изначальную целостность, они являли взгляду печальное единство разрозненных и оттого бесполезных деталей. Части игрушечных и настоящих машин, часов, клочья одежды, куски книг, обрывки денежных купюр всех стран, развалины зданий и обломанные игрушечные домики, разобранное на части настоящее и игрушечное оружие, сломанные ювелирные украшения и бижутерия, разорванные открытки с изображениями известных и неизвестных людей, фрагменты полномасштабных кораблей, яхт, самолетов и их моделей… Сломанные предметы… Человеческий предметный лом…
Свет в ее сердце вспыхнул с особой силой и выхватил из скопища разнообразного лома один-единственный предмет. Ведомая внутренним сиянием, Анника последовала его намерению. Акушерский лоток с надписью «МИРА СЕДОВЛАСОВА» лежал, разбитый в крупные пластиковые щепки, прямо перед ней. Схватившись за грудь, Анника скривилась от ожившего воспоминания о недавней боли. Упав на колени, она принялась собирать осколки раздавленной ею же колыбели. Слезы, подступившие к горлу из очнувшейся в душе могильной тьмы, застилали глаза. Ослепленная ими, Анника и не заметила, как вновь воцарившаяся вокруг абсолютная тьма заставила разлитый в ее владениях свет свернуться в крохотную белую каплю.
– И что так убиваться? Я складирую их битые мечты, а они еще и недовольны! Неблагодарные создания, что с них взять… – густой и чрезвычайно низкий бас вышел из непостижимой глубины непроницаемого мрака и шквалом ледяного ветра обжег ее сердце.
Вздрогнув и уставившись во тьму невидящим взором, Анника выронила из рук впопыхах собранные остатки погибшей мечты.
– МИРА… МИРА… МИРА… – раскаленный ветер безжалостно хлестал по щекам. Открыв глаза, Анника тут же зажмурилась, защищаясь от бросившихся в лицо мириадов жалящих песчинок. Багровая пустыня не дышала, а уже рычала, сотрясая дюны протяжным, утробным рыком, словно настраивающийся на скорую охоту голодный хищник. С высоких барханов с пронзительным свистом низвергались целые водопады кровавого песка.
– МИРА… МИРА… – ветер кружил вокруг нее красными песчаными облаками, гудел в ушах, подхватывал и уносил прочь звуки ее дыхания… Закрыв уши руками, Анника силилась отгородиться от атакующей ее пустыни, чтобы понять, слышит ли она имя своей дочери в голосе ветра или это она сама снова и снова повторяет столь драгоценные ее сердцу звуки…
– Поздравляю, – голос Амелии словно сотворял собственную, независимую от внешней действительности реальность. Почувствовав исходящее от ангела безмятежное счастье, Анника подняла голову и улыбнулась. Красивое лицо Амелии, глядевшее на нее из облака сияющего белого света, казалось еще прекраснее, чем раньше. Или она просто соскучилась по своему хранителю?
– Ты побывала в сердце абсолютной тьмы и выжила. Более того, ты вернулась с трофеем – с именем твоей дочери. Это великое достижение, – восхищенное уважение светилось в прозрачных глазах ангела.
– МИРА… – проговорила Анника, возвращаясь в личную реальность. Затаив дыхание, она прислушивалась в себе. – Доченька… Боже мой, где ты? Ты жива?
– Конечно, она жива. Душа не умирает просто так. Смерть тела не равнозначна гибели души. И ты знаешь, где она, – неожиданно резкий тон Амелии встряхнул двигающееся по замкнутому кругу человеческое сознание. Глубинная тишина окутала его спасительным, хотя и мимолетным покоем. Но сколь часто нечто кратковременное и потому вроде бы незначительное становится предтечей шага в новую бесконечность! Долгожданный ответ родился именно из этого мгновенного безмыслия.
Позволив себе узнать исток зовущего ее имени, Анника спокойно посмотрела на ангела. Разумеется, она знала ответ. Но лишь с помощью ведущего ее хранителя сумела принять его.
– В аду. Моя дочь находится в аду, – спокойно глядя в глаза ангелу, твердо произнесла Анника.
– Верно, – светло улыбнувшись этой безрадостной информации, ответила Амелия. – Опережая твой вопрос, я дам тебе следующий ответ. Не ты тому причина. А ее отец.
– Геннадий? – вой ветра вновь ворвался в ее сознание. Внутренняя тишина, на поверку оказавшаяся не столь уж и глубокой, пошатнулась при упоминании земного имени Дамбаллы.
– Да, он самый, – бесстрастно подтвердила Амелия. Ангел смотрел сквозь Аннику, на взвивающиеся к небу кровавые струйки песка. Но несмотря на кажущийся отсутствующим взгляд ангела, девушка знала: Амелия наблюдает за ней. Впрочем, как и всегда. И она не могла не заметить разгорающегося в душе Анники пламени бессильного отчаяния.
– Ты можешь вызволить ее оттуда, – по-прежнему не глядя на Аннику, мягко проговорил хранитель.
– Но как? – Анника не смогла удержать передернувшую ее лицо судорогу боли. – Абсолютный мрак… он такой… бесконечный…
– Все препятствия, данные тебе, одолимы, – созерцая мечущиеся по багровой пустыне языки терзающей ее бури, возразила Амелия.
– Но как? – сжав горящие от пустынного жара виски внезапно заледеневшими руками, растерянно прошептала девушка.
– Прощением ее отца. Настоящим прощением, – пригвоздив к ее языку готовые с него сорваться гневные слова, отчеканил ангел. Анника потрясенно смотрела в глядевшие в упор на нее прозрачные глаза. Она никогда не знала, что добро может быть таким бескомпромиссным. И что правильным является только один выбор как единственно возможный для развития сознания путь.
Низкое, затянутое угрюмыми сизыми тучами ночное небо нависало над тревожно спавшим под ним городом. Полнота беспросветности прибивала к земле не успевшие взлететь сны и мечты. Но ничто не бывает иллюзорнее абсолютной доминанты. Явственная определенность лучше всего скрывает тайных игроков и иные перспективы.
Просвет образовался в ночной небесной тьме, словно прорубленный с внешней звездной вышины чьей-то непреклонной рукой. Пробившийся в образованный проем луч лунного серебристого света тонкой четкой линией связал небо и спящего на широкой кровати атлетически сложенного мужчину.
Установив две опоры одного моста, серебристый луч тотчас раскрылся столбом сияющего белого света. Спящий красавец медленно растворился в исчезнувшем вслед за ним неземном свечении. То, что выше и развитее нас, останется незамеченным всегда, когда того пожелает.
