6

Так, джинсы, футболка, поверх накинуть шерстяной джемпер и заглянуть в сумку. Хотя что там могло поменяться со вчерашнего вечера? Платок. Мокрый носовой платок. Выкинуть его в стирку и взять новый. На всякий случай. Лена проспала и впопыхах собиралась на работу.

— Я бы тебя подвезла, но мне в другую сторону, — мама, уже причесанная, накрашенная, в своем элегантном брусничного оттенка костюмчике, надевала в коридоре черные лодочки.

— Ладно, я на троллейбусе. — Лена по московской привычке запихнула в сумку первую попавшуюся под руки книжку с отцовского стола. Какая разница, что попадется — все равно что-нибудь историческое.

— Сок и бутерброды на столе. Не забудь хорошо закрыть дверь.

Мама вышла из квартиры своей уверенной легкой походкой, и через некоторое время Лена услышала, как пикнула сигнализация ее машины.

— Окно-то надо закрыть! — Лена кинулась к окну, на обратном пути, торопясь, завернула все бутерброды с тарелки в салфетки, чуть не поперхнулась апельсиновым соком и вслед за матерью выбежала из квартиры. О черт, она еще не привыкла к новой железной двери. Ну и возня с этими ключами. Оказывается, есть своя маленькая радость у тех, кому нечего запирать на ключ. Однако же она вспомнила, как свое главное богатство, дорогой ноутбук, всегда таскала в Москве с собой, и побежала по лестнице вниз.

Хорошо, что троллейбуса не пришлось долго ждать. Только очутившись на заднем сиденье, Лена смогла вздохнуть. Теперь уж от нее ничего не зависит. Как пойдет трафик. С удивлением она обнаружила, что пробки теперь есть везде. На ближайшем же перекрестке троллейбус встал, и Лена вспомнила о захваченной с собой книжке. Что это она взяла? Есть такое гадание — открываешь первую попавшуюся страницу и тычешь наугад в любую строку. Какие слова попадутся — это и есть твоя судьба.

Лена закрыла глаза и, не вынимая книжку из сумки, заложила наугад пальцем страницу. Потом, все так же не глядя, вытащила маленький томик в мягкой обложке, обернутый старой газетой. Приподняла ресницы.

Да… Видно, что книжка папина. Самые, на его взгляд, ценные экземпляры он всегда обертывал по старинке — газетами. И сколько мама ни покупала ему специальных обложек в магазинах для школьников, папа все равно всякому дерматинчику предпочитал печатные СМИ. Теперь по газетам можно было судить, когда покупалась та или иная книга. Старые обертки были черно-белые. Газеты «Известия», «Литературная», «Вечерний город» — эти еще из студенческой жизни. Видимо, покупались еще его родителями до папиной женитьбы. Потом пошли трехцветные «Аргументы и факты», «Комсомольская правда», а в последнее время — новые названия. Лена сама газет не читала. Новости узнавала из Интернета. «Независимая газета», «Коммерсантъ» — это наверняка мамино чтиво. Папа такое вряд ли когда читал…

Ну так что там? Куда угодил Ленин палец? Господи! Как назло, попался Гай Светоний Транквилл. Лена знала эту книгу, так как отец часто читал ее, когда Лена была маленькой. Лена как-то, будучи студенткой, тоже взяла ее в руки. Скучнейшее описание биографий каких-то римских царей. Что может быть там интересного неспециалисту? Она хотела захлопнуть томик, но любопытство взяло свое. Троллейбус тряхнуло, он вяло тронулся в потоке других машин. Лена приблизила страницу к лицу, чтоб лучше видеть. Прочитала: «…Когда же он увидел, что со всех сторон на него направлены обнаженные кинжалы, он накинул на голову тогу и левой рукой распустил ее складки ниже колен, чтобы пристойнее упасть укрытым до пят; и так он был поражен двадцатью тремя ударами, только при первом испустив не крик даже, а стон…»

Какой кошмар! Лена торопливо кинула книжку в сумку. Почему-то сразу вспомнился Булгаков. «Аннушка уже разлила подсолнечное масло». Что же это значит, ей уготована такая страшная судьба? Как говорят — внутри у нее все похолодело. Вот как раз сейчас и похолодело. Лене понадобилось несколько минут, чтобы унять противное сердцебиение. Гадость какая! Угораздило же ее схватить этого Транквилла. Нет чтобы Донцову. Впрочем, Донцовой в их с мамой доме тем более не водилось.

Лена сделала несколько глубоких вдохов. С другой стороны, чего она так расстроилась? У этого Светония вообще одни мучения описаны. Как они все умирали, эти римские цари? В Древние времена надо было очень хорошо подумать, прежде чем сходить пообедать к собственному папе. А Светоний — это такая древность! Тот же Константин, который принял христианство — это Лена помнила еще из институтской программы по истории религии, — родного сына убил, не поморщился, не говоря уже о какой-то там по счету жене, которую заживо изжарили в термах. Чего она так перепугалась? Лена снова достала книжку и пролистала страницы наугад. Ну точно. Тиберия то ли задушили, то ли отравили, Гая Калигулу зарубили мечом и добили клинками, Нерон закололся сам, какой-то Домициан тоже погиб в результате заговора… О чем ей беспокоиться? Лена даже про себя засмеялась своему испугу.

Троллейбус теперь выбрался на простор, и мимо окна проплывали обычные городские улицы, высокие дома, афиши, реклама… А ведь скоро осень, подумала она, заметив первые желтые листья в кронах берез. И впервые в жизни, пожалуй, она подумала об осени не как о начале занятий или о новом рабочем цикле после отпуска, а как о времени жизни, за которым, быть может, уже скоро последует если не старость, то зрелость, а потом, возможно, зима и смерть.

Что это со мной? Неужели это Светоний так меня пробрал? Лена снова достала книжку и положила на колени. Страницы сами немного отогнулись. Лена усмехнулась и снова посмотрела — в каком месте. И снова наткнулась на тот же отрывок: «…и так он был поражен двадцатью тремя ударами, только при первом испустив не крик даже, а стон…» Она пролистала назад несколько страниц. О ком это? Конечно, о Цезаре. О великом Цезаре, то бишь о Юлии. О Гае Юлии Цезаре. Все правильно, ведь отец наметил писать монографию именно о нем, поэтому и оказались замятыми эти страницы. Вот все и разъяснилось. А вообще-то дурацкая пришла ей в голову идея — гадать по книжке. Еще бы по ромашке стала гадать. Вовсе на нее это не похоже.

Троллейбус подъезжал к конечной остановке. Лена порылась в сумке — где же пудреница? Вот черт, забыла положить. У нее была хорошая пудреница, купленная еще в Москве самой себе на Восьмое марта. Два продетых друг в друга полукольца красиво выделялись на черной гладкой пластмассовой крышке. Лене нравилась Шанель. Не в смысле биографии, а по стилю. Стиль худых, негрудастых женщин. Да, не Памела Андерсен, но в этих худышках, к которым принадлежала она сама, что-то есть. И главное — чтобы костюмчик сидел. Жаль, что нет с собой пудреницы, не во что посмотреться. Но… уж какая есть. Лена никогда не принадлежала к тем девушкам, которые поминутно определяют, хорошо ли они выглядят. Хотя и к другой части девушек — тем, кто считает себя неисправимыми дурнушками, Лена тоже отнюдь не принадлежала.

Но вот и площадь. Конечная остановка. Она встала со своего удобного сиденья, подошла к двери выхода. Сегодня она ехала не одна — та самая куча теток, которых она видела вчера, сгрудилась у передней двери. Лена всмотрелась — Людмилы Васильевны нет. Троллейбус остановился, тетки высыпали наружу, пошли по дорожке к Бюро. Лена не захотела идти позади всех, а обгонять женщин ей показалось неудобным. Поэтому она просто перешла площадь и подошла к зданию Бюро с другой стороны. И еще, хотя ей было неудобно признаваться в этом самой себе, — ей очень хотелось посмотреть, стоит ли на парковке у здания Бюро белый «Пежо».

Владимир Александрович Хачмамедов, уже с утра красный лицом, сидел в комнате экспертов на выставленном вперед стуле возле так пока и не занятого хозяином стола с чугунными часами. Весь коллектив сотрудников танатологического отделения был уже в сборе. Витя Извеков что-то допечатывал за своим компьютером, Игорь Владимирович в безупречно отглаженном халате ровненько складка в складку упаковывал утреннюю газету. Он ее читал перед приходом начальника и сейчас больше интересовался не Хачмамедовым, а недочитанной статьей. Саша Попов с красными от бессонной ночи глазами давился уже четвертой по счету кружкой кофе.

— Какого хрена, — как всегда, начал без обиняков Хачек, — эти полицейские так возят трупы, что любой м…к, погрозив детским пистолетиком, может украсть все, что хочет и когда захочет?

— А что им, из-за какого-то гнилья себя под пули, что ли, охота подставлять? — Витя Извеков с размаха поставил в конце предложения точку. — Это ж был даже не живой человек, а всего лишь эксгумированный труп. Да если б я был полицейским, я бы тоже не стал препятствовать. Вези этот труп куда хочешь! Хоть спать с ним ложись.

— Ничего святого, — осторожно, чтобы его не заподозрили в излишнем остроумии, проронил Соболевский, краем глаза все-таки дочитывая интересующую его статью.

— Нет, раньше такого не было! У меня за тридцать лет работы никто даже не покушался что-нибудь украсть! — кипятился Хачек.

— Ну да, — Витя Извеков внимательно проверял, что он написал. — «Свидетельствует о том…» О чем свидетельствует? У вас в прошлом году шапку прямо из кабинета украли.

— А еще раньше, если я не ошибаюсь, кошелек. Вместе с деньгами, — Соболевский теперь уже окончательно свернул газету. — Это вы сами рассказывали. Вы тогда по молодости еще на происшествия ездили. Вот на одном из происшествий у вас кошелек-то и тяпнули. Прямо во время осмотра трупа на месте его обнаружения. После вашего рассказа я на происшествиях деньги в задний карман никогда не кладу. Кстати, — он заглянул под свой стол, чтобы бросить туда газету, — макулатуру никто не собирает? Стены во время ремонта оклеивать? Еще куда-нибудь на хозяйственные нужды? А то у меня этих газет скопилось — некуда уже класть.

Саша при этих словах вспомнил о даче и о том, что со вчерашнего вечера он так и не позвонил отцу.

— Если вы не возражаете, я заберу газеты, — сказал он Соболевскому. — На дачу увезу, на растопку.

— Нисколько не возражаю.

— А вам самому на дачу не нужно, что ли? — посмотрел на него Хачмамедов.

— Я не дачный человек. — Из-под стола голос Соболевского звучал приглушенно и хрипловато. — Я люблю город. Асфальт, большие дома, машины с низкой посадкой. В крайнем случае — пляжи и набережные. С большим количеством кафе и хорошего вина.

— И красивых женщин, — добавил Хачек и почему-то взглянул на Сашу.

— И это тоже. — Соболевский спокойно вылез из-под стола с действительно внушительной пачкой газет. — Есть у кого-нибудь веревочка?

— Сколько веревочке ни виться, а конец всегда один, — глубокомысленно заявил Хачек.

— Вы что-то конкретное имеете в виду? — спросил вдруг его чуть побледневший Соболевский.

— Да нет… — Хачек закурил и, отогнав дым от рта, перевел разговор. — Ну так как все-таки этот украденный труп вернули?

— А расскажите, как его вообще украли? — попросил Саша. — А то я выходил, видимо, что-то прослушал?

Соболевский вытащил из ящика своего стола красивую металлическую коробку, а из нее пачку тонких ароматных сигарет. Он вообще-то мало курил, только когда завязывалась интересная беседа или вот как сейчас, когда на него было обращено внимание слушателей. Интересно, что Витька Извеков, который постоянно стрелял у всех сигареты, никогда не обращался с этой просьбой к Соболевскому. А Саша вообще не любил ни у кого ничего стрелять.

— Дай сигаретку-то, — сказал Хачмамедов, поворачивая к Соболевскому свою красную голову.

— Пожалуйста, — тот протянул ему пачку и подо-ждал, пока Хачек загасит свою и закурит новую.

— Хороший табак. — Хачек затянулся, вынул сигарету изо рта и осмотрел ее критически. — Дорогие небось?

— Я беру качественные, — пожал плечами Игорь Владимирович.

— Кстати, ты сегодня дежуришь, не забыл? — напомнил ему Хачек.

— Не забыл, у меня склероза нет.

— А расписание дежурств на сентябрь вывесили уже? — спросил Витька.

— Глаза-то разуй, твою мать. Вон, на доске второй день висит. — Витька поставил подпись в конце листа и встал. — Надо посмотреть. — Он подошел к специальному стенду, на который кнопками Хачек прикреплял листки с информацией о текущих делах. На одном из листков одна из кнопок отвалилась. Витька подобрал ее с пола, снова вогнал в угол листка и стал считать свои дежурства в сентябре.

Вот он сначала надавил — машинально следил за его пальцами Саша, — потом остановился, дал передохнуть пальцу, потом еще додавил, как бы вкручивая кнопку в доску. Вот и в колотых ранах этого псевдо-Сергеева такой же механизм. Вначале раневой канал идет прямо, а потом как бы раскручивается. И ткани в конце будто размозжены. И кровоизлияния в тканях выражены именно на дне ран. А когда я сводил края ран, в центре наблюдался небольшой дефект ткани. Кнопка-то была плохо заточена. Она ткани не прокалывала, а прорывала. Так что надо еще хорошо подумать, прежде чем делать вывод, каким — тупым или острым — предметом были нанесены эти раны. Мураш, конечно, скажет, какая разница? Тем более что металл, из которого сделана кнопка, идентичен тому, что определяется в ранах. Но что из того? Ясно, ему-то лишь бы поскорее. А того Мураш не понимает, что Саше надо грамотно выставить причину смерти. Саша вспомнил, как где-то он читал, что какая-то известная персона издевалась над прочитанным заключением судебно-медицинского эксперта. «Повреждение вызвано тупым плоским предметом, предположительно сковородкой». Только идиот, ничего не смыслящий в судебной медицине, может смеяться над такой формулировкой. По всей вероятности, именно сковородка и была обнаружена на месте происшествия. Да еще, может, со следами крови. Вот эксперт и сличал соответствие повреждения с этой обнаруженной сковородкой. Следователь ему небось еще большое спасибо за такой вывод сказал. Кстати, от сковородки повреждение будет вовсе не такое, как, скажем, от кирпича. Хотя и тот и другой предмет — тупой. Незнающих людей вообще смешит это слово «тупой» в судебно-медицинских выводах. Ну что поделаешь, если тупизна у нас проявляется не только в специальных терминах, но и в умственных способностях достаточно большой части населения. Вот и в этом случае с кнопками — на дне каждой раны размозженные ткани, пропитанные кровью. А ран тринадцать. Да еще десять — колото-резаных. Значит, как минимум два человека наносили эти разные повреждения? А кто из них виноват больше? От каких повреждений наступила смерть? От кнопочных или кинжальных? Или от сочетания тех и других? И, наконец, от какой конкретно причины она наступила. Ведь адвокат спросит, может ли вызвать наступление смерти повреждение, причиненное колющим или тупым предметом, не повреждающим никаких жизненно важных органов и не вызывающим сильного кровотечения? И я буду должен ответить — нет. А что значит — сильное кровотечение? Это когда я вижу в ране и полости кровь в значительном количестве. А как узнать, сколько вылилось крови из мелких сосудов размозженных тканей, если кровь не лежит на дне раны, как в луже, а пропитывает ткани, как пропитывается жидкостью обычная вата. Но вату можно отжать, а ткани не отожмешь. И если этих ран тринадцать — как узнать, сколько же крови скопилось в тканях всех ран? А ведь были раны еще и колото-резаные. В них ткани не размозжены. И крови в них меньше. Хотя раневой канал длиннее. Вот и докажи, какие из этих ран тяжелее. И все-таки смерть необязательно могла наступить от кровопотери. Она могла наступить и от шока.

Саша в раздражении больно откусил заусеницу возле ногтя. Ну давайте же, гистологи, шевелитесь, что ли…

— Так вот, — донесся до Саши голос Соболевского. Вообще Соболевский не часто говорит о себе. Бросит пару слов, преимущественно насмешливых, и все. И вообще, Соболевский странный человек. Вроде вот он, такой же, как все, ан нет. Он другой. И не разговаривает он не потому, что глуп. Сашу всегда не оставляет впечатление, что Соболевскому с ними скучно. Сделает свою работу, отпечатает случай и, если есть время, — читает. С утра газеты, вечером книжки. Интернет, как Саша заметил, Соболевский не любит. Это не Витька Извеков, тот вечно, если выпадает свободная минутка, сидит в Паутине или телевизор смотрит. Но все-таки Саше непонятно, чем Игорю Владимировичу так перед ними гордиться. Он, конечно, грамотный эксперт, но ведь и Витька грамотный, и он, Саша, тоже не дурак. Или не гордится Соболевский, просто скучает…

— Так вот, — начал Игорь Владимирович свой рассказ. — Как оказалось, родители этой моей выбросившейся из окна девчушки зачем-то сказали о том, что будет эксгумация, то ли ее жениху, то ли другу, то ли любовнику… в общем, молодому человеку, с которым у этой девушки были какие-то отношения. Видите ли, они сами боятся на кладбище ехать, пускай едет он.

— Сами же настаивали на эксгумации, — вырвалось у Саши.

— Да так часто бывает. Ходят, требуют, а как до дела, так сольются, — заметил Извеков.

— И какие же у этого молодого человека были необыкновенные отношения с этой девушкой? — ухмыльнулся Хачек.

— Я не вдавался в подробности, — сухо заметил Соболевский. — Хотя когда на этого молодого человека посмотрел, подумал, что он тоже либо наркоман, либо пьяница — в общем, странный тип. Ну приехали мы на кладбище, нашли могилу. Этот парень уже был там. Показал нам доверенность от родителей, что имеет право представлять их интересы. Могилу вскрыли. Я труп освидетельствовал. Его погрузили на перевозку, и машина с телом первая поехала с кладбища. Но только в Бюро мы не сразу приехали. Этот парень сел рядом с водителем, и, когда машина скрылась от нас за поворотом, он водилу чем-то тяжелым ударил и из машины выкинул. И сам пересел за руль. Только мы его и видели. Во всяком случае, когда наши доблестные полицейские очухались и поняли, что этот придурок увез труп и угнал машину, они…

— Объявили план «Перехват»! — высказался Витька.

— Нет, они банально устроили погоню. Чуть не передавили массу прохожих. В результате этот придурок укатил за город по Западному шоссе и остановился только тогда, когда у него кончился бензин.

— Хорошо, что полицаи не залили перед поездкой полный бак, — констатировал Хачек.

— А мне интересно, что этот парень собирался делать с телом? — спросил Саша.

— Это вопрос не ко мне, — пожал плечами Игорь Владимирович. — Но вероятно, это узнают во время следствия. Теперь на этого придурка дело заведут. Не так же просто эксгумированные трупы из-под носа у следователя увозить. Водителя избил, машину угнал, я как дурак с ними мотался по всему городу… Сядет теперь года на четыре.

— Но зачем-то он все-таки машину угнал? — опять спросил Саша.

— Да хрен его поймет, если он обколотый или обкуренный, — потушил бычок в Витькиной пепельнице Хачмамедов.

— Мне кажется, все-таки не просто так он это сделал, — заметил Саша. Как все-таки глупо люди относятся к жизни! Вот теперь этот парень, что украл труп, сядет. А мог бы нормально жить. Зачем он поехал на эту эксгумацию, ведь то, что он хотел увидеть или не дать увидеть другим, все равно уже перестало быть той, кого он, хотелось бы надеяться, все-таки любил. Как глупо все получилось. Если же этот парень хотел что-то спрятать от следствия, то явно опоздал. Соболевский уже давно исследовал все, что надо, и эта эксгумация была лишь формальностью, ответом на жалобу. Саша подумал о себе. Ну а он сам… Сидит здесь и ковыряется в этих ранах. Зачем? Он что, хочет засадить кого-то на срок? Или ему есть разница, кто именно убийца? Он все равно не знает ни того, кто пострадал, ни того, кто убил. А тогда почему же ему нравится эта работа? Со всей ее вонью, трупами, со всей внешней грубостью обстановки? И вдруг он подумал, что интуитивно подобрал правильное словцо. Внешняя грубость. Именно так, грубость их работы чисто внешняя. А по сути его профессия — тонкая, интеллектуальная, требует очень многих знаний. И в принципе, он работает не для того, чтобы кого-то засадить. Засадить — это не по его части. Его дело — помочь установить истину. Истину в рамках судебно-медицинского исследования. Кого, как, чем, сколько раз и самое главное — тяжесть причиненных повреждений. Можно поставить синяк, а можно пырнуть в сердце. Можно это сделать случайно, а можно обдумывать свое действие многие дни. Но в этом пусть разбираются те, кто должен, — полиция, прокуратура, суд. Судебная медицина существует как бы для них и в то же время отдельно. И как бы кому ни казалось, что все это просто — кого, как, сколько раз и чем, — вот в этом-то и есть самая главная сложность. И что самое главное, ему, Саше, интересно это все исследовать. И вот этот интерес, он перекрывает все — и грязь, и вонь, и фобии, и плохое настроение, и отрицательные эмоции…

— Так когда бензин кончился и машина остановилась — этот парень на месте, что ли, остался? — все выспрашивал Хачмамедов.

— Нет, он в поле побежал.

— И кто ж его догнал? — прищурился Хачек. — Уж не ты ли?

— Я из машины не выходил. — Соболевскому не нравилось, когда Хачек обращался к нему на «ты», но он не связывался с начальником. — Следователь догнал. Кажется, попинал немного. Но я бы сказал — за дело.

— Ну вот, еще и отмутузили, — повторил Саша. На него временами находило такое «наблюдательное жизнь» настроение.

— А знаете, — Соболевский улыбнулся всем, — это в самом деле забавно. Представьте, вот мы там топчемся, на этом кладбище, как кони. Кстати, на могиле памятник поставили не хилый, пришлось его разобрать. Достаточно жарко, пыльно и противно. Потом у нас крадут труп, я остаюсь без обеда, потом мутузят этого придурка, труп возвращают… какая-то цепь глупых, никому не нужных действий. На что мы тратим жизнь? — Он грустно улыбнулся. — Между прочим, меня при эксгумациях всегда преследует странная мысль — сейчас копнем, а там откроется какое-нибудь древнее захоронение. Какой-нибудь столетней давности могильник животных, погибших от ящура, что в наших краях не редкость. Или сибирской язвы. Проходит инкубационный период — вся наша группа покрывается бубонами и помирает в страшных мучениях.

Все в комнате замолчали при этих словах Соболевского. Как ни абсурдна была идея, каждый стал примеривать на себя такую гипотетическую возможность. Наконец Хачек захохотал:

— Ну ты даешь…

— Конечно, я понимаю, что это мои фантазии, — развел руками Игорь Владимирович, — и, конечно, места для захоронений отводятся не просто так. Я надеюсь, что кто-то изучает, где можно делать кладбища, а где нельзя, но вот у меня такой пунктик. Фобия.

— А у меня часто появляется мысль, что в меня из-за какого-нибудь пня стрельнут, — вдруг сказал Извеков. — Один раз и на самом деле стрельнули, и — теперь все. Не могу ездить на эксгумации. Даже на дежурстве, как поеду труп осматривать, все — каждый раз мысленно с жизнью прощаюсь.

— Но ведь ездишь же? — спросил Хачек.

— Езжу, куда деваться. А эксгумации, слава богу, у нас бывают не каждый месяц, — сказал Витька.

— Это когда это в тебя стреляли? — удивился Саша.

— Когда ты еще пешком под стол ходил. На мусульманское кладбище ездили лет пятнадцать назад, я еще в районе тогда работал. А по их религии нельзя проводить эксгумации. Следователь из прокуратуры, который меня повез, сволочь, сам бронежилет надел, а меня не предупредил, что мы к мусульманам едем. Я только наклонился над могилой, чтобы посмотреть, кого вырыли — того или не того, как вжик! Прямо возле уха проскочило. Хорошо еще, что наклонился кстати.

— А поймали того, кто стрелял? — спросил Хачек.

— Не поймали. По-моему, и не искали особенно. Это в девяностые было. Там и сейчас в каждом доме охотничье ружье, а уж тогда и гранатометы были не редкость.

— Ну и как дальше было? — подключился к разговору Соболевский.

— Да никак. Я быстро к машине отбежал и этому чуваку из районной прокуратуры говорю: «Иди ты знаешь куда? Ты хоть тут все кладбище перерой, я больше из машины не выйду. Вези кого хочешь в отделение». Я тогда в районной больнице в патанатомии еще патологоанатомом подрабатывал. Вот я и говорю ему, что в отделении всех, кого хочешь, и опознаю, и вскрою. Но только на кладбище ковыряться среди камней — уволь. У меня же дочка как раз тогда родилась. Сейчас-то, правда, уже здоровая стала — выше меня. Но все равно, кормить-то ее надо было. И жену тоже.

— А по какому поводу эксгумация была? — Саше еще ни разу не доводилось самостоятельно провести эксгумацию. Хоть он и понимал, что удовольствие это небольшое, но вот хотелось попробовать хоть разок.

— Я в отпуске был, когда какого-то мужика там, в деревне этой, застрелили. А хирург, который вместо меня должен был вскрыть, вообще ни хрена не умел. Я потом с ним даже не здоровался. Меня из-за этого козла чуть не убили. Шутки, что ли?

— Так все-таки, чем закончилось? — не выдержал и Соболевский.

— Пыж в печени нашел. — Извеков сказал это как бы между прочим, но Саша видел, что он был этим очень горд, хотя и старался не показать. — Следователь, тот самый, что в бронежилете, этому пыжу так обрадовался, чуть не плясал. Пыж-то был самодельный. Из газетной бумаги. По нему и нашли убивца. У него дома в коробке — патронов еще было штук пять. Так даже текст газетный на этих бумажках совпал. Но между прочим, как я вскрывал, если б кто видел… Кино про это надо снимать, а не каких-то «Интернов». Холодища на улице была — сорок градусов. Труп был — хуже, чем из финского холодильника. Промерз насквозь до состояния вечной мерзлоты. Благодаря этому, кстати, пыж и сохранился. Но вы представляете, как найти пыж в совершенно промерзшей печени?

— А как ты действительно вскрывал при такой температуре? — заинтересовался Хачек.

— Х-х, так и вскрывал, — горделиво пожал плечами Витька. — Не отложишь же труп оттаивать — все расползется к чертовой матери, вообще ничего не найдешь. Приказал санитару, чтобы приносил мне горячую воду в ведре каждые пятнадцать минут.

Руки прямо в перчатках засовывал в воду, чтобы погреть, и так вскрывал. Как застынут — опять погрею в воде — опять вскрываю. Чуть ревматизм так не заработал.

— Но пыж нашел, — почесал себе ус Хачмамедов.

— Нашел, — подтвердил Витя.

— Это хорошо. Молодец, — сказал Хачек. — Но вернемся к нашим баранам. Что мы имеем на сегодня? — Он открыл свою замечательную папку, в которую складывал постановления на экспертизу.

— Сегодня дежурит Извеков. А посему…

— Что он мне даст — огнестрельное или бабульку? — прикинул Саша. И тот и другой случай не вызывали у него сомнений, но с бабулькой было бы еще быстрее, чем с мужиком с развороченной головой.

— Бабушку с механической асфиксией берет… — Хачек сделал эффектную паузу, хотя эффекта от него никто не ждал, случаи были несложные, — …берет Попов. А мужика с огнестрельным ранением — Соболевский.

— O’key, — пожал плечами Игорь Владимирович. — Тогда я первым иду в секционную.

— Я одежду вашего мужчины уже осмотрел, — сказал ему Саша. — Следователю отдал один вещдок. Нашел в кармане. Похоже, этот случай как-то связан с моим. Убийство в ночном клубе.

— А кстати, по нему что-нибудь прояснилось? — посмотрел на Сашу Хачек.

— Проясняется, — мрачно подтвердил Саша. — Труп не тот. Кто именно погиб — неизвестно, повреждения не колотые, а скорее всего, причиненные тупым предметом, и предмет этот…

— Обух топора, — съязвил Витька.

— Будете смеяться — кнопка. Одна или несколько.

— Отпад, — удивился и Соболевский. — Всякое бывало, но чтобы убить — кнопкой?

— Ты в своем уме, твою мать? — побагровел Хачек.

— Физикотехники подтвердили, — сказал ему Саша. — Кнопка, знаете, какого размера, между прочим?

— С гриб, — предположил Извеков.

— С крышку. От средней такой кастрюли. Эмалированной.

— Нормально, — вскинулся Хачмамедов. — Я представляю, как будут ржать журналюги, если расследование этого дела попадет в печать. У нас же сейчас свободная «прэсса». Я уже вижу заголовки газет. И в каждом заголовке фигурирует слово «кнопка».

Саша промолчал. Хачмамедов тоже заткнулся, покрутил шеей, подумал.

— Чего только не бывает. Покажешь мне эти кнопки.

— Пожалуйста, они у физикотехников.

— Я сам к ним зайду.

— Как скажете. — Последние два дня у Саши даже не было настроения дразнить начальника. Он встал и тоже стал переодеваться для работы в секционном зале.

— Душ у нас в отделении когда-нибудь отремонтируют? — вдруг спросил Витька. — Чтоб помыться можно было после работы?

Хачмамедов вместе со своей папкой направился к выходу.

— Лето уже прошло. А зимой сильных запахов не бывает.

— Однако… — пробурчал Витек.

— А чего тебе намываться-то? — усмехнулся уже в дверях Хачек. — Ты же у нас женатик. Это вот Игорю Владимировичу надо беспокоиться…

Соболевский, услышав, что говорят о нем, выглянул из-за дверцы своего шкафа, за которой он переодевался. Он всегда, в любую погоду надевал сразу два комплекта медицинской одежды. И приплачивал санитару за стирку, так как по нормам полагался один комплект в неделю.

— Не по адресу, Владимир Александрович. Я на свидания сразу после работы не хожу. Домой захожу помыться.

— Ну-ну! — хмыкнул, глядя на него Хачмамедов, и отправился дальше по своим делам.

Вопреки Лениным ожиданиям, с утра ей вовсе не пришлось мыть полы. Рябинкин встретил ее в коридоре.

— У нас проблема, — сказал он Лене прямо с места в карьер, довольно сухо с ней поздоровавшись. — Мне сейчас позвонили из деканата и сказали, что мы должны сократить наш курс на два занятия. Якобы им только накануне сообщили об этом из министерства. Сокращение идет по всем кафедрам.

— Почему? — спросила Лена. Ей вообще-то было наплевать. Сократить так сократить. Хоть наполовину.

— Вводят какой-то новый предмет. Связано что-то с инновациями. Что-то вроде «Новые технологии в медицине». Я точно не запомнил. — Петя выглядел весьма озабоченным, и Лене искренне захотелось как-то облегчить ему работу.

— Чем я могу помочь?

— Тащите с Людмилой Васильевной все методички в учебную комнату. Когда их разберете, будем решать, какие две темы выкинуть из учебного плана.

— Хорошо.

В принципе, это была совсем несложная работа. Лена справилась с этим делом быстро. Заодно отобрала те папки, которые или выглядели непрезентабельно, или в них не было каких-то страниц.

— Все готово, — сказала она Рябинкину часа через полтора. Людмила Васильевна как раз заканчивала вместе с помощниками из Средней Азии домывать вторую комнату.

— Сейчас иду. — И действительно Петя сразу пришел и сел за преподавательский стол. — Итак, Лена, что мы имеем по методичкам?

— Десять теоретических занятий, три секционных и одно итоговое. Какие будем сокращать?

— Надо подумать, — сказал Петр Сергеевич. — Во-первых, скажите честно и сразу — вам деньги нужны?

— Деньги всем нужны, — удивилась Лена.

— Тогда секционные занятия сокращать не имеет смысла. Насколько я знаю, в прошлые годы с Бюро у нас был своеобразный бартер. Их двое сотрудников совмещали у нас, а мы, вскрывая вместе со студентами их трупы, совмещали у них. Но это было в прошлом году. Как будет в этом, не знаю. К Хачмамедову я по этому поводу еще не ходил.

— Это к тому красному таракану? — уточнила Лена.

— К нему.

Лена тоже задумалась.

— А совмещая в Бюро, мы должны нести ответственность, как все их сотрудники, и подчиняться этому… как его?

— Таракану. Владимиру Александровичу. Это естественно. Его же сотрудники будут подчиняться требованиям университета, и в частности мне.

Лена честно сказала:

— Я боюсь там совмещать. Я же пока ничего не знаю.

— Придется учиться в самое ближайшее время. Не далее как завтра. Когда к нам придут на занятия первые четыре группы. Две секции возьмут на себя совместители. Две возьму я. Вы должны будете присутствовать на всех четырех.

— Одновременно? — ужаснулась Лена.

— И одновременно, и последовательно. Группы у нас будут идти и с утра, и после обеда. По две. Секционная здесь на четыре стола. Два отдадут нам. Два останутся свободными на всякий случай для Бюро. Случаев в это время года бывает немного. Я смотрел прошлогодний отчет. Когда у нас идут группы, мы почти все случаи из Бюро забираем. Их эксперты в это время имеют возможность передохнуть.

Лена осторожно спросила:

— А кто в этом году из экспертов будет у нас совмещать?

— Извеков и Соболевский.

У Лены чуть-чуть блеснули глаза.

— Вы, кажется, говорили, что они будут сидеть со мной в одной ассистентской?

— Я подумал, что если тебе это неудобно, то они могут сидеть и на своих рабочих местах, там, где сидят сейчас у себя в отделении. — Рябинкин сам не заметил, как перешел на «ты».

— Нет, я ничего не имею против, — быстро сказала Лена.

— Ну посмотрим. — Пете вообще-то все это было не важно. Важными были учебные дела. Он твердо поставил себе цель — сделать из этого свинарника, который ему достался, одну из лучших кафедр в институте. Жизнь в столице ему не нравилась так же, как и Лене. А в этот город за лето он просто успел влюбиться. Значит, здесь надо оставаться и работать. Работать. Он не боялся работы. Он любил ее. В глубине души он считал большой удачей, если не сказать фантастикой, что он, никому до этого не известный парень, получил в заведование кафедру. А уж что к этой кафедре должно приложиться — уважение ректората, интерес со стороны студентов, и самое трудное — имя в самом Бюро и в близких к ним полицейско-прокурорских кругах, — это уже зависело от него самого. Петя Рябинкин, так же как Саша, как Хачмамедов и как Витька Извеков, тоже по-своему любил судебную медицину. А имя в любом деле значило многое. Нет, Петя не был банальным карьеристом. И никакой он был не последний из могикан, как предположила Лена. Наоборот, среди многих людей старой, не по возрасту, а по психологии, закалке он, наоборот, снова поверил, что в нашей стране при определенной доле везения можно многое сделать без блата, без богатых родителей, своими знаниями и своим трудом. Он был уже намного младше по возрасту тех, кто распиливал государственные недра, и уже не намного, но все-таки младше и тех, кто начинал с фарцовок и поднимался на техническом дикарстве нашего народа. Он не имел склонности ни к технике, ни к разного вида гаджетам, но он любил свой предмет, свою науку и считал необходимым заставить если не любить, то хотя бы уважать этот предмет еще и студентов. И одновременно заставить уважать себя и своих сотрудников. И поэтому он искренне огорчился, что не может, как он понял, включить Лену в число своих единомышленников.

— Таким образом, Лена, мы должны сократить число теоретических занятий.

— Каких именно? — Лена помолчала и добавила: — А давайте сократим как раз занятие по осмотру трупа на месте его обнаружения. И шкафы заказывать будет не надо. И деньги сэкономите, и головной боли будет меньше.

Петя посмотрел на нее чуть не с презрением.

— Лена, я же вам вчера объяснял, но вы меня не поняли. Я не ставлю целью ни себе, ни вам максимально облегчить жизнь. Это очень важное занятие. Его сокращать нельзя.

— Ну как хотите. Я готова следовать любым вашим распоряжениям.

Петя взглянул на нее внимательно — смеется она над ним или нет? Но Лена не смеялась. Она просто не любила людей, уж слишком серьезно относящихся к жизни.

— Мне кажется, надо выбирать от противного, — сказал Рябинкин. — Сначала мы должны перечислить те занятия, от которых не можем отказаться ни в коем случае.

Лена как раз хотела опять упомянуть этот несчастный осмотр трупа на месте его обнаружения, теперь уже в противоположном контексте, но решила, что это прозвучит как издевательство.

— Так вот, кроме занятия по «осмотру…», никак нельзя отвергать тупую травму… — «Как же по-дурацки звучит», — подумала Лена. — …То есть травму, нанесенную тупыми предметами, — поправился, глядя на нее, Рябинкин. — Это — основа. Тупую травму обязательно должны знать студенты. Она может присутствовать при самых разнообразных видах повреждений.

— Я записала, — сказала Лена.

— Потом логично изучить острую травму. То есть травму, нанесенную…

— …острыми предметами, — вздохнула Лена. Острые, тупые — это все было для нее так скучно. — Записала.

— Дальше идет механическая асфиксия…

Лена внимательно следила за словами Рябинкина. Механическая асфиксия — это… Да, она помнит, было у них такое занятие. Это когда кто-нибудь повесится, или его повесят, или чем-нибудь придушат… Лена передернулась от воспоминания. Когда она приезжала на похороны отца, она видела справку о смерти. Там на первой строчке стояло: механическая асфиксия…

Петя продолжал:

— Огнестрельные повреждения… — Лена снова включилась. Занятия на такую тему она не помнила вообще. — А знаете, — Рябинкин вдруг сменил начальственный тон на самый обыденный, — мой профессор, у которого я учился, рассказывал мне, что в семидесятые годы занятия по огнестрельным повреждениям в медицинских институтах не проводились. Только в военно-медицинских академиях. Огнестрелы были почти казуистической редкостью. В основном стреляли из самопалов, и то чрезвычайно редко. Огнестрельные повреждения вставили в программу после начала афганской кампании. Это с тех самых пор в страну стало поступать огнестрельное оружие. Представляете?

— Нет, — сказала Лена. — Может быть, у меня провалы в памяти, но, по-моему, на нашем курсе такого занятия тоже не было.

— Не может быть, — сказал Рябинкин. — Этого просто не может быть.

— Ну извините. Я, должно быть, что-то спутала, — потупилась Лена. — Итак, я отметила четыре темы. Остается еще три.

— Еще очень важное занятие — автотравма. В эту же тему входит травма железнодорожная, авиа, морская и речная…

Ах, вот откуда у меня в голове взялась реборда железнодорожного колеса, вспомнила Лена.

— Не менее важно — смерть новорожденных. Детские трупы на помойках, в лифтах, в кустах, так называемые «подснежники»…

— «Подснежники» — это что? — ужаснулась Лена.

— А это те несчастные новорожденные детишки, которых мамки, родив, выкидывают или закапывают в снег. И их трупики заносит снегопадом. А весной, когда снег стаивает…

— Ну да. Это вот как раз тот пупс, который сидит у Людмилы Васильевны в шкафу!

— Как было бы хорошо, если бы все «подснежники» и в самом деле оказывались пупсами, — сказал Рябинкин.

— С этим не поспоришь.

— Сколько осталось в резерве? — кивнул на ее записи Рябинкин. Лена подсчитала: одно занятие. — Вот как тут быть? — почесал затылок Петр Сергеевич. — У нас еще — электротравма, действие низкой и высокой температуры, отравление ядами, освидетельствование живых лиц, определение степени тяжести телесных повреждений, половые преступления, преступления, совершенные медицинскими работниками…

— Может, откажемся от итогового занятия? — предложила Лена.

— Ну допустим, — поразмыслил Рябинкин. — Все равно студентам экзамен сдавать. Но тогда в пользу чего отказываемся?

— Я бы все-таки сделала вводное занятие, — предложила Лена. — Вы не обижайтесь на меня, Петр Сергеевич, но ведь студенты так же, как когда-то и я, — Лена не сказала, что и сейчас она примерно в том же положении, — не понимают, зачем все это изучать тем, кто хочет стать хирургом, терапевтом, педиатром…

— Лен, ты рассуждаешь как типичная городская девочка. Окончила институт — сразу в клинику. Но ведь не все будут работать в крупных медицинских центрах, не все поступят учиться в аспирантуру, и не все будут сидеть под прикрытием штатных судебных медиков. На свете существуют самые разные случаи и ситуации. Люди путешествуют, ездят в экспедиции, работают в районах весьма далеких не только от многопрофильных больниц, но даже и от районных медицинских учреждений. Вот представь себе, что где-нибудь на какой-нибудь арктической станции, или в горах на отдыхе, или в морском круизе далеко от берега происходит какой-то непредвиденный случай. Короче, где-то при каких-то неизвестных обстоятельствах обнаруживается труп. Или, наоборот, ничего не обнаруживается — исчез человек. До полиции — как до луны. До ближайшего населенного пункта много километров или даже миль. И вот кто тогда должен провести все необходимые действия по приказу капитана корабля, начальника экспедиции или просто какого-нибудь главного геолога? А тот, кто может это сделать по закону. А это врач. И не важна специальность. И не важно, на работе ли он находится в этом месте или приехал с девочками поотдыхать… Или судебный медик уехал в отпуск, а вместо него никого не прислали…

— Знаете, Петя, — Лена тоже случайно перешла на имя без отчества. — А вы интересно рассказываете. Я ничего такого не слышала, когда была студенткой. Прямо как в кино. Только я на сто процентов уверена, что студенты этого тоже не слышали.

— Лена, а ты на лекции-то вообще ходила? — Петю уже стало бесить, что его новая ассистентка будто с незнакомой планеты свалилась — то не слышала, это не знает. — И давай ты все-таки при посторонних будешь обращаться ко мне по имени и отчеству.

— Случайно вырвалось, — покраснела Лена. — Конечно, Петр Сергеевич. Даже и не при посторонних.

— Лен, ты понимаешь…

— Петр Сергеевич, я все понимаю, субординацию никто не отменял.

— Ну так какие тогда занятия оставим?

— Тогда я бы оставила преступления, совершенные медицинскими работниками. Мы, кстати, их тоже не изучали…

— И обязательно — освидетельствование живых лиц, — перебил ее Петя.

— По-моему, это скучно. Студенты уже привыкнут к остренькому — трупы, убийства, а тут — «освидетельствование живых лиц»… синяки, ссадины.

— Но если на то пошло — сюда же подозрения на изнасилование, повреждения, причиненные собственной рукой… а это очень важно. Да и интересно. Впрочем, Лена, в нашем предмете все интересно. Не соскучишься. Важно только, как преподать.

— Ну наверное… — Лена уже смирилась с тем, что судебная медицина, оказывается, просто прошла мимо нее. Надо начинать сначала.

В дверь заглянула Людмила Васильевна:

— Обедать будете?

И вдруг Лену осенила странная мысль:

— Людмила Васильевна, можно вас на минутку?

Лаборантка вошла, вытирая руки о передник, надетый поверх медицинского халата.

— У меня там картошка вообще-то разваривается…

— Людмила Васильевна, вот Петр Сергеевич сейчас очень интересно рассказывает об учебном процессе. А когда я училась, что-то я не помню, чтоб нам что-то такое говорили…

— Вы не помните! — хмыкнула Людмила Васильевна. — Что ж тут удивительного? Никто, наверное, с вашего курса не помнит. У вас же заведующий был — Генка Придурок! Его так все и звали, от проректора до последнего санитара.

— Геннадия Ильича? — вдруг всплыло в памяти Лены имя ее преподавателя.

— Ну для студентов, конечно, Геннадия Ильича, а так — вылитый придурок! Он же был того! — Людмила Васильевна покрутила пальцем у виска. — Контуженый.

— Сумасшедший? — изумилась Лена. — Мы не знали…

— Студенты вообще чем меньше о преподавателях знают, тем лучше, — махнула рукой Людмила Васильевна. — Он же пил. И пил по-черному. А пил оттого, что, как он сам говорил, у него в голове пулька сидит. Правда это или нет, я не знаю, но ходили слухи, что кто-то его по молодости подстрелил. Вот он и остался контуженный на всю жизнь. Чтобы студенты не видели, как он пьет, придет в группу, методички раздаст — и в свой кабинет. А у него там всегда канистра со спиртом стояла. Потом в конце занятия вернется — методички соберет, пару предложений скажет и домой всех отпустит.

— У-у-у… — Лена почему-то при этом рассказе даже почувствовала за себя гордость. Оказывается, не такая уж она дура. И слова-то какие помнит — реборда железнодорожного колеса!

— Так будете обедать?

— А у меня с собой бутерброды есть. Я из дома захватила.

— Хорошо! — Рябинкин заговорщицки зачем-то подмигнул Лене. — И вот что, Людмила Васильевна. Разведите нам сегодня по двадцать граммов спиртяшки. До сорокаградусного состояния. Мы, конечно, не как Геннадий Ильич, напиваться с Еленой Николаевной не будем, но… завтра — первое сентября. Надо отметить. А то некогда будет. Студенты подвалят — повернуться не успеем.

— А вы что, сегодня без мотоцикла?

— Я без мотоцикла не бываю, но поеду еще не скоро. Через шесть часов, согласно таблице — двадцать граммов водки выведутся из крови.

— По какой таблице?

— По таблице определения уровня опьянения, Елена Николаевна.

— Это из занятия по освидетельствованию живых лиц, — подсказала Людмила Васильевна. — Через пять минут будет все готово. Мойте руки и за стол. — И Лене вдруг от этих ее слов впервые за последние несколько дней стало весело. Она достала свои бутерброды и отправилась помогать Людмиле Васильевне.