7
— Мам, ты будешь сегодня дома после пяти? — Перед тем как уйти в секционную, Саша позвонил и отцу, и матери. Отец сказал, что ночевал дома, что ждет Сашу и приготовил обед. С мамой Саша решил поговорить во вторую очередь. Каждый звонок к ней все-таки давался Саше с трудом, хотя не было, наверное, на свете человека, которого он любил бы больше, чем мать.
— Я буду и до пяти.
Саша по голосу слышал, что мать старается быть веселой. Так она старалась в разговорах с ним всегда в последнее время.
— Разве ты не в школе?
— Я не в школе.
— Почему?
— Не хочу туда идти. Я уволилась еще летом. Только тебе не говорила, чтобы ты не расстраивался.
— Но ты нашла себе другую работу? — Саша почему-то считал, что мать обязательно должна работать. Ни к чему ей одной сидеть дома. Она ведь еще молода, ей нет и пятидесяти. Правда, двадцать проработанных в экспертизе лет дают ей право на получение пенсии раньше, но мама — пенсионерка? Этого Саша представить не мог.
— Я подыскиваю. Но пока что-то ничего стоящего не подворачивается. Ты приезжай. Мы поговорим с тобой обо всем.
— Хорошо, как освобожусь — приеду. — Отцу Саша пока не сказал, что собирается сегодня навестить маму. В раздумьях о ней он пришел в секционную уже тогда, когда Соболевский почти закончил свой случай.
— Что-нибудь интересное? — Саша подошел к его столу.
— Ровно ничего. Раневой канал сзади — наперед, наискосок и немного сверху вниз.
— Но это точно огнестрел? — Саша вдруг вспомнил о своих неясных сомнениях.
— Конечно. Никаких сомнений. Хоть выстрел и с неблизкого расстояния, все равно — все признаки огнестрельного ранения налицо.
— На лице, — заметил Саша.
— На лице, — повторил, хмыкнув, и Соболевский, оценив Сашину шутку, но потом все-таки не выдержал и добавил: — Но если быть точным, то все-таки не на лице, а на затылке. Там, где входное отверстие. Следователь, кстати, мне звонил. Сказал, что мужик этот зачем-то к тому оврагу, где его нашли, на машине приперся. Кто-то, я думаю, его позвал. Но я, естественно, ничего не сказал. Не мое это дело.
— А какая у него машина? — просто так, без всякого умысла спросил Саша.
— По-моему, следователь упомянул «Лендкрузер».
— Черный? — шевельнулось в голове у Саши.
— А на других таких, мне кажется, у нас и не ездят.
— Голову могу дать на отсечение, — сказал Саша, — надо объединять эти огнестрелы. В случае у Витьки — черный джип, здесь — тоже черный внедорожник. А у вашего типа еще и ромашка в кармане была.
— Цветочки, что ли, он в том овраге собирал?
— Вырезанная из бумаги ромашка. Такой же раскраски, что и мои кнопки в деле по ночному ресторану.
— У-у-у, как у нас тут все по-взрослому, — посмотрел на Сашу Соболевский.
Тот ничего не ответил, надел на себя фартук до пола, перчатки и отправился к своему секционному столу.
— Клиентка готова, Александр Анатольевич! — сверкнула ему свежеотбеленной улыбкой сегодняшняя дежурная санитарка Тося — дочка Клавдии — той самой расплывшейся жабы. Но не успели бриллиантовые сережки в Тосиных ушах качнуться в такт ее словам и улыбке, как шум в коридоре подсказал Саше, что он не сразу сможет начать свое сегодняшнее исследование.
— Сюда проходи! — Саша выглянул в коридор и увидел, как Вова Мурашов подпихивает в спину молодого человека, продвигая его таким образом ко входу в холодильную камеру. Увидев Сашу в фартуке, с секционным ножом, молодой человек вообще остановился.
Мурашов на время оставил парня, подошел к Попову и шепнул ему на ухо:
— Слушай, будь другом! Этот парень — и есть тот самый Сергеев А. Л. Я его с таким трудом из института выцарапал — он ехать сюда не хотел. Проведи его в холодильник, покажи ему приятеля, пусть он его опознает, а я протокол оформлю.
— А сам-то чего? — Саша спросил это нарочно. Он-то прекрасно знал, как Мурашов не любит их холодильную камеру. Да и честно сказать — небольшое удовольствие туда заглядывать. Комната со стеллажами, как в камере хранения, в два этажа. Только на стеллажах не чемоданы, люди лежат.
— Саш, ну чего ты, а?
— Ладно. — Попов не без интереса посмотрел на незнакомого парня. Тот стоял, оглядывался по сторонам. Вида не показывал, что боится, но лицо у него было бледноватое. Интересно, радуется ли он, что не лежит сейчас в этом холодильнике вместо приятеля? «Ребята, на его месте должен быть я»?
— Антонина, выкати нам на свет божий…
— Кого, Александр Анатольевич?
— Сергеева. Того самого, с двадцатью тремя ранениями. — Саша не без интереса скосил глаза в сторону гостя. Парень содрогнулся.
— Подождите в коридоре, мы вас пригласим. — Саша сказал это и парню, и Мурашову. Еще неизвестно, у кого из них двоих был более бледный вид.
Антонина мастерски управлялась с каталками. Росточка она была небольшого, в мать, но силы, видимо, немереной. Впрочем, и Клавка, наверное, была такая же в молодости, пока не пропила свою силушку. Саша сам много раз наблюдал, с какой легкостью Тося перевертывает отяжелевшие мертвые тела. Она и сама хвастала, что регулярно ходит тренироваться в спортзал. Тяжеленная дверь холодильника открывалась под Тоськиными руками не труднее, чем дверца микроволновки. Если не знать, чем она занимается на работе, — ну бизнес-леди, и только. И не меньше, чем из международной корпорации такого уровня, на которую точат зуб антиглобалисты.
— Пожалуйста, Александр Анатольевич, клиент в коридоре!
Саша, слегка путаясь в длинном целлофановом фартуке, сделал несколько шагов по направлению к входной двери.
— Мурашов, заводи!
Парень по фамилии Сергеев осторожно приблизился к каталке. Вова Мурашов следовал почти вплотную за ним, якобы для того, чтобы в случае чего свидетеля поддержать, если тот вздумает в обморок падать. А сам отворачивался, стараясь на лежавшее тело даже случайно не посмотреть.
— Да это не он! — вдруг вскрикнул Сергеев и теперь уже смело подошел прямо к пострадавшему. — Это точно не он! Господи, Никита, слава богу! — и он вдруг размашисто перекрестился.
— А кто же это? — растерянно спросил тогда Мурашов.
— Понятия не имею! Но то, что это не Никита, — сто процентов.
— Ты что-нибудь понимаешь? — посмотрел на Сашу Мурашов.
— А я-то тут при чем? Я из-за вас время только теряю, — с досадой вернулся к секционному столу Саша. — Ищи теперь третьего.
— Где же мне его искать? — Мурашов обратил свой взор на Сергеева.
— Я больше ничего не знаю. Я пошел. — И повернулся, чтобы идти.
— Стой! А где этот твой Никита? Ну-ка предъявляй его сюда! — нашелся Мураш.
— Где Никита, не знаю. Но завтра должен, наверное, появиться на занятиях. Там его и ловите. — И парень с явным облегчением двинулся к выходу. Мурашов с расстроенным видом подошел к Саше.
— Бабульку вскрываешь?
— Как видишь. — Саша устал после дежурства, и ему очень хотелось поскорее закончить все эти вскрытия. Мама ждет, и отец ждет, и ему уже, если честно, все надоело. Во всяком случае, на сегодня.
— Где же мне теперь искать этого третьего?
Саша работал быстро, механически.
— Ну если этот Сергеев передал свои функции на вечер некоему Никите, то почему бы и Никите не попросить кого-нибудь его заменить? Главное теперь, куда этот Никита мог деться? Или просто подожди до завтра. Глядишь, действительно сам объявится. Ведь завтра начинаются занятия во всех институтах.
— А если не объявится? — Мурашов специально смотрел в окно, чтобы не следить, что делают Сашины руки.
— Вот этот парень, которого убили, я же говорил тебе, он с виду не очень-то славянин, — сказал Саша. — Его вполне могли, так сказать, перенанять. Может, Никита в тот вечер оказался почему-либо занят, а подводить друга ему не хотелось… Ты поспрашивай у обслуги.
— Да разве я не спрашивал? — обиделся Мурашов. — Все как один говорят, что не видели убитого раньше.
— Ну я не знаю… А это что такое? — Саша замер над секционным столом в стойке сеттера, вдруг почуявшего дичь. — Нет, серьезно, Мураш, ты это видишь?
— Ничего не вижу, — Владимир зажал нос воротником своей куртки и осторожно заглянул Саше через плечо.
— Вова, это же пух! У бабушки пушинки прилипли к слизистой оболочке в трахее и главном бронхе. Или это мне кажется? Игорь Владимирович! — Саша обернулся, чтобы посмотреть, не ушел ли Соболевский. Но тот еще сидел за столом лаборанта и оформлял направление на гистологию кусочков тканей своего случая.
— Игорь Владимирович!
Соболевский встал и, подавляя зевок, подошел к Саше.
— Как раньше говорили, я к вашим услугам.
— Игорь Владимирович, это же пух! — Саша осторожно поднял пинцетом что-то похожее на комочек влажных тонких ниточек, прилипших к слизистой оболочке бронха.
Соболевский надел очки — когда надо было рассматривать мелкие детали, он всегда пользовался очками, и со всех сторон разглядел этот комок.
— Увы, по всей вероятности, да. Отошли на всякий случай на гистологию. — Он вернул пинцет Саше вместе с пушинками и вздохнул: — А ты подъязычную кость смотрел?
Саша на мгновение замер.
— Вроде смотрел. Только я чего-то уже не помню…
— Ну снова посмотри.
Саша уже и без его совета снова тщательнейшим образом осматривал мягкие ткани вокруг гортани.
— Вот она, хрупкая галочка подъязычной кости в розовых переплетениях тонких мышц. — Саша низко склонился и осторожно что-то нащупывал в выделенных тканях. — Цела. — Он тщательно осмотрел кость. — И кровоизлияний вокруг нет. — Он мысленно усмехнулся. Привычка — вторая натура? Не мог он пропустить перелом. Просто не зафиксировал в сознании норму. Если б увидел кровоизлияние — вмиг бы остановился.
— Чего это вы? Чего? — забеспокоился Мурашов, чувствуя что-то неладное.
Игорь Владимирович пошел к раковине мыть руки.
— У детей и стариков так бывает. Они не могут сопротивляться, когда на них нападают, и переломов органов шеи, как правило, мы не находим. Я несколько раз вскрывал убийства детей — маньяк подходит и просто закрывает ребенку рот ладонью. И все. И никакого сопротивления. Страх, неожиданность нападения… И у стариков то же самое. Мягкие предметы прикладывают ко рту и носу и удерживают голову, а шею не трогают. Люди с небольшой физической силой не могут противостоять этому давлению.
— Вы что, шутите? Я дома не был почти двое суток, — жалобным голосом сказал Мурашов.
— Вова, мы здесь ни при чем, это элементарное убийство. И я тоже устал до охренения, чтобы еще по этому поводу шутить, — грустно сказал Саша. — Поезжай к этому внучку и изымай все подушки, какие есть в доме, пока он не догадался их выбросить или заменить.
— Ты что, хочешь сказать, что бабушку задушили подушкой?
— Подушкой, матрасом, валиком от дивана… Осматривай весь дом. Надо найти похожие пушинки и поговорить с нашими генетиками. Я точно не знаю, но наука теперь так далеко ушла, что, может, они могут определить по пуху — кто это был? Гусь, утка, курица? Просто у меня еще не было такой потребности — гусей по пуху определять.
Соболевский у раковины давился от смеха. Как Саша ни устал, он все-таки шутил над Мурашом.
— А как же странгуляционная борозда? — спросил Вова. — Ты же мне сам показывал, что она типичная?
— Она и есть типичная. Бабульку придушили и тут же подвесили. Давай-ка бери за жабры этого внучка. Кажется, я его недооценил.
— Чтоб его!.. — грязно выругался Мураш, и, костеря про себя и внучка, и «больно умного» Попова, и даже бабульку, он двинулся к выходу из секционной, но вдруг остановился в дверях, поразмыслил немного и отправился дальше.
— Саш, а Саш! — вдруг донесся его жалобный голос уже почти из коридора.
— Чего тебе, Мурашов?
— Саша, а не могли эти пылинки прилипнуть как-нибудь случайно?
— Вова, ну что ты мелешь, надоел! — огрызнулся Попов. — Во-первых, не просто пылинки. Это — пух! Представь — человеку закрывают чем-нибудь рот и нос, ну, например, той же подушкой. А он ведь не хочет задохнуться? Правда? Человек начинает вывертываться, задыхается, вдыхает активно ртом воздух, вот все соринки-пылинки и засасываются так глубоко, как никогда не бывает при спокойном дыхании. Тебе когда-нибудь соринка в рот попадала?
— Ну попадала.
— И что?
— Ну выплюнул, и все. Хотя один раз я комара проглотил.
— Молодец. Вкусный был комар?
— Не знаю, не распробовал. Но ведь я его мог и вдохнуть?
Саша посмотрел на Мурашова болезненно.
— Мог. Ты сам сейчас все и сказал. Вдохнуть. Вдох — активный процесс. Если б ты его вдохнул, у тебя начался бы невероятный кашель. Просто приступ кашля. В таком состоянии не повесишься. Даже если и стоишь на унитазе.
— Но ведь здесь не комар, пушинка?
— Мураш, ты дурак? Представляешь себе человека, который лезет в петлю и подушку держит перед мордой?
— Пойду щас попробую, — пробурчал Мурашов. — А вдруг получится.
— Не получится. Только зря повесишься. Только тебя еще тут вскрывать не хватало. Короче, Мураш, я тебе так напишу в выводах: «Обнаружение инородных тел (а именно — пушинок) в трахее и главном бронхе потерпевшей свидетельствует о прижизненном их попадании. Таким образом, причиной смерти по совокупности установленных повреждений и патологических изменений является механическая асфиксия от закрытия отверстий рта и носа мягким предметом, предположительно содержащим пух в своем составе». Удовлетворяет тебя такой вывод?
— С вами — уже ничего не удовлетворит.
— Картошку из «Макдоналдса» меньше жри. Антонина, я закончил, забирай бабульку! — Саша с облегчением содрал с себя перчатки и фартук и тоже пошел к раковине. Он и не заметил, как Соболевский уже ушел из секционной.
— Ну все, я понял, завтра позвоню генетикам, — сказал Мураш и снова быстро вышел в коридор, а оттуда на улицу. Саша про себя отметил, что розыгрыш по поводу генетической экспертизы пуха удался, и хмыкнул.
* * *
Тридцать граммов разведенного спирта подействовали на Лену потрясающе. Она как бы разделилась на две половины. Первая — вдруг полюбила весь мир. Лаборантская комната Людмилы Васильевны — достаточно тесная, загроможденная старой мебелью, вдруг стала казаться Лене верхом уюта. Яблоки, наваленные в тазу на полу (и действительно сочные и сладкие), — самыми лучшими в мире фруктами. Вторая половина Лены вдруг неожиданно обиделась на мудрого и опытного руководителя кафедры — таким предстал в этот момент в Ленином сознании Петр Сергеевич. Почему он не принимает меня всерьез? Не доверяет? Лена почувствовала срочную потребность доказать, что она на кафедре друг, а не враг.
Людмила Васильевна при ней что-то спросила Рябинкина по поводу откидывающихся шкафов — Лене захотелось знать все досконально: и как и где Рябинкин закажет макеты, и сколько уже заказано, и когда будет выполнен заказ — ведь уже занятия на носу? Она ужасалась и радовалась. Ужасалась, как много еще не сделанного, радовалась, что уже многое удалось подготовить. При этом Лена вовсе не выглядела ни пьяной, ни даже хорошо опьяневшей. От природы матовая кожа ее лица лишь слегка зарумянилась. Людмила Васильевна, тоже, кстати, хорошо выпившая, даже нашла Лену весьма хорошенькой. И удивилась про себя, как это она этого с первого разу не заметила.
Лена до этого случая разведенный спирт никогда не пила — ну не приходилось. Она, в принципе, и водку-то особенно не пила. И компании у нее такой «водочной» не было, да и поводов как-то не находилось, чтобы здорово напиваться. Поэтому если бы кто-нибудь на трезвую еще голову предложил Лене пересчитать тридцать граммов чистого девяностошестиградусного медицинского спирта на концентрацию водки и сказал бы ей, что она вот так, почти одним махом, способна выпить больше чем полстакана, она бы, наверное, не поверила. Однако сейчас она сидела с Людмилой Васильевной и Рябинкиным за одним обеденным столом и переживала за провальное начало учебного процесса на кафедре.
— Да кто вам сказал, что начало провальное? — изумился Рябинкин. — В учебные комнаты осталось только методички разнести — и все в порядке. А то, что макетов пока нет, так и занятия по осмотру трупа на месте обнаружения пока проводить не будем. Оставим напоследок. Макеты и сделают через неделю. Хотя бы частично. Все равно будет не так плохо, как в то время, когда вы учились.
— Кто же вам так быстро макеты сделает? — спросила Людмила Васильевна.
— Не вам, а нам, — с достоинством поправила ее Лена.
Людмила Васильевна покосилась на нее. Осторожнее надо наливать этой девушке, решила она. А то, не ровен час, случится с ней как с предыдущим заведующим…
— Я часть макетов уже давно заказал! — с какой-то даже ребяческой гордостью похвастался Петр Сергеевич. — Завтра их привезут, после обеда. Таким образом, три шкафа мы сразу заполним. Останутся еще три.
— А сразу нельзя было? Кредит бы на эти цели в банке оформили. — Людмила Васильевна скептически поджала губы. — Делать вам нечего, свои деньги тратить. Будь я вашей женой, я бы вас на порог после этого не пустила.
Петр Сергеевич посмотрел на лаборантку и улыбнулся.
— Вот поэтому, Людмила Васильевна, я и не женюсь.
— А где же вы их заказали? Ведь это сложное дело, наверное? — удивилась Лена.
— Представьте себе, здесь, в городе. В мастерской при краеведческом музее. Там работает старый мастер. Он всю жизнь изготавливал макеты для музея. Лиса в заснеженном лесу выслеживает мышь. В поле гуляют фазаны — в общем, флора и фауна этого региона в натуральную величину.
— И моего сына, когда он в четвертом классе учился, как раз водили всем классом на экскурсию в этот музей. И я с ними ходила, — вспомнила Людмила Васильевна. — Я ж в родительском комитете всю жизнь была! Так я эти макеты помню. Они там уже лет двадцать как выставлены. — И Людмила Васильевна принялась на пальцах высчитывать сроки.
— Мне кажется, я тоже их помню, — Лена вдруг запрокинула голову и рассмеялась переливчато, взахлеб. Белая шишечка на ее горле слегка зашлась, как у птицы. — В краеведческий музей, наверное, школьников со всего города водят.
— Завтра у нас будет три макета. — Нос у Пети даже заблестел от гордости. — Огнестрельное, автотравма и повешение. Если эти получатся хорошо, завтра же сделаю следующий заказ.
— Да вы проказник, — Лена сама себе казалась обворожительной. — Еще вчера морочили мне голову с этими макетами, а сами, оказывается, уже все решили! — Рябинкин посмотрел на нее с удивлением.
— Я хотел узнать ваше мнение. Но решение было уже принято независимо от вас.
— Ну и какое же это решение?
— «Огнестрельный» макет будет условно называться «Случай в Техасе». — Рябинкин со значением поглядел на Лену и на Людмилу Васильевну.
— Это про Кеннеди, что ли? — весело изумилась Лена. — Обалдеть.
— И жена в машине будет? — спросила Людмила Васильевна.
— Будет. В розовом костюме, как полагается, — успокоил ее Рябинкин.
— Тогда и мне надо будет тоже такой же сшить, — высказалась Лена. — И шляпку. Таблеткой. Чтобы было полное соответствие. Преподаватель и макет — в одном тоне. Прихожу на занятие — а у меня на голове розовая таблетка. Студенты падают со стульев от восторга. Ой! — И Лена неожиданно икнула.
— Ну а дальше? — не утерпела Людмила Васильевна.
— Автотравму сделают по документам автокатастрофы с Михаилом Евдокимовым.
— Губернатор-юморист? Тоже соответствует. — Лене казалось, что она само остроумие. — Методичку к этому шкафу нужно переделать. В юмористическом духе.
— В третьем шкафу — повесившийся Есенин. Как я и говорил.
— А у Есенина методичка в стихах. — Лена внезапно помрачнела. — Фантастика.
— Почему?
— Потому что этого не может быть никогда. Мы же не хотим превратить занятие в цирк?
— Елена Николаевна! — Лаборантка строго посмотрела на Лену.
— Жаклин Кеннеди в розовой шляпке в нашей учебной комнате? Полное дерьмо. Так не бывает.
Людмила Васильевна с намеком взглянула на Рябинкина.
— Макеты сделаны, назад хода нет. Я уверен, что занятие будет проходить на самом высоком уровне, — сказал Петр Сергеевич. — Все, встаем. Пора немного проветриться и за работу.
— Вы, Лена, методички донести сможете? — Людмила Васильевна взяла целую охапку папок с методическими рекомендациями и вручила Лене. — Если сможете — несите. Во вторую учебную комнату. Шагом марш! — И Людмила Васильевна, развернув к дверям, придала ей нужное направление.
Лене ударил в нос запах бумаги, клея, картона.
— А-а-а-а! Апчхи! — Пахли пылью и влагой только что протертые методички. — А-а-а-а! Апчхи! — и все методички посыпались на пол из Лениных рук. — Апчхи!
— Ой, извините! — От чихания Лена как-то вмиг протрезвела. — Я соберу. Апчхи! Апчхи! — Она полезла в сумку за носовым платком. — Апчхи! — приступ чихания был силен, как никогда в жизни. — Апчхи! — Сумка вырвалась у Лены из рук и, перевернувшись, шлепнулась на пол. На пол полетели и расческа, и томик Светония, и платок, и кошелек… — Апчхи! Апчхи!
— Идите умойтесь. — Людмила Васильевна подвела Лену к раковине за руку, как маленькую. Господи, она еще и больная! Вот наградил бог ассистенткой. — При аллергии помогает.
— Да у меня никогда не было аллергии. Апчхи!
— Умывайтесь! — Лаборантка кинула Лене в руки чистое полотенце. Петр Сергеевич уже собирал с полу нехитрый Ленин скарб. Подняв обернутого в газету Светония, он не удержался и заглянул под обложку.
— Ого, что за книжки вы читаете.
Лена чувствовала себя несчастной. Полотенце пахло прачечной.
— А я их не читаю. Я на них гадаю. Апчхи. — Но это последнее апчхи после умывания было уже не таким сильным, как раньше.
— Ничего себе гадание, — удивился Рябинкин. — Про кофейную гущу слышал, по ромашке еще…
— Есть такое, — подтвердила Людмила Васильевна. — По печатному тексту. Хоть по газете.
— Это как?
— А вы раскройте книжку, там, где страницы замяты, и сами увидите, что мне сегодня с утра Светоний нагадал. — Лена сложила мокрое полотенце. — Куда его?
— Оставьте там, — кивнула в сторону Людмила Васильевна. Петр Сергеевич помотал книжку в воздухе — чтобы легче определить, где страницы действительно замялись.
— Ткните теперь в любое место. Только глаза закройте.
Рябинкин глаза закрывать не стал, но к Лениному удивлению впялился в то же самое, так поразившее ее в троллейбусе место и… «…Когда же он увидел, что со всех сторон на него направлены обнаженные кинжалы, он накинул на голову тогу и левой рукой распустил ее складки ниже колен, чтобы пристойнее упасть укрытым до пят; и так он был поражен двадцатью тремя ударами, только при первом испустив не крик даже, а стон…» Это про кого?
— Про Цезаря. — Лена смотрела на себя в зеркало над раковиной и думала, как хорошо, что она сегодня не стала краситься. Вот бы сейчас возилась с потекшими глазами!
— Гая Юлия?
— Да. — Она достала расческу.
Людмила Васильевна с завистью посмотрела, как Лена распустила свои пышные волосы, расчесала их и снова закрутила в пучок, заколола заколкой.
— …двадцатью тремя ударами… — пробормотал Петя. — Я что-то такое недавно слышал.
— Известная история, — Лена уже совершенно пришла в себя, только в желудке было неприятно от выпитого.
— А сколько было заговорщиков? — спросил Рябинкин. — Тоже двадцать три? По числу ран?
— Нет. Двенадцать или тринадцать. Когда первые раны были нанесены, они обезумели от восторга, что убивают Цезаря. И били куда придется. Но, видимо, все равно его боялись. Потому что врач, который лечил Цезаря и потом его же вскрывал, сказал, что только одна рана была смертельной.
— Откуда вы это знаете? — поджала губы Людмила Васильевна.
— А у меня отец был историком. Между прочим, профессором, заведовал кафедрой в педагогическом университете. — Лена произнесла это скромно, но не без гордости. — Он всю жизнь собирался расследовать до конца убийство Цезаря. Материалы собирал. Ему хотелось узнать, кто же именно нанес Цезарю единственную смертельную рану.
— И что же, узнал? — спросил Рябинкин.
— Не успел. — Лена помолчала. — Отец умер в прошлом году.
Людмила Васильевна вскинула на Лену глаза, хотела что-то сказать, но закрыла рот.
— Извините.
— Ничего. — Лена бросила в сумку расческу, защелкнула замок.
— А знаете что? — выражение лица Петра Сергеевича сделалось странным — задумчивым и одновременно хитроватым. Он даже прищурил оба глаза, как бы разглядывая внутреннюю картинку, не видимую ни Лене, ни Людмиле Васильевне. — Это убийство будет сюжетом нашего четвертого шкафа.
— Но это же безумно дорого! — сказала Людмила Васильевна. — Я в прошлом году на Рождество хотела внучке вертеп купить — так остановилась. Стоил этот вертеп половину моей зарплаты. А в вертепе было только шесть фигурок. Трое людей, трое животных. Даже волхвов не было. А у вас, как я поняла, одних заговорщиков — чертова дюжина.
— Двенадцать, — поправила Лена.
— А сам Цезарь? — посмотрела на нее Людмила Васильевна.
— Ладно, как-нибудь. Жены у меня нет, квартиры нет, мебели нет, один мотоцикл. На что мне деньги тратить? — Петя уже загорелся. — Сделаем древнеримский вертеп. Представляете — на ступенях Сената лежит мертвый правитель в завернутой на голове тоге. А в груди у него торчат… разные колюще-режущие предметы.
— Кинжалы, — сказала Лена. — Только Цезаря не в Сенате убили. В курии Помпея. Это такая небольшая комнатка, вроде кабинета. Там Цезарь принимал посетителей. А за его спиной как раз стояла статуя этого самого Помпея. Толстый урод с пухлыми щеками.
— А вы можете нарисовать план, как это все происходило? — загорелся Рябинкин.
— Я всего в деталях не знаю. Но могу посмотреть в бумагах у папы. Может быть, что-нибудь и найду.
— Лена, к завтрашнему дню надо посмотреть. — Тон у Рябинкина опять стал начальственным. — Кстати, остаются свободными еще два шкафа. Людмила Васильевна, у вас есть какие-нибудь идеи?
— Вы, как я понимаю, с моим пупсом больше играться не хотите, — посмотрела лаборантка на Петю поверх своих дальнозорких очков. — Ну сделайте тогда помойку в маленьком масштабе. И сверточек с дитем в нее подложите. Вот вам и будет занятие по осмотру трупа новорожденного.
— Честное слово, меня уже будет скоро тошнить от этой вашей помойки. Неужели ни на что больше фантазии не хватает?
Но Людмилу Васильевну было не просто заткнуть. Она работала на этой кафедре уже тогда, когда сам Рябинкин ходил в детский сад.
— Кроме помойки да кустов, по этой теме трудно что-нибудь придумать.
Лена в недоумении лишь пожала плечами.
Вдруг в коридоре послышались чьи-то голоса, и двое мужчин протиснулись в дверь.
— Мир вашему дому! Вы к нам не заходите, так мы сами пришли, — выступил первый — еще довольно молодой, но уже рыхлый увалень. Это был Виктор Извеков. Вторым посетителем оказался Соболевский, и Лена, узнав его, вдруг покраснела.
— Как Магомет к горе, — улыбнулся Соболевский и посмотрел на Лену.
— Да-да! Я как раз сейчас собирался зайти к Хачмамедову… — Рябинкин вдруг стал очень озабоченным.
— Хачек у себя в кабинете, — заметил Соболевский и снова поглядел на Лену. — А у вас новая сотрудница?
— Да… — Но Рябинкину было не до Лены. — Мы как раз составляем расписание. Начинаем, как обычно, с секционных занятий.
— Нам нужно снова писать заявления на совмещение? — спросил Соболевский.
— Нет, я вчера это узнавал в отделе кадров. Ничего не нужно писать. Вы же не увольнялись, просто были оформлены в отпуск. Завтра естественным путем выходите на работу.
Извекову палец было в рот не клади.
— А можно неестественным? Я через черный ход зайду.
Петя понял свою оплошность, но виду не подал.
— Хоть с крыши давай. С утра у нас две группы. Труп-то будет?
— Откуда я знаю? — пробасил Извеков. — Я же их не пеку, как блинчики, под заказ. Я сегодня дежурю. Буду иметь в виду. Было у нас два огнестрела за два дня, так их уже вскрыли. Если бы я снова был студентом, так мне, конечно, огнестрел было бы интереснее посмотреть, чем какую-нибудь ИБС. Теперь в холодильнике только твоя подруга лежит, — он покосился на Соболевского, тот сделал забавную гримаску. — Но она с эксгумации, для студентов, как вы говорите, неинформативна. Да еще есть парень Попова с тысячей ранений. Но он уже тоже вскрыт.
Людмила Васильевна, воспользовавшись тем, что она пока не нужна, занялась своими делами.
— А знаете, мне кажется, я видела тех самых мужиков, которых застрелили. Еще живыми, возле памятника, — сказала Лена. — Только их трое было. И все на черных внедорожниках. Они о чем-то разговаривали.
— Ну вот, — показал на Лену Извеков. — Девушка говорит, что на завтра одно занятие вам обеспечено.
— Ничего я не говорю! — возмутилась Лена.
— Следуя логике, ночью меня должны вызвать на третьего. Наши доблестные друзья из ментовки еще же ни хрена не раскрыли. Значит, надо ждать новой стрельбы. Будут стрелять, пока всех не перестреляют.
— Так вас тогда надо к следователю вести, — сказал Соболевский.
— Только после Хачмамедова. Сначала к нему. Учебный процесс важнее. — Рябинкин посмотрел на Лену. — Нам надо оформиться на полставки. Вы идите сейчас вниз, — сказал он экспертам, — а мы к вам зайдем.
— Ну вот, ни выпить не дали, ни закусить, ни начало учебного года отметить. Ходи к вам просто так! — проворчал Извеков.
— Не волнуйтесь, все будет. Но только имейте в виду, что после обеда у нас завтра еще две группы. Так что хотелось бы, чтобы вы нам обеспечили еще один труп.
— Это как будете наливать, — пробасил Извеков, выходя вслед за Соболевским из комнаты.