13
Саша и Мурашов ползали на корточках, рассматривая землю под ногами.
— Хрен здесь чего найдешь.
— Ребята, валите отсюда по-хорошему. — Охранник в камуфляже выглядел очень серьезно.
— Слышь, браток, мы здесь часы обронили.
— Когда вы обронили?
— Позавчера.
— Че? Не было здесь никаких часов, а вот ментов была целая бригада. — И он стал названивать кому-то по мобиле. — И чую я, что вы тоже из этих.
— А чего, менты часов не носят, что ли?
От подъезда к ним быстрым шагом шел легкий человек в черном костюме.
— Секьюрити. Я его знаю, — сказал Мурашов. — Чемпион по каким-то единоборствам.
— По нескольким, что ли?
— Ага. Сразу по трем видам.
— У вас какие-то проблемы? — Чемпион подошел и выглядел вполне дружелюбно.
— Да нет, мы вот просто хотели зайти, на летней веранде шашлычка поесть.
— Сегодня шашлыков нет.
— А-а-а… — Саша оглянулся вокруг себя, будто что-то искал. — Жаль… Но мы сейчас уйдем.
— Идемте, я провожу.
— Сейчас… Шнурок вот на кроссовке развязался… — Он сделал в сторону два шага и присел. — Вы идите, я вас догоню.
Мурашов посмотрел на Сашу, потом на секьюрити и пошел вперед.
— А вот я вас вот о чем хотел бы спросить, — торопливо говорил он чемпиону и все пытался его подманить за собой, увести от Саши. — Что это такое, если во всей округе теперь и шашлычка не сыскать? Только вот у вас в клубе, говорят, делают приличные шашлыки…
Чемпион помедлил с минуту, тоже оглядываясь на Сашу, потом, видно, решив, что эти люди не представляют для него никакой опасности, медленно пошел за Мурашовым к воротам. А Вова все говорил с ним, говорил, говорил…
Саша наконец догнал их.
— Завязал шнурок? — спросил Мурашов.
— Ага. Шелковый шнурок, все время развязывается. — Одна рука у Саши была в кармане, но секьюрити не обратил на нее никакого внимания.
— Вешаться на таких шнурках, наверное, хорошо… — задумчиво сказал он.
Саша и Мурашов вышли за пределы ограды. За площадкой для машин они уже больше никого не интересовали.
— Давай пакет, — сказал Саша, осторожно вынимая руку из кармана. На разжатой его ладони лежал темный комок земли. Мурашов быстро подставил под нее полиэтиленовый пакет для сбора вещдоков, Саша ссыпал в него землю. — Бирку давай и печать.
— Знаешь, я ведь разрешения на изъятие вещдоков с поверхности земли этого клуба так и не получил, — тихо сказал ему Мурашов. Саша остановился.
— Так ты меня здесь этому чемпиону на убой, что ли, подставлял?
— Я к своему начальнику обратился, а он говорит, что позвонит руководству клуба. Здесь ведь частное владение. Ну, так и звонил целый день. Я к нему пришел, перед тем как за тобой ехать, а он говорит: «Отбой. Присутствие ментов на территории клуба нежелательно».
— Ну, а если мы все-таки найдем в этом комке земли кровь? Это что-то изменит? — спросил Саша, когда они уже сидели в машине Мураша.
— Да хрен его знает. Джоев может сказать, что он на этом месте барашка резал…
— Еще чего не хватало! — Саша был даже рад, что он сейчас не дома, что он сидит в милицейской машине и ему не надо смотреть на полиэтиленовый пакет с деньгами, отданный ему у нотариуса. Что такое эти бумажки? Фигня. Он ладонями будто еще чувствовал руль его «тэтэшки», нога сама привычно искала педаль… — Нет, Володя, ничего тебе Джоев про барашка не скажет. Мы можем быстро определить сначала видовую принадлежность крови, и если это действительно кровь человека — определим и ее группу. Если же сойдется и группа — точно тут паренек лежал.
Мурашов тронулся с места.
— Лежал и замерзал. Почти летом. Фигня какая-то.
— А знаешь, Мураш, в этом и парадокс. — Саша в своем расставании с машиной был сейчас склонен пофилософствовать. — Как я заметил, почти никто не умирает по плану. Вот живут большинство людей. Все-таки приблизительно, как хотят. Или как задумывают. А вот умирают почти все случайно. — Мурашов ничего не отвечал ему. Просто смотрел вперед. — Раньше, в деревнях особенно, жили люди. Жили себе, жили, потом ложились — и умирали. Как говорили, от старости. А в моей собственной практике смерти от старости — просто вот от возраста — не было ни разу. Представляешь? Ни разу.
— Тебя куда? — спросил его Мурашов, когда они оказались недалеко от набережной.
— Домой, — пожал плечами Саша. Огромный памятник, белея, высился перед балюстрадой. — Остановись на минутку, — попросил он.
Мурашов остановился практически на том самом месте, где несколько дней назад Лена видела черные машины.
— Хочешь выйти? Пописать рядом с ним? — Мурашов кивнул на «писающего летчика».
— Нет. — Саша нажал на кнопку, стекло окна поползло вниз. — Народу еще много. — Он помолчал. — Тепло. Почти так же, как в ту ночь, когда замерзал этот парень. Кстати, ты не знаешь, где Джоев?
— Знаю. — Мурашов курил и выпускал дым в свое окно.
— Где?
— У меня в изоляторе сидит.
— Что? Ты его задержал? А чего молчишь? И на каком основании ты его задержал?
— На каком основании… — Мурашов усмехнулся. — На таком основании, что ногти у него грязные были. Я когда от тебя вышел, подошел к нему. Хотел с ним попрощаться. Ну, кое-чего еще спросить. Закурить ему дал. Он не курит, но сигарету взял. Я смотрю, а у него под ногтями грязь. Серо-черная. А он ведь повар. Хоть и на шашлыках стоит, но там в клубе строго. Всех проверяют. Санитарный контроль, все такое. Кроме того, Джоев ведь сам огонь не разводит. Для этого специальный человек при нем есть.
— Так ты ему что, ногти обстриг? — Саша уже понял, куда клонит Мураш.
— Ага. Как в детском саду. Я когда в сад маленьким ходил, у меня там сумка санитарная была. Через плечо. Я должен был у всех руки проверять перед обедом. Ты вот мне лучше скажи, куда теперь сдать эти ногти?
— Они у тебя запакованы?
— Ну…
— Ну, так оформляй направление. Или грязь из-под ногтей Джоева — тоже собственность клуба?
— Уже оформил. — Извеков достал из бардачка еще один полиэтиленовый пакет и к нему бумагу-направление для обнаружения пороха и оружейной смазки в содержимом из-под ногтевых пластинок гражданина Джоева. — Куда это?
— Химикам на экспертизу. Завтра с утра и отвезешь.
Мурашов сунул пакетик назад в бардачок и сказал просящим тоном:
— Слушай, а давай поедем ко мне в отделение. Посмотрим вместе еще разок на этого Джоева. Может, еще чего-нибудь увидим, а?
* * *
Витя Извеков уехал. Соболевский дежурил, поэтому никуда не торопился. И Лена, и Рябинкин, хотя было уже поздно, тоже не спешили уходить с кафедры. Людмила Васильевна посмотрела на них неодобрительно, но ничего не сказала. Стала собираться домой. Перед ее уходом Лена зашла к ней в лаборантскую и спокойно положила ей на стол страницы заключения.
— Пожалуйста, следите, Людмила Васильевна, чтобы больше таких совпадений не случалось.
— Хорошо, хорошо… — Лаборантка сочла за лучшее не спорить.
Теперь они втроем остались в ассистентской, прихлебывали остывший чай, грызли сушки с маком и болтали о какой-то чепухе. Причем болтали больше Лена и Соболевский. Петр Сергеевич молчал. Как Лена поняла, в его целеустремленной жизни чепухи было немного.
Уже было около одиннадцати. Лена тоже стала собираться домой — пока еще ходили троллейбусы. Странное дело — ей было немного жаль, что Игорь не сможет ее отвезти, как делал это два дня подряд, но в то же время ей хотелось остаться одной. «Не ошибись!» — звучали в голове мамины слова. Нет, она, конечно, не могла ошибиться в Игоре. Просто бывают у человека минуты, когда ничего больше не хочется. Как есть — так и ладно. Отвратительно навязчиво прервал эту вечернюю задушевность телефонный звонок.
— Это снизу. Вызывают, — с сожалением сказал Соболевский. — Как ни жаль расставаться, но, видимо, пора. За мной приехали на осмотр.
— О! Случай для завтрашнего занятия! — с маниакальной заинтересованностью оживился Рябинкин.
— До завтра. Я тоже поеду. — Лена взялась за свою сумку. И как-то вдруг она ощутила свою внезапную взрослость, даже одиночество, какого еще никогда не ощущала. Там, в аспирантуре, в Москве, она была все-таки ученицей. Жила отдельно, но всеми корнями была связана с мамой, с семьей. А сейчас ей вдруг стало как-то безразлично, что мама ждет ее дома. Что там опять стынет ужин, и тот страх — оторваться от матери, — который она ощущала всего несколько часов назад, в больнице, вдруг куда-то исчез.
— Кстати, я вам заметки о Цезаре принесла, — сказала она и достала из сумки тетрадь, протянула ее Петру Сергеевичу. — А вы забыли.
— Я не забыл. — Он вздохнул. — Просто замотался. Я их домой возьму?
— Конечно.
Соболевский пошел вниз, пообещав ей перезвонить через несколько минут.
— Если мы поедем в сторону твоего дома, мы тебя подвезем.
Что ж, это интересно. Никогда она еще не ездила в ментовской машине.
Они с Петром Сергеевичем погасили на кафедре свет и пошли вниз.
— Надо узнать, что за случай, — Рябинкин опять взбодрился, и даже шлем на сгибе его руки на каждой ступеньке стал покачиваться не устало, а энергично. — И подумать, кому завтра с утра удобнее будет вскрывать — мне или опять Виктору.
— Мы с вами, как гробокопатели, — сказала Лена.
— Мы с вами — охотники за знаниями, — ответил Рябинкин.
Ботинки Соболевского сияли яичницей в жужжащем свете коридорных ламп. Молоденький следователь, совсем из другого отделения, не из того, в котором работал Володя Мурашов, в очень узких джинсах и с хаером посередине обритого черепа, наклонился к подоконнику и размашисто писал постановление на экспертизу. Клавдия с одувшейся от нетрезвого спанья физиономией тоже вышла на шум.
— Неразборчиво пишешь, — заглянул через его плечо Соболевский. — Какие-то загогулины. Пиши внятно — как фамилия потерпевшей?
— Чего непонятно? Все понятно. Фамилия — Попова. Звалась Инной. Вот отчество действительно… — Следователь заглянул в какую-то свою, видимо, черновую бумажку. — Ил-ла-ри-о-новна.
— Ка-ак? — Соболевский внезапно отступил на шаг.
— Попова Инна Илларионовна. — Следователь обернулся на Соболевского: — А что с вами?
— Что с ней случилось? — Лене показалось, что Соболевский охрип.
Молоденький следователь пожал плечами.
— Передали информацию со «Скорой». — Он опять заглянул в свою бумагу. — «Скорую» вызвали соседи. Им на головы с потолка стала капать кровь.
Игорь сжал кулаки и прикрыл глаза. Лене показалось, что он заплакал, так судорожно несколько раз дернулся его кадык.
«Он знал эту женщину, — подумала она. — И знал хорошо».
— Или перерезали горло, или вскрыли вены, — громко предположил Рябинкин. — В этих случаях всегда бывает обильное кровотечение.
— Заткнитесь! — Лена даже представить себе не могла, что она может так сказать начальнику. Но у Игоря было такое лицо… Неужели Рябинкин слепой? Или он вообще ничего не видит, кроме своих занятий?!
— Ну, что? Поехали? — почесал свой хаер следователь.
— Надо Владимиру Александровичу звонить, — вдруг вмешалась Клавка. На ее одутловатом лице за-играли, забегали глазки, и вся ее фигура — округлые, развалистые бока, мясистые руки — все вдруг заколыхалось в каком-то даже веселом возбуждении. Соболевский вдруг повернулся и ушел в комнату экспертов. Лена подошла, подглядела. Он прошел в темноте к своему столу и сел, обхватив голову руками. Лена повернулась спиной к этой двери, встала с наружной стороны, как страж.
Клавдия тем временем уже верещала по телефону.
— Приедут сейчас, — с довольным видом оглядела она всех оставшихся и опустила трубку в карман. — А ты, мальчик, иди пока в машину. Там и жди. У нас тут сейчас свои дела. Пока никто с тобой не поедет. Когда будет надо, мы тебя позовем.
Следователь, еще не зная, как себя вести с Клавдией и кто она такая, помялся немного и ушел. Петр Сергеевич видел, как он с недовольным видом залез в полицейскую машину и откинул голову на сиденье.
— Александра-то Анатольевича жалко, — с задумчиво-безразличным видом вдруг произнесла Клавдия, почесав затылок.
— Какого Александра Анатольевича? — спросила от двери Лена.
— Какого-какого… Нашего Александра Анатольевича. Сашу Попова! Это ж матушка его померла, — Клавдия хоть и отвечала, но больше для Рябинкина, чем для Лены. А про себя была занята своими мыслями. Не повредила бы им с Тонькой эта внезапная смерть. И чего это Инне вздумалось помирать? Клавдия этого не понимала. Баба молодая еще, в самом соку. Что с того, что с мужем разошлась? Ну, погуляла, конечно. Всяко-разно на свете бывает. Но чтобы из-за этого резаться… Все-таки Соболевский здесь замешан! Вон как побледнел. Не просто это так, дело давнее…
— Пойду-ка я дочке на всякий случай позвоню, — сказала она и двинулась в свою комнатушку. — Может статься, понадобится.
Рябинкин как будто даже и не расслышал, как Лена сказала ему: «Заткнитесь!»
— Может, ты поедешь домой? Пока троллейбусы все-таки ходят. — Он тоже посмотрел на дверь. — Если Игорь не сможет ехать на осмотр, мне придется его выручать. К тому же меня все равно никто не ждет. А у тебя мать, наверное, волнуется.
— Я тоже тогда останусь, — сказала Лена. — А мама у меня, по-моему, уже привыкает, что я возвращаюсь с работы поздно.
Рябинкин пожал плечами.
— Ну, как хочешь.
Они еще постояли молча в пустом коридоре, подождали.
— Пойдем хоть в приемной посидим. В ногах правды нет, а кафедру снова открывать неохота.
— Вы идите. Я здесь побуду.
Рябинкин взглянул на Лену внимательно, как будто вдруг что-то понял, постоял еще чуть-чуть и вышел. Лена опять повернулась лицом к двери, которую так бережно охраняла, приникла ухом, прислушалась. Тишина. Темнота. Она осторожно приоткрыла дверь.
— Игорь?!
Никто не ответил.
Лена вошла. Постояла некоторое время в темноте. В стеклянный прямоугольник двери полоской пробивался свет из коридора. Лена сделала несколько шагов в центр комнаты. Силуэт Соболевского неясным пятном вырисовывался за столом.
Вдруг что-то грохнуло, посыпалось вниз с металлическим звуком.
Лена ойкнула, испугавшись, замерла.
— Это часы. Чугунные часы Вячеслава Дмитриевича. — Голос Игоря был сух, вполне обыден. Только очень тих.
— Я их, наверное, разбила… Как неудобно. Можно включить свет?
— Включи.
Лена снова вернулась к двери, стала шарить пальцами по стене. Безуспешно. Вдруг комната озарилась светом настольной лампы.
— Не пачкай руки о штукатурку.
Она старалась не смотреть в его сторону. Присела на корточки перед упавшими часами.
— К счастью, всего на две половинки. — Лена всмотрелась внимательнее. — Нет, они не разбились! Просто развалились по шву. — Она взяла половинки в руки. Поднялась. — Красивые… Это что, чугун?
— Чугун. Сам механизм-то цел?
— А где он? — Лена заглянула под стол, выудила круглый корпус часов.
— Циферблат, кажется, цел. — Она поднесла механизм к уху. — Только они не идут. Сломала… — Она бессильно опустила руки.
— Они и не шли. — Соболевский тоже не смотрел в ее сторону. Просто по звукам угадывал, что она делает. — Это очень старые часы. Из танка.
— Как из танка? С войны? — Лена была до смерти рада, что он хоть что-то ей говорит. Пускай хоть любую ерунду.
— Такие часы стояли в «Т-34». После войны, когда танки уже не нужно было ремонтировать в огромном количестве, все склады оказались забиты такими часами. Их ведь заменяли при ремонте, если, скажем, танк выходил из строя. А когда оказалось, что часы некуда девать, — под них специально стали делать чугунные литые корпуса. На разные сюжеты. Это вот — «Хозяйка Медной горы».
— Ты так много знаешь…
— Это Вячеслав Дмитрич мне рассказал. Ты с ним скоро познакомишься. Он на днях выйдет из отпуска.
Лена пыталась сложить вместе две половинки корпуса.
— Здесь, наверное, выпал шуруп. Или болт, я не знаю. Вот, дырка свободная. С той и с другой стороны…
Соболевский вдруг встал и подошел к столу Саши Попова. Провел ладонью по зачехленной поверхности его ноутбука и сказал:
— Что я теперь ему скажу? — Он постоял, развернулся лицом к Лене и спросил не ее, а себя, обращаясь к ней: — Ну, как я должен теперь перед ним оправдаться? И смогу ли я перед ним когда-нибудь оправдаться?
Лена положила половинки на стол и подошла к Игорю, положила руку ему на плечо, заглянула в глаза.
— Знаешь, я думаю, что ты должен просто ему сказать, что когда-то ты очень любил его мать. Мне кажется, что это правда.
Соболевский отошел, постоял, повернувшись к ней спиной, и медленно сказал:
— Какая ты все-таки еще маленькая девочка… — Он усмехнулся, как вздрогнул. Снова сел за свой стол. — И неужели ты думаешь, что ему от моих запоздалых признаний будет легче…
Лена выключила свет и направилась к двери.
— Легче или нет, я не знаю. Но думаю, что правда — это самое лучшее, что ты можешь сказать.
* * *
От «писающего летчика» Саша и Мурашов все-таки не поехали по домам. Они зашли в дешевую забегаловку около рынка, где торговцы, которым негде было ночевать, как возле своего товара, ночь напролет пили пиво. Они взяли пропахшие прогорклым маслом беляши и миску овощного салата цвета тропического коктейля.
— Подумай сам, — говорил ему уже порядком накачавшийся Мурашов. — В сложившихся обстоятельствах, — он очень тщательно выговаривал это словосочетание, — ну, что нам эта горсточка земли может дать?
— Факты — полезная вещь. — Саша отставил свой недоеденный беляш и отпил из пузатой граненой кружки. — Если ты имеешь факты, у тебя гораздо больше возможностей их правильно использовать, чем когда ты их не имеешь.
— Нет, ты скажи, — Володя все никак не мог успокоиться, — ну, на хрен мы там сегодня с тобой ковырялись в земле у этого клуба, если у Джоева не только ногти оказались вымазаны оружейной смазкой, но и от ножниц между пальцами обнаружилась ранка?
— Нет, ты ничего не понимаешь, — вяло отпихивался от его объятий Попов. — Я отдам эту землю на экспертизу физикотехникам — ну, Владу и Владику, ты их хорошо знаешь. И они путем спектрального ли анализа, или хроматографического анализа, или еще хрен знает какого анализа установят в этом комочке земли следы крови, потом докажут, что эта кровь принадлежала племяннику Джоева, а она сто пудов ему принадлежала, и ты сам увидишь, какой расклад приобретет твое дело.
— А-а-а! Что бы ты мне ни говорил, я его уже, можно сказать, раскрыл. Эти оба огнестрела, баба с ножницами в груди — это все дело рук этого Джоева.
— Шашлычника?
Вова расслабился, растекся на жестком стуле, ронял сигаретный пепел Саше в тарелку, себе на грудь.
— Шашлычник Джоев. Это он. Он всех замочил. Погоди, пройдет пара дней, и он во всем сознается.
— Может, тебя даже наградят, — ухмыльнулся Саша. — Повысят в звании, квартиру дадут…
— Только б не посмертно, — также ухмыльнулся в ответ Мурашов. — Посмертно — неохота.
— А тебя и не наградят. Не волнуйся, — Саша опять отхлебнул пива. — Вовсе не факт, что Джоев сознается. Ногти ты ж ему стриг без понятых? Он скажет, что это не его ногти. А ранка между большим и указательным пальцами — так он просто кожу ножницами прищемил, когда сам свои ногти и стриг. — Саше опять уже очень хотелось спать. Что за жизнь такая хлопотная? Не даром ему дался сегодняшний денек. — Ты ж пойми, — говорил он сонно Мурашову. — Джоев — человек-кремень. Ты видел, как он смотрел на своего погибшего племянника? Даже не вздрогнул. Как стакан воды выпил.
— А ты что, хотел, чтобы он тебе лезгинку в твоем холодильнике сплясал?
— И, между прочим, какой у Джоева мотив был всех мочить? Тебе пришло подтверждение, что наш парень — это действительно его племянник?
— Так зачем бы я с тобой тут сидел, если бы это был не он, — обиделся Мурашов. — Из поликлиники уже пришел факс — копия страницы из амбулаторной карты. Парень два года назад свалился с велосипеда и разодрал себе ногу. Этот рубец ты и обнаружил.
— Жалко парня, — вздохнул Попов. — Пропал ни за грош. Как он вообще попал в этот клуб?
— А Джоев мне не соврал. Парень действительно приехал к нему за деньгами. Но поскольку наши два обалдуя на работу без предупреждения не вышли, Джоев хотел дать возможность племяннику подработать. Возможно, всего один раз. А тут эти со своего дня рождения подвалили. Теперь уже не узнать, кому первому в голову пришла идея с ромашками. Не исключено, что той самой даме с ножницами в груди. И ты представляешь, когда Джоев стоял вместе с нами в холодильнике и смотрел на племянника, он ведь эту дамочку уже замочил. Буквально за полчаса до того, как к нам приехать.
— Он ее выманил из квартиры?
— Элементарно. Как и тех двух выманивал из машин, а потом в них стрелял. Кстати, у него в квартире я ружье обнаружил.
— Когда ты успел?
— Необязательно же самому везде ездить. Ребят попросил. Жена его не успела спрятать.
— Ну, не пропадут теперь наши физикотехники без работы. — Саша тяжело вышел из-за стола, подошел к стойке и вернулся назад с большим коричневым лещом в твердой чешуе и еще с двумя кружками пива.
— Угощайся, Вова. Я проставляюсь.
— Зря ты машину продал.
— Да фиг с ней, с машиной. Деньги очень нужны. — Саша с хрустом отодрал от леща плавник и стал его обгрызать. Некоторое время они пили пиво молча.
— А все-таки несправедливо, — вдруг сказал Мурашов.
— Чего? — Саша поднял красные глаза от кружки.
— А то, что теперь этот Джоев за всех отдуваться будет. Эти наши козлы племянника его ни за что ни про что замочили. — Саша приподнялся, чтобы возразить, но Мурашов не дал ему сказать. — Замочили, — как прихлопнул он, — что бы там ни говорила наша медицинская наука, а ты в ее лице. И вот получается, те, кто его колол дурацкими кнопками, резал ножиками и ножницами, — хорошие ребята?! Они тут ни при чем. И виноват один Джоев, у которого есть жена, есть дети. И есть, черт побери, сестра. За сына которой он мстил и за которого будет теперь мотать солидный срок. И вот ты теперь мне скажи, — Мурашов кинул леща на стол и схватил Попова за грудки, — на хрен мне сдалась твоя судебная медицина?
Саша аккуратно опустил обглоданную рыбью кость на тарелку.
— Отпусти меня, Мурашов, не тупи.
— А в чем моя тупость-то, а? Объясни! — Мурашов побледнел и брызгал слюной. — А то я ведь простой мент, следователь, я ваших медицинских штучек-дрючек не понимаю!
— Ну, тогда заткнись, если не понимаешь, и слушай меня. Только спокойно. — Саша сделал хороший глоток и отодрал от леща последний плавник. — Вот скажи мне, три бугая — двоих ты видел у нас уже с огнестрелами, а третий, даю руку на отсечение, тоже не меньшей комплекции, — захотели бы этого парнишку замочить. Они бы его запинали, забили кулаками или просто один раз пырнули бы ножом — и до смерти. Но ведь было не так? Значит, они не хотели его убивать?
— Так они что, значит, хорошие? — Мурашов отодвинулся от стола и смотрел на Сашу, наливаясь глазами в точности, как Хачек.
— Нет, не хорошие. Но и умысла убивать у них не было.
— А что они тогда хотели сделать? Пошутить? Пощекотать себе нервы?
Саша пожал плечами.
— Я думаю, тут имел место банальный кураж. Вседозволенность, унижение слабого — вот то, что сейчас у нас считается признаком силы. И в эту игру оказались вовлечены все без исключения. Даже девушка. Сыграл свою роль старый инстинкт преступных сообществ. Стало необходимо, чтобы все оказались замазанными. Не нашлось никого, кто бы сказал, что нужно перестать, что такие игры не могут довести до добра. Они, может быть, даже подбадривали друг друга. Конечно, они измывались над парнем, но всерьез убивать его никто не хотел. Да и повода не было. Это было всего лишь демонстрацией силы. Той силы, которой завидуют. Ведь ты сам, Мураш, когда смотрел у нас в экспертизе в окно на их машины, ты тоже завидовал их силе. А кончилось чем? Двух застреленных садистов уже увезли на кладбище. Весной поставят им памятники из черного мрамора. А третий наложил в штаны от страха, как бы и его не прикокнули, и теперь в бегах.
— Знаешь, тебе легко говорить… — Володино лицо перекосила недобрая усмешка. — У тебя отец был начальник. Тебя оберегали… И ты сидишь теперь там, в Бюро, этакий судия. Мол, у нас только наука, ничего личного! А ты попробуй, приди ниоткуда, будь никем, пособирай доказательства, когда все тебе тычут в лицо: «Паршивый мент!» Когда не то что в квартиру, в подъезд не впускают, как было в доме этого Сергеева. И когда ты не знаешь, вспомнит ли о тебе хоть кто-нибудь — на следующий день после того, как тебя пристрелят из-за угла пацаны из такого вот джипа. А сам их хозяин даже не узнает, как тебя зовут. Скажет просто: «Уберите его, он мешает», и небрежно так двинет пальчиками…
— Да ладно тебе, — сказал Саша. — Если боишься — зачем в милицию пошел?
— Да и не пошел бы, если б идти было куда. Я вот удивляюсь, зачем ты пошел. Перед тобой-то небось все дороги были открыты…
Саша молчал. Что бы он ни сказал, все равно Мурашову его не понять.
— Трусы они, хорьки! — вдруг стукнул кулаком по столу Вова. — В том-то все и дело, что сами перетрухали. А я только и слышу: «Мент, мент!»
— Если бы кто-нибудь из них опомнился и вызвал врача, племянник Джоева бы не умер, — сказал Саша. — Но они просто вытащили парня на улицу и бросили.
— Они ушли плясать на танцпол, — заметил Мурашов. — И плясали там до утра.
— Да. — Саша помолчал. — Все под Богом ходим. Но все-таки не исключено, что кто-то специально перетащил парня на асфальт, думая, что его заметят. Но оказалось поздно. Однако же все поплатились за то, что сделали.
— Ну да, и теперь за весь этот садо-мазо будет отдуваться Джоев, — снова стукнул кулаком Мурашов, но уже не так сильно.
— И Джоев не котенок. Он бил на поражение. Двоих застрелил. И когда девушке всаживал ножницы в грудь, тоже понимал, что он ее не мороженым угощает…
— А все-таки хреново, что парень элементарно замерз. Было бы гораздо проще, если бы они просто убили его, и все. Тогда бы была кровная месть, и все ясно.
— Знаешь, как говорят — простота хуже воровства. Молись, чтобы в том кусочке земли все-таки оказалась кровь. Тогда хоть третьего именинника можно будет притянуть к ответу.
— За что его притянешь? Он теперь будет говорить, что все это время просидел в туалете. А если бы увидел, что его друзья вытворяют, то ни за что бы этого не допустил. — Саша и Мурашов догрызли леща, допили пиво. Пора было уходить.
— Может, ты все-таки напишешь в заключении, что парень умер от кровопотери? Если кровь в земле обнаружится?
Саша отодвинул от себя пластиковую тарелку, вытер салфеткой руки и рот, покачал головой:
— Нет, Мураш. Хотя от меня теперь мало что зависит — заведующий сказал, что случай этот будет разбирать комиссия, я бы все равно не написал.
