28
Новогодние праздники были уже на носу. Наступил последний день старого года. До боя курантов со Спасской башни оставалось всего несколько часов. Радиоприемник в кухне торжественно провозгласил, что в Петропавловске-Камчатском – полночь. Термометр, висевший за окном квартиры Тининых родителей, показывал минус четыре, и в начавшем синеть воздухе появились чудесные новогодние снежинки.
Мать Тины в нарядном платье и фартуке поверх, напевая, нарезала на кухне салаты. Отец, в костюме и галстуке, разбирал завернутую в газету елочную гирлянду. Сама Тина, сидя на кровати у Леночки, держала на коленях коробку с елочными игрушками и, осторожно освобождая каждую от старой папиросной бумаги, складывала горой на одеяло. Огромная пахучая елка, распространяя ни с чем не сравнимый аромат, уже стояла в углу их детской.
– Все так, как было когда-то, помнишь? – посмотрела Тина на Леночку.
Та улыбнулась, моргнула ресницами. Тина еще раз взглянула на нее, уже профессиональным взглядом, и с замиранием сердца опять отметила, что с каждым днем Леночка худеет все больше и ее маленькое личико старого ребенка все острее обтягивается кожей.
– По телевизору сейчас "Ну, погоди!", хочешь посмотреть?
Леночка опять моргнула ресницами, и Тина включила стоявший возле кровати маленький телевизор.
– Валечка, тебя к телефону! – крикнула мать.
Осторожно, чтобы не уронить игрушки, Тина встала и вышла в коридор.
Звонила Аня Большакова. Тина несколько раз виделась с ней. Однажды Аня даже уговорила ее сходить в церковь, устроиться петь в хоре. Только не в католическую, как они тогда мечтали в больнице, а в православную. До католической было далеко добираться. Они пошли. Их выслушали, предложили приходить. Анна стала ходить, а Тина не смогла. Она не могла ни расслабиться в церкви, ни сосредоточиться. Ее отвлекали собственные мысли и чужие люди, которых она видела во время пения.
Искренне верующие истово крестились, вымаливая у бога кто прощение, кто надежду. Они ее раздражали. Те, кто молился напоказ, по обязанности, или чтобы показать господу и публике себя, раздражали еще больше.
Тина решила, что принесет гораздо больше пользы, если не будет тратить на это время, а поможет дома с Леночкой, частично разгрузив мать. Даже выучила все марки и достоинства холодильников и стиральных машин, чтобы отвечать вместо матери по телефону. Леночка сначала недовольно кричала, а потом привыкла, что Тина теперь живет с ней. Зато мать была совершенно счастлива. С неизвестно откуда взявшимся молодым задором она ходила по выставкам и музеям, будто заново открывая для себя Москву.
"Как я виновата, что ничего не делала для нее раньше!" – думала Тина.
Мать упросила ее не уходить на квартиру и какое-то время не устраиваться на работу.
– Тебе надо подумать обо всем и хотя бы немного отдохнуть, – говорила она. – Уж мы с отцом тебя прокормим, а карманные деньги я буду тебе отдавать за те консультации, что ты даешь по телефону вместо меня.
Тина установила себе срок пожить у родителей до Нового года.
– Но я буду обязательно к вам приходить. И у тебя появится свободное время! – говорила она матери.
Откуда-то на Тину свалились бывшие школьные и институтские друзья, стали приглашать в гости. Но Тина к ним не ходила. Ей не о чем было рассказать друзьям. Жизнь незаметно пролетела мимо нее: она никуда не ездила, ничего не видела, ничего не умела, кроме одного – лечить. "В каком-то смысле, – думала Тина, – жизнь моя была похожа на Леночкину. Она тоже протекла в замкнутом пространстве".
Теперь, когда Тина ходила по улицам, она вдруг с удивлением провинциалки, не бывавшей в Москве с десяток лет, замечала новые дома и магазины, выросшие за это время. Отмечала возникшие непривычные ракурсы родного города, незнакомые будочки банкоматов и телефонов-автоматов. Она с удивлением рассматривала новые марки машин, стеклянные автобусные остановки, заходила в супермаркеты и внимательно разглядывала бутылочки с соусами, разные сорта креветок и вин. Однажды Тина увидела, как изменилась схема линий метрополитена, и поняла: что бы с ней ни случилось, она больше не хочет назад, в прежнюю жизнь, в которой были только больница, сын и муж, но на самом деле не было ничего, кроме хлопот и работы – ни настоящего дома, ни любви, ни радости.
И все-таки она ждала звонка сына. Он так ведь и не позвонил ей ни разу. Но Тине почему-то казалось, что вот сегодня, в канун Нового года, Алеша должен ей позвонить. Она прислушивалась к телефону. В конце концов, если уж не ей, то хоть бабушке с дедушкой. Они-то с ним не ссорились. И пусть даже не напрямую, но через них она надеялась узнать, как он живет, здоров ли, готовится ли поступать в институт.
"Выучился бы только, на остальное плевать! Пусть не любит меня, если не хочет. Да пусть хоть сто раз не любит, но только бы нашел свое место в жизни!"
И вот сейчас, когда мать позвала ее к телефону, Тина почему-то подумала, что это звонит сын.
– Представляешь, мне хочется снова отравиться или повеситься, – сказала Тине Аня Большакова. – В театре капустник, а меня даже не пригласили! Как будто я не отработала там целых пятнадцать лет!
– Сочувствую, – сказала Тина. – Но, наверное, капустник в театре не главное. Устрой капустник дома!
Она сказала так, и тут же подумала, что не права. Конечно, важно, когда тебя помнят. Самой-то Тине уже позвонили и Барашков, где-то дежуривший в новогоднюю ночь, и Ашот из Америки, и даже Татьяна. Только Мышка не позвонила. Но Тина не обижалась: Мышка не хотела выглядеть неискренней.
– Пойдем погуляем? – предложила Аня. – На улице так хорошо! Может быть, я развеюсь!
– Вы справитесь без меня? – спросила Тина родителей.
– Конечно, иди, – ответила мать, и Тина договорилась о встрече.
Даже Леночка ее отпустила без звука. Леночка почему-то начала бешено ревновать, если Тина куда-нибудь уходила.
Аня жила в старом доме с прогнившими полами на площади Маяковского. Дом стоял во дворе, до него ни у кого еще не дошли руки, и никто не догадался ни расселить этот дом, ни снести.
– Никогда, наверное, не привыкну жить на окраине, – все говорила Аня, – но переехать туда придется. Нужно, чтобы и дети под снос получили отдельные квартиры.
Обычно Тина только пожимала плечами, но сейчас ей было приятно побывать в центре.
Подруги встретились возле Театра сатиры, перешли бывшую улицу Горького и пошли по Кольцу.
– До чего противоречива душа человека! – сказала Аня. – Когда эта улица еще была имени Горького, так я с гордостью называла ее Тверской. И теперь из какого-то странного чувства противоречия, сама не знаю зачем, я упорно называю ее именем пролетарского писателя, которого, вообще-то, терпеть не могу за фарисейство и то, что он продался советской власти!
– Охота тебе думать об этом, – заметила Тина. – Посмотри, как чудесно! Есть что-то волшебное в том, что сейчас утекают последние часы целого года. Как светятся витрины! Как спешат к праздничным столам люди! Как они торопятся к своим друзьям и любимым. И мы с тобой обязательно будем когда-нибудь счастливы, еще и еще, как тогда, когда играли свой дурацкий вальс на экзамене, или как сейчас, когда идем просто так, бесцельно по Садовому кольцу. Это ведь счастье – быть здоровыми, сытыми и гулять по Садовому кольцу. Кто-то скажет: как банально. А я им отвечу: вы не знаете, что такое смерть, что такое болезнь, если бы вы видели каждый день то, что видела я, вы бы со мной согласились. А если нам надоест гулять – мы с тобой попрощаемся, пожелаем друг другу удачи в Новом году и разъедемся по домам: ты – к своим близким, а я – к своим. Это ведь счастье, не правда ли?
– Правда, – рассеянно сказала Аня. – Только я не могу жить так, как ты. Растительной жизнью. Тебя отовсюду поперли, и ты счастлива! Меня вот поперли – так я нет-нет и пожалею, что не отравилась тогда насовсем. Ну что мне делать, скажи? Ведь я артистка! Меня бодрит только успех! Я жить не могу без сцены. Мне каждую ночь снится, что я пою или танцую. То мне кажется, что я – Кармен, то – Царская невеста, а бывает, что и Фея Драже.
– Кажется – креститься надо, – привычно сказала Тина. – Когда ты выходишь на сцену, от волнения происходит выброс гормонов, они тебя и бодрят. Это как наркотик, ни больше ни меньше.
– Так самое смешное, что я всю жизнь пела не Царскую невесту, а то мышку-норушку, то кошку, то медведя, в лучшем случае Буратино играла.
– Господи, какая разница! Хоть Бабу-ягу! Гормоны-то все равно одни и те же!
– А ты не скучаешь о своей работе? – спросила Анна.
– Не знаю, еще не поняла. Я просто мыслю уже всегда так, будто я на работе.
Они вышли на Цветной бульвар. На углу стояла кучка людей. Они спорили о политике. Аня и Тина постояли немного, послушали. У каждого из спорящих были свои аргументы. На бульваре падал легкий снежок, черной стеной стояли деревья.
Последний раз Тина была здесь с Азарцевым. Чуть меньше двух месяцев назад, в ту ночь, когда убили Валерия Павловича. Но ей казалось, что с тех пор прошла целая жизнь. Азарцеву она так и не позвонила. У нее не осталось его телефона – визитную карточку забрал муж, да так и не отдал. Где находится московский офис Азарцева, она не могла вспомнить. Тогда было темно, и они ехали на машине. Справочная телефон его фирмы не знала. А за город Тина сама бы не добралась. Да и куда было ехать? Ведь она проспала всю дорогу.
"Значит, не судьба, – решила она. – Да и странно идти в новую жизнь с прежним грузом".
Но теперь ей почему-то стало ужасно жаль, что ничем не закончился так странно начатый роман женщины, которую она видела как бы со стороны – с большим букетом коричневых ирисов, в черном пальто и крошечных замшевых ботильонах, – и мужчины со спокойным твердым взглядом, в короткой куртке, с журналом под мышкой, на первой странице которого множились обнаженные красотки.
Тина и Аня прошли еще немного и остановились на углу у кондитерской. На улице кружилась метель, а за прозрачной освещенной витриной магазина сияли серебристые елочки на прилавке и лежали в корзинках разноцветные аппетитные пирожные.
– Зайти бы, да денег нет, – грустно сказала Аня.
– И у меня тоже, – пошарила по карманам Тина.
– Давай споем! – вдруг схватила ее Аня за рукав.
– Как это?
– Ну, за деньги! Как в церкви! У меня с собой и костюм есть. Я иногда за деньги в метро пою. Должна же я как-то зарабатывать на жизнь! Иногда получается больше, чем в театре, – горячо зашептала Аня. Тина только широко раскрыла глаза. А Аня уже извлекла из карманов своего широкого пальто черные очки и парик с дурацкой косынкой. В мгновение ока (чувствовалась театральная школа) из знакомой Тине Ани Большаковой она превратилась в сумасшедшую тетку в темных очках с торчащими в разные стороны кудрявыми светлыми волосами в стиле Вероники Маврикиевны.
– А я? – растерянно спросила Тина.
– А ты можешь и так петь, – сказала Аня. – Тебя все равно никто не узнает. Ты же в театре не работала!
Аня достала детский коричневый мятый берет и бросила его под ноги.
– "У любви, как у пташки крылья!" – задорно притоптывая ногой и подбоченясь, начала она. Тина сначала смотрела на нее в изумлении, а потом нервически захохотала и стала подпевать.
Ария Кармен принесла им двадцать рублей.
– Неплохое начало! – констатировала бывшая артистка.
– Это же надо! – сказала Тина. – Я из заведующей реанимацией превратилась в уличную попрошайку!
– Почему это в попрошайку? Мы артистки! – обиделась Аня. – Нам не подают, а платят!
Анька запела что-то еще, но Тина не слышала и не разбирала слов. По ее щекам покатились слезы. Вновь разверзся перед ней переполненный людьми ярко освещенный зал, снова она стояла на сцене в длинном серебристом платье.
– А капелла! – объявил невидимый голос, Тина изготовилась и набрала в грудь побольше воздуха. И Анька Большакова вдруг замолчала и замерла, услышав канонические слова и бессмертную мелодию "Аве, Мария!".
Прохожие шли, снег летел, мимо на небольшой скорости еле продвигались машины, видимо, впереди был затор, а Тина все пела, ничего не видя вокруг и ощущая себя вне времени и пространства. Какая-то девушка в пальто с низко надвинутым капюшоном остановилась возле них, прислушиваясь к Тининому пению.
Вдруг одна из машин выбилась из общего ряда и подкатила к кромке. Дверца открылась. Из машины вышел молодой человек без шапки, в распахнутой куртке и пестром свитере.
"Свитер, как у моего Алеши!" – подумала Тина и вдруг замолчала. Перешагнув через невысокий сугроб, по асфальту к ней приближался ее мальчик. На лице его блуждала какая-то странная злая ухмылка. Тина опустила руки и молча ждала. Анька, ничего не понимавшая, переводила глаза с Тины на молодого человека.
– Что, мать, немного, видно, тебе любовник на жизнь отстегивает? – хрипло произнес Алеша.
Тина опустила голову и стояла окаменев. Секунды шли, сын смотрел на нее, а она молчала.
– Ты совсем не прав, Алеша, – наконец тихо сказала она.
Он скривился, сверкнул глазами. Пошарил в кармане. Вытащил кучу денег. Нашел среди бумажек пятисотрублевую купюру, небрежно швырнул в Анькин берет. Повернулся и, небрежно посвистывая, пошел назад к машине.
"Он сейчас уйдет!" – кольнуло в сердце у Тины.
– Але-е-ша! – на всю улицу закричала она и побежала следом. – Скажи мне, ты готовишься в институт? Ты учишься? Как ты живешь?
Но Алеша не обернулся. Он сел в машину рядом с водителем. Автомобиль медленно отъехал от тротуара, встроился в общий поток и вскоре исчез из виду.
Какое-то время, нелепо взмахивая руками и поскальзываясь на снегу, Тина бежала за машиной, но потом, осознав бессмысленность этого, остановилась, бессильно уронила руки и пошла назад.
– Кто это был? – спросила Аня, когда она подошла.
– Мой сын, – ответила Тина, повалившись прямо на снег.
– Что ты, Валька, вставай! – стала поднимать подруга, но сил у нее не хватало. – Ну, вставай же, простудишься! – в отчаянии закричала она.
Но Тина молча лежала не двигаясь, не подавая признаков жизни.
– Валя, Валечка! – испугалась Анька, пытаясь повернуть к себе голову подруги и засунуть ей в рот валидол.
Кто-то еще пришел на помощь. Это подошла девушка, что стояла с ними рядом, пока Тина пела. Вместе с Анькой они подняли Тину, отряхнули, прислонили к стене.
– Новый год еще не начался, а она уже напилась! – укоризненно сказала проходившая мимо женщина с собачкой.
Девушка хрупкой рукой стряхнула снег с волос Тины. Та медленно, будто не сразу возвращаясь к жизни, открыла глаза.
– Извините меня. Мне пора домой, – сказала она сухо и повернулась, чтобы идти.
– Я тебя одну не пущу! Я провожу! – уцепилась ей в рукав Анька.
– Не беспокойся. Я дойду. Я уже взяла себя в руки. – Тина медленно наклонилась, подняла с асфальта берет, повертела Алешину купюру в руках.
– Возьмите кто-нибудь, – сказала она.
– Не надо, – отшатнулась Аня.
– Возьмите! Вместо подарка! – Тина протянула деньги девушке. Та в ответ помотала головой.
Капюшон девушки медленно сполз, и взору открылись прекрасные темные волосы, мягкие, шелковистые, завитые в локоны. Они струились по лбу, вдоль щек, мешали девушке смотреть. Она откинула их с лица, и Тина увидела знакомые черты – высокий лоб, темные брови, блестящие глаза. И щеки, и рот девушки были обезображены рубцами. Подбородок был замотан пушистым шарфом.
"Это же Ника! – узнала Тина. – Как тесен мир!"
Она была очень рада, что девушка на ногах, что она не только осталась жива, но и выздоровела. Тине хотелось о многом спросить Нику: как проходило лечение, что она думает делать дальше, – но она не знала, как подойти к разговору.
– Вы были больны? Несчастный случай? – осторожно спросила она, показывая глазами на ожоги.
– Ага! – небрежно ответила девушка. – Неудачно погуляли на дне рождения. Теперь надо деньги искать на операцию, чтобы не было на лице следов. Целых два месяца пролежала в больнице, только выписали, – сказала она. – В реанимации лежала, так было еще ничего. Просто ничего не помню. А вот потом, как начали в горло трубки совать, чтобы рубцы в пищеводе не срослись, вот это был настоящий кошмар! Но сейчас уже все нормально.
Тина, которая отчетливо помнила тело, в котором еле теплилась жизнь, слушала девушку с изумлением. А та продолжала так же легко:
– Ну, мне, правда, дали телефон одного врача, фамилия то ли Аварцев, то ли Азаров, точно не помню. Так он, говорят, чудеса с лицом делает. Три операции – и ничего не видно. Даже потом морщин не бывает. Но зато и денег много берет. Вот сейчас будем с матерью деньги искать, может, квартиру продадим…
В Тининой груди что-то шевельнулось.
– А вы мне не дадите телефон этого чудо-доктора? – попросила она.
– Да у меня его с собой нет! Телефон у мамы. Вернее, у каких-то маминых родственников.
– А-а, – протянула Тина, а сама подумала: "Ну, значит, точно не судьба!"
– А я вот что хотела спросить, – стала щебетать уже совсем о другом Ника. – Вот вы сейчас пели, а я уже эту клевую мелодию слышала. Когда-то давно. Наверное, когда была еще маленькая. Я бы хотела такой диск купить. Как это называется? Кто написал?
"Ах, молодость, молодость, – подумала Тина. – Все-то тебе нипочем!"
– Это Шуберт, – сказала она. – Был такой композитор. Говорят, очень клевый мужик. – Она сунула Нике деньги в карман. – Возьми, девочка, не обижай меня. Это тебе на операцию первый взнос.
Тина повернулась и потянула обалдевшую от разговора Аню за собой. Ей больше не хотелось ни о чем расспрашивать Нику. Та стояла и удивленно смотрела им вслед.
– А это кто? – оглянувшись, спросила подруга.
– Да никто. Моя бывшая пациентка, – сказала Тина.
Они еще погуляли по улице, но настроение было испорчено. "Ей, наверное, еще хуже, чем мне", – думала Аня о подруге. А Тина ни о чем не думала. Она брела по улице, слепая и глухая ко всему вокруг. Все так же кружились снежинки, компании торопились в гости со свертками и бутылками в руках. Стрелки часов настойчиво приближались к полночи. Ане уже пора было возвращаться домой, но было неловко оставить Тину. Внезапно расхотелось идти в театр на капустник и уж тем более вешаться. Аня представила себя в кругу родных за нарядным столом и подумала, что надо еще успеть положить в большой мешок подарки от Деда Мороза, как она это делала раньше, когда дети были маленькими.
Мимо них медленно проплыл ярко освещенный троллейбус.
– Это мой! С Новым годом! – закричала Аня, быстро чмокнула Тину в холодную щеку и побежала. Она успела вскочить на подножку до того, как закрылись двери, и еще долго махала подруге сквозь замершее стекло.
А Тина осталась бродить по улицам одна. Перед глазами всплывали то темная машина, удалявшаяся от нее по бульвару, то искаженное лицо Алеши, когда он разговаривал с ней, то страшные рубцы Ники. Наконец Тина ужасно замерзла, проголодалась, вспомнила, что родители должны начать волноваться, и спустилась в метро.
Телефонный звонок в квартире родителей раздался в новогоднюю ночь в три часа. Мать и отец уже легли, Леночка тоже давно заснула, а Тина одна сидела перед телевизором. Ей казалось, что праздник прошел, будто его и не было.
– Не попрошайничай больше на улицах! – отчеканил без всякого приветствия в трубку Василий. – Я куплю тебе небольшую квартиру и буду давать деньги.
– Не надо мне твоих денег, – равнодушно ответила она. – Я сама как-нибудь справлюсь. Сделай все, чтобы Алеша учился.
– Будь счастлива, – помолчав, сказал муж.
– Да катись ты к черту! – ответила Тина, повесила трубку и пошла спать.
Так закончился для нее последний год прошедшего тысячелетия.